Навеки твоя Эмбер. Том 2

— Бог с вами, Элмсбери, чего ради стану я причинять страдания вам или еще кому-нибудь? Что за странные идеи у вас в голове?

— Ни одна женщина не бывает полностью удовлетворена, если не знает, что может заставить страдать мужчину, который ее любит. Будьте честны перед собой, Эмбер, ведь это правда! Вы всегда думали, что можете сделать меня несчастным, если только захотите, разве не так? — Элмсбери внимательно посмотрел на нее.

Эмбер улыбнулась — улыбкой хорошенькой женщины, которая знает, что ею восхищаются.

— Может быть, — призналась она наконец. — Вы уверены, что я не смогла бы?

Мгновение он сидел молча и неподвижно, потом вскочил и широко улыбнулся:

— Нет, милочка, не смогла бы. — Он снова стал серьезным. — Я вот что скажу: если на этом свете есть мужчина, за которого вы могли бы выйти замуж, и быть счастливой, то это я.

Эмбер удивленно уставилась на него, пораженная, потом, рассмеявшись, встала.

— Элмсбери, о чем вы говорите, черт возьми? Если на свете есть мужчина, за которого я могла бы выйти замуж и быть счастливой, то это Брюс, и вы это прекрасно знаете.

— Вот здесь вы ошибаетесь. — Она начала было возражать, но Элмсбери уже пошел к дверям, Эмбер устремилась за ним. — Сегодня вечером мы увидимся в королевской гостиной и разыграем те сто фунтов, которые вы у меня выиграли вчера.

— Ничего не получится, Элмсбери, — засмеялась Эмбер. — Я. истратила эти деньги сегодня утром на новое платье! — Когда Элмсбери уже выходил, она снова рассмеялась. — Только представить себе — мы муж и жена!

Не оборачиваясь, Элмсбери помахал ей рукой, но, когда он ушел, Эмбер призадумалась. «Элмсбери и я — в браке». Эта мысль никогда прежде не приходила ей в голову. Она никогда ни за кого не хотела выходить замуж, кроме Брюса Карлтона. Ей казалось невероятным, что она может быть счастлива в браке с кем-то другим, даже с Элмсбери. Но как странно, что именно он сказал это — Элмсбери, который высказывался о браке ничуть не лучше, чем всякий другой разумный мужчина.

О, Бог с ним. Эмбер пожала плечами и вернулась к туалетному столику заканчивать туалет. Что толку даже думать об этой теперь?

Кроме того, у нее были дела поважнее. Скоро придет Дюран делать ей прическу, потом мадам Рувье — поговорить насчет наряда ко дню рождения короля. Ей нужно решить, кого пригласить на званый ужин, надо ли приглашать французского и испанского посланников, кто из них окажется более щедрым в выражении благодарности. Стоит ли приглашать Каслмейн — ведь она будет кипеть весь вечер от зависти и ревности — или же просто проигнорировать ее? Карлу, конечно, все равно, ведь не уйдет же он со званого ужина по капризному требованию Барбары, как это было когда-то несколько лет назад. Эмбер доставляло невыразимое удовольствие решать подобные дела — фактически распоряжаться жизнью и смертью великих и малых королевского двора.

Теперь она решила поехать на прогулку в Гайд-парк, ибо день стоял прекрасный, а Эмбер хотела прокатиться в своей новой коляске «колеш» — маленьком двухместном экипаже, не очень надежном для седока, но зато очень выигрышно демонстрировавшем пассажира с головы до пят. Эмбер надела новый костюм из золотистого бархата, отделанный хвостами норки. Она решила сама править лошадьми, рассчитывая произвести фурор.

Когда в город приехала Фрэнсис Стюарт, теперь герцогиня Ричмондская, весь двор пришел в невероятное возбуждение. Опять произошло крушение установившегося порядка вещей. Все — политики, любовницы, даже лакеи и форейторы — строили догадки и прикидывали, как спасти свое положение, независимо от грядущих катаклизмов. В Грум Портерз бились об заклад, что Фрэнсис, ставшая ныне замужней женщиной, должна вести себя более разумно, чем прежде, когда была девственницей. Они ожидали, что она вскоре займет давно принадлежавшее ей место. Поэтому, когда Фрэнсис обосновалась в Сомерсет-Хаусе и начала давать званые вечера, к ней шли все — нет, не ради самой Фрэнсис, а для своей выгоды. Однако король, к их величайшему удивлению, ни разу там не присутствовал; казалось, он даже и не знал, что Фрэнсис вернулась в Лондон.

Если Фрэнсис и была встревожена явным безразличием короля, то она хорошо скрывала это. Но она была далеко не единственной женщиной, положение которой зависело от благосклонности монарха.

Когда в конце года Барбара вернулась из деревни, она увидела, что графиня Дэнфорд занимает ее прежнее место, а две актрисы открыто утоляют страсть его величества. Молл Дэвис ушла со сцены и стала жить в красивом особняке, предоставленном ей королем, а Нелл Гуинн ни от кого не скрывала свои частые визиты к королю. Барбара же распространяла сплетни что король якобы каждый день умоляет ее вернуться к нему снова, но что она презирает его как мужчину и ей ничего от него не нужно, кроме денег. Но в душе Барбары поселилась тревога и тоска, она начала платить своим молодым людям крупные суммы.

Узнав об этом, Карл пожал плечами и грустно улыбнулся:

— Бедная Барбара. Она стала стареть.

Но не только женщины служили источником различных сплетен. Герцог Букингемский тоже продолжал обращать на себя внимание. В начале нового года родственники графа Шрусбери уговорили его вызвать Букингема на дуэль, что граф и сделал. И был убит на дуэли. После этого герцог взял к себе в дом леди Шрусбери и стал с ней жить; когда же маленькая терпеливая жена Букингема запротестовала, герцог вызвал экипаж и отправил миледи к ее отцу.

Эта история развлекла Карла. Он сказал, что этими поступками его милость чрезвычайно быстро испортил отношения с Палатой общин и теперь его заговор против короля едва ли возможен. Но Букингем на время потерял интерес к Палате общин, и ему стало безразлично, что о нем думают. Он мог быть верен своим собственным замыслам не больше, чем своим женщинам.

В это же время происходили менее сенсационные, но более важные события. Хотя Кларендон очень противился, но все же был вынужден под; давлением короля покинуть страну. Враги его дочери воспользовались этим позорным изгнанием и всячески старались унизить ее. Но Анна с достоинством выносила их презрение, относясь к нападкам с высокомерием и безразличием. Благодаря своему уму и решительности она даже сумела сплотить своих приверженцев. Она убеждала себя, что эти дураки и их мелкие кляузы ничего для нее не значат, ибо наступит день, когда ее ребенок займет королевский трон Англии, — ведь с каждым годом бесплодие королевы прибавляло Анне уверенности в том, что она окажется права.

С уходом Кларендона его место в правительстве занял КАБАЛ, так назвали группу из пяти человек по первым буквам их имен: сэр Томас Клиффорд — самый честный человек из них всех и потому подозреваемый в двурушничестве; Арлингтон, его друг и тайный завистник; Букингем, Эшли и Лодердейл. Они все ненавидели Кларендона и боялись его возможного возвращения на пост лорда-камергера. Почти в той же степени они ненавидели и герцога Йоркского. Во всем же остальном они были каждый сам по себе: каждый не доверял другому и опасался его, король же не доверял ни одному из них. Карла устраивало лишь одно: наконец-то он имеет правительство, полностью послушное ему. Он был умнее любого из них и всех, вместе взятых.

Итак, они управляли страной.

Англия подписала союзнический договор с Голландией, благодаря чему Карл, пойдя на компромисс с голландцами, обеспечил себе невмешательство Франции в случае войны с Голландией. Фактически Карл намеревался иметь Францию на своей стороне в будущей войне. Именно этого он и добивался в переписке со своей сестрой. Договор с Голландией, а также другие тайные соглашения, недавно подписанные Карлом с Францией и Голландией, уравновешивали силы в Европе. Этот метод закулисных политических сговоров был типичен для короля Англии. Его обаяние и беспечный нрав служили ему удобной ширмой, скрывавшей от всех, кроме самых проницательных людей, его глубокий цинизм, эгоистичность и безжалостный практицизм.

Граф Рочестер однажды сказал: «В наше время существует три основных занятия: политика, жен-шины и выпивка, и первые два часто неразделимы».

Карл не любил, чтобы женщина вмешивалась в государственные дела, но не всегда мог этому противостоять. Поэтому и примирялся с тем, чего не мог изменить. Впрочем, это был один из его принципов. Ибо как только какая-нибудь женщина привлекала его внимание или считалось, что она стала его любовницей, она подвергалась осаде со всех сторон, чего никогда не бывало с королевой, Ей досаждали петициями о помощи, предлагали деньги за то, что она замолвит слово за них перед королем, уговаривали присоединиться к той или иной фракции. Не прожив и двух недель во дворце, Эмбер оказалась вовлеченной в дюжину различных замыслов и проектов, а через несколько месяцев ее уже туго опутывала паутина интриг.

По всей видимости, Букингем относился к ней по-дружески с того самого вечера, когда она была впервые представлена при дворе. Во всяком случае, он всегда был на ее стороне в баталиях с леди Каслмейн. Эмбер же по-прежнему не доверяла ему и презирала его, но принимала все меры, чтобы он не знал об этом, ибо если другом он был сомнительным, то врагом — очень опасным. И Эмбер предпочитала числить его скорее среди друзей. Однако вот уже несколько месяцев они не встречались, и не было случая испытать лояльность друг друга.

Но однажды утром в конце марта герцог нанес Эмбер неожиданный визит.

— О милорд! — удивленно воскликнула она. — Что привело вас так рано?

Еще не было девяти часов, а его милость редко вставал с постели до полудня.

— Рано? Да это не рано, а поздно. Я еще и не ложился. Нет ли у вас стакана вина? У меня чертовски пересохло в горле;

Эмбер послала за белым вином и анчоусами, и, ожидая, пока их принесут, герцог уселся на стул у камина.

— Я.только что вернулся из Мур Филдз. Господи, никогда не видел ничего подобного! Приказчики развалили два дома, матушка Крессуэлл орет как сумасшедшая, а шлюхи бросают ночные горшки в головы приказчиков, угрожают, что снесут теперь самый большой бордель в городе, — герцог взмахнул рукой, — Уайтхолл.

Эмбер рассмеялась и налила вино в бокалы.

— И я не сомневаюсь, они обнаружат здесь шлюх больше, чем в Мур Филдз.

Букингем вытащил из кармана камзола мятый листок бумаги. На листке было что-то напечатано неряшливыми кривыми строчками; типографская краска кое-где размазалась, и были видны следы пальцев. Герцог передал лист Эмбер:

— Вы видели это?

Эмбер торопливо прочитала текст:

Заголовок был такой: «Петиция бедных шлюх к миледи Каслмейн». Прошение только выглядело будто оно от бедных, но, судя по грамотности и острой сатире, оно составлялось человеком из кругов, близких к королевскому двору. В грубых и непристойных выражениях к Барбаре обращались как к главной шлюхе Англии и просили её прийти на помощь представительницам той профессии, на которую сейчас ополчились и которую она так громко прославила в свое время. Эмбер мгновенно поняла, что перед ней еще одно зловредное изобретение герцога, цель которого — насолить своей сестре (Эмбер знала, что они снова были в ссоре). Она была довольна, что Барбару так унижают, и испытала облегчение, что сама не стала объектом нападок.

Она улыбнулась Букингему и отдала листок обратно.

— А она видела?

— Если и не видела, то скоро увидит. Листовки гуляют по всему Лондону. Уличные торговцы распродают сей документ у магазинчиков биржи и на каждом перекрестке. Я видел, как кровельщик читал это послание и смеялся так, что чуть не свалился с крыши. Я хотел бы знать, какому мерзавцу понадобилось порочить ее светлость подобным пасквилем?

Эмбер посмотрела на него широко раскрытыми глазами:

— Господи, ваша милость, действительно, кому? Я и представить себе не могу, кто бы мог это написать, а вы? — Она отпила вина из бокала.

Минуту они глядели друг на друга молча, потом оба рассмеялись.

— Ну, теперь это не имеет значения, — сказал герцог, — важно, что дело сделано. Полагаю, вам довелось слышать, что его величество решил подарить ей Беркшир-Хаус?

Эмбер нахмурилась:

— Да, конечно. Она сама не жалеет сил, чтобы об этом все узнали. Более того, она заявила, что король собирается сделать ее герцогиней.

— Ваша светлость, кажется, недовольны этим?

— Я? Недовольна? О нет, милорд, — возразила Эмбер с вежливым сарказмом. — Отчего мне-то быть недовольной, скажите на милость?

— Ни малейших причин для этого, мадам, ни малейших причин. — Букингем выглядел человеком довольным собой: ему доставляли удовольствие и огонь в камине, и хорошее вино, и какие-то свои личные соображения.

— Я бы, конечно, предпочла, чтобы Беркшир-Хаус был подарен мне! А что касается титула герцогини, то нет ничего на свете, чего я хотела бы больше!

— Не тревожьтесь. Когда-нибудь вы получите и это — когда он захочет от вас избавиться, а такой день обязательно наступит.

Она молча смотрела на него минуту-другую.

— Не хотите ли вы сказать, милорд, что… — начала она.

— Да, хочу, мадам. Здесь, в Уайтхолле, с ней покончено. Покончено раз и навсегда.

Но Эмбер по-прежнему скептически относилась к сказанному. Целых восемь лет Барбара правила королевским дворцом, вмешивалась в государственные дела, водила за нос друзей и мучила врагов. Она казалась столь же неотъемлемой и вечной частью дворца, как кирпичи, из которых сложены его стены.

— Что ж, — ответила Эмбер. — Надеюсь, вы правы. Но только вчера вечером я видела ее в королевской гостиной, и она заявила, что Беркшир-Хаус положит конец всем сплетням и докажет, что его величество все еще любит ее.

Букингем фыркнул от смеха:

— Еще любит ее! Да он даже не спит с нею. Конечно, она надеется, что мы все поверим ее россказням: ведь если весь мир будет думать, что король любит ее, то выдумку можно легко принять за правду. Но я-то лучше знаю. Я знаю кое-что, чего никто кроме меня не знает.

Эмбер больше не сомневалась, что его милость обладает бесчисленными средствами информации: широко разветвленная сеть шпионов и осведомителей герцога столь плотно охватывала Уайтхолл, что ни одно мало-мальски важное событие не ускользало от его внимания.

— Надеюсь, сведения, которыми располагает ваша милость, — достоверны?

— Достоверны? Ну конечно же достоверны! Позвольте мне сообщить вам кое-что, мадам. У меня есть данные, при помощи которых ее светлость будет полностью и окончательно уничтожена. — У герцога был очень самодовольный вид, будто он совершил геройский подвиг на благо страны.

Эмбер прищурилась:

— Я не совсем вас понимаю, сэр.

— Тогда я выскажусь яснее. Я знаю о желании Старины Роули отделаться от нее, но я также знаю, чем и как она его Шантажировала. Все было очень просто: я только сказал ему, что любовные письма, которые она угрожала обнародовать, были сожжены много лет назад.

— И он поверил вам? — Теперь Эмбер была склонна поверить, что он уничтожил Барбару, оставил в дураках короля и теперь пытался в чем-то перехитрить ее.

— А как же не поверить, ведь это в самом деле правда. Я лично видел, как они горели. Ведь я сам и посоветовал ей сжечь письма! — Он неожиданно хлопнул себя по колену и рассмеялся, но Эмбер продолжала внимательно наблюдать за ним — она вовсе не была убеждена в том, что сказанное — правда. — Она сейчас прямо полыхала от злости. Сказала, что когда-нибудь мне придется за это отвечать головой. Пусть себе злится сколько угодно, но сейчас Старина Роули весьма доволен мной, так что у меня есть надежда умереть с головой на плечах. Пусть строит планы, как отомстить мне, — но у змеи вырвали ядовитый зуб, и теперь она беспомощна. Но у вас, мне кажется, недоверчивый взгляд, мадам. Вы думаете, я лгу?

— Я могу поверить в то, что вы рассказали о письмах, Но не верю, что он не захочет, чтобы она вернулась, ведь так. уже бывало раньше. Зачем тогда он дарит ей этот особняк и обещает дать герцогский титул? Если с ней покончено? На галереях говорят, он был вынужден даже занимать деньги, чтобы выкупить Беркшир!

— Я скажу вам — зачем, мадам. Он делает это потому, что мягкосердечен. Когда он получил от женщины все, чего хотел, он не может просто бросить ее. Нет, он всегда с каждой обходится справедливо: признает рожденных от него детей, а может быть, и вовсе не от него, платит большие деньги, чтобы жестокий мир их не обижал. Я думал, мадам; что это для вас хорошая новость, я и представить не мог, что вы и Барбара Палмер привязаны друг к другу.

— Да я ненавижу ее! Но после всех этих лет, что она была у власти… мне трудно поверить…

— Она сама не может поверить! Но — ничего, скоро привыкнет. Мне осточертели ее капризы, и поэтому я предпринял шаги, чтобы избавиться от нее. Возможно, она будет слоняться здесь по Уайтхоллу еще несколько лет, но рассчитывать ей больше не на-что. Уж если Старине Роули наскучил кто-то, неважно — мужчина или женщина, то он никогда больше не воспользуется услугами этого человека. В этом наша лучшая защита от лорда-камергера. И мне пришло в голову, мадам, что эта ситуация открывает большие возможности для умной женщины…

Эмбер ответила ему твердым настороженным взглядом. Быть союзником Букингема — удел не из завидных. Герцог не получал от занятия политикой ничего, кроме развлечения. Он не имел принципов, у него не было серьезных целей — только сиюминутные пристрастия. Он отвергал дружбу, честь, моральные устои, ни к кому и ни к чему не был привязан. Но, несмотря на это, герцог завоевал громкое имя и приобрел самое крупное в Англии состояние, он пользовался популярностью и среди богатых торговцев, и в Палате общин, и у простых людей. И самое опасное — у него был очень мстительный характер, и он мог под влиянием минутного настроения одним ударом уничтожить противника. Эмбер давно составила о нем ясное представление.

— А предположим, кто-то займет место ее светлости? — тихо спросила Эмбер. — Обязательно займет, я ни минуты не сомневаюсь в этом. Стариной Роули руководила женщина, еще когда он был младенцем. И на этот раз такой женщиной можете стать вы. Ни у кого в Англии сейчас нет столь блестящей возможности, кроме вас. Те джентльмены, которые нынче водят дружбу с герцогиней Ричмондской, только понапрасну тратят время. Она никогда не сможет долго быть фавориткой короля, эта пустоголовая хихикающая бабенка. Даю голову на отсечение. Я стреляный воробей в этих делах, мадам, и очень хорошо все понимаю. Я пришел к вам предложить свои услуги вам на благо.

— Ваша милость, вы оказываете мне большую честь. Уверена, я этого не заслужила. Герцог снова оживился:

— Давайте не будем терять время на любезности. Как вам известно, мадам, если я захочу, то смогу помочь, вам, а вы, в свою очередь можете быть полезной мне. Моя кузина совершила большую ошибку, решив, что все ее дела решаются только в постели и неважно, как она ведет себя в остальном. Это — серьезная оплошность, и, несомненно, теперь она это понимает, если у нее хватает ума. Но все эти соображения нас уже не касаются, они как вода под мостом. Я вам признаюсь, мадам, что всю жизнь изучаю характер его величества и хочу верить, что знаю его, как никто другой на свете. Если вы доверитесь мне, то мы могли бы лепить из Англии то, что захотим.

Эмбер ничего не хотела лепить из Англии — политика, как внутренняя, так и внешняя, нисколько не касалась ее, разве что в тех случаях, когда могли быть затронуты ее личные интересы и амбиции. Ее интриги не распространялись, во всяком случае намеренно, за пределы того круга людей, которых она знала, и касались событий, за ходом которых она могла следить. Эмбер была склонна согласиться с Карлом в том, что у его милости в голове ветряная мельница. Но если герцогу нравилось думать, будто он вовлечен в большую политику, то она не видела причин спорить с ним по этому поводу.

— Ничто не доставит мне большего удовольствия, ваша милость, чем стать вашим другом и разделять ваши интересы. Поверьте мне…

Эмбер подняла бокал вина, и они выпили за новый союз.

Глава пятьдесят седьмая

Фрэнсис Стюарт не нравилась ее жизнь в деревне. Она привыкла жить в обществе, где устраивались балы и званые ужины, поездки на охоту и посещение театров, передавались сплетни, звучал смех и царило оживление. А в деревне жизнь протекала спокойно, дни тянулись монотонно, и, по сравнению с дворцом, ее дом казался безлюдным и пустынным, теперь Она лишь вспоминала, как молодые франты развлекали ее, говорили ей комплименты, бросались поднять упавший веер или подать руку, когда она сходила с лошади.

Муж Фрэнсис большую часть времени пропадал в поле, а когда бывал дома, то часто пьянствовал, Домом управлял дворецкий, сама Фрэнсис ничего не умела делать, и долгие праздные часы приводили ее в отчаяние, ибо никто не научил ее радоваться жизни в одиночестве. Не нравилось ей и само положение замужней женщины, но она и не ожидала от брака ничего хорошего.

Она вышла замуж, потому, что брак казался ей единственным способом стать честной и уважаемой женщиной, в чем состоял смысл ее жизни. Несомненно, герцог любил ее и был благодарен, что она вышла за него замуж, но ей он казался скучным и неотесанным по сравнению с блестящими джентльменами Уайтхолла, которые знали тысячи остроумных способов, чтобы развлечь даму.

От физической любви ее воротило. Она со страхом ожидала наступления ночи и выдумывала множество поводов, чтобы отказать мужу. Мысль о беременности приводила ее в ужас, и ей действительно бывало дурно. Фрэнсис не раз испытывала все соответствующие симптомы, но так и не забеременела.

Она постоянно думала о Лондоне, о королевском дворе и чудесной жизни там. Ах, как мало ценила она ту жизнь, которая сейчас казалась ей столь желанной и приятной! Она часами мечтала о балах, вспоминала наряды, которые носила, мужчин, окружавших ее и осыпавших любезностями. Она снова и снова переживала все мелкие эпизоды той жизни и лишь разжигала в себе тоску.

Но больше всего она думала о короле Карле. Теперь она поняла, что он — самый красивый, самый прекрасный мужчина из всех, кого она знала, и, к своему огорчению, почувствовала, что влюблена в него. Фрэнсис поражалась — почему она раньше не распознала этого. Какой сказочной была бы тогда ее жизнь! Теперь, когда она получила положение уважаемой женщины, оно казалось ей гораздо менее важным, чем в этом убеждала ее мать. Кто может сравниться с женщиной, пользующейся защитой короля?

Фрэнсис жаждала возвращения в Лондон. Но что, если король не простит ее? Если он забыл, что когда-то любил ее? Она была наслышана о его последних увлечениях — графиня Нортумберлендская, графиня Дэнфорд, Молл Дэвис, Нелл Гуинн. Может быть, он теперь и вовсе потерял к ней интерес. Фрэнсис очень хорошо помнила, что, когда человек исчезал из его поля зрения — неважно, как сильно он был привязан и нравился ему, — король быстро забывал о его существовании.

Она попыталась заняться живописью, потом игрой на гитаре, вышиванием гобеленов. Но все это не вызвало у нее интереса, потому что предполагало одиночество. Фрэнсис было отчаянно, мучительно тоскливо.

Наконец ей удалось убедить герцога вернуться в Лондон, и ее надежды вновь ожили. Все стали посещать ее званые ужины и балы. Фрэнсис пользовалась таким же успехом, как и тогда, когда впервые была торжественно представлена при дворе. Она прекрасно знала: все ожидают, что король смягчится и сделает ее своей любовницей, и Фрэнсис впервые была почти готова принять это положение со всеми его преимуществами и опасностями. Но Карл, казалось, и не знал, что Фрэнсис в городе.

Так продолжалось четыре месяца.

Сначала Фрэнсис удивлялась, потом сердилась и наконец была обижена и испугана. А вдруг он никогда не простит ее? Одна эта мысль ужасала Фрэнсис: она слишком хорошо знала нравы королевского двора и понимала, что, если все поймут, что король потерял к ней интерес, они станут избегать ее, как галки — зараженного чумой города. С ужасом представляла она свое будущее — вынужденное возвращение к затворнической жизни в деревне: перед ее глазами предстоящие годы выстраивались в бесконечный страшный ряд.

Не прошло и года со дня бегства Фрэнсис из Уайтхолла, как она серьезно заболела. Сначала доктора думали, что причина недомогания — беременность, или лихорадка, или тяжелая ипохондрия, Но через несколько дней им стало ясно, что Фрэнсис заболела оспой. Доктор Фрейзер сразу отправил записку королю. Неприязнь Карла к Фрэнсис; его циничное убеждение, что она оставила его в дураках, — все это мгновенно исчезло, сменившись ужасом и жалостью.

Оспа! Вся ее красота может погибнуть! Именно эта мысль первой пришла ему в голову, прежде чем его охватила тревога за ее жизнь. Ему казалось, что красота Фрэнсис — почти священна, не подвластна ни Богу, ни человеку. И покуситься на эту красоту или погубить ее было в его глазах вандализмом, почти богохульством. Фрэнсис по-прежнему означала для него гораздо больше, чем он хотел бы признать, ибо эта женщина обладала свежестью и чистотой, которых не имела ни одна из тех, кого он знал, и эти качества делали Фрэнсис чрезвычайно привлекательной для его усталого сердца, полного горьких разочарований.

Он немедленно навестил бы ее, но доктора не советовали ему делать это из опасения, что он заразится и распространит инфекцию. Тогда Карл решил написать письмо. Но как он ни старался, чтобы письмо получилось доверительным и безмятежным, слова звучали фальшиво, ибо Карл не верил сам себе. У него не осталось веры ни во что, и, конечно, он не верил в долг Божий сохранить женскую красоту для мужских глаз. Карл считал Бога беспечным должником, который не заботится о том, чтобы его счета были оплачены. Король послал Фрэнсис лучших докторов и постоянно справлялся у них о ее состоянии.

Как она себя чувствует? Не стало ли ей лучше сегодня? Хорошо! Она веселая? А следов не останется? Доктора всегда, говорили ему то, чего он ожидал от них, но Карл всегда знал, когда ему лгали.

В конце первой недели мая — более месяца спустя — Карлу разрешили навестить Фрэнсис. Когда его карета въехала во двор Сомерсет Хауса, он увидел, что там уже скопилось множество экипажей. Очевидно, прошел слух, что приедет король, и все захотели присутствовать при сцене встречи. Карл выругался вполголоса, лицо окаменело от гнева.

Черт их подери, эти мелкие, грязные умишки, за их омерзительное любопытство и отвратительную манеру совать нос в чужую беду.

Он вышел из кареты и вошел в дом. Миссис Стюарт, мать Фрэнсис, ожидала его. Карл с первого взгляда понял, что миссис Стюарт нервничает, вот-вот разрыдается, и опасался, что доктора лгали ему.

— О ваше величество! Как я рада, что вы пришли! Она так хочет видеть вас! Поверьте, сир, Фрэнсис не может простить себе, что так подло поступила с вами!

— Как она себя чувствует?

— О, ей значительно лучше! Гораздо лучше! Она встала с постели, оделась и теперь сидит в гостиной, хотя очень слаба, конечно.

Карл молча смотрел на женщину, его черные глаза старались прочесть то, что стояло за этими странными взмахами рук, прерывающимся от волнения голосом, усталостью в глазах и новыми морщинками под ними.

— Я могу видеть ее сейчас?

— О да, ваше величество! Прошу вас, пойдемте со мной.,

— Судя по количеству карет во дворе, я сегодня не единственный посетитель Фрэнсис.

Миссис Стюарт поднималась по лестнице рядом с королем.

— Сегодня — первый день, когда ей разрешили принимать посетителей. В ее комнате много гостей, здесь весь город.

— Тогда, пожалуй, я подожду в прихожей, пока все уйдут.

Миссис Стюарт послала сказать, что Фрэнсис слишком устала и ей надо отдохнуть и поэтому она просит гостей оставить ее. Карл стоял за закрытой дверью и слышал, как гости расходятся, болтая, посмеиваясь с бездумной жестокостью. Когда наконец они ушли, к Карлу вышла миссис Стюарт. Они прошли через галерею в апартаменты Фрэнсис, затем через несколько комнат и оказались в спальне Фрэнсис, где она ожидала их.

Фрэнсис полулежала на диване, повернутом к дверям. На ней был красивый шелковый халат, широкими складками ниспадавший до полу. Окна в комнате были занавешены шторами, чтобы приглушить свет, хотя было еще только два часа, горело лишь несколько свечей, но поставлены они были на расстоянии от Фрэнсис. Карл снял шляпу и поклонился, потом сразу подошел к Фрэнсис и остановился перед ней. Он снова поклонился и взглянул Фрэнсис в лицо. То, что он увидел, ужаснуло его.

Фрэнсис изменилась. Даже при этом тусклом освещении было ясно видно — она изменилась. Болезнь не пощадила ее. Безобразные красные пятна и глубокие оспины на коже, бывшей когда-то белой и гладкой, как лепестки водяной лилии. Один глаз Фрэнсис был полузакрыт. Вся чистота и совершенство ее красоты пропали. Но тяжелее всего для Карла было видеть горе в смотревших на него просящих глазах Фрэнсис.

Миссис Стюарт была еще в спальне — Карл попросил ее остаться, — нервно сжав руки, она стояла и встревоженно глядела на них, но Карл и Фрэнсис забыли о ней.

— Дорогая моя, — тихо произнес он, словно принуждая себя говорить после долгого молчания. — Благодарение Богу, что вы поправились.

Фрэнсис смотрела на Карла, с трудом сохраняя самообладание и боясь заговорить, чтобы не выдать своего состояния. Наконец ей удалось изобразить жалкое подобие улыбки, но углы рта задрожали.

— Да, ваше величество, я выздоровела. — Тихий голос превратился почти в шепот. — Если это то, за что можно благодарить.

Губы неожиданно искривились, она опустила глаза и быстро отвернулась. Потом закрыла лицо руками и зарыдала. Плечи и тело содрогались от горького плача. Карл понимал, что причина не только в том, что Фрэнсис тяжело переживала встречу с ним теперь, после болезни, но и от всего, происшедшего сегодня, — жестоких любопытных глаз мужчин и женщин, навещавших ее, притворно вежливых, сочувствующих, фальшиво веселых: все эти люди мстили ей за тот успех, которым она прежде пользовалась, за льстивые комплименты, которыми они ее осыпали за их лицемерную дружбу с ней.

Карл встал перед ней на одно колено, прикоснулся к ее руке и просительным тоном сказал: