Навеки твоя Эмбер. Том 2

Вдруг их руки разомкнулись. Он быстро повернулся, и не успела Эмбер осознать, что происходит, как Брюс и их сын перешли по сходням на борт корабля. Корабль начал движение, очень медленно, белые паруса наполнялись ветром, и корабль пошел. Мальчик на борту снял шляпу и стал махать ей: — Мы вернемся, мама!

Эмбер вскрикнула и побежала вдоль причала. Корабль удалялся. Брюс стоял к ней вполоборота и отдавал команды матросам, но потом быстро обернулся и обнял мальчика за плечи. В прощальном жесте он поднял руку. Эмбер хотела тоже поднять руку в ответ, но неожиданно положила кончик пальца в рот и сильно прикусила его. Долгое время она стояла на причале, потерянная и одинокая. Потом подняла руку и вяло помахала им на прощанье.

Глава пятьдесят вторая

Все мужчины в комнате прервали трапезу и с ошеломленным видом уставились на входную дверь.

В двенадцать часов в таверне «Сан», расположенной как раз за новым зданием «Королевской биржи» на Треднидл-стрит, было всегда многолюдно, ибо в это время сюда приходило много купцов пообедать, заключить сделки и обсудить текущие новости. Сейчас многие говорили об эскападах Букингема — его проделки вызывали большее одобрение в Сити, чем при королевском дворе.. И в этот момент герцог вошел.

Один седобородый старик поднял взгляд, и его слабые голубые глаза округлились от удивления.

— Бог ты мой! Вот это да! Заговори о дьяволе. Начало английской поговорки: «Заговори о дьяволе, и он появится»

В облике герцога не было ничего, что говорило бы о том, что он в бегах и что его жизнь в опасности из-за его предательских действий. На его милости был обычный светлый парик и великолепный костюм: черные бархатные бриджи, парчовый камзол с золотым шитьем и длинный жилет из зеленого атласа. Он держался спокойно и хладнокровно, как держался бы всякий джентльмен, который зашел в любимую таверну перед началом театрального спектакля.

Но все присутствующие мгновенно вышли из-за столиков и окружили его Герцог сумел втереться в доверие к этим людям, и они были убеждены, что он — их верный друг в придворных кругах. Как и они, он ненавидел голландцев и жаждал их поражения. Как и они, он стоял за религиозную терпимость — хотя это происходило по причине его собственного безразличия к любому вероисповеданию, но люди-то не знали этого. Несмотря на поразительную беспринципность, Букингем остался верен одному — хорошему мнению о мужчинах своей страны.

— Рады вашему возвращению, ваша милость! Мы как раз о вас говорили и грустили: когда же вы снова здесь появитесь?

— Ходили слухи, будто вы уехали за границу!

— Господь всемогущий! Это действительно вы? Не призрак?

Букингем прошел мимо всех посетителей к камину, улыбаясь и пожимая протянутые к нему руки Врожденное обаяние Вильерсов было мощным оружием, когда им пользовался Букингем.

— Да это я, джентльмены. Не призрак, уверяю вас. — Он кивком подозвал официанта, заказал обед, предупредив, что времени у него в обрез Потом он заговорил с молодым человеком, который сидел на корточках рядом, глядел на герцога во все глаза, не забывая поворачивать вертел, на которой поджаривался хороший бараний окорок.

— Ты мог бы выполнить мое поручение, парень?

— Конечно, ваша милость! — Он вскочил на ноги.

— Тогда смотри, будь внимателен: как можно быстрее ступай в Тауэр и скажи стражнику, что герцог Букингемский ожидает в таверне «Сан» офицеров его величества, чтобы те арестовали его. — Он вручил парню серебряную монету.

Возглас удивления и восхищения прошел по таверне, ибо все знали: если герцог предстанет перед судом — ему обязательно отрубят голову. Парень повернулся и побежал, а Букингем, сопровождаемый посетителями таверны, проследовал к столу у окна, уселся и стал есть. Любопытная толпа уже начала собираться вокруг, скапливаться у дверей, заглядывать в окна. Герцог помахал им рукой, улыбнулся, и народ ответил громким приветствием.

— Джентльмены, — обратился Букингем к мужчинам, стоявшим вокруг него. Потом он вынул серебряную вилку из футляра и начал разделывать кусок мяса. — Джентльмены, я хочу отдать себя врагу, хотя прекрасно знаю, как именно они воспользуются этим, ибо. моя совесть не позволяет мне быть в роли постороннего наблюдателя нашего недавнего позора. — Гул одобрения прервал речь герцога, но лишь на несколько мгновений. Он поднял руку, прося тишины. — Англия нуждается хотя бы в нескольких истинных патриотах, смысл жизни которых не в строительстве новых домов для себя и не в том, чтобы хорошо выспаться ночью, чего бы это ни стоило нации.

Это заявление вызвало у присутствующих крики одобрения, которые эхом отозвались и за пределами таверны, подхваченные даже теми, кто и не расслышал слов Букингема. Ибо люди с негодованием относились к строительству огромного особняка для Кларендона. И никто не забыл, как Арлингтон крепко спал, когда поступил приказ, чтобы Руперт вернулся и выступил против голландцев но слуги разбудили его лишь утром, когда он и подписал приказ. Сами готовые ругать королевский двор, они с удовольствием слушали, как герцог поносил его.

— Да-да, ваша милость, — согласился один старый банкир. — Страной слишком долго руководят неспособные и некомпетентные старики.

Другой посетитель наклонился вперед и стукнул кулаком по столу:

— На ближайшем созыве парламента его следует подвергнуть публичному осуждению! Мы заставим старого негодяя ответить за его преступления!

— Но, джентльмены, — мягко запротестовал Букингем, обгрызая баранью косточку. — Лорд-камергер вел дела честно и на уровне своих способностей.

Это вызвало протест.

— Честно? Этот кровопийца вконец разорил нас! Откуда он взял деньги на строительство этого дворца?

— Да он такой же тиран, как Кромвель!

— Выдал дочь за герцога и решил, что он тоже Стюарт!

— Он ненавидит Палату общин!

— Он всегда был в сговоре с епископами!

— Он величайший негодяй в Англии! Ваша милость, вы слишком мягкосердечны!

Букингем улыбнулся, снисходительно пожав широкими плечами:

— Нет, мне с вами не потягаться, джентльмены. Вас слишком много, а я один!

Он еще не закончил обед, когда прибыли офицеры короля. Оказалось, Букингем отправил посыльного во дворец еще раньше, а парня из таверны использовал для придания большего драматического эффекта всему спектаклю, чтобы вызвать заинтересованность и сочувствие окружающих. Офицеры вошли в комнату, возбужденные и запыхавшиеся, крайне удивленные тем, что они увидели: его милость действительно сидит здесь, ест, пьет и беседует. Они приблизились, чтобы арестовать герцога, но тот просто отмахнулся от них:

— Дайте мне закончить обед, господа. Сейчас я буду в вашем распоряжении.

Офицеры переглянулись, смутились, но потом отошли в сторону и стали ждать. Пообедав, герцог вытер рот, очистил вилку и, положив ее в футляр, который убрал в карман. Потом отодвинул в сторону посуду и встал:

— Ну, джентльмены, я пошел сдаваться.

— Да не покинет вас Господь!

Когда он шагнул к двери, офицеры выскочили , вперед и хотели скрутить ему руки, но герцог жестом остановил их:

— Я могу еще ходить сам, господа.

Обескураженные, стражники потащились следом за Букингемом.

Когда герцог появился в дверях таверны, раздался взрыв радостных криков, и приветственных возгласов. Герцог широко улыбался и махал рукой. Толпа стала принимать угрожающие размеры: она запрудила улицу, и на расстоянии в несколько сотен ярдов в обоих направлениях движение остановилось. Остановились коляски, повозки и тачки, остановились портшезы; люди стояли у открытых окон и на балконах. Этот человек, обвиненный в предательстве короля и страны, стал национальным героем: так как он оказался в опале, то стал тем единственным придворным, которого не обвиняли во всех прежних и нынешних бедах государства.

Неподалеку его ждала карета, Букингем сел в нее. До Тауэра было немногим больше полумили, и весь путь герцога до крепости сопровождался громкими криками и шумом толпы. К карете тянулись руки, за ней бежали мальчишки, девушки бросали герцогу цветы. Самого короля не приветствовали с таким энтузиазмом, когда тот вернулся в Лондон несколько лет назад.

— Не терзайтесь, добрые люди! — кричал людям Букингем. — Меня очень скоро выпустят.

Но при дворе думали совсем иначе, и в конюшне его величества слуги и кучера бились об заклад, что герцогу не сносить головы. Король лишил его всех официальных должностей и назначил на них других людей. Его враги, а их было несметное количество, и все — весьма влиятельные лица, развили бурную деятельность. Однако у герцога тоже были союзники, во всяком случае, одна очень темпераментная союзница — его кузина Каслмейн.

Как раз за три дня до этого Барбара и ее служанка Уилсон проезжали как-то в сумерках по Эджуер-роуд, возвращаясь из Гайд-парка. Вдруг, откуда ни возьмись, появился старик нищий, очевидно, он прятался где-то в кустах, и бросился к карете, заставив кучера остановиться. Тот, яростно ругаясь, наклонился, чтобы хорошенько стегнуть попрошайку плеткой, но не успел он изловчиться, как нищий уцепился за открытое окно кареты и протянул грязную руку к графине.

— Прошу вас, ваша светлость, — заныл он, — подайте милостыню бедному человеку!

— Убирайся отсюда, дрянь вонючая! — вскричала Барбара. — Бросьте ему шиллинг, Уилсон!

Но нищий продолжал упрямо цепляться, хотя карета уже поехала.

— Ваша светлость довольно прижимистая для дамы, которая надевает в театр жемчужное ожерелье стоимостью в тридцать тысяч фунтов!

Барбара быстро взглянула на него, ее глаза потемнели от гнева.

— Да как ты осмеливаешься так говорить со мной? Я велю тебя поймать и высечь! — Она сильно ударила его по руке веером. — Убирайся, негодяй! — Она раскрыла рот и громко закричала: — Харви! Харви! Останови карету, слышишь!

Кучер натянул вожжи, и, когда колеса замедлили бег, нищий улыбнулся, показав два ряда великолепных зубов.

— Ладно, миледи, оставьте шиллинг себе. Вот… я дам вам кое-что взамен. — Он бросил ей на колени сложенный лист бумаги. — Прочтите это, если дорожите своей жизнью. — И когда карета остановилась и кучер бросился, чтобы поймать мерзавца, тот с неожиданной ловкостью пустился наутек, больше не хромая. На прощанье он оглянулся и скорчил гримасу, прижав к носу большой палец.

Барбара посмотрела, как он убегает, потом взглянула на письмо, быстро раскрыла его и начала читать: «К чертовой матери такая жизнь, которую мне приходится вести. Ждите меня через два-три дня. Вы должны сыграть свою роль. Б.». Барбара ахнула, выглянула из кареты, но нищий уже исчез. Барбара была напугана. До нее тоже доходили слухи, что терпение его величества на пределе и что на этот раз Букингем должен понести заслуженное наказание за свое предательство. Ссылка — слишком легкое наказание для него. И, зная безжалостный характер братца, Барбара понимала, что если он начнет гибнуть, то потащит за собой и ее. Всякий раз, когда она видела Карла, она обращалась к нему с просьбой, горячо убеждала, что герцог невиновен, что он — жертва заговора врагов, которые стараются погубить его. Но король мало обращал внимания на ее слова. Как-то раз с ленивой заинтересованностью он спросил: отчего она так печется об участи человека, который причинил ей столько зла и сделал так мало хорошего.

— Но ведь он мой кузен, вот почему! Я не могу видеть, как на него нападают эти негодяи!

— Я полагаю, герцог сам может справиться с любым негодяем. Так что из-за него не надо тревожиться.

— Значит, вы согласны выслушать его и простить?

— Я выслушаю его, но что будет после, я не могу сказать. Мне хотелось бы видеть, как он станет защищаться, и не сомневаюсь: он позабавит нас какой-нибудь прелюбопытной побасенкой.

— Но как он может защитить себя? У него же нет шансов ведь каждый из членов совета только и мечтает, чтобы ему отрубили голову!

— Я не сомневаюсь, он тоже об этом же мечтает. Слушание было назначено на следующий день, и

Барбара решила добиться от короля хоть какого-нибудь обещания, хотя знала, что король относится к обещаниям, как к женщинам, — весьма легкомысленно, то есть не особенно спешит их выполнять. Как всегда, она искала способ достигнуть своей цели путем, который задел бы его за живое.

— Но герцог невиновен, сир, я точно знаю это! О, не допускайте, чтобы они задурили вам голову! Не позволяйте им вынудить вас отдать приказ о казни!

Карл жестко взглянул на нее. Он никогда в жизни не делал того, чего не хотел сам. Порой, однако, ему приходилось идти на уступки, в вопросах, правда, глубоко ему безразличных: лишь бы был мир и покой, которыми он дорожил более всего на свете. Годы непрерывных конфликтов с властной матерью оставили глубокий след, и теперь он и мысли не мог допустить, что кто-то будет им руководить. И Барбара знала это.

Поэтому, когда он ответил ей, его голос звучал твердо и сердито:

— Не знаю, на что вы поставили в этом деле, мадам, но я уверен: ставки высокие. Вы никогда не проявляли столько усердия в отношении кого-нибудь другого. Но я смертельно устал выслушивать ваши речи. Я сам приму решение, и мне не требуется помощь шельмы, сующей нос не в свои дела!

Они шли по юго-восточной стороне Прайви Гарденз, окаймленной рядом придворных контор. День стоял жаркий и тихий, многие окна были раскрыты, несколько дам и джентльменов прогуливались неподалеку по тропинкам или лежали на траве. Тем не менее Барбара, разгневавшись, позволила себе повысить голос:

— Вы назвали меня шельмой, сующейся не в свои дела, да? Что ж, ладно… Тогда я скажу вам, кто вы! Вы дурак! Да, вот кто вы — дурак! Потому что, если бы вы не были дураком, вы не позволили бы, чтобы вами командовали дураки!

Прохожие повернули головы в их сторону, в окнах появились чьи-то лица, но потом торопливо исчезли. Весь дворец, казалось, притих.

— Думайте, что говорите! — огрызнулся Карл. Он резко повернулся и ушел.

Барбара открыла рот, ее первым желанием было вернуть его, как однажды уже было, но тут неподалеку она услышала чье-то хихиканье. Ее глаза пытались найти насмешника, но на лицах окружающих словно была вуаль невинных улыбок. Она откинула шлейф и двинулась, в негодовании, в — противоположном направлении. Если она сейчас не разобьет что-нибудь или не ударит кого-нибудь, ее просто разорвет на части от ярости. В этот момент она заметила одного из своих пажей, десятилетнего мальчика, который лежал на траве и напевал себе под нос.

— А ну вставай сейчас же, лентяй! — вскричала, она. — Что ты здесь делаешь? Мальчик посмотрел на нее удивленно и поспешно вскочил на ноги.

— Ведь вы сами, ваша светлость, велели мне…

— Не смей мне перечить, щенок! — И она сильно ударила его по лицу, а когда он заплакал, она еще раз дала ему пощечину. Вот теперь ей стало легче, но в решении своей проблемы она так и не продвинулась.

Комната заседания суда была длинным узким помещением, на стенах — панели темного дерева, несколько картин в тяжелых позолоченных рамах., В одном конце — пустой камин, по его бокам — высокие окна с витражами. В центре стоял дубовый стол, вокруг — несколько стульев с высокими спинками и искусной резьбой, ножки стульев были изящно изогнуты, а сиденья покрывал темно-красный бархат. До прихода судейских чинов комната казалась вполне подходящей для решения государственных задач.

Первым прибыл лорд-камергер Кларендон. Подагра сегодня особенно донимала старика. Ему пришлось подняться с постели, чтобы присутствовать на суде, но даже если бы состояние его здоровья было еще хуже, он все равно не пропустил бы этого события. В дверях он поднялся со своего кресла на колесах и, преодолевая боль, проковылял по проходу. Он сразу же начал разбирать бумаги, которые перед ним разложил секретарь. Кларендон нахмурился и принял очень деловой вид. Он не смотрел на входивших.

Через несколько секунд появился Карл в сопровождении герцога Йоркского и несколько маленьких деловитых спаниелей, одну из собак он взял на руки и, пока разговаривал с сэром Уильямом Ковентри, гладил длинные шелковистые уши пса. Тот повернул морду и лизнул короля. Вообще собаки не отличались особой ласковостью, но знали и любили своего хозяина, придворных же частенько кусали, когда те пытались установить с ними дружеские отношения.

Приехал Лодердейл — шотландец громадного роста. Он остановился и стал рассказывать Карлу смешную историю, которую узнал вчера вечером. Он был неважным рассказчиком, но Карл рассмеялся громким раскатистым смехом: его больше позабавила грубоватая эксцентричность шотландца, чем содержание рассказа. Йорк относился к нему с презрением. Герцог сел рядом с лордом-камергером, и они сразу начали вполголоса серьезный разговор. Никто из присутствовавших не был заинтересован в судьбе Букингема больше, чем эти двое. Уже много лет Букингем был активным и опасным врагом и для того, и для другого. Вражда началась задолго до Реставрации, но особенно злокачественной стала теперь.

Если в Англии был человек, который ненавидел и боялся Букингема больше, чем Йорк или Кларендон, то это был государственный секретарь барон Арлингтон. Они подружились, когда Арлингтон впервые появился при дворе шесть лет назад, но интересы и амбиции разделили их, и с тех пор джентльмены едва здоровались друг с другом.

Наконец по залу величественно прошествовал барон Арлингтон, он никогда не входил в комнату просто, как все смертные.

Несколько лет, проведенных в Испании, привили ему любовь ко всему испанскому, а также наделили кастильской помпезностью и высокомерием. Арлингтон носил светлый парик, глаза его были бледными и немного навыкате, как у рыбы, а на переносице он носил черный пластырь в форме полумесяца, скрывавший след от сабельной раны. Пластырь он не снимал, ибо, по его мнению, он придавал ему зловещий нечопорный вид. Карл всегда любил Арлингтона, а Йорк, конечно, ненавидел. Вот он остановился, вынул флакон и ложку из кармана и вылил в нее несколько капель сока плюща. Поднеся ложечку к носу, он вдохнул раз-другой, пока почти весь сок не исчез. Потом вытер нос платком и положил флакон и ложку обратно в карман. Его сиятельство страдал хронической головной болью, потому и применял это лекарство Сегодня голова болела сильнее, чем обычно.

Карл сидел во главе стола, лицом к двери и спиной к камину. Он развалился на стуле, держа двух спаниелей на коленях, — добродушный, ленивый мужчина, который хорошо выспался и не жаловался на здоровье. Он снисходительно относился к окружающему миру, и многое из того, что приводило в ярость иных, менее сдержанных людей, его попросту забавляло. Приступы королевского гнева проходили быстро, и Карл давно потерял всякий интерес к делу герцога. Он прекрасно знал Букингема и не питал никаких иллюзий на его счет, но в то же время понимал, что легкомысленность и темперамент герцога никогда не приведут к действительно опасным действиям с его стороны. Суд был необходим из-за широкой огласки предательства герцога, но Карл вовсе не жаждал мести. Его вполне удовлетворило бы, если бы герцог развлек их сегодня интересным представлением.

По сигналу короля дверь широко растворилась, и вошел его милость Джордж. Вилльерс, второй герцог Букингемский. Он был великолепно одет, так одеваются перед бракосочетанием или… перед казнью. На лице была смесь высокомерия и светской любезности. Секунду он стоял неподвижно, потом, с выправкой гвардейца, прошествовал через комнату и опустился на колени перед королем. Карл кивнул, но не подал ему руки для поцелуя.

Остальные присутствующие глядели на него не отрываясь, будто старались заглянуть прямо в душу герцога. Он встревожен или уверен в себе? Готов ли он умереть или надеется, что его простят? Но лицо Букингема было непроницаемо.

Арлингтон, главный обвинитель, встал и начал читать обвинительное заключение. Обвинения были многочисленны и серьезны: заговор в парламенте; оппозиция королю в Нижней палате; сговор с Нижней палатой и Палатой лордов против короля; попытка завоевать популярность у народа; и, наконец, обвинение, которое искупается кровью, — предательство короля и государства, выразившееся в составлении гороскопа его величества. Герцогу показали обвинение, держа бумагу на безопасном от него расстоянии.

Среди присутствующих у герцога было только два друга: Лодердейл и Эшли. Хотя остальные члены совета хотели поначалу провести расследование с достоинством и соблюдением декорума, намерение это вскоре было забыто. Возбужденные обвинители заговорили все разом, крича, перебивая и друг друга, и Букингема, Но герцог сдерживался, отвечая со смиренной вежливостью на все вопросы и обвинения. Единственный человек., к которому он не проявлял почтения, был его бывший друг Арлингтон, К нему он относился с открытой враждебностью.

Когда зашла речь об обвинении Букингема в попытке завоевать популярность, Букингем посмотрел барону прямо в глаза:

— Всякий человек, препровождаемый в тюрьму по приказу лорда-камергера и милорда Арлингтона, не может не получить поддержки народа и не стать популярным.

На обвинение в предательстве Букингем дал бойкий ответ:

— Я не отрицаю, джентльмены, что этот листок, бумаги — гороскоп. Я также не отрицаю, что вы получили его у доктора Хейдона, который его составил. Но я категорически отрицаю, что именно я заказал гороскоп и что он касается будущего его величества.

По комнате пронесся шумок. Что говорит этот мерзавец? Как он смеет тут стоять и лгать нам? Карл улыбнулся, но, когда герцог метнул на него быстрый взгляд, улыбка исчезла с лица короля и он снова стал серьезным и суровым.

— Не будет ли его светлость любезен разъяснить суду, кто заказал этот гороскоп? — саркастически осведомился Арлингтон. — Или это секрет его милости?

— Нет никакого секрета. Если мой ответ внесет ясность, джентльмены, в разбираемый вопрос, то я буду рад ответить. Моя сестра заказала гороскоп.

Казалось, эти слова поразили всех кроме короля, который лишь приподнял бровь и продолжал гладить собачку.

— Ваша сестра заказала гороскоп? — повторил Арлингтон с такой интонацией, которая ясно показывала, что он считает сказанное наглой ложью. Потом неожиданно: — И чей же это гороскоп?

Букингем поклонился:

— Это секрет моей сестры. Спросите ее. Мне она об этом не сообщила.

Его милость отправили обратно в Тауэр, где его посещало такое множество людей, будто он был новой актрисой или знаменитой куртизанкой. Карл сделал вид, что повторно изучает бумаги. Он согласился, что подпись на бумагах принадлежит Мэри Вилльерс. Этот факт вызвал бурный протест со стороны Арлингтона и Кларендона, ибо ни тот ни другой не желали отказываться от борьбы против герцога; они жаждали либо его гибели, либо, по крайней мере, крушения его карьеры и благосостояния. На этот раз он попался в капкан, как глупая куропатка, но если он увильнет от наказания и теперь, то им никогда больше не представится случая пригвоздить его.

Карл слушал их слова с обычной для него любезной улыбкой.

— Я очень хорошо знаю, лорд-камергер, — заявил он однажды, когда навещал старика в его комнатах в Уайтхолле, — что без труда могу обвинить его в измене. Но я также уверен, что человек принесет больше пользы, если у него цела голова. — Карл сидел в кресле возле постели, на которой лежал Кларендон, ибо подагра приковала его к кровати надолго.

— Да что вам от него проку, сир? Отпустить его на свободу, чтобы он снова устраивал заговоры? Ведь, не ровен час, заговор может оказаться удачным, и это будет стоить вам жизни!

Карл улыбнулся:

— Меня не особенно пугают заговоры Букингема. Он настолько болтлив, что не может навредить никому, кроме самого себя. Не успеет он и наполовину обдумать заговор, как непременно совершит ошибку, приняв в заговорщики не того человека.

Нет, милорд, его милость слишком уж старался втереться в доверие Палаты общин, несомненно, он имеет там свой интерес.

Я полагаю, в такой ситуации он будет мне полезен, а если его обезглавить — он станет героем-мучеником в глазах народа.

Кларендон рассердился и встревожился, хотя и пытался скрыть свои чувства. Он никак не мог примириться с привычкой короля решать дела самостоятельно, если вопрос его чем-то заинтересовал.

— Ваше величество, у вас слишком доброе и всепрощающее сердце. Если бы вы лично не любили его милость, то дело приняло бы иной оборот.

— Возможно, милорд, вы правы. Я слишком часто прощаю… — Он пожал плечами и встал, жестом показав, чтобы Кларендон продолжал лежать. — Но я так не думаю.

Глаза короля на мгновение остановились на лорде-камергере, и этот взгляд был серьезным. Наконец Карл слабо улыбнулся, кивнул и вышел из комнаты. Кларендон долго и встревоженно глядел ему вслед. Когда король ушел, он перевел взгляд на забинтованную ногу. Он знал, что король — его единственная защита против орды завистливых врагов, из которых Букингем был самым крикливым и влиятельным. Стоило Карлу лишить Кларендона своей поддержки — и через две недели лорда-камергера вышвырнули бы из дворца.

«Возможно, я слишком часто прощаю, но я так не думаю».

Неожиданно перед мысленным взором старика прошла вереница дел, которые вызвали неудовольствие Карла: если бы не противостояние Кларендона (так считали многие, хотя сам Кларендон в этом никогда не признавался), то после Реставрации Стюартов парламент назначил бы Карлу (в чем тот был абсолютно уверен) гораздо большую сумму на содержание двора. Карл в свое время разгневался, когда лорд-камергер воспротивился указу короля о всеобщей веротерпимости. Имели место споры относительно дворянского титула леди Каслмейн, и указ в конечном счете прошел через ирландское пэрство, ибо Кларендон отказался ставить под ним свою подпись. Еще были сотни примеров, больших и малых, их скопилось множество за эти годы.

«Возможно, я слишком часто прощаю». Кларендон знал, что, подразумевал король, говоря так Карл не забывал ничего и на самом деле ничего не прощал.

Менее чем через три недели после того, как Букингема отправили в Тауэр, пришел приказ об его освобождении, и герцог стал снова повсюду появляться, такой же высокомерный и упрямый. И однажды на ужине у графини Каслмейн король позволил ему поцеловать руку. Букингем снова стал завсегдатаем таверн и через несколько дней побывал в театре в обществе Рочестера и других приближенных. Они сидели в передней ложе: свесившись через край, вели оживленную беседу с дамами в масках, сидевшими в партере; громко жаловались на то, что Нелл Гуинн бросила сцену и стала любовницей лорда Бакхёрста.

Гарри Киллигру, занимавший соседнюю ложу, сразу стал вслух комментировать нынешнее положение герцога.

— Мне известно из самых высших кругов, что его милость никогда не будет полностью восстановлен в правах, — сообщил он молодому человеку, сидевшему рядом с ним.

Букингем бросил недовольный взгляд на говорившего и снова обратил взор на сцену, но Гарри это только еще больше распалило. Он вынул из кармана гребень и начал расчесывать парик.

— Вот черт, — процедил он, — меня очень удивило, как это его милость снизошел до того, что взял себе шлюху, которая осточертела половине мужчин при дворе.

Некоторое время назад Киллигру был одним из любовников томной и опасной графини Шрусбери, теперь же она стала любовницей герцога, и Киллигру повсюду болтал об этом.

— Попридержи язык, щенок. Я не позволю поносить леди Шрусбери, особенно когда ее имя произносит твой поганый язык, — вскипел Букингем.

Дамы в масках и молодые франты в партере подняли глаза, ибо театр был маленький и голоса ругавшихся звучали довольно громко, а ссора всегда привлекала внимание. Завертели шеями леди и джентльмены в соседних ложах, и даже некоторые актеры стали прислушиваться к перепалке Киллигру с герцогом, чуть было не забыв о своих ролях.

Заметив, что привлекает всеобщее внимание, Гарри осмелел:

— Ваша милость проявляет странную щепетильность относительно дамы, которая так и липнет к большинству ваших знакомых.

Букингем приподнялся с кресла, потом опустился на место.

— Вы мерзавец и негодяй, я велю слугам хорошенько проучить вас!

Киллигру возмутился:

— Я заставлю вашу милость понять, что я не из тех, кого могут бить лакеи! Я в такой же степени достоин шпаги вашей милости, как и всякий другой!

Тут был затронут щепетильный вопрос чести. Киллигру вышел из ложи и подозвал своего товарища:

— Скажи его милости, что я готов встретиться с ним за Монтэгю-Хаус через полчаса.

Молодой человек возражал и тянул Гарри за рукав, стараясь урезонить его:

— Не будьте дураком, Гарри! Его милость никого не трогал! Вы пьяны — давайте уйдем отсюда по-хорошему.

— Черт с тобой! — ответил Киллигру. — Если ты такой трус, то я не из их числа!

С этими словами он отстегнул шпагу, высоко поднял ее и, не вынимая из ножен, ударил ею по голове герцога. Потом быстро повернулся и бросился наутек. Букингем вскочил и с побледневшим от ярости лицом побежал вдогонку. Они неслись, перескакивая через кресла, сбивая со зрителей шляпы, наступая им на ноги. Женщины подняли визг, актеры на сцене завопили, а публика на галерке — приказчики, мелкая шпана и проститутки — столпилась у перил, топая ногами и размахивая дубинками.

— Убей его, ваша милость!

— Проткни его насквозь!

— Отрежь нос ублюдку!

Кто-то швырнул апельсин прямо в лицо Киллигру, разбушевавшаяся дама схватила Букингема за парик и стащила его. Киллигру мчался сломя голову к выходу, он оглянулся с перекошенным от страха лицом и увидел, что герцог догоняет его. Букингем обнажил шпагу и крикнул:

— Стой, трус несчастный!

Киллигру рванулся и сбил с ног нескольких женщин и мужчин, которые растянулись на полу. Герцог, бежавший следом, наступил на них. Киллигру мог бы удрать, но кто-то подставил ему подножку В следующее мгновение Букингем уже оказался рядом и изо всей силы ударил его под ребра сапогом.

— А ну поднимайся! Теперь-то мы сразимся, трус поганый! — прорычал герцог.

— Прошу вас, ваша милость! Я только пошутил! Киллигру ерзал по полу, стараясь увернуться от сапог герцога, а тот бил его — в живот, в грудь, по голени. Театр ревел от возбуждения, все кричали, чтобы герцог вышиб из него кишки, перерезал глотку. Букингем наклонился, отшвырнул в сторону шпагу Гарри и плюнул ему в лицо.