Музыка грязи

* * *

В эфире аборигены, живущие друг от друга на расстоянии сотен километров, делали приготовления к поездкам и расспрашивали об отдельных личностях. Их разговор был медлительным, со множеством повторов, бесцельным, и у них были высокие голоса. Были и долгие минуты молчания. В конце одного разговора пришли новости из Кунунарры, что самолет до залива Коронации будет утром. Возможно. Наверняка. Рыжий Хоппер выключил радио и открыл пиво.

– Похоже, остатки, – сказал он.

– Ну и отлично, – отвечала Джорджи.

Проводник начал смеяться.

– Что? – спросила она.

– Эта барра была на двадцать кило, как пить дать, или я полный урод.

– Ты сказал, – пробормотал Джим.

– Пятьдесят, мать их так, фунтов ведроголовой.

– Она была прелесть, – заключила она.

– Джорджи, она была не прелесть, а лошадь!

– Просто рыба, – сказал Джим. – И она сорвалась.

– Да ты бы за такую не пожалел левое яйцо, – сказал Рыжий. – Приятель, да и я бы не пожалел своего левого яйца, беда только в том, что я его уже один раз не пожалел.

Джорджи не расстроилась из-за потери рыбы, на самом деле она была только рада этому. Чем-то подобным хотелось делиться. Весь остаток жизни тебе нужен будет кто-то, с кем можно будет об этом вспомнить, и ничего не произойдет, разве что бровь удивленно подымется. Эта штука сияла на солнце, как соединяющий людей мостик.

Мужчины напились.

Джорджи подумала о кассете, которую оставила под защитой архипелага. Это был сборник, который он сам составил, разные блюзмены, молодые и старые. Миссисипи Фред Макдауэлл, Сон Хаус, Рай Кудер, Бонни Райт, Дейв Хоул, Кеб Мо, Бен Харпер, Келли Джо Фелпс. Все в хнычущем запильном стиле, который она начинала любить. Чем больше Джорджи слушала, тем больше убеждалась, что это самое близкое к человеческому голосу звучание, какое только доступно инструменту. Не так блестяще, как скрипка, но и не так печально-богато, как виолончель. Ни грации, ни мелодичности. Это было так же грубо и просто, как голос плачущего ребенка.

Увидит ли он? Поймет ли?

Встала луна – как надкусанное печенье.

Она проснулась от звука, с которым Джим свалился в свой спальник. Он был в стельку.

– Вся твоя проблема в том, что ты не можешь выждать, – сказал он. – Даже с чертовой рыбиной – и то сорвалось. Никогда ты не могла выбрать момент, Джорджи, никогда. Это, наверное, женское.

– Наверное. Отсохни, а, Джим?

Он начал храпеть, выставив ноги наружу и не застегнув противомоскитную сетку.

* * *

Фокс пьет у своего ручейка, пока не начинает лопаться, и потом просто катается в слабом потоке. Он знает, что они были здесь. Кто-то спихнул с места весь мусор. Ему все равно. Она здесь. Это она.

С сеткой он пробирается между влюбчивыми баобабами и пару раз вяло закидывает. На самом исходе прилива он наполняет котелок мерлангами. Он выдергивает пучки пырея и раскладывает их на усаженной ракушками скале у края своей бухточки, и, когда он поджигает их, трава хрустит и вспыхивает. Когда Фокс подбрасывает на огонь еще несколько веток, устрицы начинают нагреваться, дергаться и разевают рты. Пламя гаснет, и он сдувает уголья в грязь и ссасывает мясо прямо со скалы.

У ручья он жарит мерлангов и кефаль. Он очищает свой последний апельсин и вкушает каждую дольку.

Фокс успокаивает сожженные солнцем руки и ноги оливковым маслом, втирает его в губы.

Книга – это Справочник – определитель птиц Австралии. Слишком мало, слишком поздно. Он пролистывает ходулочников, ржанок, перевозчиков, узнает роскошную северную розеллу и браминового коршуна, серых австралийских журавлей и крачек. Но над совами останавливается: сова Руфуса, масочная, которая встречается реже, травяная сова и лающая сова, которая иногда по ночам кричит на него. Эти огромные, призрачные лица наблюдают за ним. Эти глаза, похожие на уши. Они напоминают тебе о доме, где все спят, о ночах, наполненных уханьем сов, о холодных, пронизывающе-холодных зимних ночах.

Теперь Фокс чувствует, что она там. Он знает, что она настоящая. Ему придется выйти, потому что каждое жалкое деревце и черепаха, каждая птица, каждый зверь в конце концов обернется ею, если он останется.

Спускается тьма. Воздух дрожит. Он смазывает глаза и чувствует звук в горле. Чувствует все живое, каждое прохладное и теплое очертание, которое прижимается к нему. По его коже ползет то, что было, и то, что будет. Они висят в ровной ноте его песни, в его спутанных волосах, в масле на щеках, и когда Фокс открывает глаза, куница стоит прямо рядом с ним на скале. Ее черные глазки сияют, и на румяном мехе – мазки лунного света, даже когда она ускользает в трещину, чтобы наблюдать за Фоксом оттуда. Он чувствует себя внутри себя. Ничего от него не осталось больше, как только чувство сияющего присутствия. Это ощущение мира. Он знает, что живет, и мир живет в нем. И для него, и рядом с ним. Из-за, и вопреки, и несмотря на него. Бриз шевелит ветви инжира. Скала проглатывает куницу. Он поет. Он спет.

* * *

Джорджи проснулась резко, в прозрачном свете раннего утра. Неподалеку храпел Джим. Небо было пусто – лишь одинокая звезда над заливом. Она снова легла, чтобы подумать о сне, который вырвал ее из дремы. Во сне она была на этом самом пляже, спиной к морю, и что-то ползло по ракушкам от моря прямо к ней. Она не могла пошевелиться. Она не могла повернуться. Что-то выскользнуло из воды и приближалось к ней так медленно, так настойчиво. Джорджи встала на колени, уперев кулаки в бока. Она не могла подняться и побежать. Ее кожа напряглась от присутствия тела прямо за спиной, и был гнилостный запах, и был голос, сказавший ей в ухо: «Сестра, сестрица, спасибо. Я благодарю тебя».

За завтраком атмосфера была вялая, между людьми носилось утомление. У мужчин было похмелье. Они без удовольствия ели глазунью с ветчиной. Джорджи смотрела на укусы и рубцы на ногах Джима с мрачной незаинтересованностью.

– Жаль, что вы не нашли вашего парня, – сказал Рыжий.

– Он выйдет, – сказала она, чувствуя по этому поводу безотчетную уверенность. – Скажи ему, что я буду в доме, хорошо? Он поймет, где. Можете прислать мне счет, я оплачу все расходы по его доставке одним куском. Если бы вы только могли быть просто добры к нему. Просто скажите ему, что я буду на ферме.

– И долго? – спросил Джим.

Она пожала плечами.

– Просто сделай так, чтобы все оставили нас в покое. Это все, чего я хочу, Джим. Это все, что тебе надо сделать, чтобы доказать кому-то что-то.

Он коротко кивнул.

– Жаль, что ты не получил, чего хотел, – сказала она.

– А ты?

– Что-то. Я, кажется, кое-что получила.

Проводник почесал подбородок и наблюдал за ними. Радиопередатчик крякнул сигналом вызова и произнес его имя. Голос оператора, казалось, изгибался и растягивался в жужжании статики. Де Гавилланд уже забронирован. Буканир подойдет? Рыжий Хоппер сказал, что нищие не выбирают, но что он сам скорее пойдет пешком, чем сядет в эту летучую колымагу. «Девять», – сказал голос из радио. Хоппер сказал:

– Так точно, сэр, – и отключился.

Они по очереди приняли душ из бочки. Мужчины брились. Джорджи вымыла голову. Она не могла не думать с тоской о том, как бы она могла помочь Джиму, если бы лучше знала его все это время. Но если бы она знала его лучше, разве она осталась бы? Она сомневалась в этом. И вряд ли ей под силу спасти такого человека, как Джим. Она жила волевым усилием, так же, как он. Они бы просто смели друг друга с пути – как они, собственно, уже и сделали. Теперь она понимала, что Джим ей не нравится и что она боится его желания дракой добывать добродетели из себя и смысл из жизни. Он хотел как-то добиться гармонии, но не получалось. Но, чего бы Джорджи ни чувствовала по этому поводу, теперь Джима можно было только пожалеть. В это утро у него был вид приговоренного к смерти.

Джорджи вытерлась, оделась и, выйдя наружу, целых пять минут чувствовала себя чистой и свежей.

Радио трещало, информируя, что Буканир застрял на реке, у него проблемы с горючим. Опоздает.

Джорджи смотрела, как в бухточке мечется скат, пока проводник собирал их постельное белье и варил кофе. Она спросила Рыжего о следующей группе, которая должна была прилететь сюда только через несколько дней. Он ткнул пальцем в собрание Хантера С. Томпсона, разъяснил, как проведет свободное время.

Утро тянулось. Разговоры, которые и до того были вялыми, совершенно прекратились. Джорджи решила улететь из Кунунарры на отдельном чартерном рейсе. На самолете отсюда ей в последний раз придется делить пространство с Джимом Бакриджем. Она задумалась, каково это – жить в его понимании, в мире, где нет прощения. Она подумала о доме Фоксов и о приличном кофе, который сможет там себе сварить, о тихой плоскости бахчей и сухой южной жаре.

И наконец самолет сверкнул над водой, зеленый и сияющий, как жук.

– Вот урод, а? – сказал инструктор. – Я буду вас вспоминать.

– Больше похож на лодку, чем на самолет, – сказал Джим.

Самолет-амфибия быстро шел на посадку. Он действительно был похож на лодку, гладкий корпус был подвешен под единственным мотором, но звучал он хнычуще, как электродрель. Как транспортное средство он выглядел по меньшей мере неубедительно. Когда самолет коснулся воды, от него поднялись тучи брызг, и он все покачивался и дергался на поплавках, пока не притормозил и не заскользил в их сторону.

– Господи, – сказал Джим. – Вот это выглядит многообещающе.

Перед тем как уйти из лагеря, Фокс находит на скале кассету. Он спал как убитый, проснулся и, наверное, на рассвете прошел мимо нее раз двадцать, прежде чем первые лучи солнца осветили кассету и пластик засиял. Он знает каждую песню на пленке. Он помнит день, когда записал ее, помнит, как столбы света стояли в библиотеке. Он уже другой. Мир изменился. Он засовывает пленку в рюкзак, идет мимо баобабов и терриконика и сталкивает каяк на мелководье.

У него все болит, и он устал, но Фокс знает, что может сделать это последнее усилие. Не будет больше дорог, и сознание этого немного подбадривает его, придает гребкам немного энергии. Но отлив продолжается. Он медленно продвигается к течению. За заливом, за цепью островов земля загорается под встающим солнцем.

Когда он оказывается напротив большого красного острова, приходит отлив. Утро почти исчерпалось.

Фокс надеется, что к полудню не задует бриз. Он устал, весь вымок, и глаза снова шутят с ним.

Когда бледно-зеленый самолет поднимается с воды, он просто перестает грести. Он грохочет над заливом, как какое-то испуганное морское чудовище, которое наконец-то поднялось над водой, прыгая, как лягушка. Солнце сверкает на зеленом фюзеляже самолета, и, когда он приближается, вода брызжет с его хвоста.

Фокс в проливе между островом и материком. Теперь он плывет по течению, весло тяжестью лежит у него на колене. Самолет закладывает вираж. Она на нем. Джорджи на этом самолете.

И когда его накрывает тень, он поднимает весло и орет. Он воет навстречу вою мотора и блеску краски, навстречу крыльям и струе звериной мочи из его живота. Он воет на его рвущуюся, змеящуюся, дрожащую тень, и в момент, когда самолет пролетает над ним, как какой-то ангел-ненавистник, Фокс превращается в чистый, жаркий, болезненный звук, который проглатывается в порыве ветра и шуме, как будто его никогда и не было.

Как только они поднялись над бьющей в крылья водой, Джорджи поняла, что под ними, с ее стороны, остров, и при этом последнем взгляде у нее возникло то же самое тошнотворное чувство узнавания, которое появилось у нее в самый первый раз. Но теперь в этом чувстве не было восторга, не было мучительного удивления – только жалкое непонимание. Вот он, как некая бородатая голова без лица, поднимается – вечно и бесцельно – из воды.

Со своего места в хвосте она увидела, как Джим и пилот одновременно поворачиваются к другой стороне самолета. Они заговорили, и Джим оживленно жестикулировал, но пилот качал головой. Джорджи держала наушники на коленях.

Остров провалился, и исчез сияющий залив. Под ними лежала желтая, растрескавшаяся земля.

Джорджи подняла глаза и увидела, что Джим все еще говорит. Его палец рубил воздух рядом со щекой пилота, и сухожилия у него на шее напряглись. Опустив глаза, молодой пилот говорил с Джимом – или с кем-то по радио. Он, кажется, сомневался, хотя самолет все еще летел, подняв нос, набирая высоту.

В кабине слабо пахло рвотой.

Джорджи увидела, как губы молодого человека перестали двигаться, и в тот же момент гул мотора прервался. Она поймала движение его губ, выговаривающих: «Вот сука!»

Он неожиданно положил руку на один рычаг, а затем на другой, как будто думал, что сможет пальцами вынуть комок из горла самолета. Потом он бросил это и бросил машину выше.

Она почувствовала, как пилот физически вздергивает самолет, как по ступенькам, а мотор шипел и рыгал у них над головами. Он изящнейше развернул самолет. Джорджи начинала различать лопасти винта. И потом была просто свистящая тишина, и винт вращался так, будто его лениво подталкивал ветер, и они скользили вниз.

Джим повернулся в кресле. Лицо у него было серое.

Джорджи увидела впереди голубую полоску воды. Она увидела остров. Так вот что это было за узнавание. Она видела этот день. Но не эту комическую покорность, не свистящую пустоту воздуха вокруг. Это всегда казалось ей будущим, но не концом.

Она услышала, как пилот разговаривает с самим собой. Как глубоко дышит Джим. Шея сзади у него была похожа на шею постаревшей черепахи. Он начал дергаться в кресле. Ей было жаль его.

Когда самолет задыхается и смолкает, Фокс чувствует, как у него падает сердце. Он убил его. Криком, этим совиным воплем он убил их всех.

Самолет разворачивается, летит к нему, теряя высоту, преследуя по воде свою тень, прямо на Фокса. Поднимается ветер. Сначала он думает, что это ветер от мотора, но вскоре видит, что весь залив покрыт зыбью. Самолет наклоняется к Фоксу, и за ним по пятам несется ветер, будто бы пытается найти его. Теперь самолет зеленый, сияющий. Фокс чувствует, как его пригибает к воде, когда самолет со свистом проносится над ним, преследуемый по пятам собственной тенью; он так близко, что чувствуется обтекающий его ветер. Слишком круто, слишком быстро.

Еще до того, как самолет врезается в воду, Фокс начинает грести изо всех сил. Пробираясь, он чувствует шов на воротнике. Самолет неожиданно превращается в белый ливень, в бурю. Левое крыло заваливается назад и, трепеща, втыкается в небо, и весь самолет переворачивается в брызгах и шуме, а Фокс гребет.

И вот уже вспышка головной волны со стороны лагеря инструктора. Фокс чувствует запах керосина и горячего металла. Воздух свистит вокруг фюзеляжа, и металл трепещет и успокаивается. Голоса. Появляется защитного цвета рубашка – мужчина с окровавленным лицом, кричащий. Фокс почти сбивает его с ног, причаливая к глотающему воздух самолету.

Дверь распахивается, вылетает метра на два в воздух, и весь корпус содрогается. Еще один человек плывет.

Фокс, цепляясь ногтями, пробирается вдоль обломка крыла. Самолет перевернулся, иллюминаторы под водой. Ногами он нащупывает стойку, отверстие и начинает дышать быстро и глубоко, пока еще есть время. Фюзеляж содрогается, и даже кости Фокса пропитываются воздухом. С последним вздохом он ныряет. Самолет начинает ускользать от него вглубь, и он вцепляется в него руками. Волосы и бороду относит назад потоком. У него закладывает уши, когда он плывет через молочную глубину, с горящими глазами; его дыхание тлеет, как уголья в груди. «Ты можешь, – думает он, – и кровь яростно, ярко и сумасшедше приливает к лицу. Это ты и сделаешь».

Воздух снова пищит у него в ушах. Вода вибрирует на коже, когда Фокс рвется к бледному песчаному дну.

…Джорджи висела вниз головой в сбруе из ремней, вцепившись в неудобные задвижки пальцами и перенеся на них весь свой вес. Воздух бурчал и кипел где-то в кабине, как человеческий голос. Она чувствовала, как вес мотора тащит ее вниз. Лопающиеся пузырьки. Все как в тумане. Болят уши.

Дверь превратилась теперь в прямоугольник бледно-голубого цвета. Она смотрела на него безразлично, как смотрят на экран телевизора или компьютера. Она была спокойна, так спокойна – и вот уже не спокойна.

Удар самолета о дно выбил воздух из ее груди; Джорджи почувствовала, как последний вздох пробежал по подбородку и через грудь, и увидела, как на нее надвигается тень – как рептилия из кошмара. Она отмахнулась от нее, сбросила с себя. Такая горячая тьма и такая настойчивая! Она прижалась к лицу Джорджи чем-то мохнатым. Джорджи увидела красные глаза внутри черного, крутящегося пятна, почувствовала, как оно освобождает ее; она резко ощутила, что свободна, – в последний раз.

Но этот воздух на ее губах. Горячее воды. Воздух кипел между зубами Джорджи и с клокотанием входил в горло. Он взорвал ее. Это было похоже на электрический разряд. На секунду ей показалось, что она видит лицо в этой сероватой массе перед глазами. Она почувствовала, как губы прижались к ее губам. Лютер Фокс.

Она ощутила, как ее отцепляют, почувствовала, как руки сжимают ее. Она плыла в этот бледно-голубой экран, в мягкий мир снаружи. Джорджи Ютленд впивала его горячий крик, и он тащил ее за собой в остаток жизни.

* * *

Он лежит головой на палубе и не дышит. Небо за ее спиной. Она настоящая. Она не настоящая. У остальных лица, которые им пока не принадлежат. Похоже, один из них все еще хочет, чтобы его спасли.

Джорджи посмотрела на мученические выступы его тазовых костей, на веточки в его волосах, на синевато-багровые язвы, которыми сплошь покрыты его тонкие ноги. Море за спиной все еще блестело от горючего, и на поверхности все еще лежал последний извив пузырьков. Пилота трясло. Джим Бакридж уронил голову на руки. Рыжий правил и облизывал губы, будто не мог найти слов.

Она смотрит на него с неба. Глаза большие, как у рыбы. Настоящая или нет, но он должен дышать. Он чувствует, как его губы разъезжаются в улыбке. Скоро. Еще полно времени.

Джорджи увидела, как закатываются его глаза и бедра поднимаются к ней. Господи, он весь синий. Окровавленный пилот в ужасе отдернул ноги, и Джим Бакридж заорал. Она никогда в жизни не была в таком ужасе. У Лютера Фокса начались конвульсии.

– Ну, – сказал инструктор. – Ты медсестра.

«Да, – подумала она. – Именно так».

Она упала на Лютера Фокса, прижала рот к его губам и дунула.

Она настоящая.

Примечания

1

Ревущие сороковые – области в океане между 40 и 50 градусами южной широты, где дуют сильные западные ветры. (Здесь и далее прим. пер.)

2

Веджемайт – популярная в Австралии овощная паста для приготовления бутербродов.

3

Персонаж мультсериала «Симпсоны».

4

Ральф Файнс – английский киноактер; играл в фильмах «Английский пациент», «Онегин» и пр.

5

Песчаный доллар – вид моллюска с круглой раковиной.

6

«Дредноут-Мартин» – марка гитары.

7

Скорпид (Genus Scorpis) – типичная для западного побережья Австралии небольшая тропическая рыба.

8

Желтосмолка, или травяное дерево, – растение семейства Xanthorrhoea, произрастающее только в Австралии.

9

Каепутовое дерево – вечнозеленое растение семейства миртовых.

10

«Столи» – алкогольный коктейль на основе «Столичной» водки с лимонным соком.

11

«Айрин, спокойной ночи» («Irene Goodnight») – ковбойская песня, американский вариант «Мурки».

12

«Магия Опоссумов» («Possum Magic») – книга австралийского детского писателя Мема Фокса для детей дошкольного возраста.

13

Гуйя – новозеландский скворец.

14

КС – сокращение от «королевский советник», официальное название адвоката по гражданским делам в странах Британского Содружества.

15

Здесь перечисляются модели небольших яхт. 

16

Зеленопузый – приблизительный перевод слова greenie, которым в австралийском сленге обозначаются борцы за охрану окружающей среды – «зеленые».

17

«Виктория биттер» – сорт австралийского пива.

18

«Саузерн комфорт» – крепкий ликер.

19

Ликер.

20

«Эму биттер» – сорт пива.

21

И-бей (Е-bay) – крупнейший электронный аукцион в Интернете.

22

«Свон бруэри» – крупнейший производитель пива в Австралии.

23

Народная песня, в основе которой лежат церковные гимны.

24

ВМХ – марка дорогого велосипеда.

25

«Жанно», «Сан Одиссей» – марки яхт.

26

Популярный американский сериал о военно-полевом госпитале.

27

Пушистая полевичка – несмотря на название, довольно крупное растение.

28

Нунгары, вонгаи, барди – названия племен австралийских аборигенов.

29

Бригады белых башмаков – термин 1960-x годов, относящийся к периоду, когда белые австралийцы начали заселять земли аборигенов. Белые башмаки – белые австралийцы, нарушавшие границы традиционных поселений аборигенов.

30

Пневматофоры – надземные (воздушные) корни некоторых тропических деревьев, например мангровых. Снабжают воздухом подземные части растений, растущих на бедных кислородом заболоченных почвах или по берегам морей в зоне прилива.