Музыка грязи

Там пурпурные тени от вымоин, и неровные слои железа лежат испятнанные зеленоватой пылью пырея. Можно учуять спрятавшиеся реки. В ушах звенит от высоты. Ближе к дороге, на каменистых склонах цвета запекшейся крови, гладкие белые стволы камедных деревьев поддерживают кроны, такие зеленые, что это даже пугает. Толпы белых какаду спархивают со своих сучьев. Цвета горят в его голове. Широкие повороты дороги открывают местность, оставшуюся позади, потемневшую от предзакатных теней. Фокс чувствует, как его голова откидывается на шее. Он родом из низких, сухих, суровых мест: известняк, песок и желтосмолки. Дома единственные величественные элементы ландшафта – это море и лепные дюны. Даже изящные эвкалипты здесь кажутся убогими.

– Господи, я все, – говорит Ржавый, выворачивая на обочину, где колючие камедные деревья и несколько пятен низкой поросли отмечают собой какую-то наблюдательную точку.

Фокс понимает, что спустились сумерки. Он немного оцепенел от дыма в кабине. Небо красновато-коричневое; пики и утесы железных гряд чернеют на его фоне.

Ржавый вырубает мотор, нараспашку открывает дверь, и горячий, чистый воздух врывается в кабину. Он кажется бархатистым. Ржавый мочится в грязь.

Фокс вылезает наружу, в тихую жару вечера.

Они ломают поваленные деревья, чтобы разжечь костер, и к наступлению темноты котелок уже кипит. Фокс бросает заварку в воду, но оставляет ее настаиваться так долго, что Ржавый забирает котелок с собой в грузовичок, где они оставили кружки. Фокс устал и не хочет ничего делать; ему все равно.

– Ты что, хочешь, чтобы я еще и готовил, а? – кричит ему Ржавый.

– Мне все равно.

– Хочешь взбодриться?

– Глоточек. А потом, может, еще и пива.

– Нет проблем!

Когда Ржавый приносит чай, у того оказывается медный привкус.

– Вот, – говорит Ржавый почти игриво. Он наливает капельку «Саузерн комфорт»[19] в каждую кружку. – Ржавый знает, как взбодриться.

Фокс потягивает свой горький чай и, не мигая, смотрит на танец огня. Гул дороги, кажется, все еще вибрирует в нем. Ночь тяжела и толста, как одеяло.

– Почему Уитнум? – спрашивает Ржавый.

Фокс рассказывает ему о своем старике и асбестовых копях. О мезотелиоме и о монументальном ублюдочничестве, с которым тот все это скрывал.

– Там была «Полуночная Песня Нефти», правда?

Фокс кивает. Он не говорит об умирании, о том, как он ушел на самом деле. О желтых глазах, как у животного на бойне, об ужасном распухающем теле. Об обмороках и о поносе. И об отчаянном потении. В конце всего этого была больница. И он лежал там, как человек, которого держат в ванне. Он напрягал шею, будто бы мог высунуть голову из-под воды и вздохнуть свободно, если бы только ему удалось собраться с силами. Но он все равно тонул. И Фокс сидел у его постели, он был слишком молод, чтобы водить машину самому. Негра и Сэл ждали на стоянке.

– Из мести, – говорит Ржавый, – это я могу понять. Но я слышал, что там никого нет, никогошеньки.

Ржавый, кажется, давно уже отъехал.

– Он говорил, что здесь земля Господня, – говорит Фокс. – И я все равно направлялся на север…

– Что, еще дальше на север?

– Да, до самого конца.

– Довезу тебя до Брума, если будешь платить за выпивку.

Фокс пожимает плечами.

– Ладно, – бормочет он. – Наверное, это придаст поездке какую-то оформленность.

– Оформленность. Да. Именно за этим-то я и гонюсь. Я оформлюсь прямо в Бруме.

– Да? Как это?

Ржавый начинает жарить пару отбивных на косточке на старом поддоне от холодильника. Фоксу кажется, как будто он смотрит на него с другого конца водосточной трубы. За пределами огня – только чернота.

– Мой парень с «Рейнджровера». Он в Бруме в этом месяце.

– Откуда ты знаешь?

– Заплатил кое-кому.

– Черт.

– Приятель, – заговорщически мурлычет он. – Я подготовился. Собираюсь придать его поездке новую форму.

– У меня губы онемели, – говорит Фокс в ту же секунду, как начинает это чувствовать.

Ржавый тихо хихикает.

– Ты что-то подмешал в чай.

– Расслабься.

– Черт!

Фокс прислушивается к тысяче тихих звуков шипящего жира, пульсирующих углей, расширяющихся и трескающихся от жара говяжьих костей.

– Вот.

Неожиданно перед Фоксом появляется горячая отбивная на разорванном куске картонной коробки. Его нога горит. Он чувствует, чувствует.

Обглоданная кость Ржавого летит в костер еще до того, как Фокс принимается за свою. Когда он приступает к еде, на него оседает туча пепла.

Доев, он поворачивается и видит Ржавого у открытой дверцы «Бедфорда» – джинсы спущены до колен, и игла втыкается ему в бедро.

– Я сиротинушка из-за морфина, – говорит Ржавый. – А ты почему?

Издалека доносится гул машины. Это скорее рев дороги, а не звук мотора; он перекатывается через ущелья и возвращается, как плещущая в берег волна. Фокс сидит и слушает, смотрит на Ржавого, как через перевернутый телескоп, пока фары не выбеляют столовую гору прямо перед ними и мотор не стихает и не остается только шум сбавляемых оборотов и зловещий грохот тормозов. В нестерпимом сиянии фар что-то тормозит рядом. Пока оно разворачивается по гравийной полоске, Фокс понимает, что это старый универсал «И-Кей». Кто-то – женщина – зовет их.

– Не возражаете, если мы здесь переночуем?

– Располагайтесь, – говорит Ржавый.

Машина отъезжает на несколько ярдов в сторону, мотор стихает, и, когда открывается дверца, в салоне появляется слабый желтый свет.

Мужчина и две женщины бредут к огню, потягиваясь и постанывая. У мужчины спутанные волосы и борода. Треники, сияющая жилетка на голое тело. Они босы. На женщинах мешковатые хлопчатобумажные платья и позвякивающие браслеты.

– Привет, – говорит мужчина.

– Куда вы? – спрашивает Ржавый.

– В Перт. Возвращаемся из Дарвина.

– Далеко.

Фокс внимательно вглядывается в лица женщин. Огонь извивается в их глазах; от него загораются серьги у них в носу и в бровях. Они кажутся совсем молодыми – восемнадцать, двадцать.

– Тихо, правда? – говорит одна.

Ее руки в платье без рукавов покрыты пушком.

– Можем мы приготовить еду на вашем костре? – спрашивает вторая.

Ее волосы густы и кудрявы, и свисают до локтей, и мерцают в свете костра.

Они приносят к угольям железный котелок, уже наполненный рисом и овощами, и помешивают длинной стальной ложкой. Фокс наблюдает за ними с усталой отстраненностью.

Женщина сгибается, ежась, ее волосы мерцают огоньками. Кто-то предлагает ему кальян, но он едва это замечает. Стили Дэн играет в «Бедфорде». Губы позвякивают булавками и иголками.

– А ты молчун, – говорит мужчина.

– Высшее существо, – отвечает Ржавый.

– Мы заметили, – говорит женщина с мерцающими волосами.

Фокс поднимается на ноги со всей возможной осторожностью и выблевывает свою отбивную в грязь рядом с «Бедфордом». Когда он выпрямляется, понимает, что в руке у него все еще зажата сальная кость, и швыряет ее во тьму. Шатаясь, липкий от пота, он сбрасывает с грузовичка свой спальник, оттаскивает его на некоторое расстояние от костра и там ложится и смотрит, как медленно поворачивается небо, усыпанное перхотью звезд.

Под ним гудит земля, она взволнована тысячью перемалывающихся позвякиваний и стонов, как палуба корабля в шторм. Он чувствует, как земля сжимается и разжимается, и бормочет, и глубоко-глубоко между вросшими в землю камнями есть бесконечная повторяющаяся вибрация, как пистонный звук сирены в тумане. «Врррр, врррр, врррр».

Он то проваливается, то выплывает вновь из тьмы, сна, оцепенения.

Они двое – Ржавый и девушка с волосами, их силуэты вырисовываются на фоне огня. Она на коленях в грязи. Что-то блестит на ее языке. Воронье карканье – смех серфера. Он сжимает в кулаках ее волосы.

Фокс лежит, чувствуя, как горит горло. Земля мурлычет ему прямо в уши. Тьма, свист статического электричества.

Какое-то время спустя девушка – или одна из девушек – на крыле универсала, раскинув ноги и руки, а Ржавый стоит над ней, будто собирается выстрелить. Потом так много криков!

Крохотное создание с блистающими глазами секунду стоит, дрожа, возле его спальника и потом исчезает.

Силуэты неясными пятнами проносятся мимо костра, и их подгоняют крики. Фокс приподнимается на локте и пытается выдавить из себя крик, но крика так и нет. Спазмы и суматоха в мерцающем полусвете. Мужчина с бородой – без рубашки. Огромный взрыв искр, когда что-то с грохотом падает в костер.

«Мой рюкзак, – думает Фокс. – Надо было оставить его при себе».

Звук бьющегося стекла. Мужские и женские крики. И в последний видимый момент ночи – Ржавый, бьющий по кузову универсала отстегнутой ногой, как сумасшедший, который порет собаку. Фокс падает назад, и под его веками мерцают вспышки и зарево. Они трещат и жужжат, как неоновая реклама. Кажется, он спит. Свет гаснет.

Фокс просыпается, и жаркое солнце бьет ему в лицо, и, переворачиваясь на другой бок, он видит, что в грязи рядом с ним лежит девушка лицом вниз; видит ее растрескавшиеся пятки и пушок на задней стороне ее голеней – как туман в утреннем свете. От нее пахнет пачулями и по?том. Рисунок ее хлопчатобумажного платья – поле крохотных ракушек, пурпурных на белом. Долгое время он размышляет, не потрогать ли ее, но боится того, что может ощутить; она от Фокса меньше чем на расстоянии вытянутой руки, и его рука несколько раз отпрядывает назад, пока она наконец не начинает храпеть; и он облегченно роняет руку. Компания какаду с криками пролетает над ними, и девушка вздрагивает, просыпаясь. Показывается ее маленькое, разбитое и грязное лицо.

– Привет.

– Привет, – скрипит он.

Она кладет голову на край его спальника. У нее в волосах палочки, и на одной щеке – полосы красной грязи. Она дышит горечью ему в лицо.

– Я Нора.

Он кивает и видит за ее спиной, что второй машины нет. Рука Ржавого свешивается из открытого окна «Бедфорда», а его нога лежит неподалеку в грязи.

Местность вокруг сухая и красная. Когда Фокс поднимается, в глазах у него мелькают звезды и губы колет. Он находит канистру с водой в кузове грузовичка и жадно пьет. Он тянется за своим рюкзаком и обнаруживает, что его не ограбили.

Фокс везет их в страну ущелий. Он будто едет через кино. Через вестерн. Столовые горы, холмы. Скалы, ущелья. Нора сидит, приоткрыв губы, дыша ртом в полудреме. Они не разговаривают. Его подташнивает, и он чувствует беспокойство; он не уверен в событиях прошлой ночи, но в достаточной мере соображает, чтобы понять, что она не хочет говорить ни об этом, ни о чем бы то ни было еще. С той самой минуты, как они встали, она просто вела себя так, как будто едет с ними. Он ведет машину, а Ржавый спит в кузове. Серфер просыпается, когда они начинают подскакивать на выбоинах на повороте к Уитнуму.

В грязном старом поселке Фокс провозит их по мощеным улицам с остатками тропинок и садов, но домов там нет. Почти все снесено и вывезено, чтобы люди перестали здесь жить. Крылечки и залитые бетоном площадки пусты. Там и сям встречаются сваи домов, подъездные дорожки. Одинокий школьный знак. Секции низкой ограды, экзотические деревья, шпалеры, увитые бугенвиллеей и жасмином. Несколько людей, кажется, все еще живут здесь, но по большей части тут пустые улицы и предупреждения об охране здоровья. В конце последней пустой улицы Фокс выезжает на потрескавшийся асфальт и смотрит на стену каньона. Именно там, полагает он, они и добывали голубой асбест, горами вздымающийся вокруг. Когда его старик был золотоволосым пареньком с женой-книгочейкой и у него была присмотрена землица на юге.

«Бедфорд» тормозит. Над ними поднимается скала, как волна, красная, пурпурная, черная.

– Не думал, что это так красиво, – говорит Фокс, не собиравшийся произносить этого вслух.

– И не красиво вовсе, – откликается Ржавый. – Тут чертовски жарко и пыльно, пусть здесь черномазые живут, а нам не надо.

Девушка оглядывается на Ржавого, а потом на Фокса; она моргает.

Фокс понимает, что увидел достаточно; тем больше ему хочется продолжить путь.

Девушка открывает дверь, выбирается и садится на корточки. Ее моча катится по каменной земле, не впитываясь.

– Чче-орт, – стонет Ржавый.

Фокс поворачивается и смотрит на него, но ничего не говорит. Ржавый лежит, откинувшись, на зловонной горе мусора в своих леопардовой расцветки плавках в облипку, выпятив свой пенек и злющий как черт.

– Я хочу есть, – говорит Нора, забираясь внутрь и закрывая дверь от жары. – Я могу целую лошадь съесть.

– Съешь меня, – говорит Ржавый.

– Ты свинья.

– А ты сидишь в моем грузовике, так что выбирай выражения.

Фокс разворачивает грузовик и проезжает обратно по пустым улицам, занимая себя процессом вождения, чтобы ничего не говорить.

– Что? – орет Ржавый. – И вот оно? Ты заехал так далеко, и это все, что ты хочешь увидеть? Это место, которое убило твоего отца, и ты отдаешь ему всего пять минут времени и писюльки какой-то хиппушки?

Девушка смотрит на Фокса, он чувствует ее взгляд, но не встречается с ней глазами; он проезжает мимо развалин жилищ тех, кто оставался здесь до конца, и выезжает на волнистую красную дорожку, ведущую к шоссе.

– Твой старик гордился бы тобой.

– Заткнись, а? – говорит девушка, пытаясь перекричать грохот подвески.

– Отсоси мой пенек.

– Щас.

– А я тебя оттяну в твой большой хипповский зад.

– Господи, ну и невоспитанный же ты!

– Я буду качать, качать, и качать, и качать…

Фокс вставляет кассету со «Стили Дэном» обратно в деку и заглушает Ржавого. Через некоторое время он снова видит серфера в зеркале заднего вида, и шприц снова торчит у него в ноге и шатается, когда машину подбрасывает на кочках; и через несколько минут он разваливается, раскинув ноги, и руки на члене, и он напевает слова под музыку.

Громыхая, они едут через глубокие красные ущелья, под каменными основаниями холмов, утыканных колючими камедными деревьями, ветви которых – просто бакенбарды на челюстях огромных скал и холмов над ними. В расщелинах прячутся тени, которые так черны, что это его беспокоит. Посиди здесь достаточно долго, думает он, и эти тени высосут у тебя разум. Всего один вдох всех этих жаброподобных трещин. Эти гряды напоминают Фоксу какое-то задремавшее существо, сон которого длится недолго, – будто бы получившая солнечный удар пыльная шкура этого места может затрястись и упасть, подняться на свои кривые ящеричьи ноги и в любой момент поковылять прочь.

Его мысли странствуют, пока на крутом повороте дороги Фокс не замечает одинокий термитник, черная тень которого ложится на путь к его входу. Через секунду показываются и другие, целая колония. Он медленно тормозит «Бедфорд».

– Ты в порядке? – спрашивает девушка Нора, когда он вылезает.

– Я просто хочу посмотреть, – говорит он, и его настигает вскипающий шлейф пастельной пыли, поднятый грузовичком. – Я на секунду.

Горячий воздух гуще пыли. Он пробирается через поросль пырея, чтобы постоять среди красных монолитов. Он прикасается к первому из них и чувствует, как в его руках отражается форма, он ощущает трещины на стенах термитника, обжигающее прикосновение. Недалеко от него вспархивает голубь. Сзади сигналит «Бедфорд».

В огромной и бесцветной таверне девушка просит рису. Женщина за прилавком ухмыляется. На шоссе Нора ест пирог с мясом с видом великомученицы. В кузове Ржавый сидит на своем матрасике, и на подбородок ему свешивается серебристая нитка слюны.

Они выезжают из сияющих ущелий в широкую степь. Они пересекают реку Фортескью, и из земли начинают показываться железные шишки и валуны.

Фокс не понимает, следовало бы ему задержаться в Уитнуме подольше или нет. Он мог бы сходить к шахте. Но старик бы подумал, что он окончательно сбрендил. Дышать всем этим асбестом на каждом шагу – это было бы как оскорбление. Пусть мертвые хоронят своих мертвецов – не так ли он сам говорил?

Долгое время он хочет заговорить с девушкой, понять, что к чему, но она, как ящерица, невосприимчива к его взглядам. Когда наконец он отчаивается, она заговаривает с ним.

– Он твой приятель?

– Шутишь? – говорит он. – Я просто автостопом еду.

Она кивает и кладет голые ноги на приборную панель. Ветер раздувает ее платье. Она приглаживает платье руками.

– Ты в порядке? – бормочет он.

Она пожимает плечами.

– Ты знаешь, куда поехали твои друзья?

– В Перт, наверное. Эмбер надо забрать ребенка.

– И туда-то ты и едешь?

– Да.

– Тогда ты едешь не в ту сторону. Ты это знаешь?

Она не шевелится.

– Черт, – говорит он.

Слеза от ветра скатывается по ее щеке в волосы.

– Сколько тебе лет? – спрашивает он.

– Шестнадцать.

– Господи!

– Господи? – горько смеется она. – Господу шестнадцать. И это женщина.

– Ну…

– И мужчины до смерти затрахивают ее каждый день.

– Слушай, – говорит он в замешательстве. – Мы высадим тебя в следующем городе. Можешь сесть на автобус. В Порт-Хедленде, думаю. Ты наверняка догонишь приятелей.

Девушка не отвечает. Фокс начинает замечать граффити на каждом обнажении пород.

Великое северное шоссе заканчивается на развязке с шоссе № 1. Фокс поворачивает. Низкая, плоская пойма бело-желтого цвета, цвета высохшего печенья. Она кажется прибрежной, но моря не видно. Эта полоска дороги усеяна раздолбанными двигателями, трупами зверей, пивными банками.

– Добро пожаловать, – говорит Нора, – в страну большого белого ублюдка.

– Что?

– Одни деревенщины.

Они едут и едут, но грузовичок кажется неподвижным на сияющей равнине. Скука ест Фокса. Он ерзает на сиденье.

После бездны времени, может быть через полчаса, над равниной поднимаются соляные горы Порт-Хедленда. На заброшенных окраинах порта, на бесплодных землях из линий электропередач, вагоноремонтных мастерских, стальных башен и дымовых труб они заезжают в придорожную таверну, грязный двор которой черен от разлитого бензина. Разобранные автомобильные поезда. Времянки, перемазанные железной пылью. Автостопщики, спящие рядом с ящиками «Эмубиттер»[20].

Фокс тормозит возле бензоколонки и вытаскивает несколько купюр.

– Вот, – тихо говорит он Норе, пока Ржавый не встрепенулся. – Доезжай до города, если автобус здесь не останавливается.

Она кивает. От нее пахнет заплесневелым полотенцем. Она берет деньги и вылезает. Дверь со стуком захлопывается.

– Черт, надо поссать, – говорит Ржавый. – Где это мы?

– Хедленд.

– Дыра.

– Ты здесь бывал?

– Не-а. Где телка?

– Пошла в сортир, – говорит Фокс. – Я плачу за бак?

– Я тебя не для компании держу.

Фокс вылезает и качает бензин, пока Ржавый пристегивает ногу. Они встречаются у кассы.

– Возьмем кусок вон того стейка, – говорит Ржавый, показывая на большой кусок филе в вакуумной упаковке за стеклянной дверцей морозильника в бусинах воды. – Она любит мясо, эта телка.

– Сам покупай, – говорит Фокс, желая быть на месте девушки.

Если бы не она, он бы давно уже дал отсюда деру. Маленькая девочка с дымящейся тарелкой жареной картошки в руках пристально смотрит на протез Ржавого. Под лампами дневного света протез сияет ужасающе розовым цветом из его шортов в цветочек.

– Денег нет.

– Слишком большой.

Ржавый чешет голову, продираясь пальцами сквозь несвежую гриву африканских косичек. В окно Фокс видит, как Нора забирается обратно в «Бедфорд». Несчастная унылая девушка за прилавком театрально вздыхает.

– Мы возьмем бифштекс, милая. Выбивай.

Фокс расплачивается и несет мясо наружу, оно холодит ему грудь.

Нора даже не смотрит на него, когда он забирается в кабину.

Он ведет машину, и его злость уступает место опустошенности. Двухэтажные дорожные знаки не помогают. Перт в тысяче шестистах пятидесяти километрах к югу, а Кунунарра – на том же расстоянии к северу. Полпути – это совсем не путь.

Некоторое время он находит утешение в величественных столовых горах, которые поднимаются из опустошенной поймы, но они уходят, и остаются только те же унылые равнины с мрачными, узкими ручьями.

Фокс ведет, и странные вспышки мерцают у него в глазах.

Река Де-Грей, коричневая и широкая, на своих усыпанных деревьями берегах дает им минутную передышку, а потом они летят через мост.

Ржавый забивает косяк, и они курят его с Норой. Она затягивается с чувством. Губы Фокса покалывает, и несколько секунд у него дрожит одна нога. Никто не разговаривает. Грибной запах дури наполняет салон.

Фокс ведет.

Двое позади шебуршатся в мешке с наркотой.

Равнина, равнина, равнина.

Ржавый начинает чихать.

Фокс знает, что это земля скотоводов, потому что на пути попадаются туши павших животных, но до сих пор он не видел еще ни одного живого. Здесь, на севере, нет оград. У него вдобавок ко вспышкам начинаются еще и судороги.

По бокам дороги – сплошь остатки костров, пустые бутылки и мусор. С севера волокут грузы «Лендкрузеры» и «Чероки». Это как колонна беженцев, которым наступают на пятки. Фоксу нужно остановиться. Ему надо выйти.

В Парду он останавливается. Там просто бензоколонка и стоянка для грузовиков. Он вылезает и вытаскивает свои пожитки из-под серфера. Ржавый лежит развалившись, его глаза превратились в щелочки. Когда Фокс вытаскивает рюкзак, оказывается, что он насквозь пропах Ржавым.

– Залить бак? – спрашивает заправщица сквозь зубы.

– Вон та отворотка ведет на побережье? – спрашивает Фокс.

– Да. Вам нужен бензин или как?

– Спросите его.

– Спасибо ни за что, – говорит Нора.

Фокс идет, пока не входит в ритм. Воздух шерстяной. Пот заливает ему глаза и слепит его. Он подумывает о шляпе, но солнце уже низко. Гравийная дорога по обеим сторонам окружена низкой выжженной порослью. Деревьев не видно. Он самый высокий предмет на равнине.

Через долгое время он слышит звук мотора и разбрасываемого гравия. Он продолжает идти, не голосуя. Слышит, как автомобиль тормозит позади.

– Ты кое-что забыл, – говорит девушка с водительского сиденья.

Это кое-что бьет его в живот, и он сгибается пополам, и, когда грузовичок заканчивает свой разворот в брызгах грязи и его пыльный след в поросли удаляется к шоссе, он находит в пыли у ног бифштекс в вакуумной упаковке. К нему возвращается дыхание. Он поднимает упаковку, выпрямляется и идет навстречу закату и собирающимся комарам.

* * *

Как раз на закате Фокс подходит к ручью, окруженному манграми, который из-за отлива превратился в ручеек, и идет вдоль него, к бездревесному, каменистому мысу, с которого в сумерках все еще виден Индийский океан. Он решает пойти к низине над линией прилива и сбрасывает груз. Он выпивает литр воды и снимает шорты и майку, чтобы забраться в каменистый пруд и смыть с себя пот. По его телу пробегает минутная дрожь при мысли о крокодилах, но лучше этого пруда найти ничего нельзя. Вода прохладна.

На минуту, перед тем как одеться, он чувствует себя посвежевшим, но, когда он разворачивает свой спальник в сгущающейся тьме, он уже снова покрыт липким потом.

На мысу он видит костер, и сердце его падает. Тогда он думает о бифштексе в рюкзаке. Он натягивает свои пропекшиеся ботинки.

Только бледная песчаная тропка ведет вверх, к скалистому хребту.

– Эй, привет компании! – кричит он с разумного расстояния.

– Господи всемогущий! – говорит кто-то.

Что-то звякает о землю – уронили от удивления.

– Извините, что напугал, – говорит Фокс, подходя к костру, который освещает пару ног.

– У меня вся душа в пятках!

Это мужской голос. Пожилой. Фокс заслоняет глаза от огня. Он замечает автомобиль с прицепом.

– Я пришел с пляжа.

– Ладно, – осторожно говорит человек.

– Куда делась эта крышка? – спрашивает женщина.

Фокса неожиданно ослепляет луч фонарика.

– Все в порядке, старина? Что это там у тебя?

– Мясо, – говорит Фокс, протягивая упаковку.

Он пытается объяснить, что ему этого много и он будет рад поделиться с ними, или они могут забирать все – ему все равно. Но мужчина и женщина у костра: сомневаются. Он говорит им, что мясо в вакуумной упаковке, и что он его не украл, что все абсолютно в порядке и что он просто не хочет, чтобы мясо пропало.

– Я понимаю, что все это выглядит немножко подозрительно, – заканчивает он.

– Бойся данайцев, дары приносящих, – говорит женщина, которую все это, похоже, забавляет.

– Ну, – говорит Фокс, – троянцы просто испортили кайф будущим поколениям.

Женщина смеется. Они выключают фонарик и приглашают его присоединиться. Флуоресцентная полоска возникает над дверью прицепа. Фокс видит старика в белой фуфайке и в обвисших на заду шортах. На складном стуле седая женщина держит стакан белого вина. В свете костра виден блеск ее очков и цепочки, которая свисает с дужек. Они представляются: Хорри и Бесс. Фокс протягивает им мясо. Хорри дает ему пиво. Он выпивает его одним жадным глотком и потом останавливается, неожиданно сбитый с толку.

– Пить хотите? – говорит Хорри.

– А… да.

– Вы хотите что-нибудь за это мясо?

– Нет. Может быть, несколько литров воды.

– Без проблем. Легко.

– Вот, – говорит Бесс. – Сядь и намажься репеллентом. Тебя могут съесть живьем. Песчаные мухи гораздо хуже комаров.

Фокс садится. У них есть складной стул и палатка на песке рядом с огнем.

– Так ты студент, – говорит Бесс.

– Нет, – бормочет он. – Безработный.

– Едешь на юг за прохладой, наверное.

– На самом деле – на север.

– Хорри, он такой же сумасшедший, как и мы с тобой.

– Каждый нормальный засранец уже проехал здесь несколько недель назад. Никто не едет на север в это время года, кроме полных идиотов.

– И тех, у кого есть миссия, – говорит Бесс. – Так который же из двух вы, молодой человек?

Фокс смеется.

– Боюсь, что из идиотов.

– Вроде нас, – говорит Хорри.

– Умоляю, но я хотел бы отличаться.

– Она отличается, но я никогда не видел, чтобы она умоляла, – со смехом произносит старый парень.

– «А вот и те, кто дорог был тебе, – говорит Бесс. – Но почему же мы?»

– Завелась!

– «А будущее? Пусть его, вот мой совет».

– О, – говорит Фокс, отшатываясь в изумлении. – Это… Это же Харди?

– Дай ему еще пива, Хорри.

– Она учила английскому языку, – говорит старик. – Сорок лет.

– В каком университете ты учился? – спрашивает Бесс.

– А!.. Я даже школу не закончил.

– Но ты читаешь.

– Ну да.

– Настоящие книги? Настоящую поэзию?

– О Боже… – бормочет Хорри.

– Так значит, не только информацию?

– Оставь мальчика в покое, Бесс.

Фокс неловко смеется:

– Нет. Только книги.

– Какие?

– Бесс!

Фокс пытается думать.

– Хемингуэя, наверное.

Он пожимает плечами.

– Байрона, по всей видимости.

Он морщит нос.

– Может быть, Блейка?

– Ага, – говорит Фокс.

– Вот именно, ага. Потом, конечно, Вордсворта. Но не Шелли.

– Вы меня поймали, – улыбается он, удивленный.

– Так с кем ты себя ассоциируешь?

– На этой неделе? С Китсом.

– Ох, бедный грустный мальчик. Имя, написанное на воде.

– Давайте уже съедим это чертово мясо, – говорит Хорри.

Фокс остается и помогает им жарить отбивные из разделанного филе. На гарнир – рубленый салат и холодная картошка. Хотя ему нелегко поддерживать добродушную шутливость Бесс, ему нравится сидеть с ними. Фокс с тоской думает о своих родителях, о том, как бы они старились вместе, как эти двое. Он был ребенком, когда умерла мать, но он помнит ее несдержанную пылкость, их соревновательную преданность друг другу.

Через пару часов он поднимается и благодарит их, желает им хорошего путешествия на север. Пожилая пара восхваляет широкую равнину Кимберли перед ними, а он стоит и пятится от них дюйм за дюймом.

– Этот штат, – говорит Хорри, – он как Техас. Только он большой.

Фокс смеется и пользуется моментом.

…В ту ночь он с головы до ног обмазывается репеллентом и лежит в спальнике, глядя на звезды и слушая, как прилив наполняет залив. Перед глазами у него все еще полыхают огни, но недостаточно ярко, чтобы он не смог заснуть. На рассвете он видит кенгуру-валлаби, наблюдающего за ним из поросли, – яркие глаза, настороженные уши. Птичья песнь несется с хребта, высокая и веселая, как шум детской площадки. Кенгуру неясным пятном шарахается прочь, как только он начинает шевелиться.

Когда котелок подогревается на огне, Фокс забирается на скалы, туда, откуда ушел прилив. Известняковые колонны мыса текут струйками и сочатся. Плоским камнем он раскалывает несколько устриц и высасывает мясо и жидкость. Он идет в сторону моря через лужицы и ямки, которые оставил прилив. На расстоянии мили от берега море становится страннейшего молочно-белого цвета.

В одной прозрачной лужице он тянется за роскошным камнем с голубыми пятнами, но отдергивает руку, когда пятна начинают шевелиться. Голубые пятна превращаются в желтые мазки. Камень открывает глаз, и – черт! – Фокс отшатывается в ужасе. Осьминог, и не просто осьминог, а полосатый. И он чуть не прикоснулся к нему. Его укус убил бы Фокса, прежде чем он смог бы дойти до лагеря. Полное нервное отключение. Прошло.

Он спешит обратно к костру, делает чай и съедает пару батончиков мюсли. Его беспокоит девушка. Нора. Он думает, что он мог бы еще сделать.