Такое оскорбление заставило Растима заговорить прежде, чем Маскелль успела вмешаться:
— Мы не попрошайки, — с жаром заявил он, делая шаг вперед. — Мы показываем классические спектакли театров Ариадена и Киради. Мы проделали далекий путь и не выступали с тех пор, как покинули Сакили.
— Случилось недоразумение, святая мать, — поспешил заверить ее один из купцов.
— Если святая мать желает, они могут дать представление, — с кислой улыбкой подтвердил хозяин.
Маскелль обвела взглядом встревоженные лица, гадая, что все эти люди видят перед собой. В комнате висела тяжелая тишина — определенно слишком тяжелая для подобной ситуации. Впрочем, эту мысль родила ее собственная неспокойная совесть: никто здесь не мог знать, кто она такая. «Кем была, поправила себя Маскелль, — кем была…»
— Святая мать этого желает, — сказала она и отвернулась.
Когда Растим и Фирак объявили, что выиграли битву и представление состоится, у остальной труппы это вовсе не вызвало энтузиазма. Гардик разразился проклятиями, а Тераза сделала вид, что падает в обморок.
Даже Фирак заколебался, когда Растим захотел установить декорации и полностью разыграть ариаденскую пьесу — «Завоевание Внутреннего моря» или «Призывающих рассвет». Поскольку денег на то, чтобы нанять помощников, не было, это означало бы, что все вымотаются и будут не в состоянии на следующий день продолжать путь. Маскелль забеспокоилась: было гораздо важнее добраться до безопасного Дувалпура, чем утереть нос хозяину пристани. Она пожалела, что не подумала об этом раньше, прежде чем добилась разрешения на представление. Однако в конце концов, Растим и Фирак оказались в меньшинстве, и было решено показать комедию театра Киради, не требовавшую ни декораций, ни костюмов. Впрочем, зная Растима, Маскелль не сомневалась, что он постарается все же включить в представление марионеток.
Маскелль подумала сначала, что комедия Киради может оказаться слишком изысканной для такой аудитории, но торговцы, которые, как ожидалось, должны были заплатить щедрее всех, оказались уроженцами Малинди.
В их родной стране ничего похожего на театр не было, а потому любое представление, увиденное в чужих землях, вызывало у них бурный восторг. Маскелль однажды видела, как группа малиндийцев, не шелохнувшись, высидела четыре часа на нравоучительной драме, исполнявшейся на языке, которого никто из них не понимал. Хотя купцы могли, ничего не знать о тонкостях этикета аристократии Киради, составлявших сюжет комедии, они, несомненно, будут внимательными зрителями и оценят большинство шуток.
Малиндийцы даже готовы были заплатить вперед — по медной монете за каждого, включая нанятых по дороге погонщиков быков и стражников, независимо от того, собирались те смотреть представление или нет. Такая щедрость позволила ариаденцам купить сена для быков и свинины и риса для себя, хоть цена того и другого и была высока. Старая Мали сумела сэкономить несколько монет, дешево купив таро у крестьянина и с хихиканьем увернувшись от смотрителя, который набросился на них с руганью: торговать на территории пристани беспошлинно не разрешалось. Все актеры пришли в хорошее настроение после горячей еды и даже стали предвкушать представление.
В сумерки вокруг ровной площадки, окруженной фургонами, зажгли факелы. Малиндийцы расстелили циновки, чтобы не испачкать свои яркие одежды, и расселись ровными рядами. Собственно, купцов было всего трое (их легко было отличить по знакам клана, нанесенным на лбы и щеки), но каждый из них имел при себе по крайней мере дюжину приказчиков и слуг. Погонщики быков и стражники, ворча, неохотно заняли места позади малиндийцев.
Маскелль отошла за пределы освещенного круга — туда, откуда она могла видеть и сцену, и здания пристани, и вытащенные на берег лодки, и поворот дороги. Она опустилась на мокрую траву, чувствуя, как сырость пробирается под мантию. Суета вокруг импровизированной сцены в свете факелов казалась совершенно чуждой дикой тьме ночи. Снова поднялся ветер, стал качать верхушки деревьев и гнать облака по лику луны. Если в зданиях пристани и горели огни, за ставнями их не было видно; все обитатели ушли с балконов.
Растим вышел на середину сцены, поклонился своим странным ариаденским поклоном — одинаковым для всех, каких бы важных персон он ни приветствовал, — и представление началось. Маскелль слушала пьесу вполуха она прислушивалась к ночи с растущим чувством: ночь пытается ей что-то сказать.
Ариаденцы, конечно, не устояли перед соблазном показать зрителям марионеток, и сыновья Фирака, Тае и Тирин, появились каждый с большой ходячей куклой. Хитрый механизм, укрепленный на поясе и ногах актера, в добавление к стержням, управлявшим руками марионетки, позволял кукле совершать сложные движения. Труппе принадлежали и марионетки большего размера, управлять которыми приходилось двоим — один кукловод сидел на плечах у другого. Использовавшиеся сегодня куклы были не так велики: они лишь на несколько футов возвышались над головами подростков.
Появление марионеток с их легкими деревянными ярко раскрашенными телами и смешными головами с отвисшими челюстями привлекло любопытных рыбаков. Услышав смех и аплодисменты малиндийцев, из здания пристани вышли и богатые путешественники, прибывшие на той барже, что пережидала разлив реки. Большинство из них никогда раньше не видели искусных ариаденских кукольных представлений; зрители перешептывались и делились впечатлениями. На веселый шум вокруг сцены из темноты вышел и кое-кто еще.
Маскелль давно уже высматривала воина и теперь, наконец, увидела его: он сидел на траве там, куда не достигал свет факелов, и следил за представлением. Наблюдая за ним, Маскелль узнала некоторые вещи, хотя ничего конкретного и не извлекла. Она сомневалась, что житель Синтана мог раньше видеть комедии театра Киради, но воин явно понимал то, что не доходило до малиндийцев: например, невинное замечание о праздных руках на самом деле было тонким намеком на мастурбацию, и синтанец хохотал так, что даже стал кататься по траве.
Громкие аплодисменты привлекли внимание Маскелль к происходящему на сцене. Сначала она подумала, что фигурка, прыгающая перед Теразой и Дорией, какой-то удравший от родителей ребенок, но потом разглядела, что это марионетка.
— Чтоб тебе мучиться до скончания времен! — выругалась она, вскакивая на ноги. Как эта проклятая тварь сумела вырваться на свободу? Маскелль поспешно обогнула фургоны, подойдя сзади к тому, который служил правой кулисой, поймала пробегавшего мимо Растима и потащила его в сторону.
— Не знаю я, — с отчаянием прошептал тот в ответ на вопрос, который Маскелль еще не успела задать. — Тае и Тирин доставали Алдоси из ящиков, но они же понимают, они бы никогда…
— Я знаю, что они никогда не стали бы. — Маскелль выглянула из-за фургона, чтобы увидеть происходящее на сцене. Ожившая марионетка стояла посередине, таращась на зрителей; ее раскрашенное лицо ничего не выражало. Тераза и Дория все еще продолжали свой диалог, но незаметно отступали все дальше. Зрители думали, что так и должно быть по пьесе; людям, незнакомым с кукольными представлениями, марионетка, расхаживающая сама по себе, казалась не большим чудом, чем другие, управляемые подростками. Фирак и Гардик стояли у противоположного конца сцены, где их не было видно зрителям; Фирак держал в руках сеть. Маскелль покачала головой: пользы от сети не было бы никакой.
Все ариаденские марионетки имели собственные имена; Алдоси именовались две большие ходячие куклы, с которыми работали Тае и Тирин. Той марионеткой, которая теперь разгуливала по сцене самостоятельно, был Гизар, клоун, обычно управлявшийся веревочками сверху. Гизару не повезло: его номер оскорбил могущественного правителя в восточной провинции Корвалент… Тогда-то Маскелль впервые и повстречалась с Растимом и остальными ариаденцами.
Гизар теперь жил в запертом ящике под фургоном Растима; Маскелль нанесла на него все охранительные символы, какие только могла вспомнить. Марионетка становилась все сильнее; специфический характер проклятия, наложенного на нее, заставлял ее злобность расти. Должно быть, Гизар сумел изнутри своего ящика воздействовать на одного или даже на обоих мальчиков, так что они, думая, что достают только Алдоси, открыли и его темницу.
— Тебе придется выйти и схватить его, — прошептал Растим.
— Я знаю. — Марионетка пока еще ничего не совершила, но, возможно, она просто выбирала подходящий момент. Маскелль помахала рукой, чтобы привлечь внимание Фирака, и когда тот посмотрел на нее, сделала шаг вперед.
— Подожди! — отчаянно прошептал Растим и начал быстро жестикулировать. У ариаденских актеров существовал язык знаков, предназначенный для неслышной передачи указаний во время сложных спектаклей. Дория неожиданно захлопала в ладоши и переместилась по сцене влево, говоря что-то о танцевальном празднике в городе. Фирак, Гардик и Киллия выскочили справа и начали выделывать замысловатые па; за ними следовали подростки с Алдоси. Фирак крутил над головой сеть, так что казался скорее сбежавшим от смотрителей сумасшедшим, чем участником праздничных танцев.
Гизар вытаращил на них глаза и попятился. Маскелль, пользуясь суматохой, скользнула на сцену, и марионетка сразу почувствовала ее присутствие, повернулась и выставила вперед руки с деревянными пальцами, похожими на когти. Когда Гизар кинулся на Маскелль, та ударила его в грудь своим посохом, опрокинув легкое тело куклы на спину. Фирак накинул на марионетку свою сеть, и в следующий момент Маскелль, Фирак и Гардик потащили тварь за кулисы. Зрители разразились радостными аплодисментами.
Растим и старая Мали обежали фургоны сзади и присоединились к остальным. Впятером им удалось оттащить брыкающуюся куклу к фургону Растима и запихнуть в ящик, не привлекая к этому нежелательного внимания. Все, кто находился на пристани, следили сейчас за игрой актеров и сочли происшедшее необходимым по ходу пьесы.
Маскелль снова начертила углем магические знаки и запечатала ящик воском, стараясь не обращать внимания на стук и треск внутри.
— Как ему удалось выбраться? — спросил Гардик, все еще не отдышавшийся после борьбы. Марионетка укусила его за руку, и теперь старая Мали вытаскивала из руки занозы.
Шум, производимый Гизаром, стих, когда Маскелль начертила последний символ. Она отодвинулась от ящика и села на пятки.
— Видишь, где была стерта печать? Тварь заставила кого-то уничтожить удерживающий ее символ и потом забыть об этом. Все вы занимались подготовкой к представлению, так что оказаться жертвой мог кто угодно. Не так уж трудно заставить человека, открывающего ящики, открыть еще один.
— Не так уж трудно… — испуганно прошептал Фирак. — Но почему тогда марионетка не делала такого раньше?
Маскелль взглянула на встревоженного Растима.
— Она становится сильнее.
Гардик выругался, а Фирак застонал.
— Но мы теперь ближе к Дувалпуру и к верховному жрецу, — поспешно сказал Растим. — Через несколько дней все кончится.
— Если мы тогда еще будем живы, — мрачно заметил Гардик. — Ой! Последнее относилось к старой Мали, которая, должно быть, ковырнула глубже, чем было необходимо, чтобы вытащить последнюю занозу.
— Что нам нужно, — сказала Маскелль, прерывая начавшийся спор, — так это хороший замок. Ключ будет у меня.
— Возьми тот, которым запирается шкатулка с деньгами, — предложил Фирак. — Оттуда все равно нечего будет красть после того, как мы расплатимся с хозяином.
Ругаясь себе под нос, Растим принес замок, и Маскелль заперла ящик. Конец разговору положили Дория и Тераза: свои последние реплики они чуть ли не выкрикнули, чтобы поторопить на сцену Фирака и Гардика. Актеры кинулись по местам, а Маскелль медленно обошла фургон, качая головой. Ей хотелось бы думать, что бегство марионетки и было причиной ее беспокойства, но ее не покидало чувство, что это лишь начало неприятностей и главные беды еще впереди.
Маскелль вернулась на прежнее место позади зрителей и стала высматривать синтанца, но того нигде не было видно.
ГЛАВА 3
Когда представление уже близилось к концу и почти все члены труппы были на сцене, что-то заставило Маскелль взглянуть на берег у пристани. Свет ламп на балконах туда не доставал, тени были непроглядно черными… Свет! Маскелль резко выпрямилась. На причале ведь должны гореть фонари, чтобы суда, идущие по каналу ночью, не врезались в сваи. Фонари там и горели, она их видела, когда раньше смотрела в ту сторону.
Маскелль поднялась на ноги; колени ее после долгой неподвижности заболели. Она обошла сидевших перед сценой зрителей, оставаясь вне освещенного факелами круга. Рыбаки и нанятые малиндийцами стражники играли в кости, и никто и не взглянул в ее сторону.
Ближе к берегу было совсем темно: здания пристани заслоняли иногда проглядывающую между туч луну. Маскелль могла судить о том, как близко к каналу она подошла, только по шуму воды и по тому, что ноги ее начали скользить в грязи. Она на ощупь нашла мостки, ведущие к причальным сваям, и спустилась к самой воде. Проведя рукой по шершавой поверхности дерева, она нащупала висевший на крюке фонарь — стекло его было еще теплым.
«Значит, что-то появилось из реки и погасило фонари, — подумала Маскелль, нащупывая посохом ступени и поднимаясь по ним. — Но где оно теперь?»
Представление закончилось, актеры раскланивались перед зрителями. Малиндийцы топали ногами и громко кричали, выражая свое восхищение. Маскелль отошла подальше от расходящейся толпы. Она видела, как смотритель пристани размахивает руками, показывая на сваи; кто-то бросился выполнять приказание и вновь зажигать фонари.
Маскелль двинулась к опушке: оттуда ей были видны все фургоны. Вокруг смотрителя собралась группа людей — они яростно препирались, явно пытаясь свалить вину за погасшие фонари друг на друга. Маскелль хотелось бы поверить, что дело было в небрежности или случайности, но она понимала, что это было бы слишком большим везением.
Было уже поздно, и все поспешно укладывались спать. Первыми отправились на покой ариаденцы, со стуком захлопнув ставни на фургонах, чтобы не налетели ночные насекомые. Рыбаки двинулись к своим лодкам, Малиндийцы и остальные путники разошлись по своим фургонам; возницы, завернувшись в одеяла, устраивались на ночлег на козлах или запятках. Стража, охраняющая пристань, ушла внутрь здания, часовые, выставленные малиндийцами, охраняли только товары торговцев…
Маскелль обратила внимание на телегу крестьянина, торговавшего таро. Прежде чем отправиться спать, он зажег фонарь и повесил рядом с ним большой мех с маслом. К тому же крестьянин не стал гасить костер — огонь отпугивал водяных духов, особенно если те забирались на сушу, далеко от реки.
Скоро все огни на пристани стали один за другим гаснуть.
Сидя на мокрой траве под широколистным хлебным деревом, Маскелль почувствовала, как ночь вокруг нее оживает. Она слышала ветер, шуршащий листвой, ловила нетерпеливый плеск воды у причала, ощущала, как тяжелые фургоны давят на землю, как переминаются усталые быки. И еще она чувствовала, что рядом кто-то есть.
Он сидел, привалившись к дереву, футах в двадцати от Маскелль.
«Ага!» — подумала она, бесшумно поднимаясь на ноги.
Маскелль удалось подобраться совсем близко, прежде чем воин резко повернул голову.
— Сюрприз! — почти беззвучно прошептала Маскелль.
Ей на этот раз удалось застать его врасплох, что, как она почувствовала, хоть и не могла разглядеть в темноте выражение лица синтанца, вызвало у него раздражение. Он сидел среди шишек у корней старого кипариса, положив перед собой меч в ножнах. Оказавшись так близко, Маскелль смогла ощутить исходящий от него запах храма на Лужайке — он ведь купался в священном барае. Когда она опустилась на землю рядом, воин ничего не сказал, но потом все-таки решил не держать на Маскелль обиды.
— Оно не двигалось с тех пор, как вышло из реки, — прошептал он.
Маскелль никак не ожидала, что водяного духа, вышедшего на берег во время представления, удастся увидеть до тех пор, пока он не появится на открытой площадке.
— Ты давно за ним наблюдаешь?
Она скорее догадалась, чем увидела, как воин повернул голову в ее сторону.
— Оно появилось, когда представление было еще в самом разгаре. Передвинувшись так, чтобы видеть пристань, воин продолжал: — Я тоже увидел, как погасли фонари.
Маскелль решила не поправлять его: на самом деле она с опозданием заметила отсутствие света. Присмотревшись к теням на берегу, она так и не смогла разглядеть проклятой твари. Махнув рукой на гордость, Маскелль спросила:
— Где оно?
Воин фыркнул и наклонился к ней, чтобы указать направление.
— Вон там, рядом с лодкой с пробитым дном, в камышах.
Маскелль прищурилась. Она могла видеть вытащенную на берег лодку узкое юркое суденышко. В борту ее виднелась пробоина, лодку бросили на берегу в стороне от остальных. Через несколько мгновений Маскелль удалось различить притаившуюся рядом фигуру. Маскелль искоса с уважением взглянула на воина. Хоть она и знала, что тварь где-то на берегу, сама она никогда бы не заметила ее — разве что призвав на помощь Карающего.
— Чего оно дожидается? — прошептал синтанец, все еще глядя на темную фигуру.
— Меня, — ответила Маскелль и медленно поднялась.
Как только она направила на тварь духовный взгляд, та зашевелилась и двинулась по берегу навстречу Маскелль — огромная темная глыба ростом с высокого человека, отдаленно напоминающая человека очертаниями. Однако двигалась она иначе — словно перетекая с места на место. Маскелль с недоумением вытаращила глаза. Водяные духи были маленькими, не выше ребенка, серо-зелеными созданиями, опасными для спящих людей или животных, но панически боящимися огня.
Воин встал рядом с Маскелль, держа в руке ножны с мечом.
— Вот теперь бы самое время прибегнуть к магии, — предложил он, следя за приближающейся тварью.
— Я не волшебница, я жрица, — ответила Маскелль, тоже не сводя глаз с существа.
«Это ведь не водяной дух, это что-то новенькое. О Предки! Такое трудно вообразить! Я могла бы поклясться, что за эти годы перевидала все, что только можно!»
Тварь была уже всего в тридцати футах от них, и Маскелль пришлось в спешке менять планы.
— Попробуй заставить ее последовать за тобой к деревьям.
— Хорошо. — В голосе воина звучала тревога.
— Учти, это не человек, — предостерегла его Маскелль.
На шесте у причала горел фонарь — один из тех, что служители зажгли заново. Когда появившаяся из реки тварь приблизилась к нему, свет частью отразился, частью пронизал ее, словно существо было отлито из черного стекла. Пламя фонаря мигнуло и погасло.
Синтанец помедлил, только чтобы насмешливо протянуть:
— Да не может быть! — и скользнул прочь.
Маскелль спряталась за деревьями, следя, куда направится воин. Он двинулся к реке и приблизился к твари сбоку и немного сзади. Маскелль видела, как он наклонился и что-то поднял с земли, потом кинул это в спину чудовища.
Маскелль подняла глаза к Бесконечности.
«Он бросил в тварь камень. Это мог бы сделать и Растим!»
Существу даже не понадобилось поворачиваться, чтобы изменить направление движения. Оно рванулось со скоростью прорвавшего плотину потока; расстояние между ним и воином стало быстро сокращаться. Тот увернулся и бросился бежать к деревьям, все время следя, чтобы внимание твари было направлено на него.
Маскелль сунула посох между корнями кипариса и кинулась к лагерю. Она бежала прямо к телеге крестьянина, которую заметила раньше. Схватив висевший на шесте бурдюк, она понюхала его, чтобы убедиться: в нем действительно масло для фонаря, — перерезала веревку, в спешке поранив палец, потом нашла оставленный у костра котелок и сгребла в него угли.
Обогнув фургоны, Маскелль увидела, что существо остановилось на опушке леса, но воин снова кинул в него камнем. Тварь не могла не принять вызов: она потекла вперед, хотя при пересечении невидимой границы и уменьшилась несколько в размерах.
«Прекрасно», — подумала Маскелль. По крайней мере, существо ведет себя как водяной дух. Может быть, оно тоже уловило запах храма, исходящий от воина. Маскелль торопливо побежала между деревьями, зажав бурдюк под мышкой так, чтобы иметь возможность вытащить пробку, не выронив обжигавший ей руку котелок с углями.
Она поравнялась с тварью как раз в тот момент, когда синтанец выбежал на маленькую прогалину и обернулся. Существо кинулось на него — пугающе бесшумно. Воин прыгнул в сторону и нанес удар мечом, который рассек бы человека пополам, но клинок прошел сквозь черную прозрачную плоть, не причинив твари никакого вреда.
«Вот этого Растим сделать бы не смог», — подумала Маскелль, отдавая должное искусству меченосца.
Понимая, что долго воин не сможет задерживать чудовище, она опустила на землю бурдюк и котелок с углями, оторвала один свой рукав, окунула его в масло и поднесла к углям.
«Только бы удалось!»
Воин кувырнулся назад, уворачиваясь от водяного духа; тот высился над человеком как черная башня. Маскелль крикнула:
— Эй, ты! Сюда! Ты не на того нападаешь!
Тварь замешкалась на мгновение, потом кинулась на Маскелль.
Маскелль успела подумать, что чудовище, нападая на нее, движется быстрее, чем когда оно преследовало воина. Тряпка загорелась, как раз когда водяной дух оказался совсем рядом, и Маскелль выплеснула на него масло из бурдюка и швырнула котелок, чтобы освободить руки. Бурдюк растворился, пройдя сквозь «кожу» чудовища, а масло разлилось по ней туманной волной. Маскелль увернулась от удара «руки» и взмахнула горящей тряпкой. На секунду ей показалось, что масло не успело загореться; потом пламя охватило всю тварь, и она бросилась бежать, дергаясь и крутясь.
Маскелль попятилась. Чудовище было теперь черным облаком кипящего пара; огонь сияющими водоворотами разбегался по его поверхности. Тварь металась и корчилась, с каждым мгновением становясь все более бесформенной. Наконец она словно взорвалась и исчезла, обдав Маскелль фонтаном воды.
Маскелль стерла с лица капли оставшимся рукавом. Вода была мутной и пахла илом. На другом конце полянки воин вскочил на ноги и, тяжело дыша, подошел к Маскелль. Немного отдышавшись, он бросил:
— Такого количества масла не могло хватить, чтобы вскипятить столько воды.
Маскелль вздохнула. Она предпочла бы услышать похвалы своей изобретательности, а вместо этого ее упрекали в недостатке логики. Сунув в рот пораненный палец, она ответила:
— Тварь погубила ее собственная глупость. Она перепугалась и предпочла распасться на капли. — Покачав головой, Маскелль продолжала: — Ей не следовало углубляться в лес следом за тобой, лучше было остаться на открытом месте и выманить меня туда. Что ж, в воде растворено не так уж много мозгов. — «Хоть за это спасибо Предкам!» — Такое чудовище — не обычный водяной дух, так что нам повезло, что удалось с ним справиться.
Воин взглянул на быстро высыхающую лужу, опустился на колени и зачерпнул рукой воду.
— Каким образом водяные духи убивают людей?
— Маленькие наваливаются на спящих и топят их. Этот же… думаю, мог сделать все, что угодно.
Синтанец поднял глаза на Маскелль и стряхнул капли с руки. Маскелль хотела что-то сказать, но слова застряли у нее в горле, такое чувство опасности внезапно охватило ее.
«Идиотка, это же было сделано, просто чтобы тебя отвлечь!»
— Есть еще один!
— Где?
Маскелль уже бежала обратно к лагерю, продираясь сквозь кусты, спотыкаясь о корни. Она на мгновение задержалась у кипариса, чтобы взять свой посох, потом кинулась туда, где стояли фургоны ариаденцев. Когда она была уже совсем рядом, раздался скрип: кто-то поднялся на подножку одного из фургонов.
Выглянув из-за фургона Фирака, Маскелль увидела пришельца: на подножке ее собственного фургона стояла темная фигура.
Она была слишком далеко… Пришелец повернулся к Маскелль и поднял руку. В тот же момент воин вынырнул из-за фургона Растима и прыгнул сзади на незваного гостя, сбил того с подножки и прижал к земле.
Через секунду Маскелль оказалась рядом. Воин по-прежнему прижимал отчаянно вырывающееся существо к земле. Маскелль обошла их, пытаясь получше разглядеть извивающегося и шипящего от ярости пришельца. На сей раз перед ней был «он», а не «оно». Тощий настолько, что кости торчали сквозь кожу, в рваной и грязной одежде поденщика… Под прямыми темными волосами не было заметно татуировки, говорящей о жреческом сане, мозоли и загорелая кожа выдавали крестьянина. В одной руке незнакомца был зажат небольшой шар из серебристого стекла.
Брови Маскелль сошлись на переносице.
— Ах ты, вонючий выродок! — выдохнула она.
Ариаденцы, Малиндийцы, рыбаки — все, кто находился поблизости, — были бы убиты. Маскелль чувствовала злую силу, рвущуюся на свободу из шара, так же как рвался из рук воина пойманный крестьянин. Маскелль сделала шаг вперед, схватила пленника за грязные волосы и подняла его голову. Крестьянин тут же вырвался у нее из рук и плюнул в Маскелль, но она уже успела увидеть то, что ее интересовало. Глаза парня были такими же серебристыми, как поверхность шара, мутными и безжизненными, совсем не похожими на глаза человека.
В этот момент из своего фургона выпрыгнул Растим и, почесываясь, вытаращил глаза на непрошеного гостя. Головы начали высовываться и из окон других фургонов. Маскелль попятилась и приказала:
— Убей его!
Кто-то в ужасе запротестовал, а Растим протянул к Маскелль руки.
Не обращая на него внимания, Маскелль смотрела на того, кто поймал парня, помешал ему разбить шар и тем самым не дал проклятию обрушиться на лагерь. Воин даже не дал себе труда обнажить сири, висевший в ножнах у него на поясе, он просто прижал коленями к земле плечи парня, не давая тому пошевелиться.
Остальные теперь молчали, пораженные, объятые ужасом. Парень словно не слышал слов Маскелль, хотя она говорила по-кушоритски; он продолжал издавать все то же яростное шипение. Конечно, Маскелль читала «Поучения», в которых философ Арабад распространялся на тему о том, что существа, лишенные души, не обладают и даром речи.
«Значит, старый дурак хоть в чем-то оказался прав, — мелькнула у Маскелль презрительная мысль. — Нужно будет написать ему об этом».
Вслух же она сказала:
— Тот, кто послал его сюда, сделал его душу частью проклятия, заключенного в шаре. Парень уже мертв, только его тело этого еще не поняло. — Магия была очень древней, более древней, чем храмы и жрецы, и очень мерзкой.
Хотя она сама только что отдала приказ, стремительность, с которой действовал воин, поразила Маскелль. Раздался треск: воин сломал парню шею, потом поднялся на ноги и небрежно перешагнул через обмякшее тело. Маскелль подумала, что это — уже третий раз, когда синтанец изумляет ее, а все уважаемые авторы в один голос твердили, что три — в высшей степени знаменательное число.
Маскелль опустилась на корточки, вынула шар из мертвых пальцев и с любопытством стала его рассматривать. Стеклянная поверхность была безупречно гладкой, серебристый цвет — совершенно ровным. Резким ударом о колесо фургона Маскелль разбила шар.
Стекло разлетелось на множество осколков, а содержимое шара выпало на траву. Ариаденцы, толкая друг друга, поспешно попятились. Когда ничего страшного не случилось, Растим осторожно подошел снова.
— Сушеные змейки? — спросил он озадаченно. Из шара высыпалось что-то похожее на кучку маленьких сухих змеек, каждая не длиннее дюйма.
— Не змейки, а черви телла, — ответила Маскелль. Пленки, которые казались отставшей кожицей, были на самом деле крыльями. Черви телла летают роем, как пчелы, их укусы вызывают судороги и в течение нескольких минут убивают самого сильного человека. Всех в лагере ждала бы мучительная смерть… — Если бы шар разбился, пока парень был еще жив, черви, питаясь его жизненной силой, взлетели бы и накинулись на людей.
— Га-а… — только и выдохнул Растим.
Старая Мали, практичная, как всегда, принесла веник и маленький совок. Маскелль кивнула ей, и старуха быстро сгребла все невесомые тельца.
— В огонь их, — сказала Маскелль. Старая Мали бросила на нее неприязненный взгляд, но все-таки отнесла совок к костру и вытряхнула содержимое на угли.
Маскелль поднялась на ноги, рассеянно вытирая руки о мантию. Повернувшись, она оказалась лицом к лицу с воином: они были в точности одного роста.
Он насмешливо посмотрел на нее.
— Жрецы послали его убить тебя, потому что ты волшебница.
— Жрецы его вовсе не посылали, — терпеливо объяснила Маскелль. — А «волшебница» — варварское слово.
Воин поднял брови, но тут же резко повернулся, выхватывая сири из ножен, к открытой площадке за фургонами. Тут и Маскелль услышала крики и приближающиеся шаги.
— Проклятие, это стражники, охраняющие пристань!
Растим немедленно оказался рядом.
— Спрятать тело? — обеспокоенно спросил он.
Маскелль заколебалась. Ариаденцы не были, конечно, достойными противниками вооруженной страже, но профессия сделала их сообразительными и привычными действовать быстро и слаженно. Маскелль видела, как они вели себя, когда высокие декорации начали разваливаться в самый драматичный момент представления «Отранто» в городе Хизаке, и поэтому не усомнилась в их способности спрятать труп даже от подозрительных стражников.
— Да, спрячьте.
Растим быстро замахал руками. Синтанец поспешно отскочил с дороги, когда Гардик, Вани и Фирак кинулись к мертвому телу. Они скрылись с ним в фургоне Растима до того, как рядом показался первый стражник.
Всего их было человек десять; они разбежались по сторонам, окружив фургоны. Ариаденцы, знавшие, какие роли им следует играть, суетились вокруг костра, с удивлением глядя на стражников — как будто ничего не случилось.
Один из стражников двинулся вперед, и Маскелль вышла ему навстречу, опираясь на свой посох.
Если это был командир, то он оказался на удивление молод. И у него были умные глаза, что совсем не порадовало Маскелль.
— Мне донесли о каком-то беспорядке здесь, святая мать.
— А, ты говоришь о криках и беготне? Они репетировали свою следующую постановку, только и всего, — с улыбкой ответила Маскелль и небрежно махнула рукой в сторону актеров, которые тут же с успехом начали изображать потревоженный курятник. Репетиция после утомительного дня и длинного представления… Что ж, по крайней мере дождя все же не было.
