Нет жизни никакой

— Сейчас бабахнет!

Но взрыва никакого не последовало.

Снаряд ухнул в гущу копошащейся внутри самой себя толпы и пропал. Только пролетел над толпой изумленный вздох.

— Не взорвался, — проскрежетал зубами Гаврилыч.

— Некондиционный снаряд попался, — согласился Эдуард.

Ифрит-участковый кинулся к зенитной установке, заряжать по новой — по пути пнув все еще горланящую матерные проклятия голову злосчастного Капитана Крюка.

А на бурлящем пятачке перед правительственным зданием произошло вот что. Снаряд вовсе не был некондиционным, как выразился Эдуард. Просто он, падая на землю, залетел в открытый рот Никиты и там прекрасно сработал, взорвавшись в тот момент, когда Никита, почувствовав на языке инородное тело, клацнул челюстями.

Снаряд, подчиняясь силе притяжения, помноженной на собственный вес, лишь немного притормозил в глотке Никиты — и провалился дальше, в желудок. Взрыв внутри себя Никита, конечно, почувствовал, но неестественно слабый — будто в живот его провалился не зенитный снаряд, а всего лишь полкило густейшего и острейшего соуса «чили». Поморщившись от мгновенного приступа изжоги, Никита отрыгнул — и сам удивился большому клубу пламени и дыма, вырвавшемуся у него изо рта.

— Дракон!!! — полетел по рядам ошарашенных героев изумленный и испуганный вопль. — Огнедышащий дракон!!!

Сумятица, начавшаяся после чьего-то громогласного заявления, не поддается никакому описанию. Герои, забыв о том, что они герои, ринулись спасать самих себя. Арнольд, проговорив мысленно что-то вроде: «Ну его на хрен, этот переворот», — перехватил поудобнее свое помповое ружье, в котором давно закончились патроны, и, действуя ружьем, как дубиной, принялся энергично пробивать себе дорогу.

Из-за сумасшедшей толчеи правильного направления он определить не мог, поэтому очень скоро ткнулся головой в могучую грудь Ильи Муромца, точно так же, как и остальные повстанцы, решившие спастись бегством.

Бешено вращавший глазами Илья Муромец в горячке бегства в очередной раз забыл о том, что Арнольд вообще-то его приятель по употреблению «бухла» и шахматным баталиям, и, не глядя, огрел его по голове дубиной, в качестве которой выступал окаменевший от ужаса Робин Гуд.

Арнольд пошатнулся, но не упал. Ему больше всего на свете хотелось оказаться сейчас подальше от этого проклятого правительственного здания, поэтому он понимал только одно — что ему как можно скорее нужно устранить возникшую перед ним преграду, и он поднял свое ружье, размахнулся и прикладом залепил Илье по лбу.

Илья этот удар выдержал достойно и не преминул ответить на него. А Арнольд немедленно после того, как у него во второй раз посыпались из глаз искры, предпринял ответный ход. Силы были примерно равны, и в течение нескольких минут Арнольд и Илья безмолвно молотили друг друга по головам, словно играли в какую-то диковинную игру, которой положил конец выстрел, произведенный Эдуардом Гаврилычем из зенитной установки.

Снаряд, взорвавшийся в нескольких метрах от них, уничтожил пятерых из семерки случившихся рядом гномов и отшвырнул Арнольда и Илью друг от друга.

Никита после происшествия с угодившим ему в рот снарядом понял, что заклятие, наложенное полуцутиком, все-таки действует, — и чтобы окончательно убедиться, вздернул за шиворот ползущего мимо героя вьетнамского народа Чхи Уама, потерявшего в схватке обе ноги, и подбросил его вверх. Чхи Уам взлетел в зеленое небо Пятого Загробного Мира и, успев прокричать что-то на никому не известном языке, навсегда исчез в туманной и необозримой дали.

— Здорово! — заорал Никита. — Действует! Теперь я точно выберусь отсюда.

Он бросился в толпу и, разгребая руками уничтожавших друг друга героев, направился туда, где, как он предполагал, заканчивалась чудовищная мясорубка, решив ни за что не сворачивать с избранного пути. Решению своему Никита, впрочем, изменил очень быстро — когда какой-то отмороженный викинг, подпрыгнув сзади, рубанул его огромным двуручным топором под колени. Топор от заколдованной плоти Никиты отскочил, викинг изумленно вякнул и поспешил скрыться, но Никита взревел, как раненый слон, и устремился в погоню. С криком:

— Задушу гада! — он нырнул в ближайшую кучу малу, добрался до самого ее дна, где и обнаружил паскудного викинга, но уже без топора и правого глаза. Никита протянул руки к горлу врага, но куча мала, функционирующая по каким-то своим законам, взволновалась, и Никиту выплеснуло на поверхность. Он выругался и, снова погрузившись в тесное сплетение дерущихся тел, нашел у самой земли того же викинга, душить которого было бы затруднительно, поскольку викингу кто-то напрочь оторвал голову.

Никита сплюнул, расшвырял кучу малу в разные стороны и продолжил свой путь. Шел он совсем недолго, потому что за все время следования напасть на него осмелились только двое — сильно покалеченный кентавр Борисоглебский и Покатигорошек с растрепанной бородой, орудовавший стволом, отломанным с пулемета «максим». Борисоглебского Никита отшвырнул от себя пинком, предварительно оторвав единственное уцелевшее копыто, а вот с Покатигорошком пришлось повозиться. Герой украинских сказок, известный своей привычкой расчленять поверженных врагов, очевидно, вследствие усталости, минуя стадию повержения врагов, переходил сразу к расчленению — под ударами ствола от «максима» на четыре стороны света разлетались руки, ноги, головы и другие менее значимые части тел героев. Наткнувшись на Никиту, Покатигорошек недолго думая засветил ему своим орудием между глаз, и когда Никита даже не покачнулся, очень удивился и набросился на него с такой неистовой яростью, что последнему стоило больших усилий утихомирить маньяка, двумя ударами заколдованного кулака вогнав его по пояс в землю.

Короче говоря, Никита порядком устал, когда вдруг перед ним возникла открытая дверь.

«Вход в правительственное здание, — сообразил Никита. — Странно, что никто из нападавших еще не вошел сюда… Не замечают входа в горячке драки? Надо же — смяли сопротивление почти мгновенно и так распалились, что стали сражаться сами с собой… Впрочем, ничего удивительного — они же герои… Их хлебом не корми, дай повыпендриваться…»

Он выдрался из толпы, стряхнул с себя ошметки чьей-то плоти и побежал вверх по ступенькам.

Как того и следовало ожидать, здание оказалось пустым. Защитники были уничтожены в первые минуты схватки, а обслуживающий персонал, должно быть, сбежал, как только к зданию подступили повстанцы.

— Но кто-то же садит из окна снарядами? — вслух проговорил Никита. — Сейчас найду этого кого-то, заряжу его в дуло, выстрелю, а потом пережду в пустом здании побоище. Если восставшие все-таки опомнятся и ворвутся сюда, забаррикадируюсь в комнате какой-нибудь. Хоть я и не пацифист, но этой войны с меня хватит…

Расстреляв все патроны и спихнув с подоконника на головы нападавшим зенитную установку, Эдуард с Гаврилычем пришли в замешательство. С одной стороны, масштабы безобразия, творящегося под окнами правительственного здания, уменьшились, но, с другой стороны, герои мутузили друг друга с энтузиазмом не меньшим, чем в начале битвы. Правда, и Эдуард, и Гаврилыч прекрасно понимали, что одна половина героев увлечена дракой и колбасит вторую половину, которая больше заинтересована в том, чтобы свалить быстрее с места сражения, но со страху так же энергично уничтожает половину первую — следовательно, теперь героям не до немедленного осуществления целей восстания… Но ведь толпа непредсказуема— и события могут измениться в любую минуту.

— Что-то, милый друг, не видно поганого селезня-подстрекателя, — сообщил Эдуард Гаврилычу.

— Может быть, этого мудака растоптали в свалке? — с надеждой в голосе предположил Гаврилыч.

— А может быть, и нет, — резонно возразил Эдуард. — В такой каше ничего не разберешь… Пора нам делать ноги. А то они и до нас доберутся…

— Козлы! — раздалось из угла. — Вонючие уроды! Эдуард вздрогнул.

— Это голова, которую в нас кто-то запустил, — пояснил Гаврилыч. — Чуть мне самому башку не снесла…

— Идиоты! Тараканье говно! Залупообразные дебилы!

— Надо бы ее заткнуть чем-нибудь, — предложил Эдуард. Гаврилыч оглянулся. На глаза ему попался массивный золотой подсвечник, выполненный в виде армейского гранатомета в натуральную величину.

— Вон чем, — указал он.

Голова Капитана Крюка немедленно заткнулась — затихла в углу.

Эдуард был интеллигентнее Гаврилыча и — следовательно — трусливее. Гаврилыч, впрочем, тоже особой храбростью не отличался, но, считая стыдным паниковать вслух, боялся и дрожал в душе.

— Не надо бы нам делать ноги, — тем не менее проговорил Гаврилыч. — Начальство нас спросит потом — а что вы предпринимали, чтобы остановить мятеж? А мы что ответим? Сбежали?

— Не сбежали, а ретировались, — поправил Эдуард. — То есть — перешли к вынужденному отступлению. Предварительно попытавшись повернуть народные массы назад при помощи словесного увещевания и силового прессинга, выражавшегося в создании отряда заграждения из партии новых героев своего времени и зенитной атаки. Мы храбро сражались. Может быть, нам вообще медали дадут за храбрость и повышение…

Гаврилыч был настроен не так оптимистично.

— Ага, — с нескрываемой иронией проговорил он, — дадут нам медали. Нам кое-чего другого дадут… по жопе, а не медали. Забыл, что инспектор Велихан на нас зол?

— Не забыл, — вздохнул Эдуард, враз поняв всю несостоятельность собственного хода мысли. — Так что ты предлагаешь?

— Вызвать Патруль Цепочки, — сказал Гаврилыч. Эдуард присвистнул.

— Вызвать Патруль Цепочки, — сказал он, — это значит признать свою несостоятельность. Понимаешь, бунты в Колонии X — дело обычное. Всегда для их подавления хватало двух-трех зуботычин…

— Кому ты рассказываешь? — буркнул Гаврилыч. — Сам знаю…

— Так вот, милый друг, — продолжил Эдуард, — ты это знаешь, и администрация Цепочки это знает.

— Но ведь сейчас не то! — почти закричал Гаврилыч. — Сейчас они все — герои эти паршивые — как с цепи сорвались. Такого представления, какое они устроили, отродясь не было в колонии! Это все селезень уродский их взбаламутил! Черный Плащ гребаный! Это он — я знаю!

— Вот! — подчеркнул Эдуард. — Ты знаешь. А администрация Цепочки не знает. Она решит, что грянул традиционный бунт Колонии X, а инспектор Эдуард Гаврилыч чего-то запаниковал и своими несанкционированными действиями вызвал небывалое брожение масс и общее самоуничтожение! Я даже предполагаю, кто именно такую версию выдвинет.

— Кто? — спросил простодушный Гаврилыч.

— Конь в пальто! — рявкнул Эдуард, от волнения теряя свою интеллигентность. — Инспектор Велихан Сагибханович Истунбергерман — вот кто!

— Да-а… — протянул Гаврилыч. — Дела-а-а… И сошлют нас к едрене бабушке на пенсию. Но с другой стороны — мы целые останемся. А если эти сволочи ворвутся сюда, нам головы наши точно поотрывают.

— Поотрывают, — согласился Эдуард. — Вот если бы мы на данный момент совершили какой-нибудь подвиг — например, задержали особо опасного преступника-рецидивиста, того самого селезня Черного Плаща. Или Никиту Вознесенского, который, по донесениям от администрации, снова что-то там натворил и сбежал — и после этого вызвали Патруль Цепочки — тогда совсем другое дело. Помнишь еще Вознесенского?

— Еще бы, — проворчал Гаврилыч. — Этого козла забудешь… Сколько он нам крови попортил, когда мы за ним гонялись… Эх и переворот он замутил с другим покойником… Как его?

— Махно, — подсказал Эдуард. — Знатный покойник. Настоящий герой, не то что эти недоумки…

— Селезня мы точно не поймаем, — сказал Гаврилыч. — И Вознесенского нам искать — нет времени. А голова моя мне еще нужна. Я ею думаю. Выходит — вызывать Патруль? Пусть нас на пенсию отправят, но зато целы будем?

Эдуард погрузился в мучительные размышления. Боязнь физической расправы боролась в нем с боязнью безрадостного прозябания на пенсии.

— Не знаю, — наконец сказал он.

И тут дверь в комнату распахнулась. Обернувшись на шум, Эдуард Гаврилыч секунду стоял столбом, во все свои четыре глаза глядя на вошедшего, а потом…

— Никита! — ахнул Гаврилыч.

— Вознесенский! — ахнул Эдуард.

— Эдуард Гаврилыч! — ахнул Никита.

—………! — ахнула из угла голова Капитана Крюка.

— Вот тебе и подвиг, — справившись с приступом удивления, проговорил Эдуард.

— Точно! — хмыкнул Гаврилыч. — Эй, Вознесенский! Ты как здесь оказался?

— Случайно, — ответил Никита, тоже крайне изумленный.

— А где твой дружок? Этот… полуцутик…

— Г-гы-ы, — подсказал Эдуард.

— Г-гы-ы неподалеку, — ответил Никита. — Парит над полем битвы.

— Зачем? — удивился Гаврилыч.

— Ждет, когда от меня какую-нибудь часть тела отчекрыжат, — объяснил Никита.

— Интересные у вас отношения, — в один голос проговорили Эдуард и Гаврилыч, отступая к красной кнопке на стене.

— Интересные… — сказал Никита. — Вот так встреча… А это вы из зенитки пуляли?

— Мы, — признался Эдуард Гаврилыч, делая еще пару шагов.

— Выходит, вы тут на службе? — осведомился Никита.

— На службе.

— И будешь меня задерживать, чтобы передать властям? Ориентировку небось на меня получил уже…

— Ориентировка нам ни к чему, — сказал Гаврилыч. — Твою штрафную чавку мы навсегда запомним. Короче, хватит базарить, руки за голову, ноги на ширину плеч и ложись на пол. А я пока на тебя наручники надену.

— Если все выполнишь так, как мы сказали, и будешь хорошим мальчиком — не покалечим, — пообещал Эдуард,

— А чего ему рыпаться-то? — удивился Гаврилыч. — Он человеческий покойник. А человеческие покойники, даже самые крутые и тренированные, гораздо слабее ифритов. Никита это знает. Еще бы ему это не знать…

— Знаю, — проговорил Никита.

Эдуард Гаврилыч уже стоял у самой красной кнопки.

— Нажимать, милый друг? — спросил Эдуард у Гаврилыча.

— Нажимай, братан, — разрешил Гаврилыч и добавил, обращаясь уже к Никите: — Сейчас нажмем кнопочку, прилетит Патрульчик. А ты к этому времени будешь уже смирным и покладистым. В наручниках. Нажимаю кнопочку!

— Не-е-ет! — заорал Никита, бросаясь к Эдуарду Гаврилычу, но тот ладонью вдавил кнопку в стену.

— Вот и все, — улыбаясь, проговорил Эдуард. —Ложись на живот, руки за голову… расслабься и попытайся получить удовольствие.

Ифрит-участковый извлек из кармана форменных шаровар большие ржавые наручники и пошел на Никиту.

Помещение зала напоминало бы нутряные белые полости выдолбленного яйца, если бы какому-то извращенному сознанию пришла идея перегородить яйцо изнутри сотнями выстроенных в ряд кресел, да еще воздвигнуть над всем этим возвышение Президиума.

— Экстренное заседание Министерства внутренних дел Тридцать Третьего Загробного прошу считать открытым, — традиционным торжественным тоном проговорил цутик М-мы-ы и провел рукой по ветвистым рогам жестом, похожим на тот, когда приглаживают волосы.

— Только что поступил сигнал из правительственного здания Колонии X Пятого Загробного Мира, — сказал

М-мы-ы. — Тамошний инспектор Эдуард Гаврилыч просит помощи.

— Хотелось бы понять в общих чертах, что там происходит? — задал первый вопрос кто-то из Президиума.

— Да ничего особенного, — махнул рукой цутик. — Там постоянно случаются бунты, восстания, погромы… Колония X — место обитания героев, а герои — такие покойники, которые не бунтовать не могут. В общем, ничего необыкновенного нет в том, что в колонии снова поднялось восстание. Удивительно, что этот самый Эдуард Гаврилович вызвал Патруль Цепочки, который, как известно, вызывают только в крайних — экстренных — случаях. Главная администрация Цепочки решила Патруль пока не вызывать, так как к ее министрам поступила информация о том, что на территории центра Пятого Загробного Мира находится десант из нашего — Тридцать Третьего Загробного Мира. Дело о восстании в Колонии X, таким образом, передано под нашу юрисдикцию. Теперь о десанте. Десант занимается розыском преступников Вознесенского и предателя-полуцутика Г-гы-ы. Преступники похитили экспериментальную модель генератора П-З-Д(а) и протащили в Загробные Миры покойника контрабандой. Десант состоит из робота Андроника, ифритов Изи, Себастиана и Валета…

Цутик М-мы-ы, проговорив имена ифритов, хотел было продолжать речь, но тут к нему подлетел невзрачного вида полуцутик и что-то шепнул на ухо.

— Простите, — сказал М-мы-ы. — По последним данным, состав десанта таков — робот Андроник, Изя и Себастиан. Ифрит Валет сожран. Приносим свои соболезнования начальнику Валета герру Мюллеру, кстати, присутствующему на нашем заседании.

Герр Мюллер, радостный от того, что ему выпало лишний раз покрасоваться на публике, приподнявшись со своего места, поклонился.

Зал зашумел.

— А может быть, там на самом деле что-то необычное случилось? — спросил какой-то выскочка ифрит.

— Очень точный и верный вопрос, — отреагировал цутик М-мы-ы, с презрением посмотрев на задавшего вопрос ифрита. — Мы — представители администрации Цепочки — в целях наиэффективнейшей помощи своему коллеге Эдуарду Гаврилычу решили первым делом проверить все данные, а уж потом передавать сигнал десанту, чтобы тот спас участкового от верной гибели. Мы проверяли данные, и мы их проверили. Как выяснилось, восстание поднял некий обитатель Колонии X, носивший на Земле имя Васи Иконкина. Этот самый Вася Иконкин — герой уникальный. А уникальность его состоит в том, что он не представляет себя каким-то одним героем конкретно, а… Ну, граждане, долго объяснять. Я лучше зачитаю его личное дело. Прошу внимательно выслушать мой доклад, хотя он скучный и длинный.

Цутик М-мы-ы поднял со стола Президиума громадную стопку бумаг, откашлялся и принялся читать…

При жизни Вася Иконкин сам говорил о том, что по мотивам его личной биографии можно написать захватывающий роман, а когда Вася Иконкин скончался, сумасшедший ритм взбалмошной загробной жизни захватил его настолько, что он и думать забыл о писательской работе, и, честно говоря, совершенно напрасно: писатель из Васи вышел бы отменный. Некоторые работники слова только и занимаются тем, что выдумывают для своих книг сюжеты из головы, а Васе не понадобилось выдумывать ни единой буковки, ибо жизнь его была, как говорится, богаче всякого вымысла — чем Вася Иконкин очень гордился и о чем рассказывал направо и налево в течение тех коротких промежутков времени, когда его ненадолго выпускали из психиатрической клиники.

Взять хотя бы последнее Васино приключение — то самое, благодаря которому Вася и оказался в начале Цепочки Загробных Миров, — какое бы отменное литературное произведение получилось!

Итак, место действия: небольшой приволжский городок, носящий название, конечно, Саратов. Главные герои: молодой человек, к началу действия находящийся на очередном стационарном лечении в местной психиатрической клинике. Мания его состояла в том, что он то и дело представлял себя кем-нибудь из великих деятелей всемирной истории — вымышленным или реальным, — один бред сменялся другим исключительно в стрессовой ситуации. Этот молодой человек — Вася, хотя в тот период прижизненного существования он своего настоящего имени не помнил и вспоминать не хотел, а откликался на имя Фердинанд, как на наиболее соответствующее его мироощущению.

Спутником главного героя в том ненаписанном романе был бы Галина из соседней палаты. Так звали низенького лысого мужичка, который давно смирился с мыслью, что он вовсе не мужчина, а женщина, причем беременная.

Далее: честный мент Прокофьич, в отличие от главного героя здравствующий и поныне, — классически-карикатурный мент, изъяснявшийся исключительно корявым языком милицейских протоколов в лучших традициях жанра.

И еще Семенов — колоритный представитель коррумпированного чиновничества — тупой, но хитрый, низенький, но толстый.

Начиналось бы действие в психиатрической клинике, однако основная часть приходилась бы на приключения героев в городке, где эта самая клиника находится. Других обитателей психушки Вася вряд ли четко прорисовывал бы, если только в первой части действия немного бы выделил, и то не для придания соответствующего колорита, потому что психушка для Васи была не экзотическим каким-то местом, а, так сказать, суровыми трудовыми буднями, и уподобляться большинству писателей, которые, кокетничая с аудиторией, спекулируют такой благодатной темой, как психушка, Вася не хотел и не мог. Ну, кроме Галины, описал бы он еще, наверное, парня по имени Гаврик, представляющего себя псом Мухтаром из одноименного фильма, — и то потому что этот самый Гаврик был приятелем Васи… то есть Фердинанда.

Начиналось бы… Нет, хотя Вася свой роман так и не написал, но события, которые он собирался описать, действительно присутствовали в его жизни, так что рассказывать о последнем прижизненном приключении Васи надо, не используя сослагательного наклонения вовсе. То есть уже не «начиналось бы», а действительно начиналось все тогда с того, что санитар-практикант психиатрической клиники, желая потрафить безумию Галины, подарил последнему детскую мягкую игрушку — чебурашку. Галина, «разрешившись от многолетней бремени», до упора счастливый, заснул в своей палате, обнимая дорогого чебурашку, которого, конечно, считал своим долгожданным сыном. Однако наутро чебурашка пропал, и Галине не осталось ничего другого, как излить свое горе Фердинанду, которого он нашел во дворе выгуливавшим Гаврика.

Разволновавшийся Фердинанд сразу превратился в сыщика Шерлока Холмса и тут же начал величать Галину не иначе, как доктором Ватсоном. Шерлок Холмс и доктор Ватсон провели в клинике обыск среди больных и персонала, но ничего не нашли. В клинике остался только один человек, которого сыщики по понятным причинам еще не брали в оборот, — Семенов, главный врач, почетный гражданин городка, личный друг мэра, известный спонсор и деятель благотворительности. Фердинанд-Шерлок раскинул мозгами и на основании своих умозаключений сделал вывод, что именно Семенов виновен в краже сына Галины, — и начал слежку. И надо же было такому случиться, что в течение слежки Фердинанду и Галине удалось выбраться из клиники — причем в багажнике личной машины Семенова, когда тот направлялся в колонию для малолетних преступников, чтобы провести там очередную благотворительную акцию.

Попав в колонию, Фердинанд осмотрелся в застенках и немедленно представил себя Владимиром Ильичом Ульяновым-Лениным, а Галину назвал Надеждой Константиновной. Пока Семенов выступал с речью перед шеренгами колонистов, Фердинанд-Ленин и Галина-Крупская прошарили по баракам в поисках пропавшего сына, которого, по их мнению, Семенов мог упечь в тюрьму (то, что, по сути, сын Галины должен быть еще младенцем, никого не смущает, ведь Галина «вынашивал» сына несколько лет). Не найдя чебурашку в колонии, Фердинанд-Ленин и Галина-Крупская организовали «побег из Шушенского», прихватив с собой тюремный автобус с находившимися там малолетними преступниками и шофером, которого по пути выкинули в придорожную канаву. Пока Галина разбирался с системой управления автобуса, Фердинанд-Ленин взбудоражил неокрепшие души дефективных страстными лозунгами типа «Грабь награбленное!»; «Смерть буржуям!» и «Вернем Надежде Константиновне ее сына!» — да так искренне, что дефективные полностью прониклись доверием к умалишенному, и один из них, узнав, что друзья ищут пропавшего сына Галины, вспомнил и рассказал Фердинанду-Ленину историю об одном находчивом наркодельце, который распространяет свое зелье в карамельных конфетах «Лютик». Дефективный тот одно время работал на этого наркодельца, поскольку тот тщательно следил за тем, чтобы наркотические конфеты разносили и продавали несовершеннолетние. Галина, не выпуская из рук руля, забился в истерике — его сына могут сделать преступником! До крайности возмущенный такой пакостностью Фердинанд-Ленин перевоплотился в Фердинанда-Суворова и повел свой отряд дефективных на штурм загородного особняка воротилы наркобизнеса. Загородный особняк Фердинанд-Суворов во время штурма упрямо именовал Измаилом, сыпля при этом прибаутками и приговорками, которые историки часто приписывают легендарному полководцу: «Пуля —дура, штык — молодец» и так далее. Галину Фердинанд-Суворов переименовал в Мишку, как звали любимого коня Александра Васильевича Суворова, и перед штурмом расчесал Галине «гриву» и накормил овсом.

В конце концов отряд дефективных во главе с Фердинандом-Суворовым верхом на Галине-Мишке взяли штурмом особняк-Измаил. Наркоделец, сам довольно активно употреблявший наркотические карамельки «Лютик», воспринял все происходящее как пришедшую наконец божью кару за все его грехи. Одурманенный собственным зельем наркобарон покаялся и расплакался, а на вопрос Фердинанда — где находится сын Галины — ответил, что сына украли инопланетяне, главный из которых — почетный гражданин города Семенов, которого наркобарон прекрасно знает. Бред находящегося в состоянии наркотического опьянения Фердинанд и Галина восприняли как чистую правду, и то, что наркобарон близко знаком с Семеновым, их тоже никак не удивило, поскольку и Фердинанд, и Галина полностью уже уверились в том, что Семенов — злодей.

Фердинанд, превратившийся для удобства борьбы с инопланетянами в Люка Скайуокера, и Галина, именуемый Фердинандом робот Занг, отправились на поиски Семенова. Дефективные разбежались во все стороны, а в разгромленный особняк ворвался честный мент Прокофьич, который вообще-то шел по следу Фердинанда с того самого момента, как тот организовал «побег из Шушенского». Прокофьич взял наркобарона с поличным и, выслушав его заявление об инопланетянах и Суворове, поместил его в ту самую психушку, с которой все и началось, а сам продолжил розыск Фердинанда и Галины.

А тем временем Фердинанд-Люк и Галина-робот Занг после ряда незначительных приключений вышли-таки на Семенова — почетный гражданин города выступал с какой-то речью на площади перед старичками пенсионерами, которые речью Семенова были вовсе не довольны и вслух жалели о том, что нет сейчас батьки Сталина. В больной голове Фердинанда снова соскочил рычажок, и он внезапно представил себя Иосифом Виссарионовичем, а Галину назвал Лаврентием Павловичем.

Растолкав остолбеневших охранников, Фердинанд-Сталин пролез на трибуну, отшвырнул Семенова от микрофона и, подражая акценту Отца Народов и его же своеобразной манере выражать собственные мысли, выступил с речью, полностью отвечавшей чаяньям собравшихся пенсионеров. Пришедшие в себя охранники попытались было стащить Сталина и Берию с трибуны, но на помощь, как и всегда в периоды крутых исторических передряг, пришел народ, другими словами — началось всеобщее безумие, тем более что Галина-Лаврентий Павлович щедро раздал старичкам карамельки «Лютик», которых захватил целый мешок, потому что его сын, как и все дети, должен любить сладкое, а информацию о том, что в конфетах наркотики, Галина в свое время благополучно пропустил мимо ушей.

Пенсионеры под предводительством Фердинанда-Сталина взяли в заложники Семенова; а Семенов — сам не свой от страха и от конфетки, которую ему услужливо подсунул добрый Галина, — покаялся во всем, даже в том, в чем каяться его никто не просил (на самом деле он, представитель организованной преступной группировки, занимался продажей психотропных средств, обирал подшефных ему психов, питаясь и кормя всю свою многочисленную родню за их счет, пользовался виагрой и услугами проституток мужского пола, у него на голове наличествовали не настоящие волосы, а парик; к тому же двадцати трех лет он страдал геморроем и два раза лечился от гонореи).

Подоспевший на площадь честный мент Прокофьич все и зафиксировал. Старичков окружили плотной стеной ОМОНа, и Прокофьич потребовал выдать преступника или хотя бы выдвинуть требования, после чего выступил Галина с единственным требованием — вернуть ему его сына.

Милиционеры, конечно, были бессильны, ситуация заходила в тупик, а атмосфера накалялась. Гневно-комические высказывания Фердинанда-Сталина в микрофон чередовались с жалобами Галины Берии на горькую женскую долю. ОМОН был уже готов идти на штурм, старички, плотной стеной окружив трибуны, воинственно размахивали костылями и палками…

И тут ситуацию спасла маленькая девочка, внучка кого-то из взбунтовавшихся старичков. Девочка, пожалев Галину, протянула ему свою игрушку, которая по счастливой случайности оказалась Чебурашкой…

И вот наступил настоящий хэппи-энд. Требования выполнены, рыдающий заложник выдан и увезен в камеру предварительного заключения, старички остыли и, наглотавшись валидола, разошлись по домам, а Фердинанда с Галиной повезли обратно в психиатрическую клинику. В дороге Фердинанд уже представлял себя Наполеоном, ссылаемым на остров Святой Елены, и шептался с Галиной-Жозефиной. Они собирались немедленно освободиться, чтобы устроить свои Сто Дней, но гениально задуманному новому плану помешала досадная случайность, в результате которой мир живых навсегда лишился Васи Иконкина, а администрация Первого Загробного приобрела головную боль в виде того же Васи: милицейская машина, в которой везли психов обратно в клинику, перевернулась. После ни у кого не возникало сомнений по поводу причины аварии. Баба Дуся, которая вела злополучную машину, с управлением транспортных средств была знакома, даже имела права— но не имела правого глаза, хотя, как всякий русский человек, любила быструю езду. За что и поплатилась — и не только она одна, а все находящиеся в машине, которой баба Дуся управляла. Санитары, впрочем, отделались легкими ушибами, Галина, здорово приложившись головой о металлическую решетку, чудесным образом исцелился от своих психических недугов, а вот Васю вернуть к жизни не удалось. Когда его вынесли из-под обломков машины, он вдруг открыл глаза, повернул голову к Галине и сказал:

— Прощай, друг…

Потом тоскливо посмотрел туда, где перепуганная баба Дуся объясняла собравшимся, что она не виноватая, а виноват ее внучок Сережа, который сегодня отчего-то приболел и послал ее вместо себя на работу. При виде бабы Дуси умирающий Вася несколько оживился.

— А-а-а, старушка… — прохрипел он, пытаясь приподняться, — топором бы тебя…

Вой сирен подлетевших служебных машин мгновенно заполнил собой улицу — так что совершенно невозможно выяснить, говорил ли Вася Иконкин после этих слов какие-либо другие или нет.