Лужины - Кураж

      Хрипак ответил Алексею Павловичу не сразу. Он представил себе эту компанию из седьмого-второго. Василь Долевич, Сергей Ефимов, этот как будто уехал с заводом, Глебов Анатолий, Злата Кроль. Не девчонка, сорванец! Позже к ним примкнули Лужины, Павел и Петр.
      – М-да… Ребята неплохие, хотя держались в школе несколько обособленно. Вроде бы была у них своя организация, на манер индейцев.
      – Великие Вожди, - подтвердил Алексей Павлович.
      – Как, говорите?
      – Великие Вожди, так они себя называли. Да я сам недавно случайно узнал, - добавил Алексей Павлович, поняв, что Хрипак слышит о Великих Вождях впервые.
      – Ну, вот… В их группе были Лужины. Близнецы из цирка. Дети артистки Лужиной. Той самой, что сейчас "Фрау Копф и компания".
      – Вот как? - удивился Алексей Павлович и виду не подал, что знает куда больше Хрипака.
      Именно сейчас, когда начальник отдела набора рабочей силы сказал ему о Петре и Павле, будущая цепочка возникла в его голове. Он договорился с Хрипаком, что тот направит на работу Василя Долевича и Злату Кроль. Парнишку - в слесарную мастерскую учеником, а девочку - к фрау Копф. Поскольку тоже, как и Хрипак, считает, ребятам можно дать кое-какое несложное задание.
      В штабной землянке снова прикидывали и выверяли каждую мелочь. Начало операции "Самогон" назначили на следующее воскресенье. Воскресенье был по традиции базарным днем. И хоть продавать и покупать по сути нечего, на рынок сходились люди потолкаться по давней привычке.
      А загодя ушел в город лейтенант Каруселин. До дороги его проводил Семен. Документы на имя Геннадия Чурина были в полном порядке, со всеми нужными пометками. Он предъявил их немцам у шлагбаума и открыто направился прямо к Долевичам, поскольку являлся их родным дядей.
      Дверь ему открыла Катерина. Она очень обрадовалась дяде, повисла на его шее. Дядя Гена так и внес ее в комнату на себе.
      Печка, натопленная с утра, успела выстыть, Катерина была повязана поверх кофточки материнским платком крест-накрест. Личико ее из-за этого казалось еще тоньше и бледнее. Василь где-то пропадал весь день, девочка сидела одна, завертывала тряпичную куклу в лоскутки, уговаривала уснуть и обещала покормить, когда придет Василь.
      Дядя Гена развязал свой тощий мешок, достал оттуда плитку немецкого шоколада, протянул Катерине.
      – Я тебе гостинец обещал. Вот.
      Каруселин нашел шоколад в портфеле захваченного в плен офицера. Бумаги из портфеля отправили в Москву, а шоколад он присвоил. Он еще тогда решил, что при случае отдаст его Катерине.
      Девочка взяла плитку, долго рассматривала блестящую коричневую обертку с золотым ободом и белокурой красавицей. Красавица белозубо улыбалась Катерине, и девочка улыбнулась ей. Она показала плитку кукле.
      – Видишь, какая красивая тетя? Это дядя Гена нам с тобой принес.
      – Да ты поешь, поешь шоколадку.
      Катерина посмотрела на него удивленно, открыла рот, собралась было ухватить зубами белокурую красавицу, да стало жалко ее.
      И лейтенант понял, что Катерина никогда не ела шоколада, даже не знает, как его есть.
      – Дай-ка, - он отобрал у нее плитку. - Вот гляди, нажмем здесь, и выползет… - Он нажал на край, из-под обертки высунулось что-то блестящее.
      Катерина смотрела во все глаза.
      – Берись за серебряную бумажку. Тащи. Тащи, тащи, не бойся. Катерина осторожно потянула за блестящий край и вытащила серебряный прямоугольник. А красавица осталась в пальцах дяди Гены цела и невредима.
      – Теперь разворачивай. Вот так. - Каруселин помог девочке развернуть обертку, отломил кусочек шоколада. - А это клади в рот.
      Катерина подержала немного коричневый кусочек, рассматривая его, потом положила на язык и зажмурилась.
      – Конфета! - произнесла она удивленно и восторженно.
      – Конфета. Называется шоколад.
      Подушечки Катерининых пальцев стали коричневыми, и она с удовольствием облизнула их коричневым языком.
      Вернувшийся домой Василь долго стучал. Катерина не открывала. Заснула, что ли?
      Дверь открыл бородатый дядька. В сумерках Василь не узнал лейтенанта, спросил глупо:
      – Вам кого?
      – Ты стучишь. Тебе кого?
      Засада? Бобики? Где Катерина?
      – Подайте Христа ради сироте убогому… - тонким жалостным голосом на всякий случай затянул Василь. А сам вслушивался в каждый шорох за дверью: где Катерина?
      Бородатый схватил его за ворот латаного полушубка и втащил в дверь, буркнув строго:
      – Зима на дворе!
      Василь дернулся, но бородатый держал крепко.
      "Так… Что они могут знать?… Ничего… Просто пришли… Верно, по квартирам ходят… Рыщут… Дома ничего такого нет, хоть печку разбирай… Как пришли, так и уйдут. Где Катерина?"
      Бородатый протащил его через прихожую и втолкнул в комнату.
      Катерина склонялась над тазиком с водой, который стоял на табуретке, полоскала коричневые пальцы и терла ими огромный коричневый рот.Василю показалось, что это кровь.
      – Тебя били? - встревоженно воскликнул он.
      – Шоколад ела. Конфету такую… Ба-альшую.
      Василь недоуменно повернулся к бородатому и только теперь узнал Каруселина.
      – Товарищ лей… Дядя Гена!… Вы откуда?
      – Значит, подать Христа ради?… - засмеялся Каруселин.
      – Это я так… На всякий пожарный… Думал, бобики с обыском, полицаи.
      – Ну, здравствуй, племянник.
      Они обнялись.
      – Издалека? - спросил Василь.
      – Отсюда не видать. Вы-то как живете?
      – А, лучше всех, кто хуже нас. Вы к нам надолго?
      – Утром уйду. Дела. Толик-то как?
      – Как все. Мать на немцев стирает. Жить-то надо!
      – Сгоняй-ка за ним. Дело есть.
      – Хорошо. А до фронта дошли? - тихо спросил Василь.
      – Поговорим еще. Сейчас везде фронт. Где с фашистом столкнулся, там и фронт. Давай-ка по-быстрому.
      – Василек, ты куда? - строго спросила Катерина, видя, что брат опять уходит.
      – На кудыкину гору.
      – Зачем?
      – У Кудыки соль занять. Скоро вернусь. А ты с дядей Геной побудь. Расскажи ему чего.
      Возвратился Василь с Толиком. Вскипел чайник. Каруселин достал из мешка трофейные рыбные консервы и жесткие квадратные галеты. Сахару не было. Вместо чаю заварили сушеных яблок. В комнате запахло осенним садом.
      Разговаривали о том о сем. Мальчишки вспоминали школу. Жалели, что не сходили за Златой. Но Каруселин послал Василя за одним Толиком, и он к Злате не пошел.
      Потом Катерина закапризничала, не хотела ложиться спать. Пришлось на нее прикрикнуть. Василь уложил ее в постель. Она долго притворялась, что спит, и не заметила, как уснула.
      Мужчины сидели за столом, облокотившись о столешницу локтями и близко сдвинув головы.
      Лейтенант Каруселин объяснил, что они включаются в очень серьезную операцию. Поначалу она может показаться легкой: получил, отнес, отдал. А если всерьез подумать - не простая операция. И опасная. Нужны выдержка, ловкость. Нужно уметь молчать. Уметь идти на разумный риск, а надо - и затаиться, переждать.
      Начиная с этого момента Великие Вожди становятся партизанами-подпольщиками. Партизанский штаб им верит и возлагает на них большую ответственность. Необходимые сведения, документы, деньги для борьбы пойдут через их руки. Это сердцем надо понять.
      – Мы не подведем, товарищ лейтенант, - твердо сказал Василь.
      – Не подведем, - как клятву, повторил Толик.
      – А лейтенантом меня назвал, - укоризненно покачал головой Каруселин.
      – Это я для крепости. Больше не буду, дядя Гена.
      – А Злата? - спросил Толик.
      – Чем меньше людей будет знать об операции, тем она надежней.
      – Да Злата… - начал горячо Толик.
      – Понимаю, что ты хочешь сказать. Конечно, она своя, она, и под пыткой не выдаст. Но ведь и я не все знаю. Знаю ровно столько, сколько знать должен. Конспирация - сложная штука. Слыхали про такое?
      – Это чтобы все шито-крыто, - сказал Василь. - Как в кино. Видали "Ленин в Октябре"? Он щеку завязал и едет в трамвае, будто просто рабочий. Конспирация!
      – Вот-вот. А вы должны быть просто ребятами. Чтобы никто даже предположить не мог, что вы - партизаны. Это, братцы, фронт.
      Каруселин подробно проинструктировал ребят, что каждый должен делать, куда идти, с кем и о чем говорить. И еще предупредил, если вдруг встретят кого из знакомых, ничему не удивляться. Чтоб все выглядело как есть.
      Лейтенант ушел, когда кончился комендантский час.
      Василь протопил печку, дождался, пока проснется сестренка, накормил ее остатками вчерашнего пира, строго-настрого велел сидеть дома, надел свой залатанный полушубок, старые сношенные валенки и такую же старую ушанку и направился на биржу труда.
      Биржа помещалась в каменном двухэтажном доме недалеко от городской управы. Окна первого этажа были прихвачены металлическими решетками.
      Василь долго обивал валенки опорожек. Потом вошел в пустынный зал с темным, зашарканным полом. Стены зала были обвешаны видами Германии. Он не стал их рассматривать, побрел, как старичок, по коридору, нашел нужную дверь, снял шапку, постучался и вошел. И увидел сидящего за столом, заваленным бумагами, директора школы Николая Алексеевича Хрипака.
      Хрипак тоже увидел Василя и начал что-то черкать на бумаге, давая ему время осмыслить положение. Потом поднял голову. Блеснули очки.
      Василь стоял в дверях, переминаясь с ноги на ногу. Ему хотелось уйти, словно он попал в кабинет директора школы, и если сейчас же потихоньку не смыться, директор поставит его к стенке, как опоздавшего.
      – Что ж вы, молодой человек? Проходите.
      Василь сделал несколько шагов, оставляя на паркете влажные следы.
      – Здрасте.
      – А-а… Если не ошибаюсь, весьма знакомая личность: Долевич Василь, по прозвищу Ржавый, из седьмого-второго.
      Василь кивнул.
      – Что ж, ты забыл, как меня зовут?
      – Здравствуйте, Николай Алексеевич.
      – Здравствуй, Долевич. С чем пришел?
      – На работу…
      – Ну садись, поговорим.
      Василь сел на краешек стула возле стола. На директора не смотрел, стал внимательно разглядывать рассохшийся паркет.
      – Как живешь?
      – Как все…
      – Мама здорова?
      – Умерла.
      Хрипак покачал головой.
      – У тебя, кажется, сестренка была?
      – Есть.
      – Сколько ей?
      – Шесть лет.
      – Та-ак… Помню, много ты учителям крови попортил, Долевич.
      – Много.
      "Что б тебе провалиться! Ты нам мало крови попортил, прихвостень фашистский", - подумал Василь.
      – И что же ты от меня хочешь?
      – На работу…
      – Образумился? Хочешь трудом укреплять новый порядок? Похвально, Долевич. Весьма похвально.
      – Сестренку кормить надо! - Василь метнул на директора свирепый взгляд, но тут же опустил глаза, стал рассматривать чернильное пятно на паркетине.
      Хрипак на его свирепый взгляд внимания не обратил.
      – И куда бы ты хотел? На железную дорогу нужны грузчики. Чернорабочие на стройку. Кое-что есть в частном секторе. Специальность имеешь?
      "Издевается, гад! А еще директором был при советской власти".
      – Мне б, Николай Алексеевич, учеником куда. На слесаря… - попросил он, помня инструкцию Каруселина.
      – Учеником?… Ладно, Долевич. Куда ж тебя?…
      – В мастерскую какую.
      – В мастерскую?… - Хрипак сверкнул на Василя очками. - Заполни-ка анкетку. - Он протянул ему листок учета рабочей силы, текст был отпечатан по-русски и по-немецки.
      Василь посмотрел на листок, почесал затылок.
      – По-немецки заполнять?
      – Ох, Долевич, Долевич, хоть по-русски-то заполни! Помнится, ты в первых учениках не ходил! Все в перышки играл, - сказал Хрипак совсем как когда-то, по-директорски. - Вон садись за тот столик и заполняй. Да без клякс! Не школьная тетрадка.
      Он опять принялся черкать что-то на бумажке и украдкой наблюдал за Василем, как тот перешел к столику в углу комнаты, положил перед собой анкету, долго рассматривал и чистил перо, заглянул в чернильницу. Потом решительно обмакнул перо в чернила и старательно стал писать.
      Да-а… Возмужал парнишка. А ведь он помнит его маленьким, первашом. Как-то надоело тому заниматься, взял и залез под парту. Залез и сидит. А он рыжий, приметный. Был Долевич и нет Долевича. Учительница и дверцу шкафа открыла, и в окно выглянула: не сиганул ли со второго этажа? А тот сидит под партой, сам с собой в перышки играет. Живой был мальчик. Выдумщик, но открытый. Это он в шестом классе вроде бы закрылся, как моллюск в створках. Появилась Злата Кроль. Сперва-то Долевич только что по потолку не ходил! Говорил громко, затевал драки, дерзил. И вдруг закрылся, притих. А вскоре у них и компания сколотилась. Великие Вожди! Да-а… Цветок вырастить - труда положишь! А тут - человеки! В такой переплет попали, а держатся молодцами. Не стыдно, нет, не стыдно ему за своих учеников.
      Хрипак заметил, как Василь, заполнив анкету, посмотрел на нее, быстро макнул перышко в чернильницу и поставил на листе кляксу. Нарочно. Ах, Долевич, Долевич! Бывший директор нагнулся над бумагами, чтобы скрыть улыбку. Еще заметит бывший ученик!
      Василь подошел к столу, положил на него анкету.
      – Вот.
      – Та-ак… Без кляксы, конечно, не обошлось. Был неряхой и остался неряхой.
      Василь смотрел на носки своих валенок.
      – Гут, - произнес Хрипак по-немецки. - Пойдешь в мастерскую, где чинят примуса и велосипеды, к господину Захаренку. Ему нужен ученик. Веди себя прилично. Господин Захаренок человек строгий, слушайся его. А то распустили мы вас в советской трудовой школе! Понял?
      – Понял, Николай Алексеевич, - покорно сказал Василь. - Можно идти?
      – Ступай.
      – До свиданья, Николай Алексеевич, спасибо вам.
      – Вот так, Долевич. Иди, работай.
      Василь вышел, а Хрипак усмехнулся: "Ничего-то ты не понял, Ржавый. И не скоро поймешь!"
      Он тяжело вздохнул и занялся бумагами.
      В то же утро партизанская связная тетя Шура навестила старика Пантелея Романовича.
      Старик узнал ее. Слушал внимательно.
      – Самогон, говоришь?… Дело не хитрое… Доводилось гнать… А много?
      – Много, - сказала тетя Шура.
      – Да-а… Задала мне задачку Советская власть. Рисковое дело.
      – Рисковое. Но вы ж не для себя. Для "освободителей".
      – Разве что… Из яблок пойдет?
      – Да все пойдет, дед. Хоть из навозу гоните.
      – Из навозу для них больно жирно будет… - буркнул Пантелей Романович. - Заковыка… Змеевика нет.
      – Сделают.
      – Ну, коли сделают… Да один управлюсь ли?… Внуков-то увела, - Пантелей Романович как бы упрекнул тетю Шуру, хотя и понимал, что упрекать ее не за что. Но не шли из головы да сердца Петр и Павел. Прикипел он к ним, такое дело. Ночами по-стариковски не спит, ворочается, все мальчишек вспоминает. Может, голодные они? Или того хуже, к фашисту угодили? У него б пересидели на покое, прокормились бы кой-как. Немцы сюда, на окраину, носу не суют. Полицаи, разве. Так от этих и отговориться и откупиться можно. Да… Такие дела… - Были б внуки, - сказал старик, - помога…
      – За внуков ваших ничего сказать не могу, а подмога будет. Пришлем парнишечку. К тому воскресенью, Пантелей Романович, хорошо бы нагнать. Надо нагнать. С тем мальцом, что к вам придет, и на базар идите. Тот малец знает, кому самогон предложить.
      – Еще дрожжи нужны… Сушеные есть… Маленько… Не знаю, забередят ли…
      На другой день к Пантелею Романовичу заявился Толик. Дед молча впустил его в дом. Оглядел на кухне.
      – Вроде признаю… Грибы продавал… А?
      – Было.
      – Зенками по углам шарил… или искал чего?
      – Я не шарил, - сказал Толик.
      – Про собаку спрашивал.
      – Ну и память у вас, дедушка.
      – Не жалуюсь.
      – Собачник я, собак страсть люблю. А была у вас собачка, серая такая, лохматая?
      Пантелей Романович вспомнил ласкового Киню, вздохнул:
      – Собак не держу.
      В воскресенье утром потянулись люди на рынок, базарный день. Кто мелочишку какую менять, кто поделки из дерева: ложки, плошки. А кто просто так, потолкаться, знакомого встретить.
      Пошли и Пантелей Романович с Толиком. У старика в старой противогазной сумке несколько бутылок яблочного "первача".
      Февральский ветер перетаскивал сухую поземку с угла на угол, словно рассыпал по улицам манную крупу. Она хрупала под ногами. Прохожих было немного, но все двигались в одну сторону - к рынку. Воскресенье.
      На рынке толкался народ бедно одетый, в рванину, в тряпье. Надень что получше, еще чего доброго голым домой почешешь.
      Если увидишь кого в добротном полушубке - полицай или кто другой из немецких "бобиков". Своих оккупанты не трогают.
      Хотя был, говорят, такой случай. Немецкий патруль остановил в сумерках двух полицаев и, не обращая внимания на нарукавные повязки и винтовки за плечами, стащил с них новенькие овчинные тулупы.
      Полицаи, конечно, стали орать, немцы им автоматами грозить.
      А тут как раз машина идет. Полицаи руками замахали: стой, мол. Остановилась машина, вышли из нее офицеры.
      Немцы руки по швам, тулупы под мышками.
      Полицаи орут, друг друга перебивают.
      Один офицер спрашивает у солдата, по-немецки, конечно:
      – Ты кто?
      – Ефрейтор Кляйнфингер, господин гауптштурмфюрер.
      – А шубы чьи?
      – Наши, господин гауптштурмфюрер.
      – Чего же кричат эти люди, ефрейтор?
      – Не согласные. Крикуны, господин гауптштурмфюрер. А здесь все принадлежит великой Германии!
      Офицер отобрал у солдат тулупы, аккуратно оторвал от рукавов полицейские повязки, вручил их примолкшим полицаям, а тулупы бросил в нутро своей машины.
      – Ефрейтор, разъясните этим господам, чтобы явились за шубами в штаб. Разберемся.
      Машина тронулась и исчезла за углом.
      – Слушаюсь, господин гауптштурмфюрер, - прокричал Кляйнфингер ей вдогонку, повернулся к полицаям, плясавшим на морозе, постучал заскорузлой варежкой по своему лбу и сказал укоризненно: - Думмкопфен!
      А про штаб ничего не сказал. Все равно они по-немецки не понимают, а на их собачьем языке Кляйнфингер знает только: "курки", "яйко", "млеко", "расстрель" - эршиссен.
      Полицаи потрусили по снегу, верно жаловаться своему начальству. Солдаты потопали посередине улицы - патрулировать дальше. А тулупов тех больше никто не видел.
      Так что в хорошей одежде лучше не ходить, а тем более на рынок.
      Немцев толчется немало: меняют мелочь на мелочь, продают сахарин, хлеб, консервы, а то и немецкие часы-штамповку, которые ни один часовщик не починит. Встали - выбрасывай.
      Пантелей Романович терпеливо бродил среди людей, никому товара не предлагал, прислушивался к разговорам. Встретил кое-кого из знакомых железнодорожников, перекинулся словом-другим. Толик все время куда-то отлучался, появлялся вновь, искал нужного человека. Он видел его один раз осенью и теперь боялся не узнать в зимней одежде.
      И тут на рынке появился длинный, прихрамывающий немец-повар, который покупал у Толика и Златы грибы. Нос его, красный от мороза, свисал заточенной дулей. Толик очень обрадовался и обругал себя мысленно: как это можно не узнать немца? Да такого второго носа и на свете нет!
      Следом за поваром шагали два одинаковых в аккуратных полушубочках мальчишки. Один вел на поводке серую лохматую собаку. Вот это номер! Павел и Петр! Киндер!
      Толик растерялся. Что делать? А те двое идут за немцем и по сторонам не глядят. Ишь, важные птицы! Что же делать? Ведь все завалится! Еще здороваться полезут… Ну и пусть! В конце концов в одном классе учились.
      Киндер завертел головой, принюхиваясь, тявкнул радостно и рванул поводок.
      – Рядом, - строго скомандовал тот, что вел собаку.
      Но Киндер не слушался, он нашел старого друга и взвизгивал от счастья. Тут и близнецы увидели Толика. Обрадовались, конечно, но виду не подали. Ни к чему сейчас встреча. Павел даже хлестнул Киндера поводком.
      Пес обиделся, поджал хвост. Никак не мог понять, за что?
      – Здорово, - решил поздороваться Толик.
      – Привет, - ответил Петр.

      Павлик дернул за поводок.
      Толик подошел к Шанце.
      – Гутен таг.
      Шанце присмотрелся к нему, узнал, растянул замерзшие губы в улыбке.
      – О-оо… Пильцен… Гробы… Гутен таг…
      Толик тронул его за рукав.
      – Вир хабен шпанс… Самогон… Гроссфатер…
      – Самогон гут… Во ист дайн гроссфатер?…
      – Коммен, коммен…
      Толик тянул немца за рукав.
      – Мальчики, не отставайте, - сказал Шанце Петру и Павлу по-немецки и пошел за Толиком.
      Ребята с собакой пошли следом, и тут Киндер снова, как взбесился, стал рваться с поводка и лаять. Он почуял еще одного старого друга - Пантелея Романовича.
      – Убери собаку!… Страсть не люблю… - сердито прикрикнул Пантелей Романович.
      Павел остановился и коротко прихватил поводок.
      "Дед! Здравствуй, дед!" - произнес он мысленно.
      Пантелей Романович отвернулся от ребят, будто и не видел их никогда.
      Толик подвел к нему Шанце.
      Пантелей Романович высунул из противогазной сумки горлышко бутылки и показал на пальцах стоимость, смотрел при этом куда-то в сторону, словно никакого дела у него с немцем нет.
      Шанце достал из внутреннего кармана деньги, отсчитал и сунул в руку старика. Бутылка перекочевала в карман шинели. И они разошлись.
      Немец с близнецами и собакой пошли к гостинице. Киндер все оглядывался и скулил.
      А Пантелей Романович и Толик остались на рынке. Рыбка клюнула, но подсекать еще рано. По плану, немец должен был вернуться. Его непременно пошлют на рынок искать Пантелея Романовича. Надо, чтобы он его нашел. И тогда состоится сделка.
      – Замерз? - спросил Пантелей Романович Толика.
      – Я привычный… А откуда вас собака знает?
      – Какая?
      – Серая. Что у близнецов.
      – У каких?
      – А что с этим немцем были.
      – У собаки и спроси… - усмехнулся Пантелей Романович. - Я - старожил. Все собаки знают.
      "Хитрит дед, - подумал Толик. - Был у него Киндер. Значит, и близнецы были. Зачем же их дед прятал? От кого? И сейчас виду не подал, что знает их. Это Киндер - простая душа - все говорит. Собаку чему угодно научить можно. Только врать не научишь".
      Толик задумался. Получалась странная картина. Пантелей Романович выполняет определенное задание, не просто самогон продает. Продать приказали именно повару. Не случайно. Значит, именно так и надо. А с поваром были близнецы. И Пантелей Романович прятал их от кого-то. От кого? А может, близнецы оказались с поваром случайно? Просто пошли вместе. Мать-то владелица гостиницы и ресторана. Тогда они, как говорится, ни при чем. Вот только зачем и от кого скрывал их Пантелей Романович?
      Народ с рынка начал расходиться, долго ли потолчешься на морозе? А немец-повар все не возвращался. Кругом шныряли полицаи с повязками на рукавах и немецкие патрули. Торчать на виду Пантелею Романовичу не хотелось. Да и не безопасно привлекать к себе внимание.
      – Идем, Толик.
      – А немец?
      – Может и вовсе не прийти. В следующее воскресенье.
      Они стали выбираться с рынка сквозь поредевшую толпу. Толик все озирался и вдруг заметил немца-повара и близнецов. Собаки с ними уже не было. Немец тоже крутил головой, посматривал по сторонам.
      – Дед, вон он вас ищет, - шепнул Толик Пантелею Романовичу. - И близнецы с ним.
      – Пусть найдет, - обронил Пантелей Романович, продолжая медленно выбираться из толпы.
      Толик краем глаза приметил, как один из близнецов, заметив их, толкнул в бок немца. Тот остановился, поискал взглядом и решительно направился к Пантелею Романовичу. Подошел вплотную, произнес по-немецки длинную фразу.
      – Господин Шанце спрашивает, нет ли у вас еще товару. Товар ему очень понравился, - перевел Павел.
      – Я, я… - закивал Шанце.
      – Гм… Нет, так будет, - ответил Пантелей Романович, глядя куда-то в пространство.
      Немец и близнецы поговорили между собой.
      – Господин Шанце хочет быть вашим постоянным покупателем. Он купит все, что у вас будет. Прямо домой к вам придет, если цена подходящая.
      – Продавайте, - сказал Петр. - Выгодно. И на рынок ходить не надо. Холодно ж!
      Пантелей Романович, понял, что про холод Петр добавил от себя, стал отдирать от усов сосульки, чтобы скрыть улыбку.
      – Цена едина. Что сегодня.
      Павел перевел.
      Шанце кивнул. Полез в карман, достал деньги.
      – Господин Шанце предлагает задаток. И спрашивает адрес.
      – Задатку не возьму. Товар - деньги. Речная улица, двадцать семь.
      – Речная, зибн унд цванциг, - повторил Павел.
      Шанце снова кивнул, похлопал Пантелея Романовича по плечу, спросил что-то.
      – Он спрашивает, как туда идти? - перевел Павел.
      – Где речка, знаете? Не доходя моста налево. Там найдет.
      Они разошлись, вежливо поклонившись друг другу.
      Пантелей Романович и Толик еще немного послонялись по рынку.
      – Ну, вот… Теперь домой, - сказал старик. - Метет-то!
      Гертруда Иоганновна попотчевала самогоном штурмбанфюрера Гравеса. Он понюхал самогон, хлебнул, почмокал губами.
      – Откуда этот божественный нектар, отдающий садом?
      Она засмеялась:
      – Секрет фирмы.
      – А все-таки, - штурмбанфюрер ласково улыбался.
      – Шанце купил у какого-то старика на рынке. Взял бутылку. Попробовал. Очень понравилось. Он ведь знаток! Тогда я послала на рынок вместе с Шанце моих мальчиков. Без переводчика не договоришься! Шанце разыскал старика и закупил всю его продукцию вперед. Мальчики будут забирать у него самогон раз в неделю.
      – Почему именно мальчики? - спросил Гравес и снова ласково улыбнулся.
      – Не могу же я посылать солдат на такое искушение. И половины не донесут! - Гертруда Иоганновна засмеялась.
      – Не боитесь за мальчиков? - спросил Гравес. - Вчера нашли тело одного солдата. Ему размозжили голову.
      – Боже, какой ужас!… Господин Гравес, если служба безопасности против этой коммерческой сделки, я ее расторгну.
      – Нет-нет, фрау Гертруда, я не возражаю. Просто на вашем месте не отправлял бы мальчиков одних.
      – Не могу же я все время отрывать от дела повара! Может быть, вы, господин штурмбанфюрер, дадите кого-нибудь из ваших людей? Нет-нет, пусть ходят мальчики, но с вашим человеком. Я буду вам очень, очень благодарна. В конце концов, этот нектар для вас, для избранных.
      – Фрау Гертруда, вы же знаете, что я ни в чем не могу вам отказать. Позвоните мне, когда пойдут мальчики.
      – Спасибо, господин Гравес. А садом этот нектар пахнет потому, что старик делает его из яблок, - улыбнулась Гертруда Иоганновна.
      Штурмбанфюрер рассмотрел рюмку на свет и изрек глубокомысленно:
      – Яблоки лучше опилок.
      Разумеется, Гравес все проверил, поговорил с Шанце и с близнецами, так, мимоходом.
      А когда Петр и Павел первый раз пошли к старику, их сопровождал мрачный мужчина в черном пальто с каракулевым воротником и аккуратных бурках. Он шел позади, не вынимая рук из карманов, и не произнес за всю длинную дорогу ни слова.
      Братья, болтая по-немецки, дошли до моста, поспорили немного в какую сторону сворачивать. Свернули сперва направо. Прошли несколько домов, сверяясь с бумажкой, на которой был записан адрес. Поняли, что идут не туда, вернулись к мосту. Наконец нашли красный кирпичный дом за знакомым забором. Даже сердце защемило. Открыли калитку, прошли по прочищенной дорожке к крыльцу. Бурки неотступно скрипели сзади.
      Постучали. Дверь открыл Пантелей Романович.
      – Здравствуйте, - поздоровались они хором.
      А Петр едва приметно повел белесыми бровями, чтобы обратить внимание деда на мужчину в бурках.
      – Здравствуйте, - мрачно откликнулся Пантелей Романович. - Кого надо?
      – Мы от господина Шанце. Помните нас?
      – Проходите.
      Он провел их через сени прямо на кухню. Мальчики осматривались, словно здесь впервые. Мужчина остановился в дверях.
      Ничего не изменилось на кухне с той поры, как они ушли от деда. Тот же чисто выскобленный деревянный стол, те же крепкие, грубые голубые табуреты, те же занавески на окнах. Только плита загромождена какими-то бачками, трубками да на полу стоит большая бутыль.
      Дед вызывающе поглядел на мужчину в бурках. Пусть сразу поймет, что ему нечего прятать самогонный аппарат, поскольку самогон производится для господ офицеров и за качество он ручается. И регистрироваться, как частному предпринимателю, ему ни к чему. Не ресторан и не швейная мастерская. Кончатся яблоки - комбинат закрыт.
      – Пробовать будете? - спросил Пантелей Романович безучастно.
      – Нет. От мамы попадет, - простодушно ответил Павел.
      Мужчина в бурках кашлянул и молча протянул руку.
      Пантелей Романович налил из большой бутылки в кружку. Мужчина выпил, прокашлялся и вернул кружку старику.
      – Пойдет? - спросил Пантелей Романович.
      Мужчина только плечами пожал: мол, дело хозяйское.
      Дед достал несколько закупоренных бумажными пробками бутылок, отдал их близнецам. Они вручили деду приготовленные деньги и рассовали бутылки по карманам.
      Дед деньги пересчитал, сунул в ящик стола.
      – Господа будут довольными. Не сумлевайтесь.
      Братья попрощались и ушли. Позади скрипели бурки.
      Разумеется, Гравес узнал все подробности. Ничего подозрительного. А предприимчивая женщина фрау Копф! Своего не упустит!
      Больше мальчиков никто не сопровождал. По крайней мере явно. Штурмбанфюрер Гравес счел место и время безопасными для близнецов.
      Цепочка начала действовать.
      Петр и Павел передавали деньги Пантелею Романовичу.
      Толик относил их к Василю Ржавому.
      Василь работал в мастерской. В той самой мастерской, которая размещалась в подвале четырехэтажного дома, где жили Флич и Филимоныч. Василь делал все, что прикажут. Заработок был ничтожным, но заказчики иногда рассчитывались натурой: яйцами, картошкой, а то и шматком сала. Кое-что перепадало и старательному ученику.