Зеленая ветвь

      Эмигрант-архиепископ сразу же понял Варвация.
      - Сын мой, напрасно ты боишься вступить на путь, уготовленный господом. Нашей несчастной родине нужно много денег. Даже для того, чтобы сжечь фрегат нечестивых агарян, тебе потребовались средства на покупку корабля, коий ты самоотверженно превратил в брандер. Россия начала новую войну с османскими нечестивцами. Для вызволения отечества нашего несчастного потребны немалые средства. И средства эти сосредоточить надобно в руках людей надежных, не скопидомов. В таких руках, как у тебя, сын мой, в неалчных руках. Сам господь посылает тебя для дела сего. И ты с тем же тщанием превеликим, что ратоборствовал против слуг сатаны - агарян нечестивых, с тем же тщением возьмись за дела торговые, преумножая казну свою...
      Феотокис ожег Ивана Андреевича раскаленной тьмой своих глаз. И осенил Варвация крестным знамением:
      - Не сомневайся в пути предназначенном!
      21. БЕССМЕРТИЕ МОРСКОГО РЫЦАРЯ
      (Третья книжица)
      Слова архиепископа убедили его. И с той же страстностью, с какой когда-то воевал на море, теперь он взялся за нелюбое дело - торговлю. Простая истина открылась ему - для успешной войны с угнетателями нужны большие средства. Нужны деньги, чтобы вооружить повстанцев, обмундировать их, кормить, превратить в боеспособные, обученные отряды.
      И "рыбное дело" Варвация вскоре проникло во многие города империи: красная рыба, черная икра, балык. Он сумел поставить торговлю на широкую ногу, и деньги золотым потоком хлынули в кассу астраханского купца Варвация. Даже внешне изменился. Его рослая фигура потеряла сухощавость. Вместо нее появилась дородная обтекаемость плечей и груди. Резкость движений заменила неторопливая плавность. Отрастил рыжеватую бороду лопатой, какие носили представители купеческого сословия. Забросил парик стал остригаться в кружок, носил длинный суконный кафтан и широкие плисовые штаны, заправленные в мягкие сапоги, - словом, старался внешностью ничем не отличаться от местных богатеев. О необыкновенно быстром обогащении купца Варвация свидетельствовали огромные пожертвования в пользу города, где он нашел приют. На строительство трех мостов (из них одного каменного) им уплачено четырнадцать тысяч пятьсот рублей. На строительство церковной колокольни - восемь тысяч пятьсот рублей. Кроме того, он построил каменную больницу на 50 человек, купил припасы для российских войск и отправил их на Кавказ по месту назначения. Варваций потратил более пятисот тысяч рублей на сооружение канала, соединившего в городе Астрахани реку Кутум с Волгой. Это строительство начали более полвека назад царские правительственные учреждения, но так и не смогли завершить. Ввод в действие канала оздоровил климат города; были осушены заболоченные места, ликвидированы зловония и малярийные топи.
      Чтобы успешно проводить торговые сделки и начальство не чинило ему препятствий в обогащении, Варваций старался укрепить свою лояльность, делал большие вклады на строительство церквей. Убедился, что императорское правительство весьма равнодушно относится к его щедрым пожертвованиям на народные нужды. Другое дело - пожертвования на укрепление религии. Когда он внес пятьдесят тысяч рублей на постройку соборной колокольни, высочайшим указом ему было незамедлительно пожаловано потомственное дворянство и личный герб.
      Но ни почести, ни сказочное богатство не изменили характера Варвация. Он собирал средства, нужные для борьбы за свободу родины, и, когда возникла мысль организовать тайное общество, способное возглавить восстание против османского ига, без колебаний сразу же переехал в Таганрог. Отсюда было ближе к месту, где формировался центр тайной революционной организации "Филики этерия" (дружеское общество), или, как его называли сокращенно, - "Этерия". В сентябре 1814 года эта организация приступила к подготовке восстания. Начали со сбора средств в фонд освободительного движения. В Таганроге были собраны значительные средства. И самую большую сумму - сто тысяч рублей - внес Иван Андреевич.
      В самые трудные времена он приходил на выручку повстанцам. Когда в 1822 году им потребовались деньги и хлеб, Варваций снова внес сто тысяч рублей и послал несколько кораблей, груженных зерном. А позже, когда повстанческие отряды были разбиты превосходящими силами султана, семидесятилетний патриот, оставив в России всю семью, отправился сражаться за истекающую кровью Грецию.
      Несмотря на тяжелую болезнь, Варваций плывет в Навпали, собирает арматолов в повстанческую группу, сам заботится об их вооружении и готовится к сражению. Ему хочется начать контрнаступление против султанских орд. Для этого необходимо встретиться с вождем клефтов Теодорисом Колокотронисом.
      Он спешит на эту встречу, полный планов и надежд. И хотя корабль летел на всех парусах, встреча не состоялась - в пути Варвациса догнала смерть. Когда корабль входил в гавань, сердце отважного рыцаря перестало биться. Его последние слова были обращены к родине. Умирая, он завещал борцам за освобождение Греции более миллиона рублей...
      Прочитав последнюю строчку жития славного морского рыцаря, Игнатий закрыл книжицу и молча вместе с Райкосом поднялся на мостик. Морской ветер трепал огненно-рыжую гриву его волос.
      У Райкоса по телу пробежали мурашки - ему показалось, будто перед ним на капитанском мостике стоит не Игнатий, а храбрый морской рыцарь Иоаннис Варвацис. Райкос взглянул на рыжего Игнатия и усмехнулся. "Мистика тут ни при чем, - подумалось ему. - Дух Иоанниса Варвациса живет среди нас. Даже в тех ружьях, которые мы купили на его деньги".
      22. ПОБЕДА ИВАНКО
      За время отсутствия губернатора в приморский город на его имя пришло немало писем. Среди служебной корреспонденции - распоряжений и предписаний - было письмо и от Иванко. Райкос обрадовался, увидев на конверте знакомые каракули Хурделицына, и почувствовал угрызения совести, что в суете губернаторских дел забыл о своем товарище, но, прочитав первые строки, успокоился. По тону и содержанию письма сразу можно было понять, что Иванко живет и не тужит.
      "Никогда еще, Николай Алексеевич, я не был так доволен своим житием, как сейчас. Хотя трудно и опасно - продолжаются бои с османами, но теперь и они не такие страшные. Турки теперь напуганы, думают лишь о том, как бы уцелеть. Они чаще всего отступают или просто убегают. Со мной Елена Ксантус. Она шлет вам привет... Не знаю когда, но, может, свидимся. Пленные турки говорят что Ибрагим-паша скоро уведет их с Пелопоннеса.
      Еще привет от Елены - она девица хорошая. И все остальные клефты здесь у нас тоже хорошие..."
      Прочитав эти строки, Райкос задумался. С чего бы это Иванко дважды упоминает имя Елены?.. Не в этом ли причина хорошего настроения его друга, мажорный тон его письма?..
      А Иванко был действительно счастлив среди скалистых гор и ущелий Пелопоннеса, счастлив, как никогда. Хоть зачастую ночевал в горах под открытым небом, питался оливками, заменявшими хлеб, и вяленой рыбой, пил горную родниковую воду, дрожал от холода на продуваемых ветром скалистых вершинах. Его жизнь каждую минуту могла оборвать пуля из ружей султанских солдат, которые устраивали засады. От любого неверного шага можно было сорваться в бездонную пропасть. И, несмотря на эти опасности, он был счастлив...
      ...Они пробирались по горам, чтобы выйти в тыл крупной группе османских солдат, окружить и разгромить их. Три ночи вела их бесстрашная проводница Елена Ксантус. Было неимоверно трудно двигаться по узкой, крутой тропе. Сотни мужчин молча следовали за легкой, как горная козочка, девушкой. Она легко и уверенно продвигалась вперед. Многие мужчины не могли поспеть за ней. И лишь на крутом перевале, ночью, когда двое из отряда погибли, сорвавшись в темную пропасть, Елена согласилась сделать короткий привал. Командир, едва живой, повалился на холодные камни. Он пришел в себя, когда над горами забрезжили лучи солнца. Рядом, прислонясь к нему и положив голову ему на плечо, спала Елена. Маленькая смуглая рука девушки сжимала во сне пояс его куртки. Оказывается, они спали всю ночь на самом краю тропы, в нескольких дюймах от бездонной пропасти. Елена открыла глаза и покраснела. И вдруг Иванко с необычной для него смелостью сделал то, что делали в подобных случаях русские и австрийские офицеры: приник губами к девичьей руке, к смуглым, немытым пальчикам, которые страховали его жизнь во время сна над пропастью.
      С этой поры между ними возникли странные отношения, в которых им самим трудно было разобраться. Каждую секунду за ними наблюдало много глаз, поэтому Елена держалась с Иванко официально. Иванко тоже не осмеливался с ней объясниться. К тому же они почти ничего не знали друг о друге, а расспрашивать других было как-то неудобно. Несмотря на это, дружба между ними становилась с каждым днем все сильней.
      Иванко уже не позволял Елене на марше идти вперед. Все в отряде понимали, что он так поступает ради безопасности девушки, чтобы заслонить ее от вражеской пули. Клефтам же он объяснял, что человек, знающий путь в горах, дороже командира. Убьют проводника - и отряд может сбиться с пути, погибнуть. Поэтому Елена - самый нужный и дорогой человек.
      Клефты слушали его объяснения и улыбались. А Елена делала вид, будто сердится, хмурила брови, возражала, но затем не выдерживала, краснела и тоже улыбалась.
      ...После обходного марша они вышли в тыл вражеского отряда, который продвигался узким ущельем в сторону города Аргоса. Турецкие солдаты гнали впереди себя живую добычу - пленных, главным образом молоденьких женщин, девушек и юношей - самый ходкий товар на невольничьем рынке. Позади колонны скрипели арбы и повозки с награбленным добром. Шайка возвращалась с добычей после очередного набега...
      Вид гнусных насильников и грабителей вызвал такой гнев у клефтов, что они, не дожидаясь команды Иванко, открыли по колонне залповый огонь. Османы, испуганные внезапным нападением, рассыпались на группы и отвечали беспорядочной стрельбой. Невольники воспользовались смятением и присоединились к клефтам. Шайка захватчиков была бы разбита, если бы на помощь ей не подоспел другой отряд османов. Получив подмогу, турецкие солдаты образовали круговую оборону и принудили клефтов отступить на склоны гор.
      Иванко был раздосадован неудачей. Подсчитав потери - несколько человек убитых и десяток раненых - он собрал отряд и попробовал объяснить причину неуспеха. По его мнению, она заключалась в отсутствии дисциплины.
      - Слишком рано вы начали атаку, не дождались команды. И вместо того, чтобы вести бой с янычарами, стали отбивать обоз и освобождать пленников. Обоз и так никуда не ушел бы от нас. Все невольники были бы освобождены, если бы мы разгромили османских солдат. Придется нам, братья, повторить нападение, как только наступит темнота. Но теперь действуйте по команде. Пусть каждый запомнит: главное - бить по солдатам, - напутствовал он клефтов.
      Оратор из Иванко был не ахти какой, да и по-гречески говорил он еще плохо, перемешивая речь русскими словами, но его поддержала Елена Ксантус. Она сумела донести смысл слов командира до каждого воина, и клефты обещали не повторять ошибок, допущенных в прошлом сражении.
      Весь день они, словно тени, скользили за колонной османских войск, ни на миг не выпуская ее из поля своего зрения. К вечеру османы прекратили движение и, сдвинув повозки, стали готовиться к ночлегу. Разделив свой отряд на две группы, под покровом густых сумерек Иванко приблизился к противнику. "Стрелять наверняка, в упор, чтобы каждая пуля нашла врага. А потом рубить и колоть", - таков был его последний приказ перед боем.
      На сей раз атака удалась. Клефты действовали дружно. Иванко метким выстрелом сразил турецкого командира - это сразу деморализовало обороняющихся. За несколько минут султанский отряд был разгромлен. Клефты потерь почти не имели. Они завладели обозом с продовольствием, которого так не хватало повстанческому отряду. Когда операция закончилась, вдруг обратили внимание на то, что командира нигде нет.
      Первой это заметила Елена.
      - Где капитан Хурделицын? - спросила она с тревогой.
      Иванко, которого недавно все видели в бою, вдруг исчез.
      Тревога охватила весь отряд. Начались поиски, и вскоре Иванко нашли. Он лежал возле повозки без сознания. Рукав мундира был мокрый от крови...
      23. ПРИЗНАНИЕ
      Когда Елена увидела при свете факелов распростертого на земле Иванко, в крови, без сознания, она подумала, что он убит. И сдержанность, умение владеть собой изменили ей. Она с криком бросилась к Иванко и, не обращая внимания на окружающих, припала к нему, стала целовать бледное, холодное лицо. Но почувствовав, что смерть не тронула его, вся затрепетала:
      - Он жив! Слава богу, он жив! - не помня себя от радости, закричала Елена и стала осматривать рану. В ее походной сумке были лекарственные снадобья - сухие листья подорожника, она приложила их к ране и остановила кровотечение. Иванко пришел в себя и встретился с тревожным взглядом Елены. Он хотел было благодарить ее, но из-за слабости не мог произнести ни слова. И лишь тихо застонал.
      - Милый... родной... - произнесла Елена и бросилась его целовать.
      Все в отряде видели это, но ни у кого не повернулся язык осудить внезапное проявление их сокровенных чувств.
      Оставшаяся часть ночи пролетала, как сон. Елена была счастлива, что могла теперь, отбросив свою сдержанность, заботиться, ухаживать за раненым. А Иванко был готов получить еще тысячи таких ранений, лишь бы она оказывала ему столько внимания. Благодаря ее заботам раненый вскоре почувствовал себя лучше. Он хотел уже подняться на ноги, но Елена не разрешила. Расстелила овчинный плащ, уложила Иванко и сама легла рядом.
      Не могла же она оставить на ночь без присмотра раненого. Они проговорили до рассвета. Каждый поведал о себе все, что мог.
      Иванко узнал, что родственники Елены принимали участке в боях за освобождение Греции от османского ига. Жениха замучили палачи, и она пошла в повстанческую армию, чтобы отомстить за его гибель. Но теперь она по-настоящему поняла, что любит Иванко.
      А он признался Елене, что тоже любит ее и готов повенчаться с ней в первой же церкви. Это необходимо сделать, и как можно скорее.
      Утром, построив клефтов в походную колонну, Иванко повел свой отряд к морю - отбивать десант противника. Простреленная рука опухла и ныла, но Иванко тщательно скрывал это от Елены. Он не хотел ее волновать, старался казаться веселым и улыбался. Причин для этого было достаточно: вчера они разгромили противника, захватили много оружия и боеприпасы, отбили у врагов невольников, большой обоз с провиантом и награбленным добром...
      Но более всего радовала его главная победа - он завоевал сердце девушки, которую любил. Это, наверное, был самый значительный успех в его жизни.
      Елена тревожно и загадочно посматривала на Иванко темными глазами, шагая рядом в колонне. И ему казалось, что она счастлива так же, как и он...
      24. УЧЕБНАЯ АТАКА
      Доставив ружья в приморский город, Райкос вооружил ими солдат. Он снова вывел гарнизон из крепости в приморскую степь. Снова протяжно завыли трубы, забили барабаны. Солдат построили в две шеренги, перегородившие все поле. Писари и офицеры сели за стол, на котором лежали списки личного состава батальонов. Концы бумажных полотен игриво завивал утренний бриз, дующий с моря. Чтобы ветер не сдул списки, их придавили чугунными ядрами. Солдат вызывали, вручали ружья, что сверкали металлом на возках. Затем давали жир для смазки оружия. Воины с любопытством рассматривали новые скорострельные ружья. И тут вдруг обнаружилось, что при новом однотипном вооружении очень уж убогий вид имеют солдаты, которых не успели одеть в единую униформу.
      - Горько глядеть на солдата, когда он держит в руках новое ружье, а одет по-старому, - жаловались офицеры.
      Действительно, солдаты в разноцветных кафтанах и овчинах походили скорее на сброд базарных торгашей.
      - Ничего, скоро всех оденем в униформу, - пообещал новый губернатор. - А пока давайте приведем в порядок то, что имеем.
      По его команде солдаты расстелили на уже пожелтевшей траве кафтаны и куртки, стали счищать с них грязь, проверять вооружение, смазывать жиром сапоги и ремни. Так же рьяно они смазывали ружья.
      Теперь воинство приняло облик хорошо отрегулированного механизма. Райкос заново построил солдат, раздал боевые патроны, и начались учебные занятия. Он хотел приблизить занятия к боевым условиям. Учил солдат передвигаться по пересеченной местности рассеянным строем с ружьем наперевес и с кинжалом в зубах, прорываться сквозь густые кусты, прыгать через канавы, смыкая строй, на ходу стрелять...
      В этот день на стволах новых ружей осела слоем темная пороховая сажа. Выстроившись в две шеренги, солдаты под барабанную дробь дружно палили из ружей, по очереди перезаряжая их.
      Учебные занятия и залповая стрельба привлекли внимание жителей города. Прибежали мальчишки, за ними потянулись девушки и даже солидные матроны. Они шли в приморскую степь и, остановившись вдалеке, с интересом наблюдали за гарнизонными занятиями. Всплескивали руками, зажимали при пальбе уши, вдыхали насыщенный дымом пороховой воздух, восклицали и кокетливо повизгивали. И что удивительно: солдаты и офицеры в присутствии зрительниц старались вовсю! Райкос заметил такое благотворное влияние женского пола на свое воинство и не воспрещал горожанам посещать воинские занятия.
      Однажды он увидел в толпе зрителей Анну Фаоти. И сразу узнал ее, хотя находился далеко, узнал по высокой, стройной фигуре. Анна была одета в белое, отделанное темно-зеленым шелком платье с большим вырезом на груди, в широкополой, с черной лентой шляпе.
      Его вдруг потянуло к этой женщине, словно он после долгой разлуки встретил родного человека. Захотелось поговорить с ней, узнать о ее жизни. Может быть, ее истерзанная горем душа нуждается в его помощи! Но как встретиться с ней? В этом городе большинство населения живет по строгим правилам, всякая встреча мужчины и женщины, не освященных брачными или родственными узами, почитается безнравственной и греховной... Как встретиться с ней, чтобы не скомпрометировать ее перед земляками?..
      В голове возникло несколько вариантов, но все они были малоосуществимы. Наконец Райкос остановился на самом, казалось бы, нелегком, но наиболее реальном, он давал возможность встретиться с Анной Фаоти сейчас же. Губернатор выхватил из ножен саблю, высоко поднял ее над головой и скомандовал:
      - Построиться в штурмовые колонны! Примкнуть штыки! Знамена вперед! Барабаны, бей! Поротно за мной!
      И огромная солдатская колонна, сверкая сталью штыков, с развевающимися знаменами, под грохот барабанов устремилась за своим командиром. Когда до группы женщин оставалось каких-нибудь сто локтей, раскатистый голос произнес команду:
      - В атаку! Беглым шагом - за мной!
      Грохот барабанов перешел в дробь. За спиной Райкос слышал мерный топот твердой поступи солдатских ног, частое дыхание бегущих за ним людей, которых он вел на группу женщин, среди них была и она - Анна Фаоти.
      Ощетинившаяся острой сталью лавина стремительно приближалась к женщинам. Казалось, еще минута, и она растопчет их. Женщины испуганно попятились, раздались вопли ужаса.
      Оставалось сорок шагов... Тридцать... Двадцать...
      - Атаку остановить! Ружья к ноге! На плечо! Кругом! Шагом марш!
      И колонна остановилась. Положив ружья на плечо, солдаты мерным шагом отправились назад, в поле.
      Испуганные женщины пришли в себя и, восхищенные, закричали: "Браво!" Звучали слова благодарности губернатору приморского города, который продемонстрировал жителям организованность и силу их защитников.
      Райкос подошел к женщинам. Из всех присутствующих он видел только одну. Смуглое красивое лицо, большие черные глаза, в которых пламенем вспыхивало горе.
      Поклонившись, губернатор обратился к женщинам:
      - Извините, что напугал вас, но я хотел продемонстрировать вам, жительницам города, что отныне вас защищают солдаты свободной Греции, способные победить султана.
      И женщины ответили ему словами благодарности. Да, теперь они действительно в безопасности, коль их охраняет такой мощный гарнизон.
      - Мадам, мне необходима ваша помощь, - Райкос по-французски обратился к Анне. - Нам нужно поговорить об очень важном деле. Когда и где я смогу побеседовать с вами?
      - Сударь, мой дом все еще разрушен. Но если дело срочное, - Анна на минуту задумалась, - то завтра утром я приму вас у себя. Во дворе у меня уцелел флигель.
      В голубых глазах Райкоса блеснул радостный свет. Анна с удивлением посмотрела на него, и на ее смуглом лице появился едва заметный румянец.
      25. СВИДАНИЕ
      Утром следующего дня Райкос нанес визит Анне Фаоти. Их встреча состоялась в флигельке, во дворе разгромленного дома Фаоти. Райкосу пришлось пройти немалое расстояние по тропинке, петляющей между рядами тутовых деревьев. Их здесь было огромное множество. Как верные стражи, обступили они флигелек, скрывая от посторонних глаз его белые стены и ажурную веранду. Ветви, напоминающие узловатые, натруженные руки, легли на красную черепичную крышу флигелька, застилая ее своей тяжелой листвой, словно зеленый шатер.
      На застекленной веранде, где хозяйка принимала Райкоса, от колышущейся вокруг листвы кружились зеленоватые отблески. Трепетными бликами падали они на лица, на окружающие предметы, мебель, узоры ковров, картины - и этот укромный уголок казался необычным, неземным, фантастическим миром.
      Анна встретила Райкоса в белом легком муслиновом платье, в котором он видел ее вчера. Вместо белой с широкими полями шляпы на голове у нее была повязка из черного крепа, красиво оттеняющая седые волосы. Лента из такого же черного крепа тугим поясом перехватывала ее тонкую талию.
      Райкос припал губами к ее смуглым пальцам, как бы выражая свое уважение и благодарность за оказанную услугу по возвращению жителей в родной город. Но Анна решительно выхватила руку.
      - Я чувствую к вам... за вашу самоотверженную миссию... столько признательности, - пробормотал, смущенно запинаясь, Райкос. - Да разве только за миссию... Я... я и без всего этого чувствую к вам, Анна... вдруг выпалил он, досадуя на себя за странное волнение, охватившее его.
      Он заглянул в ее черные, широко раскрытые глаза. И прочел в них страдание, жалость к себе и страх.
      - Не надо... - попросила она, и страдальческая гримаса застыла у нее на лице. - Я всю ночь думала о вашем вчерашнем поступке. Он прекрасен, и в то же время безумен... Эдакое сотворить! Ради кого?.. Ради женщины, у которой оборвана горем жизнь... Разве вы не понимаете этого? Сядьте и давайте договоримся, чтобы впредь никогда больше... - Она вдруг всплеснула обнаженными руками. Видно было, что Анна сильно волнуется. Кивком головы она пригласила Райкоса сесть рядом в плетеное кресло.
      - Дело не в том, господин губернатор, что мы мало знаем друг о друге. У меня большое горе. Оно такое бездонное, что навеки поглотило мою жизнь. Между мной и человеком, который полюбит меня, всегда будут стоять тени моих погибших детей, тень моего мужа... Разве смогу я когда-нибудь забыть о них? Разве смогу я делить свою скорбь, свою печаль с другим человеком? Отравлять его радость ядом своего горя? Нет, начинать новую жизнь с другим, даже самым милым мне человеком было бы бесчестным, жестоким поступком.
      Она говорила медленно, взвешивая каждое слово, и за этой медлительностью слышалась сдерживаемая страстность. Райкос внимательно слушал ее. Несколько раз пытался возразить ей, но Анна жестом просила не перебивать ее.
      Когда она смолкла, он вскочил с кресла, обхватил голову руками и несколько раз прошелся по веранде. Он был подавлен ее словами. Она с грустью молча смотрела на него.
      - Вот видите, я уже заставляю вас страдать, а ведь мы едва знакомы, наконец сказала Анна. - Едва знакомы, - повторила она.
      - Как вы заблуждаетесь! Разве вам не понятно, что горе обязывает человека быть счастливым хотя бы в память о тех, кто дорог ему! Вы должны испить счастье за ваших сыновей и мужа. Ваша жизнь должна стать светлой памятью о них и местью тем, кто погубил их. Жизнь должна своим счастьем мстить смерти, безжалостно унесшей в могилу дорогих людей.
      Анна прервала его:
      - Успокойтесь, не надо так волноваться. - И затем уже мягко, как близкому человеку, сказала: - Сядьте в кресло, мой друг...
      Райкос, пораженный переменой в ее тоне, - вместо официального "господин губернатор" она назвала его другом, - покорно последовал ее просьбе.
      - Вы случайно не поэт? - спросила Анна. - Уж больно красиво вы убеждаете!
      - К поэтам я себя не отношу. Хотя и складывал в молодости чувствительные стишки. Вернее, пробовал складывать. Но поэзию очень почитаю...
      - Тогда позвольте еще один вопрос - вы верите в бога?
      - Я считаю, что бог - это любовь. Когда религия провозглашает любовь, а не жестокость, я верю в нее.
      - Вы, значит, православный?
      - На моей груди крест...
      - Я тоже греческой религии. А мой муж итальянец, католик, но, чтобы жениться на мне, он по требованию моих родителей принял православие. Так вот, Николай Алексеевич, - кажется, так звучит ваше имя по-русски? позвольте мне заявить, что вы не убедили меня красивыми словами о счастье. Слишком велико у меня горе. Поверьте мне, слишком велико... Я вижу, что вы хороший человек, хотя не очень верите в господа-бога... Не очень... Но человек вы хороший уже потому, что без корысти сражаетесь за нашу землю и потому, что согрели мне душу. Я в дружбу мужчины и женщины не верю. Дружба между ними невозможна.
      - Анна, что вы говорите?! Я ваш верный друг! - вскрикнул Райкос.
      Бледные губы Фаоти скривились в странной улыбке.
      - Не обманывайте себя... Вы во мне видите женщину, а потом уже все остальное...
      - Вы глубоко заблуждаетесь...
      - Увы! Скорее наоборот... Выслушайте меня... Скоро я уйду в монастырь. Но перед тем, как за мной закроется монастырская дверь, я хочу сделать последнее доброе дело. Я расскажу вам историю своей жизни, это вам пригодится, когда вы вернетесь к себе в Россию.
      И Анна начала свой рассказ.
      26. ШЕЛК
      (Рассказ Анны)
      Я родилась в семье разорившегося пелопоннесского каджабаша*. В тринадцать лет меня выдали замуж. Отец сделал это из-за внезапного финансового краха, постигшего нашу семью. Помимо этой причины он приводил еще и другую:
      - Ты очень рано превратилась в красивую девушку. Если про это узнают турецкие власти, они похитят тебя и продадут какому-нибудь богатому паше или самому султану в сераль...
      _______________
      * К а д ж а б а ш - знатный феодал-помещик.
      Он был прав. Меня уже дважды похищали османские насильники, и дважды меня отбивали у них клефты. С детства мне пришлось испытать много несчастий. Мой отец отказывался принять мусульманство и склонить голову перед султанскими деспотами. За это его преследовали. На моих глазах султанские убийцы зарезали мою мать и сестру, а после моего замужества застрелили и отца. От этих ужасов моя голова рано поседела. В шестнадцать лет мои черные волосы стали серебряными. До единого волоска. Словно я прожила столетие, а мне еще нет и двадцати пяти... Итак, в тринадцать лет я стала женой богача-шелковода Лоренцо Фаоти, выходца из Южной Италии. Это, наверное, спасло мне жизнь. Лоренцо умел ладить с турками. Его шелк, а когда надо, и мешочек с пиастрами превращали самых свирепых османских чиновников в кротких покровителей. Он оказался хорошим мужем. Ради меня шел на любые жертвы. Ревностный католик, он даже изменил своей вере. Проведав, что в детстве я изучала итальянский и французский языки, он нанял учителей, чтобы я могла совершенствовать знание иностранных языков: это, мол, пригодится...
      Он был выходцем из бедной крестьянской семьи, но благодаря природной одаренности, огромному честолюбию и труду выбился в богачи. Будучи начитанным человеком, тянулся к знаниям и культуре, стремился приобщить к этому и меня. Как купец и промышленник, он недурно обосновался на Пелопоннесе, даже, можно сказать, процветал, но вечно находиться под османским игом не собирался, мечтал переехать во Францию, где жилось вольготнее. Лоренцо мечтал пробиться в знатные господа, занять почетное место в обществе, и, думается, обучал меня языкам и хорошим манерам он тоже неспроста. Он хотел, чтобы его жена блистала в высшем свете...
      Лоренцо отлично знал свое дело - шелководство, коммерцию и механику. Сам мастерил сложные станки, которые ткали шелк. Станки стояли на нижнем этаже нашего дома, днем и ночью работали, гудели, приводимые в движение двумя мулами, вращающими в упряжке по кругу приводное колесо. Солдаты Ибрагим-паши разрушили эти станки и механизмы, но я запомнила их устройство. Их нетрудно будет восстановить заново... А эти тутовые деревья, что растут вокруг, тоже посажены и ухожены Лоренцо. Это не сад, это его тутовая плантация. Листья этих деревьев идут на корм червям-шелкопрядам.
      Она подошла к массивному сундуку, покрытому персидским ковром. Отбросила ковер, открыла крышку и вынула несколько аккуратно скатанных бунтов. Развернула их - и полотнища шелка разлились широкими сверкающими волнами.
      - Смотрите, какой плотный и легкий шелк... Какой блестящий... Вот, потрогайте - он скользкий на ощупь. Шелк нашей выделки продавался по самой высокой цене в Вене, Будапеште, Варшаве.
      Райкос усмехнулся. Анна поняла его.
      - Не смейтесь над моей нескромностью. Я сознаю, что хвастаюсь, но не могу удержаться. Я, конечно, намного меньше смыслю в шелководстве, чем мой покойный Лоренцо, но за десять лет жизни с ним я кое-чему тоже научилась. Ведь шелк - такое же богатство, как серебро, как золото. Лоренцо часто вспоминал, что его родичи, бедные итальянские крестьяне, разбогатели, как только занялись шелководством. Он рассказывал, что его семья поставляла шелк купцам, которые перепродавали его торговцам из России. Говорил, что Италия продает России на три миллиона золотых рупий шелка ежегодно.
      - Наверное, не рупий, а рублей, - поправил ее Райкос.
      - Да, да, рублей, - согласилась Анна. - Три миллиона рублей - это колоссальная сумма. На такие деньги можно безбедно прожить жизнь.