Другая сторона - Шайтан-звезда (Часть 2)

      - А что у меня в жизни есть, кроме этого договора, о дядюшка? - пылко спросила Шакунта. - Мои сыновья выросли без меня, моя дочь не желает меня видеть! А мой внук...
      - У тебя есть внук?
      - Да, у меня есть внук, мне родила его дочь, и родила от царевича Мервана... - Шакунта задумалась.
      - Стало быть, он имеет какое-то право на престол?
      - Клянусь Аллахом! Ведь именно об этом она мне и толковала! воскликнула Шакунта и рассмеялась смехом человека, который наконец-то и с большим трудом уразумел для себя нечто важное. - Аль-Асвад поклялся, что мой внук станет наследником престола! Вот теперь все они - у меня в руках!
      - Ты хочешь похитить ребенка? - не одобряя, но и не порицая такого решения, спросил купец. - Ведь если он необходим аль-Асваду, чтобы сдержать клятву, то выкуп за него будет огромен.
      - Выкупом за него станет моя дочь! Она утверждает, что выйдет замуж за аль-Асвада! Ну так пусть он даст ей развод, и вернет ее мне, чтобы я отвезла ее к Салах-эд-Дину! В договоре, кажется, ничего не было сказано о том, что я должна привести свою дочь невинной...
      - Действительно ли этот Салах-эд-Дин такой безнадежный пьяница, как ты его описала?
      - Пьяница, гуляка и любитель хорошеньких невольниц, о дядюшка.
      - Но какая разумная мать отдаст свою дочь такому человеку?
      - А я и не собираюсь отдавать, - усмехнулась Шакунта. - Я только привезу ее и введу в его жилище. А потом уж пусть сражается с ней, как знает! Я полагаю, что она сумеет за себя постоять.
      - Так что все дело - в похищении ребенка? - уточнил аль-Сувайд. - Ну, хорошо, у меня найдутся деньги, чтобы ссудить тебе, о доченька, и ты сможешь подкупить его нянек. Но ведь ты ко мне пришла вовсе не за деньгами - иначе бы ты сразу завела о них речь.
      - Когда я шла к тебе, я думала и о деньгах, - призналась она. - Но для меня важнее другое. Я хочу кое-что узнать.
      - Спрашивай, о доченька.
      Шакунта разжевала дольку апельсина.
      - Видишь ли, о дядюшка, ребенка во дворце нет. Он уже похищен. И мне нужно отыскать его похитителей раньше, чем это сделают люди аль-Асвада.
      - Давно ли это произошло? И каковы были обстоятельства? - подумав, спросил старый купец. - Мне важно знать все это, о доченька, ибо я не могу вкладывать деньги в дело ненадежное.
      - Как же ты вкладывал деньги в мое воспитание? - наивно спросила Шакунта.
      Аль-Сувайд пожал плечами, развел руками - и стало понятно, что за доставку ко двору индийского владыки будущего Ястреба о двух клювах он получил-таки кое-какие жизненные блага.
      Сообразив это, Шакунта задумалась.
      - Говори всю правду, о доченька, - подождав немного, попросил купец. Даже если я не смогу вложить деньги во всю эту историю с ребенком, то все же сделаю тебе небольшой подарок.
      - А правда такова... Моя дочь воспитывалсь во дворце франкского эмира.
      - Ради Аллаха, не называй эти каменные сараи дворцами! - попросил купец. - В Афранджи холодные зимы, но иногда мне казалось, что под открытым небом теплее, чем в этих ужасающих дворцах. Потом я понял, в чем дело. Франки устраивают в огромных помещениях очаги величиной с эту вот комнату, и топят их целыми бревнами, и возникает такая тяга воздуха, что выдержать ее совершенно невозможно. Он прорывается снаружи во все щели, и нет тебе от него спасения кроме звериных шкур, из которых у тебя торчит только нос, о доченька!
      - Неужели и Шеджерет-ад-Дурр жила в таких условиях? - Абриза всплеснула руками. - Воистину, вот где истоки дурного нрава! Нельзя быть добрым и сговорчивым, когда испытываешь постоянное раздражение. Но слушай дальше, о дядюшка. Вместе со своей родней она приехала в земли арабов, ведь франки возят за собой на войну все свое семейство, включая грудных детей и дряхлых старцев! Здесь она случайно встретилась с Ади аль-Асвадом и убежала к нему, а он не придумал ничего лучше, как отослать ее к отцу в Хиру, ради ее безопасности. И в Хире царевич Мерван хитростью и силой овладел ею. Бедная девочка убежала обратно к аль-Асваду, он отправил ее в город... в некий город, где она родила...
      Тут Шакунта прервала свою взволнованную речь.
      Она вдруг поняла, что вовсе незачем знать хитрому купцу аль-Сувайду о ее похождениях с фальшивым рассказчиком историй, который был заодно и владельцем хаммама, а также с его учеником, который тоже оказался не тем, за кого себя выдавал.
      - Бедная девочка, - кивая небольшой головой в совсем крошечном белом тюрбане, подтвердил тот.
      - Аль-Асвад тем временем поднял мятеж, чтобы посадить моего внука на трон, а Шеджерет-ад-Дурр похитили вместе с мальчиком.
      - Чтобы повести игру с аль-Асвадом? - осведомился купец.
      - Вот этого я и не могу понять! Как рассказала дочка, ее просто понуждали стать распутной девкой, и, получается, похитили из-за ее красоты. Ребенок же был средством принудить ее, но она, хвала Аллаху, заупрямилась, а тем временем аль-Асвад напал на место, где ее содержали, и мне удалось освободить Шеджерет-ад-Дурр.
      - Он напал, а тебе удалось освободить, о Шакунта? - переспросил Кабур.
      - Начертал калам, как судил Аллах, - объяснила она, и других слов не потребовалось. - Но ребенок остался у тех похитителей.
      - Как ты полагаешь, они узнали, чей это ребенок и каковы его обстоятельства?
      - Боюсь, что они узнали это.
      - Значит, они могут прислать к аль-Асваду посредника, чтобы условиться о выкупе.
      - Когда я много лет назад жила в Хире, то завела знакомства среди женщин, живущих во дворце, которые могут входить и выходить, о Кабур, и теперь я нашла кое-кого из них, и оказалось, что женщины не слышали ничего о ребенке и выкупе. Очевидно, посредника еще не присылали.
      - Теперь, когда аль-Асвад заполучил престол, он может отдать похитителям драгоценных камней и сокровищ по весу ребенка... - задумчиво произнес аль-Сувайд. - Что же они медлят?
      - Вот и я не могу понять, что они медлят. Мне нужна твоя помощь, о дядюшка. Если ты желаешь мне добра, то дай своих невольников, чтобы я разослала их по окрестным караван-сараям. Эти похитители - где-то поблизости. Когда я, освободив Шеджерет-ад-Дурр, снова потеряла ее, то пошла по ее следу, и оказалось, что она встретилась с мятежным войском, которое возглавлял эмир аль-Асвада, Джудар ибн Маджид, и вместе с ним понеслась в Хиру выручать Ади из беды. Я поехала следом, торопясь, но в меру, и всюду осведомлялась еще и о людях, у которых отбила свою дочь. Понимаешь ли, я, чтобы отнять ее, остановила целый караван! И вдруг этот караван вместе с ребенком куда-то подевался, как будто его унесли мариды и ифриты! Так вот, я расспрашивала владельцев ханов и караван-сараев - и оказалось, что войско Джубейра ибн Умейра, которое захватило Ади и прошло по дороге в Хиру за несколько дней до Джудара ибн Маджида, имело в своем составе некий приблудный караван. И на самых подступах к Хире он пропал! Я же не стала задерживаться в пути ради розысков ребенка, потому что хотела как можно скорее увидеть дочь!
      - Боюсь, что игра будет куда серьезнее, чем ты полагаешь, о доченька. Ибо в нее могла вмешаться женщина, которую в городе называют не иначе, как пятнистой змеей. Это - законная жена царя, Хайят-ан-Нуфус, и мать его законного наследника, царевича Мервана. Когда войско аль-Асвада ворвалось в Хиру, из дворца пропали и пятнистая змея, и ее змееныш, и даже сам царь. Народу еще не сказали об этом. Я знаю, что аль-Асвад разослал по всем дорогам, ведущим в Хиру, разъезды, но до сих пор не было гонца с хорошей вестью.
      - Ну и пусть бы пропали на вечные времена! - сказала Шакунта.
      - А ты подумай, о дитя, что сперва был мятежником аль-Асвад, теперь же мятежниками стали они. Хайят-ан-Нуфус на все пойдет, чтобы трон Хиры получил змееныш. Мне не нравится, что она увезла с собой ребенка. Ребенок Шеджерет-ад-Дурр в ее руках - опасное оружие.
      - Как он мог к ней попасть?
      - Этого я не скажу, потому что не знаю. Но посуди сама, о доченька, кому охота возиться с чужим младенцем? Люди из того каравана, у которых на руках он остался, могли сообразить, чей он сын, и сказали себе так: "Горе нам, этого мальчика будут искать, и найдут, и отнимут у нас, и мы пострадаем через него. Не лучше ли самим предложить вернуть его за разумный выкуп?" У них было в таком случае два покупателя - аль-Асвад с твоей дочерью или Хайят-ан-Нуфус. И им следовало очень торопиться. Раз ребенка до сих пор не принесли во дворец...
      Кабур замолчал.
      - Мне нужен этот ребенок! - сказала Абриза. - Он нужен мне, о дядюшка, мне! И я его отыщу. Потом, когда нужда в нем пройдет, я, разумеется, верну его Шеджерет-ад-Дурр.
      - Хайят-ан-Нуфус - опасная противница, - предупредил аль-Сувайд. Если ты - Ястреб о двух клювах, то она - змея о двух жалах.
      - Ястреб хватает змею в когти, поднимается в небо и швыряет ее оземь!
      - Она такая же бабка этого мальчика, как и ты, о дитя... - горестно произнес купец. - И это - тот невозможный случай, когда ястреб и змея породнились...
      - Раз так - то ее игра становится совершенно непредсказуемой, ибо на ее шахматной доске - два будущих царя, и она непременно в один из дней пожертвует кем-то, чтобы второй занял престол и дал ей возможность наслаждаться властью. Но кем - сыном или внуком?
      - Я рад, что ты правильно оценила обстоятельства, - сказал аль-Сувайд.
      Дверная занавеска приподнялась.
      Вошел человек, по виду которого никто бы не сказал, где его родина и кто его родители. Был он темнокож, безбород, скуласт, раскос, с подобным перекошенной звезде шрамом, стянувшим левую щеку, с чрезмерно длинными руками, словом, не из красавцев.
      - О ад-Дамиг! - воскликнула Шакунта, вскочила и бросилась ему на шею.
      * * *
      Хайсагур рассудил здраво - престарелый ученый, а Абд-ас-Самаду ас-Самуди, по его соображениям, было уже очень много лет, путешествуя в окружении учеников, как удалось выяснить в Багдаде, должен искать пристанища среди себе подобных. А именно - среди шейхов, которые учат в мечетях или в школах, построенных при мечетях.
      Он отыскал в Эдессе мечеть, вокруг которой сама собой вырастала понемногу завия - нечто вроде селения, где были помещения для суфийских шейхов-аскетов, их семей и учеников, кладбище, пополнявшееся за счет этих шейхов, а также странноприемные дома для паломников, посещающих кладбище и поклоняющихся гробницам местных святых - все тех же суровых шейхов.
      Входить в мечеть и расспрашивать знатоков Корана о приезжем ученом он не решился - один Аллах ведал, каковы были убеждения Абд-ас-Самада, и если он оказался бы среди противников, то его бы изгнали и предали забвению.
      Поразмыслив, Хайсагур отправился на кладбище, где едва ль не у каждой гробницы сидели старцы, далеко зашедшие в годах, в серых и коричневатых одеждах из грубых шерстяных тканей, в головных повязках поверх маленьких ермолок, и, судя по лицам, непременно соблюдавшие дополнительные посты, ибо это был наилучший способ проявить бескорыстную любовь к Аллаху.
      Иные из них были погружены в размышления, а иные поучали посетителей кладбища, но не толкуя предания из жизни пророка, а рассказывая некие истории с туманным смыслом.
      То, что эти люди сидели не в мечети, где велись споры, а снаружи, внушало надежду, что их не слишком волнуют тонкости толкований Корана, и даже более того - они смотрят свысока на мудрствования вокруг слов пророка, полагая, что достаточно строжайшим образом соблюдать то, что сказано ясно, а Аллах лучше знает!
      Хайсагур прошел вдоль приземистых, выложенных из неровного кирпича, лишенных всяческих излишеств гробниц в поисках шейха, который показался бы ему наиболее подслеповатым, ибо он до сих пор не привел в человеческий вид свое лицо и, как ни прилаживал фальшивую бороду с усами, а возле глаз виднелась его собственная шерсть.
      И он нашел такого на самом краю кладбища.
      Шейх сидел у арки входа, бывшей рослому гулю примерно по висок, на голой земле перед молитвенным ковриком, на котором лежали исписанные листы, брал их поочередно и подносил к самому носу.
      - Во имя Аллаха Милостивого, милосердного! - негромко сказал, подходя, Хайсагур и поклонился с достоинством.
      - Из каких ты людей? - спросил шейх. - Тебе рассказать об усыпальнице и о том, кто в ней лежит? Передать его притчи? Или ты из тех, кто странствует в поисках истины, и уже продвинулся на этом пути?
      - О шейх, я ищу человека, который приехал сюда, спасаясь от преследователей! - быстро отвечал Хайсагур, боясь, что его сейчас усадят возле гробницы и примутся за совместные поиски истины. - С ним были престарелая жена, невольница и несколько учеников. Он переезжал из города в город, и добрые люди сказали мне, что несколько лет назад он приехад в Эдессу... в ар-Руху.
      - Принадлежал ли он к суфиям или их последователям? - строго осведомился старик.
      - Я не знаю этого, - честно признался Хайсагур. - И я полагаю, что он уделял исламу меньше времени, чем полагалось бы в его почтенные годы. Но я должен найти его и известить, что его бедствия окончились, и Аллах сжалился над ним, изменил его положение и облегчил его заботы! Я непременно должен совершить это доброе дело, и я надеюсь, что Аллах, да славится его имя, даст мне такую возможность!
      Возведя к небу глаза при этом восхвалении Аллаха, гуль одновременно выронил динар, который заранее достал из кошелька и держал зажатым в кулаке, под длинным рукавом. Динар с глухим стуком упал на молитвенный коврик, как раз в арку вытканного на нем михраба.
      - Как прозвище этого почтенного человека? - уже куда мягче спросил отшельник.
      - Его прозвище - ас-Самуди, о друг Аллаха, а имя - Абд-ас-Самад ибн Абд-аль-Каддус, - с удивлением замечая, что динар остается нетронутым, отвечал Хайсагур. - И если ты поможешь мне отыскать его, то я пожертвую десять динаров на ту мечеть, которую ты мне укажешь, или на любое доброе дело, по твоему усмотрению.
      - Возьми свой динар, о человек, я не могу помочь тебе, ибо тот, кого ты ищешь, умер, и его жена умерла вслед за ним, а невольница и ученики ушли своей дорогой.
      - Велик Аллах! - воскликнул оборотень. - Нет силы и власти, кроме как у Аллаха! Может быть, ты укажешь мне его могилу? Я бы охотно посетил ее.
      - Я укажу тебе его могилу! - почему-то на это предложение отшельник откликнулся куда охотнее, чем на прочие просьбы. Он встал, оставив динар лежать на коврике, а Хайсагур тоже не стал ради него нагибаться, чтобы не потревожить бороду.
      Гуль решил, что у этого человека в голове - свой список богоугодных дел, в котором указывание заброшенных могил стоит на видном месте, а беседы со странствующими гулями и оборотнями вовсе не указаны. Впрочем, суфии в большинстве своем были людьми с причудами и странностями.
      - Если бы мне удалось найти его близких, я бы позаботился о них, сказал он, неторопливо шагая за отшельником. - Неужели не нашлось лекарства от его болезни? Ведь он был еще вовсе не стар! Я полагаю, что ему было не более семидесяти лет. И он мог бы прожить еще долго, славя Аллаха и совершая добрые дела!
      Хайсагур назвал эту цифру с умыслом - отшельнику, по его разумению, было около восьмидесяти. На самом же деле он был убежден, что Абд-ас-Самад куда старше.
      - Да, он мог бы прожить еще долго, о друг Аллаха! - с внезапной пылкостью отвечал отшельник. - Если бы не связался с этим несчастным, с этим бесноватым, с этим искателем скрытых имамов!
      - О ком ты говоришь, о шейх? - почуяв добычу, быстро спросил Хайсагур.
      - Я говорю о цирюльнике по имени Абд-Аллах, коего он вовсе не заслуживает, и по прозвищу Молчальник, которого он заслуживает равным образом!
      - А что общего у почтенного шейха с бесноватым искателем скрытых имамов? - искренне удивился гуль. - И почему это цирюльники занимаются у вас такими делами? Неужели некому наставить их на ум и запретить им нелепые мудрствования?
      - Вот, вот, те же слова говорят все, кто слышит про этих извратителей Писания! - закивав головой и потрясая руками, воскликнул шейх. Очевидно, близятся последние времена, раз дровосеки и водоносы принялись рассуждать о том, что нужно вернуть верховную власть потомкам пророка! А этот шиит Абд-Аллах - один из самых зловредных, ибо он часами может говорить о том, что скоро явится на землю скрытый имам из потомства Исмаила, который пропал из мира при халифе аль-Мутадиде! И он сбивает с толку всех, кто его слушает, этот скверный шиит, да не пошлет ему Аллах спасения!
      - Но какой же вред мог причинить этот глупец почтенному ас-Самуди?
      - Никто не отправил ас-Самуди на это кладбище, кроме Абд-Аллаха Молчальника!
      - Но каким же образом, о шейх?
      - Ас-Самуди заболел, и врач велел ему сделать кровопускание, и он не нашел ничего лучше, как призвать этого врага Аллаха. Кровопускание было сделано, а через несколько часов ас-Самуди умер, да сжалится над ним Аллах...
      Хайсагур задумался.
      - Такие случаи бывали, о шейх, - сказал он. - Если больному плохо наложена повязка, он может истечь кровью.
      - Вот уж что было сделано на совесть, так это повязка! - возразил старец. - Она была плотная и тугая. Ни капли крови не просочилось из-под нее. Я не удивлюсь, если ас-Самуди и в могилу последовал с этой повязкой. Оно было бы и разумно...
      - А зачем правоверному иметь с собой в могиле такую вещь? - всякий раз, беседуя с людьми, излишествующими в своей вере, Хайсагур поражался причудливому ходу их рассуждений.
      - А затем, чтобы показать ее Аллаху, затем, чтобы в день Суда она свидетельствовала против Молчальника, - объяснил шейх. - И против всех шиитов, извращающих ислам, разумеется! Они считают, что после Мухаммада были и будут другие посредники между сынами Адама и Аллахом! Сейчас я докажу тебе, почему это невозможно и почему их скрытый имам - лживая выдумка...
      Возражать гуль не стал. И за этими пылкими доказательствами они не заметили, как пришли к могиле.
      - Хотя правоверным запрещено молиться в присутствии мертвого тела, но ты мог бы сейчас обратиться к Аллаху, - сказал старец. - Если ас-Самуди был тебе близок и дорог...
      - Я не знал его вовсе, - отвечал Хайсагур, ужасаясь при мысли, что ему придется сейчас опускаться, как положено, на землю, и прикасаться к ней пальцами ног, коленями, ладонями рук, носом и лбом, соблюдая установления ислама. При этом он рисковал опуститься с бородой, но подняться после молитвы уже без бороды.
      - А я рассказал ему кое-что из того, что передали мне наставники, и ему понравилось... - в голосе старца гуль уловил страстное желание вызвать у собеседника любопытство к причудливым притчам суфиев. Но Хайсагур был не из тех, в ком приходится будить любопытство.
      Тяга к новому и неожиданному была в нем поистине всеобъемлюща и неистребима. Никогда еще женщина не волновала его с такой силой, как волновала загадка. Возможно, это было еще и потому, что Хайсагур, наполовину человек и наполовину гуль, сторонился дочерей Адама, боясь принести им непоправимое зло.
      - Какие же истории ты рассказал ему, о шейх? - спросил он.
      Шейх, не отвечая, побрел назад к гробнице, как если бы он был твердо уверен, что Хайсагур последует за ним.
      Там он сел в тень, оберегая от солнечных лучей свои слабые глаза, предложил сесть Хайсагуру, и тогда уж заговорил:
      - Однажды великий Хизр, учитель пророка Мусы, произнес такое предостережение людям: наступит день, когда вся вода в мире, кроме нарочно запасенной, исчезнет, а на смену ей придет другая вода, от которой люди повредятся рассудком. Лишь один человек понял смысл его слов, собрал большой запас воды и спрятал его в надежном месте. В предасказанный день все реки иссякли, все колодцы высохли, и тот человек, удалившись в свое убежище, стал пить из своих запасов.
      Шейх перевел дыхание. Хайсагур всем лицом изобразил внимание - но, увы, большая часть его подвижного лица была скрыта под накладной бородой.
      - Когда он увидел из своего убежища, что реки возобновили течение, то спустился к другим сынам Адама - и обнаружил, что они говорят и думают совсем не так, как прежде, они не помнят, что с ними произошло, и тем более не помнят о предостережении, - продолжал старец. - Когда он попытался с ними заговорить, то одни проявили к нему враждебность, другие решили, что он повредился умом, и проявили сострадание, но никто не проявил понимания.
      Шейх вздохнул - вздохнул и Хайсагур.
      - Поначалу тот человек не притрагивался к новой воде, но прошло немного времени - и он решил пить эту новую воду, потому что его поведение и способ рассуждений, выделявшие его среди прочих, сделали его жизнь невыносимо одинокой. Он выпил новой воды - и стал таким, как все. Тогда он совсем забыл о своем запасе иной воды, а окружавшие его люди сказали вот безумец, который чудесным образом излечился от своего безумия...
      Поведав печальную эту историю, шейх, прищурившись ради остроты зрения, посмотрел в глаза Хайсагуру, ожидая вопросов.
      Но тот молчал.
      Шейх не вовремя напомнил ему о его одиночестве.
      - Не хочешь ли ты знать, откуда известно это предание? - осведомился шейх. - Я вижу, что ты встал на путь размышления и познания...
      - Нет, о почтенный шейх, я только хочу понять, почему из многих историй, которые ты наверняка поведал ас-Самуди, именно эту ты выбрал для меня, отвечал Хайсагур.
      - Потому что именно ты должен поразмыслить о ней, - неожиданно сказал шейх. - Ты из тех, кто стоит между сосудом со старой водой и колодцем с новой водой, и ты слишком молод, чтобы предпочесть старую...
      Вот тут Хайсагур мог бы поспорить с почтенным суфием - они, скорее всего, были ровесниками, только предел человеческого века и предел века гулей не совпадают, и старость приходит к гулям, когда им исполнится полторы сотни лет, или даже более.
      Если бы шейх знал, в каких странах побывал Хайсагур, с какими мудрецами беседовал, какие книги и трактаты переводил в Багдаде, то сам бы попросил его рассказать вывезенные из Китая или из Индии истории.
      Но гуль не стал смущать старца своими похождениями, ибо страстно пожелал понять, что означала притча.
      - А разве это история о молодости и старости? - довольно задиристо спросил он. - Я понял ее как противопоставление мирских забот отрешенности, подробающей мудрому человеку. Не принимающий новой воды отрекается тем самым от непонятных ему суетных безумств, и его ошибка в том, что он не позаботился припасти воды и для собеседников.
      - Я - суфий, и от многого отрекся, - отвечал шейх. - Ты не найдешь в моем жилище ничего лишнего. Но знаешь, что сказал другое суфий, несравнимо более великий, чем я, которого звали Фудайль ибн Айят?
      - Ради Аллаха, передай мне слова Фудайля ибн Айята! - попросил Хайсагур, уже не раз слышавший об этом славном мудреце из Мекки.
      - Как известно, повелитель правоверных Харун ар-Рашил посетил однажды ибн Айята, и спросил его, знает ли он человека, достигшего большей степени отрешенности, чем он сам. И Фудайль ибн Айят ответил: "Твое отречение больше моего. Я могу отречься от обычного мира и его соблазнов, а ты отрекаешься от чего-то более великого - от вечных ценностей".
      Хайсагур задумался.
      Притча повлекла за собой другую, и мысль первой вывернулась наизнанку во второй, и поучение оказалось подобно монете, на которой с одной стороны выбиты одни слова, а на противоположной - совсем другие, как оно, впрочем, обычно и бывает у суфиев.
      Но своего шейх добился - гуль вручил-таки поводья удивления во власть размышления.
      Он мог бы, по примеру тех же суфиев, пуститься в рассуждения о том, что они оба подразумевают под словами "отречение", "обычный мир" и "вечные ценности". Беседа обещала быть длительной и увлекательной, тем более, что подслеповатому старцу она была бы крайне приятна.
      Но любознательность Хайсагура обычно распространялась на вещи, существовавшие в природе, а не в человеческом воображении. И потому он не стал разбираться в причинах и следствиях своего одиночества, которое, если взглянуть с другой стороны, было похвальным отречением от мирских соблазнов, а если взглянуть еще и с третьей стороны - ничего в том не было похвального, ибо совершалось не по доброй воле. Он попросту вспомнил, зачем пришел в эту завию и на это кладбище.
      - О шейх, - сказал он. - Не знаешь ли ты, куда ушли ученики ас-Самуди? Я бы хотел отыскать их и сообщить им то, что предназначалось для их учителя. Возможно, они голодают, и мерзнут ночью, и терпят иные бедствия, от которых я мог бы их избавить.
      Слова эти означали, что гуль прекрасно помнит о пенале с обрывками заклинаний, и желает идти дальше по следу этого пенала, чтобы выяснить, как он попал в руки любителя змеиных ядов и кто этот враг Аллаха.
      - Это благое намерение, - одобрил старец. - Ведь ас-Самуди жил небогато, и после его смерти мало что осталось жене, а уж ученикам и вовсе ничего не досталось.
      Но он не знал, куда разбрелись эти люди. Никто из них не приходил к нему и не прощался с ним перед дальней дорогой.
      Расставшись с шейхом, Хайсагур вернулся в хан, где обычно останавливался, и для удобства размышлений прежде всего разулся.
      Он узнал немного - ас-Самуди умер после кровопускания, сделанного цирюльником Абд-Аллахом по прозвищу Молчальник. И можно было понять, что ас-Самуди и раньше приглашал к себе именно этого цирюльника, яростного шиита, что не нравилось суфийскому шейху, принадлежавшему к суннитам.
      Хайсагур уже слышал это имя от вдовы цирюльника, который обычно брил его. Он, Абд-Аллах Молчальник, взял к себе сироту Хусейна, чтобы обучить его ремеслу и дать ему средства к существованию. Это говорило в пользу бесноватого искателя скрытых имамов.
      Мальчику было около пятнадцати лет, а в этом возрасте правоверный уже может иметь жену, а не только ремесло.
      И еще в этом возрасте он уже присутствует при разговорах старших как собеседник, и задает вопросы, и получает ответы, но еще не обременен подозрительностью, - так что именно Хусейн мог бы рассказать о наследстве ас-Самуди.
      Хайсагур со вздохом принялся натягивать сапоги...
      Улицу Бейн-аль-Касрейн он нашел довольно быстро, и верную примету выходящие на улицу два окна и самое большое дверное кольцо, какое только можно представить, равным образом.
      Но поблизости от дома он обнаружил франков - не из мужей знания, к которым он всегда хорошо относился, а обычных вооруженных франков, мужчину лет тридцати, молодого человека, не достигшего и двадцати, а также двух подростков. Все они держали в поводу лошадей, а подростки еще и нубийского мула, пегого, со спиной высокой, точно возведенный купол, со стеганым седлом, стременами из индийской стали и бархатной попоной животное, предназначенное для женщин из богатых домов.
      Мужчина и молодой человек негромко переговаривались, поглядывая на дом Абд-Аллаха Молчальника, и Хайсагур понял, что они ждут свою госпожу, которая вошла в этот дом уже довольно давно.
      Подростки же перешептывались, и по их веселым физиономиям было видно, что говорят они о чем-то непотребном. Поскольку и эти постоянно косились на двери цирюльника, Хайсагур прислушался и к ним.
      - А потом? - допытывался один, с виду - лет одиннадцати.
      - А потом Ангерран проснулся и увидел, что она не ушла, а спит с ним рядом, укрывшись с головой покрывалом! - отвечал второй, не менее тринадцати или даже четырнадцати лет.
      - И что же он?
      - А что бы сделал ты? Он обрадовался, что она не ушла, и забрался к ней под покрывало, и - вперед! ..
      - Но ведь было уже утро! - испугался за неведомого Ангеррана юный собеседник. - Их могли застать! Разве он не подумал?
      - Я бы об этом тоже не думал! - с гордостью юного мужчины отвечал старший. - И он взялся за дело, и поскакал, и проскакал еще одну милю в дополнение к тем трем, что проделал ночью - если не врет, разумеется...
      - А она? - восхитился этим куртуазным подвигом младший.
      - А она отвечала ему, как подобает - если опять же, он не врет... первый подросток взглянул искоса на беседующих мужчин, и Хайсагур понял, что герой этой истории - один из них.
      - А он? - не унимался мадший.
      - А он проскакал еще одну милю и утомился. И он сказал ей, что лучше бы им расстаться до ночи, потому что сейчас все проснутся, ведь уже рассвело и пора к молитве...
      - А она?
      - Она? Она снова заснула - и это мне кажется очень странным, Готье, как и все, что было потом. Понимаешь, Ангерран врет - и это всем ясно. Он клянется, что ночью к нему пришла девица Элинор, с которой он давно сговорился пожениться. А когда он утром так заорал, будто напали сарацины, и все вбежали туда, и я тоже, то меня вытолкали!
      - А потом?
      - Потом он рассказывал, что под покрывалом оказалось чудовище с клювом, как у орла, и волосами, как змеи, с клыками и с когтями, покрытое чешуей, а на задних лапах были копыта, и еще раздвоенный хвост, и пасть, как у лягушки, и уши, как у осла! .. - увлеченно рассказывал старший, к великому изумлению Хайсагура.
      - Почему же это чудовище не убили и не сожгли? - чуть ли не дрожа, спросил младший.
      - Я не знаю, клянусь всеми святыми! Его почему-то завернули в плащи, вынесли и унесли в покои госпожи. Ты же знаешь, она любит всякие странные вещи.
      - Разве оно не сопротивлялось?
      - В том-то и дело, что не сопротивлялось!
      Гуль усмехнулся - один из собеседников безудержно сочинял, а второй радовался этому вранью, как сказке.
      Он подошел к дверям и ударил дверным кольцом. Звук был сильный и гулкий. Но никто не вышел, не осведомился о посетителе и не пригласил в дом, хотя обычно для этой надобности у цирюльников даже сидят у входа на скамейках невольники. Хайсагур ударил еще раз - и с тем же успехом.
      Старший из мужчин оставил коня своему товарищу и подошел к гулю.
      - О человек, там наша госпожа, - сказал он на языке арабов. - Она там давно. Не беспокой.
      - Добрый день тебе, о воин, - отвечал на языке франков Хайсагур. - Мне нужен не сам цирюльник Абд-Аллах Молчальник, а его ученик Хусейн или даже их черная рабыня Суада. Меня послала женщина по имени Шамса, мать Хусейна, и твоя госпожа не потерпит ущерба от моего прихода.
      Он ударил кольцом в третий раз. Никто не отозвался.
      - Давно ли твоя госпожа вошла туда? - спросил Хайсагур.
      - Давно, друг мой, мы все уже успели проголодаться, дожидаясь ее! незнакомец сразу пожаловал гуля в друзья, но тот не удивился - у франков это было общепринятым обращением, и даже король, подавая милостыню нищему, мог назвать его своим другом.