Возвращайся, сделав круг

      – Младший принц Монсор, вы арестованы по подозрению в преступлениях против Второй Империи Свободы, полный список которых будет зачитан в военном суде. Вы будете оказывать сопротивление?
      Последний его вопрос меня позабавил. Напоминало «что-нибудь к кофе заказывать будете?». Я усмехнулся.
      – Почему бы нет…
      Я вскинул левую руку, надеясь, что кнут пронзит его насквозь, но скуф был по-прежнему скуфом – он сонно цеплялся за мое запястье, а потом и вовсе свалился на землю. Пара солдат заржали. Я опешил настолько, что даже не вспомнил, что на бедре висит шпага. Оглянувшись, я увидел Ванду и белую нить, которая втягивалась в ее палец. Этим пальцем она делала мне «ни-ни». Черт, она усыпила скуфа! Похоже, Эммади был прав – ее следовало… Я замер, поняв, что Эммади нет. Нигде нет. Он сбежал. Команда крыс – минус один…
      Ванда тем временем вышла вперед.
      – Лейтенант, вы, похоже, ошиблись птичкой. Этим делом занимается Феникс и уж никак не Императорский Орел.
      – Ваше удостоверение.
      Ванда достала карточку и активировала ее. В воздухе перед старлеем возникла голограмма – прочитать я не мог, так как для меня текст был вывернут наизнанку. Я и не пытался – был занят тем, чтобы не осесть на землю.
      Офицер посмотрел на свой браслет, сверил код удостоверения, потом отдал честь.
      – Старший лейтенант Боуди. У меня прямой приказ главнокомандующего Лерца. Это дело флота, майор Сильветти. Вы можете оказать содействие…
      Я выхватил шпагу и поднял бесчувственного скуфа. Боуди спокойно достал шокер. Против стан-облучения шпагой не отмахаться, бежать поздно. Я в последний раз посмотрел на Ванду – она уже стояла около Боуди и плавно опускала его руку.
      – Вы слышали о препарате, который вызывает смертельную реакцию при стан-облучении? Не думайте, что Красные не умеют защищать свои секреты.
      – Что вы предлагаете?
      – Как только он решит, что шансов нет, он убьет себя. Дайте ему иллюзию – это ваша единственная возможность, если вы, конечно, не научились допрашивать трупы.
      Ванда кивнула на термостек, висящий у него на поясе. Старлей поднял брови.
      – Естественно, вы не будете их включать, лейтенант…
      – Это же принц Красных. Вы представляете себе его подготовку?
      – Никогда не упускайте шанса поучиться у врага.
      Боуди пожал плечами и протянул стек Ванде:
      – Дамы вперед, майор.
      Ванда молча повернулась и сделала шаг ко мне.
      Я был ей благодарен – не за то, что она оказалась агентом Феникса, дурила меня все это время, «спасала» от самой себя. Нет – за то, что она сделала этот шаг. По крайней мере она дала мне шанс отблагодарить ее за все.
      Бережно положив скуфа на землю, я достал шпагу и отошел на открытое пространство. Ванда шла на меня. С каждым шагом ее походка менялась – она все больше скользила, перетекала из шага в шаг, наращивая скорость. Я стоял на месте. Исчезли проблемы и необходимость думать, исчезли Эммади, Ти-Монсор, Ки-Саоми, пропало «вчера» и «завтра», исчезла солнечная планета и искристые облака, испарились солдаты. Осталась только моя дорогая Ванда…
      Она начала бой так же, как тогда в баре, – быстрый высокий выпад, я легко отвел его в сторону и нанес колющий в грудь. В последний момент я нажал на кнопку, и прозрачная шпага утонула в ее груди. Ванда ошарашено смотрела на меня, я покачал головой – не так скоро, Ванда. Она очнулась, попыталась достать меня еще раз, потом отступила. Мне казалось, что мы можем слышать друг друга, даже не касаясь пальцами, не рисуя все эти смешные символы…
      На этот раз я напал первым, отбил ее выпад и ударил тяжелой гардой в лицо.
      – Это за наш танец, Ванда…
      Легкая ссадина у нее на подбородке затягивается на моих глазах, откуда-то появляется тоненький зеленый стебель, стягивая ее волосы в хвост, второй закалывает длинную челку.
      Она делает красивый проход, я отступаю все дальше. В какой-то момент она забывается и наносит бесполезный колющий. Отключенный термостек глупо утыкается мне в ребра. И я снова бью ее по лицу.
      – Это за поцелуй.
      Пара реприз, мы сходимся. Она достает меня справа, в висок. Отступаю на пару шагов, трясу головой. Туше, Ванда…
      Проводит серию обманных, бьет по ногам, я прыгаю влево, и клинок входит ей в бедро.
      – За то, что позвала меня снова…
      Моя шпага оставляет глубокий шрам на ее спине… За твои коктейли и твою улыбку.
      Она успевает развернуться и отвести удар от сердца. Шпага протыкает ее плечо насквозь… Это за твои несмелые объятия и за то, как ты сопишь во сне и зарываешься пальцами в мои волосы.
      Я включаю «просветку» и перемещаю прозрачную шпагу к ее сердцу…
      – За то, что позволила мне влюбиться в тебя, Ванда…
      Я медленно отвожу шпагу, так и не выключив «просветку». И снова бью тяжелой гардой в лицо. Кричу:
      – За то, что я не могу тебя убить.
      Она бьет снизу, и я срубаю ее стек у самого основания. Она ретируется. Я жду, пока ей швырнут целый. Все повторяется. На третий раз я втыкаю шпагу в песок и поворачиваюсь к солдатам, окружившим нас полукольцом.
      – Мне то же, что и даме. И не забудьте зонтик – без него теряется ощущение праздника…
      Они не смеются. Они бросают мне термостек, и мы снова сходимся. Я улыбаюсь.
      – En guard!
      Она прыгает и бьет сверху. Хватаюсь за голову, отступаю, теряю ее из виду. Ванда подрубает мне колено, потом разбивает челюсть. Я пытаюсь достать ее, но колено взрывается болью, я оступаюсь, и Ванда со всего размаха бьет меня по шее. Валюсь на песок котом в мешке.
      Она дает мне подняться, но это уже просто игра. Ее раны затянулись, сквозь разрезы на одежде видна чуть красноватая новая кожа. Я еле стою.
      Получаю два тычка в ребра, на излете – рубящий по горлу, потом локтем в скулу… Избавившись от противных искр в глазах, чувствую стек у себя на горле, бью не глядя, за спину… Она перехватывает мои руки, толкает вперед, и я падаю на колени. Ее дубинка все еще не дает мне вдохнуть. Горячий шепот у самого уха:
      – Прости…
      Ее нити оплетают мое сердце, сжимают его. Я хрипло смеюсь.
      – Пей или уходи.
      – Что?
      – Я не ушел, ты не убьешь. Ты обещала…
      Она вздрагивает.
      – Я отключу тебя, разберусь со всем. А потом я отпущу – официально или нет. Ты мне веришь?..
      – Нет…
      Я чувствую, как пульсирует кокон ее корней, сжимающий мое сердце. Кажется, что наши сердца бьются в такт, мы дышим синхронно и моргаем одновременно. Целую секунду мне кажется, что мы одно целое. Потом она произносит сквозь зубы, раздельно…
      – Черт… тебя… дери…
      И выдирается из меня, разворачивается, тонкая нить устремляется к Боуди и выключает его, как игрушку. Он валится на песок. Нить летит к следующему, тот медленно отмахивается, но белое жало входит в его ладонь, он падает без единого звука. Я вижу, как песок под другим солдатом взрывается – Эммади взлетает из-под земли, касается противника в воздухе и тот приземляется уже мертвым. Техноид бросается к очередному солдату, открывшему огонь. Потом робот перехватывает чей-то шокер… Через две секунды все солдаты лежат, а Ванда и Эммади кружат по песку. Я бросаюсь к ним, всем телом врезаюсь в грудь Эммади, расшибаюсь, как о каменную стену, вскакиваю, заслоняю Ванду. Я ничего не смогу сделать – без скуфа я ему не соперник. Но пока я могу стоять, он не тронет Ванду. И лучше бы он не спрашивал почему.
      – Мы теперь все против Империи. Либо вы оба сейчас вскрываете свои карты и выясняете, из одного вы лагеря или нет, либо мы продолжаем играть вслепую.
      Они молчали. Я повернулся к Ванде.
      – Мы будем играть вслепую и заключим с «жестянкой» временное перемирие.
      – Условия?
      На «жестянку» «уважаемый техноид» не прореагировал…
      – Думаешь, интересы пересекаются?
      – Пока нет.
      – Ну и отлично. Сообщишь, когда пересекутся, и я тебя поджарю.
      Он оставил реплику без комментария. Про меня они, похоже, забыли. Я прокашлялся.
      – Что теперь?
      Мы, все трое, внимательно осмотрелись, будто только что обнаружив себя посреди пятнадцати трупов, моря песка и Второй Империи Свободы, объявившей нам войну. И все трое молчали.
 
      Первым делом мы сожгли трупы. Взяли тяжелые бластеры с глайдеров и стреляли, пока от тела не оставалась груда вязкого пепла, смешанного с песком. Потом мы подвели глайдеры поближе и подорвали их. Ванда была уверена, что запись не велась, наблюдение с орбиты отсекали облака лиитов, поэтому разобраться, что же произошло с этим взводом, будет не так просто.
      – Остался твой жук, Тим.
      Ванда подошла и положила руку мне на грудь. Я снова почувствовал, как в меня входят ее белые нити. Эммади повернулся к нам.
      – Он улавливает пульс. Перестанет ловить – взорвется. Без аппаратуры его не вытащить.
      Ванда улыбнулась. Нити в ее ладони плясали, собираясь в тонкий стебель, похожий на замерзшую струйку крови. Свободной рукой она попыталась расстегнуть мою куртку. Я справился быстрее. Ванда приложила стебель к моей груди, и он начал врастать в кожу. Было скорее противно, чем больно. Растение не разрывало ткани, оно врастало в плоть. Ванда еле слышно произнесла:
      – Дройд, вырой мне ямку. Небольшую.
      Робот оттопырил указательный палец для выстрела. Ванда обернулась.
      – Не плазмой – всю микроорганику пожжешь. Руками вырой.
      Эммади усмехнулся.
      – Ну вот, я же говорил, что робот для человека всего лишь лопата…
      Он отошел к деревьям, где почва была потверже, несколькими движениями разгреб слой песка и ввинтился в землю ладонью… Хорошая лопата.
      Ванда взяла меня за подбородок и повернула к себе.
      – Смотри на меня…
      – С удоволь…
      Я не договорил – закричал. Ванда довольно грубо зажала мне рот свободной рукой. Я посмотрел себе на грудь, ожидая увидеть дыру размером с голову дройда. Нет, ранка была совсем маленькой и даже почти не кровоточила. Ванда на секунду прикоснулась к ней кончиками пальцев – и та исчезла. Я с удивлением заметил, что раны от ее ударов тоже затянулись. Колено встало на место, шея больше не ныла.
      Ванда закапывала свое растение. Ярко-красный пульсирующий бутон на тонком розовом стебле. Я подошел поближе – внутри цветка виднелась крошечная железяка.
      – Он воспроизводит пульс?
      Ванда кивнула. Эммади уже поднял один из оставшихся глайдеров, второй оставил мне. Я запрыгнул в седло машины, поднял ее в воздух и круто развернул, на секунду почувствовав себя лихим байкером. Ванда запрыгнула сзади, обхватила руками за пояс. Я замялся.
      – Сядь-ка ты лучше к Эммади. Не рискуй.
      – Ты не умеешь водить?
      – И это тоже.
      Ванда так долго колебалась, что я даже понадеялся, что она останется. Но потом она спрыгнула на песок и пересела за спину Эммади.
      – Черт. Ты холодный.
      Ванда неуверенно обхватила талию техноида.
      – Если хочешь, я могу выдать пару логических парадоксов, Эммади сойдет с ума, и его грудная пластина нагреется… Только не обожгись.
      Эммади вздохнул.
      – Тим, парадоксы существуют только для вас. Вы их очень любите. Они приводят вас в восторг.
      – В смысле?
      – «Умирают обычно за то, ради чего стоит жить…»
      – Разве Антуан был не прав?
      Эммади молчал. Попробовал бы он возразить.
      – Наперегонки?
      – Стремление к первенству тоже присуще только…
      Не дослушав, я рванул с места.
 
      – Тим?
      Это Ванда.
      – Он очнулся?
      Это Эммади.
      – Да… Похоже, эта штука напала на него…
      Это идиотизм.
      – Тим, как тирдоянин оказался у тебя на голове?
      Это не тирдоянин.
      – Тим, эта тварь вскипятила тебе мозг.
      Это не важно. Мне не привыкать.
      – Я восстановлю. Просто принеси еще парочку этих фруктов, чтобы я не свалилась в обморок.
      Стараясь не делать резких движений, я осторожно сел и открыл глаза. Ладони Ванды лежали на моих висках – она снова что-то творила там, внутри черепа, отчего перед глазами иногда вспыхивали небольшие молнии или на пару секунд пропадал слух. Эммади на заднем плане подпрыгивал и срывал со стрекозиных деревьев продолговатые коричневые плоды. Благодаря своему гравитатору, он прыгал неестественно высоко и надолго задерживался в верхней точке, срывая все плоды, до которых мог дотянуться. У меня сложилось впечатление, что он набирал их с запасом на зиму. Картинка была несколько сюрреалистичной – порхающий робот, бережно собирающий дары природы.
      – Тим, не двигайся, дай мне закончить. Можешь пока рассказать, что произошло. Раньше тирдояне не нападали на людей.
      – Они и не нападают. Только это не тирдояне, Ванда.
      – А кто?
      – Я все расскажу. Только сначала нужно найти мальчишку.
      – Какого мальчишку?
      – Последнего из этой расы, кто еще не превратился в это.
      И я осторожно кивнул в сторону шара.
      – Тим, эта планета как-то странно на тебя действует.
      – Ванда, это не планета.
      – Похоже, мозг тебе задели сильнее, чем я думала. Молчи и попытайся расслабиться.
      – Ванда, нужно найти…
      – Я помню. Мальчишку, на непланете, на которой живут нетирдояне, которые не нападают и не кипятят мозг. Что еще ты потерял, пока там ходил? Запонку, золотой ключик, фамильные драгоценности?
      – Ванда…
      – Заткнись, Тим, или мне придется тебя вырубить.
      Я замолк. Эммади вернулся с годовым запасом фруктов и свалил его перед Вандой. Она посмотрела на дройда округлившимися глазами.
      – Благодарю вас, Эммади ибн Абу-т-Тайиб аль Муттанаби. Ты собрал их все?
      – Ты не назвала точное количество.
      Похоже, Эммади решил терпеливо сносить все ее шпильки.
      – Перенесем его к дереву, чтоб он мог облокотиться.
      – Не стоит.
      Он опустился на песок позади меня, и я осторожно откинулся на его спину. Ванда сняла куртку от своего походного комбеза и подложила мне под голову. Я шепотом поблагодарил ее. Когда Эммади обратился ко мне, Ванда бросила на него неодобрительный взгляд, но так ничего и не сказала.
      – Тим, проясни, пожалуйста, ситуацию.
      Прояснить – это сложно. Мы добрались до очередной рощи, устроили привал. Я пошел прогуляться…
      – Я встретил тирдоянина, снял этот шарик с цзака и надел на голову.
      Ванда присела рядом – она явно была уверена в своем провале как мозгоправа.
      – Назови хоть одну разумную причину…
      – Это было предчувствие. Он словно позвал меня.
      – Тим, если ты решил пошутить – лучше кончай. Нам сейчас не до этого.
      Я глубоко вдохнул, потом наклонился вперед, осторожно размял шею.
      – Дослушай.
      Ванда вздохнула и расположилась поудобнее. Я неуверенно продолжил:
      – Тирдо-Я не настоящая планета. Она была искусственно создана несколько десятков тысяч лет назад некой расой. Они расположили планету между двух звезд и поместили глубоко в ее коре сеть двигателей-компенсаторов, не позволяющих планете скатиться из неустойчивой точки Л1. Из-за этой «гравитационной аномалии» лииты и взмывают вверх, не касаясь земли. Она же удерживает их в небе… Планета должна была аккумулировать энергию этих звезд. Причем под энергией я подразумеваю не просто свободные электроны, это комплексное понятие… Черт, пока он со мной говорил, я это понимал… В общем, нечто отдаленно напоминающее нашу пси-энергию.
      Ванда насторожилась.
      – Ты имеешь в виду, что у нас под ногами огромная батарейка, заряженная до предела? Мы можем это использовать?
      Я усмехнулся и покачал головой.
      – Воистину, твоя практичность сравнится только с твоей красотой, о Вечноцветущая.
      Ванда поморщилась, Эммади приглушенно хмыкнул.
      – Нет, батарея разряжена, использовать энергию мы не можем.
      – Тогда к чему ты все это?
      – Тебе не интересно?
      Эммади подошел и сел прямо передо мной.
      – Мне интересно, Тим. Как ты это понял?
      – Надев на голову этот шарик. На меня свалилась лавина информации. К сожалению, я не выдержал и почти сразу отключился.
      Ванда взяла один из принесенных Эммади фруктов и начала меланхолично жевать. Дройд осматривал «тирдоянина».
      – Что за расу ты имеешь в виду?
      – Мы не встречали их раньше. Я назвал их аархи. Этот звук – «аарх», напоминающий вздох, рокот и сухой треск одновременно – все, что я разобрал в их речи.
      – Где они сейчас?
      – Одного из них ты сейчас пытаешься напялить на свою голову.
      Эммади действительно соблазнился вселенским знанием и довольно долго пытался натянуть на себя зародыш. Голова не пролезала.
      – Можешь не мучиться. Во-первых, твой мозг сгорит от количества информации, а во-вторых…
      – Твой же не сгорел.
      – Я вовремя потерял сознание. У тебя нет предохранителей. Но это не важно, потому что, во-вторых, контакта не произойдет. Это же органика. Ему нужно пси-поле.
      Дройд вздохнул и положил шар на землю.
      – Хочешь сказать – это древняя раса, создавшая Тирдо-Я?
      – Точнее, последняя выбранная ими форма.
      – Они полиморфы? Или они были аморфны, как чуй-чаи?
      – Нет, если они задавались целью, они могли превратиться в валун или в дерево – только они менялись не так быстро, как скуф. На это могли уйти недели или годы.
      Ванда фыркнула.
      – Зачем им это? Ну, превращаться в булыжник?
      – Я не уверен, смогу ли я объяснить и способны ли мы вообще понять их мотивы. Как он сказал… А точнее – дал понять, показал… они стремились к чему-то вроде творчества. Только не как к профессии, а как к образу жизни. Нет, творчество – не совсем то слово… Они пытались изображать мир, менять его, создавать нечто новое.
      – Все пытаются, Тим.
      – Нет. Не так. Для аархов это не было одним из путей в жизни или одним из занятий, это было всем. Их «творчество» заключалось в том, что они искали нечто, что можно назвать красотой, потом пытались это понять во всем его многообразии, проникнуться полностью и стать им. Они становились деревьями и камнями – если они находили в них красоту. Потом они покидали тело, ставшее камнем, или деревом, или бабочкой, или перышком на ветру – словно сбрасывали кожу и отправлялись дальше. Пока они искали для себя новый предмет восхищения, они обрастали материей, как киль водорослями, и получали новый материал для очередного воплощения.
      Эммади оставил шар в покое и теперь не торопясь прохаживался взад-вперед.
      – Ты хочешь сказать, их последним творением стало вот это? – Он показал на дырявый пупырчатый шар. – Похоже, наши представления о красоте сильно различаются.
      Я снова покачал головой.
      – Нет, о настоящей, сущностной красоте, как красота звезд или океана, – практически совпадают. Я, наверное, привел слишком примитивные примеры. Что касается этого шарика – это вовсе не воплощение красоты в их понимании. Они приняли такую форму для своей последней задумки. Насколько я разобрался, они миллионы лет мотались по вселенной, находя, понимая и превращая себя в отражение красоты. Причем они не просто копировали – они творили, преображали то, чем прониклись. Но однажды они решили, что пора переходить на следующую ступень. Тогда они создали Тирдо-Я и превратились в эти клубки, чтобы за тысячи лет накопить достаточно энергии и материи, чтобы осознать и создать настоящую красоту.
      – Как они ее себе представляли?
      – К сожалению, видения были размытыми… Они называли себя садовниками, которые лелеют цветки красоты и сеют семена новых, еще более совершенных. Они решились на создание новой галактики. Прекрасной галактики.
      – Что-то пошло не так?
      Я вздохнул и посмотрел вверх, на кроны стрекозиных деревьев. Эммади проследил мой взгляд. Ванда осталась безучастной.
      – Их убили эти деревья. Неизвестно, как они попали на пустую планету, как проросли в этом песке, но, в результате, искусственная планета, а с ней и аархи, перестали получать достаточно энергии – лиитовые облака вполне успешно отражали лучи обеих звезд. Всего за несколько сотен лет Тирдо-Я стала настоящей планетой. И на ней появилась жизнь. Цзаки. Они наткнулись на эти шарики и насадили их на свои рога. Аархи разговаривали с ними, пытались подстегнуть эволюцию и сделать цзаков разумными, но у них ничего не вышло. Цзаки использовали дарованные знания, только чтобы быстрее разыскивать пищу и уходить от опасности. Больше их ничего не интересовало.
      Ванда легла на спину и прикрыла рукой глаза от яркого света.
      – Раз они были такими всемогущими, почему они не уничтожили деревья? Почему не сопротивлялись, когда их достали цзаки? Неужели их план был настолько важен, чтобы зарыть всю расу в песок на тысячи лет, но не настолько, чтобы попытаться защитить его.
      – Они не смогли. – Я усмехнулся. – Деревья были слишком красивы – они не посмели их тронуть.
      – И что, они сдались?
      – Нет. Просто отказались от глобальных идей. Похоже, дальше каждый решал за себя. Кто-то, возможно, превратился в одно из этих деревьев, кто-то покинул эту оболочку и полетел дальше. Не знаю.
      Ванда нахмурилась.
      – Тим, а если я надену его на голову…
      Не дождавшись окончания фразы, я мотнул головой.
      – Можешь попробовать, но вряд ли что-то произойдет. То, что я встретил его в роще, отобрал у цзака и надел на голову – это не мое временное помешательство. Он хотел со мной поговорить, он меня позвал. Именно меня.
      – Почему тебя?
      Ванда тщательно скрывала обиду. Я улыбнулся.
      – Не думай – не потому, что я самый умный или что еще. Просто он решил, что я тоже садовник… Раз я так люблю свой цветок.
      – Разве ты любишь цветы?
      – Не цветы, Ванда. Цветок.
      Она рассеяно кивнула и посмотрела на шарик.
      – Ты словно Маленький Принц, Тим. Только вместо крохотной планетки у тебя полуразумный астероид, вместо Лиса – скуф, а вместо капризной Розы…
      Она мне польстила.
      – Да, только мне не так тяжело – на тонари не растут баобабы, скуфа приручил еще Ти-Монсор, а что насчет капризов цветка… Они терпимы.
      – А кем будет железяка? Звездочетом?
      – Да, больше всего подходит. На Пьяницу или Короля он не похож. А вот встретится ли на моем пути хоть один Фонарщик?
      Мы оба улыбнулись. Потом я встал и отряхнул песок с одежды.
      – А теперь пойдемте прогуляемся. Здесь недалеко.
      – Зачем?
      – Вы забыли? Я же говорил – надо найти мальчишку.
      Эммади остался сидеть на песке в своей медитативной позе.
      – Эммади, ты идешь с нами… Нам понадобится лопата.
 
      Я сидел под деревом на корточках и жевал сорванный по пути фрукт. Непривычно, но есть можно. Шок от «разговора» с пупырчатым шариком потихоньку отступал. Хотелось как можно дольше ни о чем не думать и заниматься чем-нибудь в меру бессмысленным и не требующим умственных усилий. К примеру, поиграть с Эммади в шахматы, поваляться с кальяном в комнате-кровати борделя или залезть на какой-нибудь релаксационный вирт-портал и побарахтаться в нарисованной речке, позагорать. Но в нашем нынешнем положении все это было недоступно. Оставалось только сидеть, жевать кисловатый фрукт и выдумывать для него названия. По мнению Ванды, у меня это неплохо получается. Тем более я сегодня уже дал одно имя. Надеюсь, когда малыш очнется, ему понравится новое название его расы.
      Мы нашли его довольно быстро – я указал место только примерно, ведь шарик и не собирался сообщать мне о мальчике, просто дал полную картину Тирдо-Я в его представлении. От этого у меня чуть не треснула голова, настолько детальной и многоплановой картинки не давал даже тонари с его сверхчувствами. Картинка пахла, пела и рассказывала о каждой своей песчинке, о каждом лиите, парящем в небесах, о тех, что еще нескоро воспарят, и о тех, кто давно уже превратился в пыль. Я только чудом заметил едва тлеющую в паре километров от нас красную точку. Мне удалось сосредоточиться на ней и запомнить ее приблизительное местонахождение. С остальным справились Эммади с Вандой. Робот сканировал толщу песка у нас под ногами и, как только обнаруживал органику, начинал копать. Три раза мы промахивались. Пару раз вытащили такие же коконы, как тот, который я напялил себе на голову, один – недавно издохшего цзака. На четвертый раз нам повезло. Эммади аккуратно откопал мальчишку, и они с Вандой принялись за дело. Из них получалась прекрасная команда первой помощи… Или заботливые родители, хлопочущие над заболевшим сынишкой.
      Эммади давал ценные указания. Он значительно превосходил Ванду в теории, даже с учетом того, что никакой информации об анатомии этой расы у робота не было. Что ж, надеюсь, то, что спасло бы жизнь какому-нибудь ар-хоттунцу, не убьет паренька. Дройд должен был все учесть.
      Ванде пришлось взять на себя всю практическую часть, потому что без нужной аппаратуры робот не смог бы залечить даже перелом. Ванда врастала в почву, в стволы стрекозиных деревьев и в найденный нами труп цзака, пытаясь достать все необходимые минералы, витамины, протеины – не знаю что, она там искала, – и впрыснуть все это Аарху. Сейчас она выращивала вокруг него регенерационный кокон. Поладить с инопланетной флорой ей было сложно, но она справлялась. Нехотя, с опаской, но природа слушалась Тайную.
 
      Через несколько часов Аарх очнулся, аккуратно освободился от регенерационного кокона, встал и твердой походкой направился прямо ко мне, начисто игнорируя своих ошарашенных докторов. Только сейчас я смог нормально его разглядеть. Зная, что Аархи полиморфны и меняют тела приблизительно раз в сто или в тысячу лет, я не удивился тому, что «мальчишка», как называл его тот шарик, и впрямь оказался мальчишкой. Человеческим мальчишкой. Единственное его отличие от обычного сорванца лет двенадцати, которое я мог определить на глаз, – это цвет его кожи. Она была небесно-голубой.
      – Прекрасный сад, брат. Ты прекрасен и прекрасны твои вещи. Позволь мне отразить тебя?
      В поисках достойного по витиеватости ответа я натыкался только на идиотские названия, выдуманные для фрукта. Только потом до меня дошло, что паренек сразу после получения моего согласия собирается превращаться в меня. Черт, пожалуй, отражений Ти-Монсора на эту вселенную уже хватит. Может, предложить ему Ванду в качестве филиала красоты в нашей компании? Но он уже прошел мимо нее – похоже, он не считает ее достаточно красивой, чтобы быть достойной отражения. Что ему сказать?
      Аарх сел на корточки, скопировал мою позу и его кожа начала слабо светиться. Он что, начинает радиоактивный распад, чтобы потом собраться заново уже в меня? Черт, как его остановить?
      – Парень, стой. Слышишь? Не надо. Нельзя. Брат запрещает его отражать. Брату это не сдалось. Брат устал и хочет кушать фрукт, вот так – хряп-хряп…
      Откусив огромный кусок фрукта, последнее выдуманное мной название которого звучало как «Рыбалка в дождь с племянником, вызвавшим разочарование удручающими успехами в учебе», я принялся демонстративно жевать и одновременно улыбаться с набитым ртом. Потом я протянул фрукт ему и произнес с той же идиотской улыбкой.
      – Куси, брат. Да не просохнут ноги твои, пока не построишь дом свой в обетованной земле, а?
      Да, пустышка, именно за неуважение к тонкостям языковой культуры аборигенов они и сожрали Кука. Если бы тебя пустили с бусами к индейцам, ты не смог бы выменять у них не то что Америку, но даже кубический сантиметр на дальней орбите Плутона… Похоже, угроза оказаться рядом с эпицентром ядерного взрыва несколько мешала моему здравомыслию.
      Аарх несколько неумело улыбнулся. Я не мог понять – он искренне забавлялся моим поведением или просто начал отражать мой заклинивший оскал.
      – Боюсь, брат не считает себя достойным отражения.
      Ванде удалось сохранить свое спартанское спокойствие. Аарх повернулся на ее фразу.
      – Прекрасный цветок, назови мне своего садовника. Его труд прекрасен, я хочу отразить его.
      Мой страх перерос в панику, и я выкрикнул, уже совсем ничего не соображая:
      – Это мой цветок!
      Ванда удивленно подняла брови, Аарх снова обернулся ко мне.
      – Твой цветок прекрасен. Твой труд прекрасен. Позволь мне отразить тебя.
      – Нет! И ее не надо у меня отражать! Перестань!
      Хотя я не совсем уверен, что произнес именно это. Скорее что-то среднее между «отбирать» и «отжирать». Ванда за спиной Аарха покраснела и прикусила губу, еле сдерживаясь от хохота. Эммади стоял как вкопанный – хоть бы вмешался, умник. Аарх перестал светиться и улыбаться, теперь он казался несколько растерянным.
      – Брат, ты не считаешь меня достойным отразить тебя?
      Я поспешно выдохнул и ответил уже спокойнее.
      – Нет, брат. Я считаю себянедостойным этого. Твоя настоящая форма прекрасна – я восхищен твоим трудом. Если бы я умел отражать, я бы просил тебя о чести отразить тебя, брат.
      Если он даже и разглядел мои скрещенные пальцы, вряд ли понял, что к чему. Осмыслив мою фразу, «братишка» просиял. Черт, семья Ти-Монсора разрастается. Скоро будут семеро по лавкам, сплошные братья. Близнецы.
      – Ты первый, кто увидел красоту, которую я несу. Никто из братьев не понял меня. Но я вижу в пятиконечном водяном существе бесконечность не меньшую, чем в первом луче сверхновой, блеснувшем на самой далекой пылинке галактики. Позволишь ли ты мне носить эту красоту еще хотя бы семь сотен цветений немики?
      Я кивнул, пытаясь осмыслить сказанное. Аарх говорил медленно – акцента у него не было, он очень чисто произносил звуки, но вот с выбором слов явно возникала проблема. Легко изменить форму и скопировать язык, но как на нем объясняться существу, чьей логики и принципов мышления этот язык не отражает? Отражает… Опять это проклятое слово.
      Ванда подошла ко мне и шепнула на ухо:
      – Семь сотен цветений немики – это около трехсот сорока лет.
      Я прошипел ей «спасибо», и она вернулась за спину Аарха – оттуда ей легче было наслаждаться ситуацией, хихикая в кулачок. Отдуваться приходилось мне.
      – Я буду счастлив, если ты будешь носить ее этот срок и даже больший, пока не найдешь красоту, что ищем мы все.
      Аарх стоял не шелохнувшись несколько минут, потом видимо «перевел» достойный ответ.