Ведомые 'Дракона'

      Как раз в этот момент западнее Большого Токмака начали ошалело стрелять зенитки. Мы посмотрели в ту сторону и на красноватом фоне заката увидели большую группу вражеских бомбардировщиков. Вскоре до слуха донеслись взрывы. Фашисты бомбили кавалерийский корпус генерала Н. Я. Кириченко, который мы прикрывали.
      Хорошего настроения у командующего как не бывало. Наблюдая в бинокль, он не заметил в воздухе ни одного нашего истребителя.
      - Товарищ генерал, разрешите поднять полк, - обратился к нему майор Николаенков.
      - Действуйте по своему плану, - ответил командующий, не отрываясь от бинокля. Видимо, он надеялся, что наши истребители все-таки появятся.
      Но вместо советских самолетов к Большому Токмаку подходили все новые и новые группы вражеских бомбардировщиков. Каждую из них прикрывали две-три пары "мессершмиттов".
      Когда Николаенков повторил свою просьбу, генерал в знак согласия молча кивнул головой и, оставив машину, направился к домику, где находилась радиостанция. И тотчас же в небо взлетела зеленая ракета. Летчики бросились к самолетам. Через несколько минут группа истребителей под командованием Федорова была уже в воздухе.
      Майор Николаенков взял в руку микрофон и приказал группе атаковать противника. С ходу? - удивились мы. Как же можно вступать в бой, не имея преимущества ни в высоте, ни в скорости? Эта самоуверенность может привести к плохим последствиям.
      Так оно и получилось. Нашим летчикам, которые вступили в схватку с врагом в невыгодных для них условиях, не удалось прорваться к бомбардировщикам. Двое из них погибли в неравном бою.
      Командующего возмутил этот факт. Когда на КП появился командир дивизии полковник Корягин, он гневно бросил ему:
      - Командира полка и командира группы - под суд! - Сказал, сел в автомашину и уехал.
      Такого оборота никто не ожидал. Отдать под суд людей, которые не совершили никакого преступления? Невероятно! Да, майор Николаенков погорячился и допустил ошибку. Но ведь намерения его были добрыми: побыстрее прийти на помощь конникам. А в чем виноват Федоров? Он же выполнял приказ командира полка. Скорее всего, генерал произнес эти суровые слова не подумав, в порыве гнева. Завтра он забудет о них...
      Но на следующий день в полк приехали два следователя из военного трибунала армии. Они заявили, что им приказано подготовить материал для отдачи под суд Николаенкова и Федорова. Первого - за плохое руководство боем, второго - за трусость. Если в отношении Николаенкова такое обвинение было в какой-то степени оправданным, то Федорова ни в чем нельзя было упрекнуть. Не только в полку, но в дивизии и корпусе он считался одним из самых смелых и опытных летчиков.
      Однако с мнением коллектива работники трибунала не посчитались. Не помогло также вмешательство майора Пасынка и полковника Корягина. Вскоре Николаенков был осужден на двенадцать, а Федоров на восемь лег лишения свободы с отбыванием наказания после войны. Решено было отчислить их из авиации и направить в стрелковую часть. Но генерал Савицкий добился того, чтобы осужденных оставили в корпусе. Правда, Николаенкова освободили от должности и перевели в другой полк.
      К счастью, ни тому, ни другому офицеру не пришлось отбывать наказание. Через некоторое время тот же трибунал снял с них судимость за героизм и мужество, проявленные в боях.
      * * *
      В конце сентября, когда советские войска готовились к прорыву вражеской обороны на реке Молочная, фашистская авиация активизировалась. Но наши летчики надежно прикрывали боевые порядки своих частей. К линии фронта прорывались лишь одиночные бомбардировщики противника.
      В этот период в одном из воздушных боев был сбит Алексей Машенкин. Выпрыгнув из горящего самолета с парашютом, он приземлился на территории, занятой гитлеровцами. О его дальнейшей судьбе никто ничего не знал. Федоров и я особенно тяжело переживали потерю друга.
      Мы надеялись, что Алексей Машенкин жив, что он обязательно вернется в полк. И, как потом выяснилось, - не ошиблись.
      2
      Утро 26 сентября 1943 года началось мощной артиллерийской канонадой. Гул ее докатился и до нашего аэродрома, хотя он находился в нескольких десятках километров от передовой.
      С рубежа реки Молочная войска Южного фронта перешли в наступление. Перед ними стояла задача - уничтожить мелитопольскую группировку противника, переправиться через Днепр и захватить плацдарм на его правом берегу. Затем они должны были ворваться на Перекопский перешеек и блокировать вражеские части, оборонявшие Крым. Гитлеровцы оказали нашим войскам упорное сопротивление. На всех участках фронта развернулись ожесточенные бои.
      Летчики нашего полка делали по нескольку боевых вылетов в день. Они прикрывали наступающие войска, сопровождали бомбардировщиков и штурмовиков, наносили удары по наземным целям. А когда в прорыв были введены кавалерийский и танковый корпуса, нам приходилось вести и разведку.
      Обстановка заставляла нас менять аэродромы через каждые два-три дня. Возникли трудности со снабжением горючим и боеприпасами. Но и в этих условиях полк успешно справлялся с поставленными перед ним задачами.
      В ходе совместных боевых действий наши летчики крепко сдружились с конниками генерала Кириченко. В часы затишья мы нередко ходили друг к другу в гости, обменивались концертами художественной самодеятельности.
      Однажды под вечер к нам на тачанках приехали два офицера в кавалерийских бурках. Встретил их майор Пасынок, оставшийся за командира полка.
      - Милости прошу к нашему шалашу, - сказал он, усаживая гостей за стол. - Друзьям мы всегда рады.
      - Некогда, - ответил один из конников. - Мы за вами. Комдив прислал. Он сегодня именинник - орден Кутузова получил. Обмыть полагается.
      "Любопытное предложение, - подумал Пасынок. - Генерал не может без летчиков отметить свой праздник. Нет, тут что-то не так. Видимо, у него есть какое-то серьезное дело к авиации. Что же, соседям надо помочь".
      Тимофей Евстафьевич, решивший вначале отказаться от приглашения, согласился.
      - Выручай, - сказал комдив Пасынку после того, как они выпили по стакану красного вина. - Завтра наступаем, а прикрывать с воздуха некому. Говорят, все самолеты будут действовать над Сивашом. А без авиационного прикрытия тяжело. Сам знаешь, как сатанеют кони под бомбежкой. Их ведь в щели не затащишь.
      Пасынок задумался. Он понимал, что конникам нужно помочь. Но как? Все исправные самолеты на завтра запланированы. Да и начальство не похвалит. Оно-то ведь отказало комдиву в поддержке с воздуха. А что, если попросить механиков и техников за ночь ввести в строй неисправные самолеты? Наверняка возьмутся, если им рассказать про положение конников.
      Подняв голову, Пасынок заметил, что на него выжидательно уставились десятки глаз. И у всех, кажется, одна мысль в голове: помогай, комиссар, без поддержки летчиков большое дело может сорваться.
      - Постараемся, товарищ генерал. Есть у нас четыре неисправных самолета... - начал Пасынок. Но дружеское "ура" кавалеристов заглушило его голос. Он засмеялся и махнул рукой: дескать, что объяснять, поможем и никаких гвоздей.
      Поздно вечером замполит вместе с группой летчиков возвратился домой, вызвал инженера и отдал необходимые распоряжения.
      А на рассвете две пары - Пасынок с Тарасовым и я с Тихомировым вылетели прикрывать конников. Когда мы появились над их расположением, они пошли в атаку.
      Сначала небо было чистым. Но через несколько минут с запада появилась группа бомбардировщиков. Их было около двадцати. За ними, чуть выше, шли пять или шесть истребителей прикрытия.
      - Атакую в лоб, - передал по радио Пасынок и, обращаясь ко мне, добавил: - Займись "худыми", тяни их на верхотуру.
      Мы с Тихомировым дали полный газ и стали быстро набирать высоту. Надо было занять выгодное положение. Увидев нас, "мессершмитты" покинули бомбардировщиков и устремились нам навстречу. Завязался неравный бой. Мы еле успевали увертываться от огня противника.
      Воспользовавшись отсутствием истребителей прикрытия, Пасынок и Тарасов с первой же атаки сбили по "юнкерсу". Остальные, ошеломленные дерзостью наших летчиков и потерей двух самолетов, начали поворачивать на запад. Бомбы, предназначавшиеся для наших конников, они сбросили на боевые порядки своих войск. "Яки" начали их преследовать.
      - Пробит мотор, ухожу домой, - вдруг раздался в наушниках голос Пасынка. Как потом выяснилось, во время третьей атаки одна очередь, выпущенная стрелком "юнкерса", все же попала в его машину. И не только мотор оказался поврежденным. Была разбита приборная доска. Самолет стал плохо слушаться рулей управления.
      - Уходите со снижением. Прикрываем, - торопливо прокричал я и начал отрываться от "мессершмиттов". А те продолжали наседать. Один из них бросился к самолету Пасынка и стал расстреливать его короткими очередями. Пока на помощь подоспел Тарасов, фашистскому летчику удалось изрешетить "як". Но он каким-то чудом держался в воздухе.
      - Иду на вынужденную, - послышался усталый голос Пасынка, когда мы отразили атаки "мессершмиттов".
      Кружа над подбитым самолетом, мы видели, как он неуклюже сел на кукурузное поле, всего в нескольких километрах от аэродрома. Видимо, дальше тянуть было уже нельзя.
      С нашей помощью конники успешно выполнили боевую задачу. Они прорвали оборону противника и совершили смелый рейд по его тылам.
      Вскоре по представлению командира кавалерийской дивизии майора Пасынка наградили орденом Красного Знамени.
      В результате наступления войска 4-го Украинского фронта (так с 20 октября 1943 года начал называться Южный фронт) очистили от противника весь левый берег Днепра, за исключением небольшого участка в районе Никополя, ворвались на Перекопский перешеек и, форсировав Сиваш, захватили плацдарм в Крыму.
      Погода начала портиться. С утра обычно выглядывало солнце, а во второй половине дня небо заволакивалось тучами и моросил холодный дождь вперемешку с мокрым снегом. В воздух поднимались лишь опытные летчики.
      Как-то Федорова и меня вызвал к себе командир полка майор Корнилов, назначенный вместо Николаенкова. Мы застали его за изучением карты.
      - Только что звонили из дивизии, - сказал Корнилов. - Приказали разыскать аэродромы, с которых противник делает налеты на наши войска. Они где-то у никокольского плацдарма. Поручаю это дело вам.
      Мы тоже подошли к карте и вместе с командиром стали намечать район разведки. Я предложил искать эти аэродромы севернее и западнее Никополя. Корнилов согласился со мной.
      Два раза мы с Федоровым слетали вхолостую. Лишь на третий день обнаружили наконец аэродромы. Один - вблизи Большой Костромки, другой - у станции Апостолово. Они были забиты бомбардировщиками и истребителями.
      Когда мы возвратились домой, командир немедленно доложил о результатах разведки в штаб дивизии. Он был уверен, что по этим целям сразу же будет нанесен удар с воздуха. Но прошел день, другой, а разведанные нами аэродромы оставались нетронутыми. Видимо, наши бомбардировщики и штурмовики выполняли другие, более важные задачи.
      - А что, если нам самим ударить по одному из этих аэродромов? предложил Иван Федоров. - Тридцатисемимиллиметровыми пушками можно много дров наколоть...
      - Отличная идея, - поддержал его я. - Давай только обмозгуем, как лучше это сделать. Потом доложим командиру полка.
      - Чего тут мозговать! Вылетим парой на рассвете. Пока фашисты после сна будут протирать глаза, мы и подпустим им красного петуха!
      - А не лучше ли двумя парами? Одна атакует, другая прикрывает. Ведь на аэродроме есть и зенитки, и "мессершмитты"...
      - Согласен. Пошли к командиру полка. Для начала предложим Большую Костромку.
      Майор Корнилов поддержал нас, но сказал, что он должен согласовать наш вылет с дивизионным начальством. Ведь таких задач летчики полка еще не выполняли. Вскоре из штаба дивизии дали "добро" и сообщили, что генерал Савицкий, одобрив нашу инициативу, порекомендовал нам получше разведать противовоздушную оборону аэродрома.
      - Хороший новогодний подарочек преподнесем гитлеровцам, - резюмировал Федоров, потирая от удовольствия руки.
      Едва забрезжил рассвет, мы взлетели. Сразу же попали в облака. Пришлось снизиться. Да и с небольшой высоты земля просматривалась плохо. За Днепром нижняя кромка облаков поднялась до двух-трех километров, видимость улучшилась. Теперь на снегу отчетливо различались даже следы автомашин и танков.
      Вот и Большая Костромка. Над крышами домов покачиваются тонкие столбы дыма. По улице пробирается тупоносый грузовик. От колодца идет женщина с ведрами на коромысле. Сразу за деревней расположена зенитная батарея, у пушек никого нет. А вот и летное поле.
      Федоров покачал крыльями и, прикрываемый ведомым, перешел в пологое пикирование. Засверкали трассы пушечных очередей. Когда я, набрав высоту, глянул вниз, там ярким пламенем горел "юнкерс". Пара Федорова уже разворачивалась для новой атаки. Начали бить зенитки, но снаряды рвались в стороне. Вот вспыхнула бензоцистерна. Затем - "мессершмитт". А наши истребители не унимаются, проходят еще раз над стоянкой самолетов. Вражеские зенитчики усиливают огонь. Разрывы снарядов, кажется, заполнили все небо над аэродромом.
      - Хватит, Иван! - кричу. - Надо уходить. Федоров и его ведомый разворачиваются и берут курс на восток. Зенитки, как по команде, смолкают. Немцы, наверное, не видят нашу пару: мы ходим в стороне от аэродрома и на значительной высоте. Я подумал: "Не везти же нам боекомплект домой". Предупредив ведомого, разворачиваюсь и бросаю машину в пике. Хорошо вижу, как несколько выпущенных мной снарядов разрываются в крыльях огромного трехмоторного самолета. Зенитки снова открывают огонь, но с запозданием. Мы уже над окраиной деревни...
      Наш почин оказался заразительным. Не только мои однополчане, но и летчики других полков стали летать на штурмовку аэродромов у Большой Костромки и Апостолова. Эти удары оказались настолько эффективными, что фашисты сразу же после нового года убрали оттуда свои самолеты.
      Но куда они перелетели, пока никто не знал. Снова разведчики начали бороздить небо за Днепром. Проходили дни за днями, а новое место базирования вражеской авиации никак не удавалось обнаружить. Корпусное и дивизионное начальство метало громы и молнии.
      Выручил случай. Нет, пожалуй, не случай, а находчивость Ивана Федорова. Возвращаясь однажды из разведки, он увидел транспортный самолет "Ю-52". Сначала у него появилось желание сбить "юнкерса", но он сразу же передумал и решил проследить за его полетом.
      Немного приотстав, Федоров долго шел за транспортником. Но горючее в баках его машины стало подходить к концу. Остался один выход: разделаться с фашистом и возвратиться домой.
      Как раз в этот момент "юнкерс" пошел на снижение. Федоров глянул вниз. Там на ровном поле рядами стояли десятки вражеских самолетов различных типов. Больше всего было истребителей. "Вот так находка!" - обрадовался летчик. И, сфотографировав аэродром, поспешил домой.
      Когда Федоров произвел посадку и доложил о результатах полета, его сразу же вызвали в штаб корпуса. Проявленная фотопленка и рассказ летчика позволили установить, что новый вражеский аэродром находится у деревни Ворошиловка. Генерал Савицкий принял решение немедленно нанести по нему удар двумя полками.
      И вот в воздух поднялась первая группа самолетов. Ведет ее Федоров.
      За Днепром погода резко ухудшилась. Небо закрыла густая облачность. Ориентиры можно было видеть только через "окна". Все внимание ведущий сосредоточил на приборах: в такой обстановке требовалось особенно точно выдерживать курс и скорость полета. Вдруг в наушниках послышался знакомый спокойный голос:
      - "Скворцы", я "Дракон". Аэродром справа. Атакуем!
      Оказывается, с нами шел генерал Савицкий. Он находился где-то выше, над группой. Очевидно, оттуда земля просматривается лучше.
      Федоров тоже заметил аэродром. Покачав крыльями, он повел свою ударную группу в атаку. Мы, набрав высоту, стали прикрывать ее.
      Вражеская зенитная артиллерия открыла заградительный огонь. А наши истребители, не обращая на него внимания, попарно устремились к аэродрому. Сбросив бомбы, они тут же начали стрелять из пушек. Заходы следовали один за другим. На аэродроме возникали все новые очаги пожаров.
      В воздухе появилось несколько "мессершмиттов". Но группа прикрытия сразу же сковала их. Боем руководил генерал Савицкий. Схватка была нелегкой. Но нам удалось отразить нападение вражеских истребителей и надежно прикрыть действия своих товарищей, штурмовавших аэродром.
      - "Скворцы", я "Дракон", уходим от цели, - спокойным голосом скомандовал генерал.
      Когда мы, развернувшись, взяли курс на восток, кто-то из летчиков скороговоркой передал по радио:
      - У "Дракона" пробито крыло и отбит элерон...
      Истребители сразу же перестроились. Два "яка" заняли места на "флангах" самолета командира корпуса и стали наблюдать за ним.
      - Держаться можете? - спросил Федоров, увидев дыру на крыле командирского самолета.
      - Могу. Только на небольшой скорости.
      - В случае чего - садитесь. Вывезем!
      Через несколько минут показался аэродром. Пока садился генерал Савицкий, все находились в воздухе а не спускали с него глаз. Вот, наконец, он приземлился и зарулил самолет на стоянку.
      - Благодарю, друзья! - по радио услышали мы голос "Дракона" и тоже стали заходить на посадку.
      В последующие дни мы регулярно летали на штурмовку вражеских аэродромов и, надо сказать, неплохо освоили новый для нас вид боевых действий. Наши летчики научились не только метко поражать самолеты на земле, но и вести активную борьбу с зенитной артиллерией противника.
      В этот период в соседнем полку произошел случай, о котором просто невозможно умолчать. Летчики нанесли штурмовой удар по аэродрому и возвращались домой. Группу вел командир эскадрильи Спартак Маковский.
      Когда истребители проходили над Днепром, по ним открыли огонь вражеские зенитки. Один снаряд угодил в самолет Виктора Кузнецова - ведомого Маковского. "Як" окутался дымом.
      - Пробит бензопровод. Иду на вынужденную, - торопливо доложил Кузнецов командиру.
      Маковский стал кружить над планирующим самолетом. Он думал только об одном: как помочь товарищу. Ведь летчик садился на территорию, занятую фашистами. Его опасения подтвердились. Едва успел Кузнецов приземлиться и выскочить из горящего "яка", к нему поспешила группа гитлеровцев. Маковский перевел истребитель в пикирование и длинной пушечной очередью заставил врагов залечь. "Что же делать дальше? - мучительно думал он. - Нельзя же оставлять товарища в беде!" И командир решился на отчаянный шаг: сесть и забрать Кузнецова. А тот, догадавшись о его намерении, стал размахивать руками, указывая место посадки.
      Когда Маковский приземлил свою машину, фашисты открыли по нему огонь из винтовок и автоматов. К самолету подбежал запыхавшийся Кузнецов.
      - Одну ногу в кабину, голову - за козырек! - крикнул ему командир. Держись за пульт и прицел!
      Мотор взревел, и самолет медленно начал разбег. Вот он наконец с трудом оторвался от земли. Буквально из-под крыльев шарахнулись в стороны темно-зеленые фигуры фашистов.
      Управлять машиной было очень трудно. Кузнецов своим телом закрыл все приборы. Но Маковский понимал, что другу еще тяжелее. Встречный поток холодного воздуха насквозь пронизывал тело летчика, угрожая сбросить его с крыла.
      Когда впереди показался родной аэродром, командир облегченно вздохнул. Но он сознавал, что наступают самые опасные минуты. "Як" перегружен, рулей слушается плохо, при малейшей ошибке в управлении он может свалиться на крыло и врезаться в землю. К счастью, все обошлось благополучно. Воля и мастерство победили!
      Можно много говорить о дружбе и товариществе. Но лучше, чем сказал об этом своим подвигом Спартак Маковский, пожалуй, не скажешь.
      * * *
      Наступил новый, 1944 год, а зима и не думала приходить на Украину. Изредка выпадавший снег тут же сгонялся дождями. Земля напиталась водой. После нескольких взлетов и посадок аэродром выходил из строя, приходилось искать для него новое место. И все же мы не прекращали боевой работы.
      Особенно много хлопот распутица доставляла инженерно-техническому составу. Из-за неровностей летного поля часто случались поломки самолетов, а подвозить запасные части было крайне трудно. Но и в этих условиях наши боевые друзья успевали своевременно вводить машины в строй, содержать авиационную технику в постоянной боевой готовности.
      С некоторых пор у нас стало правилом обозначать каждый сбитый самолет противника звездочкой на фюзеляже. Механики и мотористы гордились победами своих летчиков, остро переживали, если на их машинах не было этих знаков отличия. Ведь по звездочкам в известной мере оценивался и их труд.
      В таких неудачниках одно время ходил Константин Мотыгин. Старательному и опытному механику не повезло. На машине, которую он обслуживал, летали молодые летчики, причем часто менялись.
      - Вот лягу с кинжалом у самолета и никого не подпущу, - горько шутил старшина Мотыгин в разговоре с товарищами. - Буду лежать до тех пор, пока не появится настоящий командир экипажа.
      Вскоре его машину принял Иван Федоров, прежний самолет которого был отправлен в ремонт. Мотыгин встретил эту новость без энтузиазма: мол, опять дали временного командира.
      Когда Федоров вернулся с первого боевого задания, механик унылым голосом спросил, какие будут замечания.
      - Нет замечаний, - ответил летчик. - Машина действовала отлично. - И с улыбкой добавил: - Можешь изобразить на ней звездочку.
      - А вы не шутите, товарищ лейтенант? - оживился Мотыгин.
      - Конечно нет, - сказал Федоров.
      - Вот здорово! - радостно воскликнул механик. - Наконец-то мой самолет попал в надежные руки!
      Так Константин Мотыгин стал механиком в экипаже Федорова. Они не расставались до конца войны. Их самолет выработал два моторесурса и ни разу не отказал в воздухе. На нем. появилось пятнадцать звездочек, прежде чем его списали и отправили в ремонт.
      Работая механиком, Константин Мотыгин не переставал думать об учебе в летной школе. Но ему удалось осуществить свою мечту лишь после войны.
      В феврале боевое напряжение на нашем участке фронта немного спало. Командир полка разрешил мне и Павлу Тарасову съездить в освобожденный Днепропетровск и разыскать родных.
      Моя мать, сестра и младший брат раньше жили неподалеку от города, в левобережном поселке Амур. Когда мы добрались туда, то увидели жуткую картину. На месте красивых домов были кучи кирпичей и пепла. Я даже не мог определить, где находилась наша улица. В поселке не осталось ни души. Навести справки о родных было не у кого.
      - Пошли, - услышал я глуховатый голос Павла и почувствовал на плече его руку.
      Через час мы уже были в другом пригородном поселке - Нижне-Днепровске, где жила семья Тарасова. Он оказался также разрушенным. Там, где стоял дом Павла, мы увидели землянку. Здесь и приютились родители, жена и дочь Павла. Радостной была их встреча. А у меня на сердце стало еще тяжелее, и я пошел бродить по городу.
      В Нижне-Днепровском порту не уцелело ни одного складского помещения.
      Полуразрушенный металлургический завод имени Коминтерна тоже был мертв. Не дымили трубы, не слышалось звона металла и людских голосов.
      Вот бывшая столовая водников... Когда-то мне частенько здесь приходилось обедать. Наверху, на лесах, трудится группа строителей. Подхожу поближе и узнаю в одном из рабочих своего друга детства Васю Дьяченко. Когда я поздоровался с ним, он как-то вяло ответил на мое приветствие и снова занялся делом. Его поведение меня озадачило.
      - Вася, друг, ты ли это? - кричу ему радостно.
      - А кто же еще, - равнодушно ответил он, продолжая орудовать топором.
      - А ну, слазь! Не узнаешь, что ли?
      - Как не узнать... Сейчас, - он начал медленно спускаться по лестнице.
      Нас окружили рабочие. На лицах у всех любопытство и настороженность. Особенно у Васи. Будто он боялся чего. Оказывается, фашисты, покидая город, запугали жителей россказнями о том, что Красная Армия сурово расправляется с теми, кто находился в оккупации. Когда я высмеял эту брехню, Дьяченко стал прежним, общительным и веселым, Васей. Он рассказал, что моя семья уцелела, живет в какой-то деревне у дальних родственников. Хотя весточка была скупая и неопределенная, она обрадовала меня. Оставив Васе свой адрес, я поспешил к Павлу Тарасову: надо было возвращаться, в полк.
      Когда я вернулся и рассказал о своей поездке в Днепропетровск, летчики места не находили себе от негодования.
      - Сволочи! - возмутился Федоров. - Не только землю нашу поганят, но и людей калечат. И физически, и морально...
      - Вот тебе и "новый порядок", - в тон ему отозвался Туманов, - хуже средневекового. Ничего, скоро похороним его...
      - Верно, Саша! - сказал вошедший майор Пасынок. - Теперь советским людям осталось недолго мучиться в фашистской неволе. Граница-то уже рядом.
      Он сел за стол, закурил и после небольшого раздумья добавил:
      - Только всем нам надо честно потрудиться во имя победы.
      - А мы разве жульничаем? - удивленно спросил Федоров, краснея от волнения. - Что-то непонятны ваши слова, Тимофей Евстафьевич.
      - Ладно, не кипятись. - Пасынок дружески хлопнул его по плечу. - Не по твоему адресу сказано.
      - А по чьему же? По их, что ли? - кивнул в нашу сторону Федоров.
      - Нет. Но адресок скоро станет известен. - Пасынок с минуту помолчал и продолжал: - Вот что, други мои, есть к вам важный разговор. Только между нами...
      - За кого вы нас принимаете, Тимофей Евстафьевич? - обиженно заметил Туманов. - Не доверяете, что ли?
      - Не доверял бы - не пришел, - спокойно возразил Пасынок. - Дело вот в чем. Недавно ко мне заходил Сухоруков и настойчиво просил перевести его в другую пару. Не поладили они с Халугиным. Не знаете почему?
      Все промолчали. Лейтенант Сухоруков пришел к нам в полк недавно, и мы еще мало его знали. Халугин же прибыл на фронт вместе со всеми с Дальнего Востока. Вроде летчик он был неплохой, но с большим самомнением, любил подсмеиваться над другими. За это его недолюбливали товарищи. Настораживало и то, что за время кубанских боев его самолет не получил ни одной пробоины.
      - А у кого Халугин тогда летал ведомым? - поинтересовался Пасынок.
      - У многих, - ответил Федоров. Теперь Халугин служил в его эскадрилье. - У Батычко, Новикова, Свеженцева.
      - Вон что... - удивился Пасынок, закуривая новую папиросу. - А не странно, что все они погибли, тогда как самолет Халугина не получил ни одной царапины?
      - Тогда некогда было думать об этом, - развел руками Туманов. - А вообще-то действительно странно.
      - Так вот, други, - резюмировал Тимофей Евстафьевич, обводя летчиков взглядом. - Я сомневаюсь в честности Халугина. Видимо, Сухоруков тоже... Скажу по секрету, что в свое время я возражал против того, чтобы Халугин ехал с нами на фронт. Со мной тогда не посчиталась, а теперь некоторые товарищи меня же и упрекают в переоценке качеств этого летчика.
      - Что ж, надо понаблюдать за Халугиным, - предложил Федоров.
      - Ну, кажется, договорились, - сказал Пасынок, направляясь к выходу. Как-нибудь я сам слетаю с ним.
      Однажды под вечер в полк поступило распоряжение немедленно поднять в воздух четверку истребителей. К линии фронта шла большая группа вражеских самолетов. На аэродроме в это время находились Пасынок, Туманов и Халугин со своим ведомым. Они бросились к самолетам, запустили моторы и один за другим взлетели.
      Немецких бомбардировщиков летчики встретили на подходе к переднему краю наших войск. Те уже перестраивали боевой порядок, для того чтобы наносить удары с пикирования. Сверху их прикрывали истребители.
      - Атакую "юнкерсов". Халугин, свяжите боем "мессеров"! - скомандовал Пасынок, направляя свой самолет к ведущему бомбардировщику.
      Первой же атакой ему и Туманову удалось нарушить строй "юнкерсов". Те начали бросать бомбы куда попало. Но когда летчики пошли во вторую атаку, путь им преградили "мессершмитты". Завязался напряженный бой. На стороне фашистов было численное превосходство. Только тут Пасынок заметил уходящую на восток пару Халугина.
      - Халугин, вернитесь! - приказал он по радио, но ответа не получил.
      Неизвестно, чем бы закончился этот бой для Пасынка и Туманова, если бы на помощь им не пришли летчики соседнего полка.
      Возвратившись на аэродром, Пасынок сразу же созвал заседание партбюро. За трусость в бою Халугин был исключен из кандидатов в члены партии. Коммунисты обратились к командованию с ходатайством применить к нему строгие дисциплинарные меры.
      Случай был настолько невероятным, что генерал Савицкий усомнился в его правдивости. На следующий день он решил сам слетать с Халугиным. Но тот на пути к корпусному аэродрому имитировал "блудежку", сделал несколько посадок и лишь к вечеру добрался до указанного пункта. Все стало ясно. Халугина разжаловали в рядовые и отправили в штрафную роту. Это был первый и последний в полку случай, когда летчик струсил и в бою бросил товарищей.
      В один из пасмурных февральских дней в полк возвратился Алексей Машенкин. Взглянули мы на него и ахнули - худющий, с обгоревшим лицом и руками, в потрепанной пехотной шинелишке. Только глаза блестели молодо и радостно.
      Все бросились обнимать его. Все-таки вернулся, дружище! А как же иначе? Ведь мы же верили в тебя и ждали, ой как ждали! А ну-ка садись и рассказывай. И Алексей поведал нам о том, что произошло с ним после того злополучного вылета на боевое задание.
      3
      - В тот день, - начал Машенкин, - мы шестеркою патрулировали над заданным районом. До конца дежурства оставалось несколько минут, когда со станции наведения сообщили, что неподалеку летит группа "хейнкелей". Крутой разворот с набором высоты, и мы оказались рядом с фашистами. К моему "яку" потянулись от бомбардировщиков пулеметные трассы.
      Маневрируя, я старался поймать в прицел крайний "хейнкель". Когда мне это удалось, нажал на гашетку. "Як" вздрогнул от пушечной очереди. Из-под капота бомбардировщика сначала показался дымок, затем пламя. С одним было покончено!