Ведомые 'Дракона'

      Имея такое преимущество, фашисты обнаглели. Они посчитали, что наш летчик обречен, не будет сопротивляться, и стали пренебрегать осторожностью. Этим не замедлил воспользоваться Николаенков. Он догнал на вираже "мессера" и почти в упор расстрелял его. Через несколько минут ему удалось зайти в хвост еще одному фашисту и с первой же очереди поджечь его.
      Но в этот момент в "як" угодил вражеский снаряд. Управлять самолетом стало трудно. Кончились боеприпасы. Николаенков решил использовать последнее средство борьбы - таран. К месту боя подошла еще пара фашистских истребителей. Теперь они всей четверкой навалились на подбитый "як". Пушечные очереди следовали одна за другой. Вспыхнул мотор. Огонь, ворвавшись в кабину, обжигал лицо и руки, начала гореть одежда. Николаенков бросил самолет вниз, намереваясь сбить пламя. И здесь он увидел группу наших штурмовиков, возвращавшихся с задания в сопровождении истребителей. Решение созрело мгновенно - войти в строй группы и под прикрытием своих самолетов произвести посадку.
      Летчик так и сделал. А машина его продолжала гореть, дышать становилось трудно. Николаенков взглянул вниз, там были плавни, вода, и повел самолет на посадку. Подминая под себя камыши, "як" прополз несколько десятков метров и остановился. Пожар на нем прекратился. И в этот момент Николаенков потерял сознание. Подбежавшие пехотинцы вытащили его из кабины, оказали первую помощь. Летчика отправили в госпиталь. Трудно словами оценить мужество и волю майора Николаенкова.
      Бои над Голубой линией не ослабевали. Кубанское небо дрожало от пушечных и пулеметных очередей, от разрывов зенитных снарядов. Объятые пламенем самолеты прочерчивали дымные трассы и врезались в землю. Горели "юнкерсы", "хейнкели", "мессершмитты". Горели наши бомбардировщики, штурмовики и истребители. Но уже чувствовалось, что фашисты выдыхаются, начинают действовать осторожнее. Господство в воздухе переходило к нам.
      В разгар боев Машенкина и меня послали на пункт наведения, находившийся неподалеку от передовой. Перед нами поставили задачу: наводить на цель истребителей и изучать тактику вражеской авиации. Прибыв на место, мы сразу же попали под сильную бомбежку. Скажу откровенно: ни раньше, ни позже мне не приходилось бывать в таких переплетах.
      Один за другим "юнкерсы" пикировали и бросали бомбы. Нам казалось, что все они нацелены на наш окоп. Оглушительные взрывы, пронзительный свист осколков, содрогание земли, желтая мгла пыли, закрывающая солнце, - все это действовало на психику, требовало нечеловеческого напряжения. Вот здесь-то я впервые по-настоящему понял, как тяжело бывает порой наземным войскам и как заблуждаются некоторые из летчиков, недооценивая роль пехотинцев в войне.
      Ведь им не всегда приходится сидеть в окопе и пережидать, когда кончится бомбежка или артиллерийский налет. Они должны идти вперед, завоевывать победу, гнать врага с родной земли...
      Два дня пробыли мы на станции наведения. Я вел боевой дневник, куда записывал наблюдения о тактике действий вражеской авиации. Причем учитывал не только то, что мы видели здесь, но и опыт ранее проведенных воздушных боев.
      В первую очередь нас, конечно, интересовала тактика немецких истребителей. Прикрывая своих бомбардировщиков, они обычно находились выше и несколько сзади. Хороший обзор и преимущество в высоте позволяли им быстро приходить на помощь своим подопечным и с ходу вступать в бой. Выполняя самостоятельные задачи, истребители действовали обычно небольшими группами, а то и парами. Атаковывали они неожиданно и на больших скоростях, умело использовали облака и солнце. Если внезапная атака не удавалась, сразу же уходили, не принимая боя. Наряду с горизонтальным они часто применяли и вертикальный маневр.
      В последний день нашего пребывания на пункте наведения мы стали свидетелями ожесточенного воздушного боя. В нем приняла участие эскадрилья нашего полка под командованием капитана Тимофея Новикова.
      Большая группа "юнкерсов" намеревалась нанести бомбовый удар по нашим наземным войскам. Едва бомбардировщики начали перестраиваться для пикирования, как сверху на них свалились "яки". Атака была настолько неожиданной, что фашисты растерялись и стали поворачивать назад.
      Наши летчики воспользовались замешательством противника. Капитан Новиков первой же очередью поджег "юнкерса". Затем от его меткого огня пошел к земле и второй бомбардировщик. Советский летчик удачно зашел в хвост и третьему "лаптежнику",, но у него кончились боеприпасы.
      В этот момент на пару наших истребителей набросились четыре "мессершмитта". Им удалось расколоть ее. Началась карусель.
      Мы, не отрываясь, следили за этим поединком, готовые хотя бы советом по радио помочь нашим летчикам. Подкрепление уже вызвано, но успеет ли оно прийти.
      Вот Новиков догнал на вираже "мессершмитта" и, вероятно, решил отрубить ему хвост винтом. Но сзади к нему подкрадывается другой фашист. Новиков его почему-то не видит.
      - "Ястреб", "Ястреб", у тебя в хвосте "мессер"! - кричит в микрофон Машенкин. Однако Новиков не реагирует на предупреждение. Я снова вызываю его по радио, и опять никакой реакции; очевидно, вышло из строя радио.
      Пытаясь уйти от тарана, вражеский летчик устремился вниз. Новиков бросился за ним. А второй "мессершмитт" продолжает висеть у него в хвосте. Когда до земли остается метров триста, фашист поджигает нашего "яка". Новиков покидает кабину, но его парашют не успевает наполниться воздухом.
      И на войне нелегко видеть гибель боевых друзей. А смерть Тимофея Новикова - вдвойне тяжело. Машенкин и я не смогли сдержать слез...
      Когда мы вернулись в полк, небо нахмурилось, начал накрапывать дождь. Ненастная погода на Кубани в конце апреля - явление довольно редкое. Все были уверены, что это ненадолго, завтра опять будем летать. Но следующее утро выдалось дождливое, и мы получили отдых. Заслуженный отдых. Ведь больше недели с рассвета до темноты наши летчики почти непрерывно находились в воздухе. Уставали так, что некоторые из них в паузах между вылетами засыпали в кабине самолета. Но никто не жаловался на усталость. Все понимали, что идет тяжелая война, что этого требуют интересы победы.
      Утром мы с Машенкиным доложили командиру полка свои соображения относительно тактики вражеской истребительной авиации. Он внимательно выслушал нас, посоветовал еще раз продумать выводы и пообещал организовать нечто вроде конференции летчиков. Назначена она была на вторую половину дня. Машенкин и я начали готовиться к выступлениям. Вскоре подошли Федоров и Туманов, и мы сообща стали обдумывать вопросы, которые следовало разобрать.
      - Прежде всего нужно поговорить об инициативе летчиков, - начал Машенкин. - А то у нас она иногда сковывается.
      - Верно, - поддержал его Туманов. - Сверху нам определяют район патрулирования, скорость и высоту полета. Где уж здесь развернуться и проявить инициативу!
      - А фашисты этим и пользуются, - продолжал Федоров. - Как говорится, бесплатно получают преимущества в бою.
      - Вот только насчет района патрулирования вы не правы, - заметил Машенкин. - Он все-таки должен определяться сверху. А то инициатива заведет не туда, куда нужно.
      - И в отношении высоты надо уточнить, - добавил я. - На мой взгляд, какая-то часть группы должна находиться на заданной высоте.
      - Итак, - подвел итог Машенкин, - будем предлагать, чтобы ведущему группы представлялась полная инициатива в определении скорости полета и частичная - высоты. С районом патрулирования все остается по-прежнему. Согласны?
      - Согласны!
      - А теперь давайте попытаемся сформулировать правила ведения боя, предложил я.
      После довольно длительного обсуждения тактики действий истребителей мы пришли к следующим выводам:
      - В район барражирования приходи на большой высоте и максимальной скорости. Тогда получаешь преимущество над противником и гарантию, что не будешь атакован внезапно.
      - Потерял высоту - уходи для ее набора в сторону. Иначе можешь стать хорошей мишенью для врага.
      - Сближайся и атакуй на максимальной скорости.
      - Над объектом прикрытия эшелонируй группу в несколько ярусов.
      - В бою лучше действовать отдельными парами, поддерживающими связь зрительно или по радио.
      - Пара должна быть слетанной. Надо четко определить обязанности ведущего и ведомого.
      - Учись метко стрелять на больших скоростях с любой дальности и из различных положений истребителя.
      - Для обеспечения внезапности атаки максимально используй солнце и облака.
      Может быть, для летчиков, уже имевших солидный фронтовой опыт, эти правила не были новыми. Но для нас, которые лишь несколько дней назад впервые встретились с немецкой авиацией, они представляли немалую ценность. Это была первая попытка как-то обобщить опыт боев. Разумеется, нам не все удалось продумать до конца.
      Наши мнения мы намеревались изложить на конференции, но она по каким-то причинам не состоялась в этот день. А в последующем стало уже не до нее: летчики снова начали бороздить небо с рассвета до темноты, вести напряженные бои. Нам жалко было этого пасмурного дня. Он мог многое изменить и, пожалуй, уберечь полк от неоправданных потерь.
      3
      В конце апреля войска Северо-Кавказского фронта при поддержке авиации и артиллерии перешли в наступление в районе станицы Крымской. Преодолевая упорное сопротивление противника, они вклинились в его оборону. Завязались ожесточенные бои, переходившие на отдельных участках в рукопашные схватки. Немецко-фашистское командование, пытаясь сорвать наше наступление, бросило в бой значительные силы бомбардировщиков. Они начали наносить удары по боевым порядкам советских войск и огневым позициям артиллерии. Истребители корпуса, в том числе нашего полка, получили задачу прикрыть с воздуха свои наступающие наземные части.
      Ранним утром шестерка истребителей, которую возглавил майор Еремин, вылетела на задание. Патрулируя в районе Крымской, летчики обнаружили две группы "юнкерсов" по восемнадцать - двадцать самолетов в каждой. Под прикрытием истребителей они шли к линии фронта. Соотношение сил было явно не в нашу пользу. Поэтому требовалось принять решение, выполнив которое наши летчики могли бы внести замешательство в ряды врага и заставить его отказаться от своих намерений. И Еремин нашел его. Он приказал паре Ивана Федорова сковать истребителей, а основным силам атаковать первую группу бомбардировщиков. Расчет был на дерзкую и неожиданную атаку, способную деморализовать фашистов.
      Имея преимущество в высоте, наши летчики устремились к "юнкерсам". Заработали пушки и пулеметы. Внезапность атаки и лавина мощного огня ошеломили фашистов. Потеряв два бомбардировщика, они начали поворачивать обратно, беспорядочно бросая бомбы. Воспользовавшись растерянностью врага, наши летчики сбили еще трех "юнкерсов".
      Вторая группа бомбардировщиков развернулась перед линией фронта и поспешила убраться восвояси.
      А в это время пара Ивана Федорова вела тяжелый бой с "мессершмиттами". Здесь численное преимущество врага было еще большим. Гитлеровцам удалось расчленить пару.
      На самолет Федорова со стороны солнца устремились в атаку четыре "мессершмитта". Как только они приблизились на дальность действительного огня, советский летчик энергичным разворотом ушел в сторону. Но здесь путь ему преградили еще два истребителя. Один против шестерых. Что делать? Уходить или вступать в бой? И Федоров решает навязать врагу свою волю. Опередив гитлеровцев, он бросается в атаку. Смелым маневром заходит в хвост ведущему и меткой пушечной очередью буквально раскалывает "мессершмитта". Видя, что ведомый фашист замешкался, Федоров устремляется к нему. И когда дистанция сократилась, нажимает на гашетку. Но оружие молчит: кончились боеприпасы. Обстановка обострилась до предела.
      И в этот момент к "яку" потянулись огненные трассы подошедшей пары "мессершмиттов". Федоров свалил самолет на крыло и ушел вниз. Фашисты бросились за ним. А другая пара истребителей стала в круг, готовясь к атаке. Вражеским летчикам удалось подбить "як". Несколько снарядов попало в правую плоскость. Федоров потянул ручку управления на себя. Самолет стремительно пошел вверх. От перегрузки потемнело в глазах, тело придавило к спинке сиденья. Надо выводить машину в горизонтальный полет, иначе потеряешь сознание. Стоило Федорову это сделать, как к нему бросилась пара, находившаяся на вираже. Федоров развернулся, дал полный газ и направил самолет на ведущего "мессершмитта". Дистанция стала неумолимо сокращаться.
      Фашист, почувствовав недоброе, попытался отвернуть в сторону. Но было поздно. Крыло "яка" срезало кабину "мессершмитта", и оба самолета стали падать. Советский летчик покинул истребитель, раскрыл парашют и благополучно приземлился.
      Этот воздушный бой проходил над нашим госпиталем, и многие наблюдали за ним. И когда врач перевязывал раненного в голову Федорова, то не мог скрыть своего восхищения:
      - Экий ты, батенька, молодчина. Один против шестерых вышел победителем. Герой, настоящий герой. Имел бы я право, сейчас же Золотую Звезду вручил.
      - Что вы, доктор, - смущенно сказал Федоров, - были бы на моем месте, так же выкручивались.
      - Вы послушайте, что он говорит, - обратился врач к окружившим их медсестрам. - "Выкручивался", а? Ты, брат, брось медицине пыль в глаза пускать. Она ведь тоже разбирается в авиации, раз крылышки подлечивает.
      В этот день летчики нашего полка сбили девять фашистских самолетов, а потеряли лишь один. Приобретенный опыт и знание тактики врага давали о себе знать. Так и сказал генерал Савицкий, позвонив вечером в полк и поздравив нас с победой.
      А обстановка в воздухе по-прежнему оставалась напряженной. Командование полка едва успевало формировать группы и пары и отправлять их на задания. Мы прикрывали наземные войска, сопровождали бомбардировщиков и штурмовиков, изредка вели разведку. Основной нашей задачей было, конечно, уничтожение вражеской авиации.
      Когда мы ожидали очередного вылета, в землянку вбежал кто-то из летчиков и крикнул:
      - "Мессера" ведут в плен!
      Всех, словно ветром, выдуло наверх.
      Мы увидели странную процессию, приближающуюся к аэродрому. Впереди, переваливаясь с крыла на крыло, плелся "мессершмитт", а чуть сзади, слева и справа, шли два наших истребителя. У самого аэродрома фашист бросил машину вниз, пытаясь вырваться из "клещей". Но к нему сразу же приблизился "як" и выпустил короткую предупредительную очередь из пушки. "Мессер" снова вынужден был занять свое место в боевом порядке. Второй наш истребитель развернулся и показал пленнику место посадки. Но тот, очевидно не заметив посадочных знаков, убрал обороты мотора и плюхнулся на вспаханное поле рядом с аэродромом. А "яки", выпустив шасси, пошли на посадку.
      - Вот так "язык"! - восхищенно сказал Машенкин. - "Мессер"! Такого я еще не видел.
      Да, случай был необычным. Мы знали, что советским летчикам удавалось сажать вражеские бомбардировщики на своем аэродроме. Но пленить истребителя, да еще "мессершмитта"! В это как-то не верилось. Оказывается, и такое по плечу нашим летчикам.
      Пленил фашиста капитан Тарасов со своим ведомым. Павел Тарасов невысокий, плотный летчик, с добродушной улыбкой и неторопливыми движениями. Он прибыл в наш полк накануне кубанских боев. Тарасов с первого дня войны на фронте. Свой боевой счет он открыл 22 июня 1941 года, сбив фашистского "хейнкеля". Отважный летчик сражался в небе Ленинграда, на Воронежском и Сталинградском фронтах. О несгибаемом мужестве и высоком мастерстве Павла Тарасова убедительно свидетельствует воздушный бой, в котором он уничтожил три фашистских истребителя: два - огнем и один - таранным ударом. Родина достойно отметила советского сокола, присвоив ему звание Героя Советского Союза.
      Когда Тарасов, посадив самолет, подошел к нам, мы сразу же обступили его с вопросами.
      - Дело было так, - начал Павел Тарасов. - Выполнив задание, мы возвращались домой. Только перелетели линию фронта, увидели четырех "яков", гоняющих двух "мессеров". Думаем: помощь наша не нужна - сами справятся. Да и горючее у нас на исходе...
      Тарасов прервал рассказ. Мимо нас в сопровождении конвоиров прошел фашистский летчик - рыжеволосый верзила. Он был ранен в руку, но старался идти бодро, надменно поглядывая на нас.
      - И вдруг заметили вот этого фрукта, - продолжал Тарасов, указав рукой на фашиста. - Вместо того чтобы поддержать своих, он ушел вниз и там прохлаждался. Мы к нему, фриц - наутек. Но высота небольшая, развернуться негде, к тому же мы находились сверху. Прижали его к земле и повели к аэродрому.
      Трижды он пытался улизнуть, но каждый раз мы подбрасывали ему огонька. Видно, тогда его и ранили. Задуманный план удалось выполнить.
      Как только Тарасов заикнулся о плане, нам сразу стало понятно не совсем обычное поведение летчиков в последние дни. Они часто уединялись, о чем-то горячо спорили, что-то чертили прутиками на земле. Им явно не хотелось посвящать других в свои секреты. Когда к ним подходил кто-нибудь, они сразу переводили разговор на другую тему. Лишь парторга полка Лисицына посвятили в свои планы.
      Вскоре в полк поступило приказание подготовить "мессершмитта" к перегонке в Москву для показа на выставке трофейного немецкого оружия.
      И вот пришел Первомай. Каждый из нас, следуя традиции, стремился достойно встретить этот праздник, преподнести Родине свой подарок. Какой? Ну конечно же сбитый вражеский самолет. Такое стремление было у всех, но повезло лишь Машенкину, Туманову, Федорову и Свеженцеву. Правда, и остальные летчики воевали неплохо, хотя и не увеличили боевого счета.
      После майских праздников активность наших наземных войск возросла. В результате упорных боев они сломили сопротивление противника и 5 мая освободили станицу Крымскую. Впереди была Голубая линия - главная полоса вражеской обороны. Возникла реальная возможность уничтожить немецко-фашистские войска на кубанском плацдарме. Гитлеровское командование всполошилось. Оно перебросило из Крыма свежие пехотные части, значительно усилило свою авиацию. Советские войска приостановили наступление на этом участке. Необходимо было перегруппировать силы, подготовиться к новому удару по врагу.
      Мы продолжали летать на прикрытие наземных войск, В воздухе нередко вспыхивали ожесточенные схватки. В одной из них погиб командир эскадрильи Федор Свеженцев. В неравном бою с "мессершмиттами" он израсходовал боеприпасы, но не покинул товарищей. Спасая летчика, оказавшегося в тяжелом положении, Свеженцев таранил вражеский самолет. Когда он выбросился с парашютом, фашисты расстреляли его в воздухе.
      Гибель Федора Свеженцева потрясла нас. Мы уважали и любили этого виртуозного летчика, умного командира и обаятельного товарища. Он сбил одиннадцать вражеских самолетов - больше всех в полку. А сам всегда возвращался с заданий без единой пробоины.
      Вскоре в полк пришло письмо от жены Федора Свеженцева. Заканчивалось оно так: "Хотелось написать такие слова, которые помогли бы вам бить ненавистного врага. Но мне трудно сейчас излагать свои мысли. Пишу то, что у меня на душе. Прошу всех, кто знает моего Федю, об одном - отомстить немецким фашистам за его гибель".
      И мы поклялись беспощадно уничтожать гитлеровскую нечисть.
      Над аэродромом взвилась зеленая ракета. Мы бросились к самолетам, запустили моторы и через несколько минут были уже в воздухе. Не знаю, как это произошло, но в нашей шестерке оказались почти все те, кто хорошо знал Федора Свеженцева: Батычко, Федоров, Машенкин, Туманов и я. Группа получила задачу сопровождать штурмовиков, которые должны были нанести удар по колонне вражеских войск, двигавшейся к Голубой линии.
      Сразу же после взлета мы пристроились к "илам". Около Крымской прошли линию фронта. Вскоре показалась и вытянувшаяся неприятельская колонна. Штурмовики с ходу пошли в атаку. Нам хорошо были видны трассы реактивных снарядов, которые они обрушили на врага. Гитлеровцы начали в панике разбегаться. Вспыхнуло несколько автомашин. А "илы" уже разворачивались для повторного удара.
      Но нам не пришлось долго любоваться работой штурмовиков. Со стороны солнца появилась большая группа "мессеров". Распределившись попарно, они на большой скорости устремились к "илам". Наши истребители преградили им путь. Завязался ожесточенный бой. Хотя фашистов было почти вдвое больше, чем нас, им так и не удалось прорваться к штурмовикам. В короткой схватке четырех "мессеров" мы сбили, а остальных вынудили покинуть поле боя. Разгромив вражескую колонну, штурмовики взяли курс на восток. Мы снова пристроились к ним и довели их до самого аэродрома.
      Вечером, за ужином, только и говорили об этом бое. Ведь нам впервые пришлось прикрывать штурмовиков в такой сложной обстановке. Желая отметить наш успех, начпрод выставил на стол дополнительную порцию вина. Но меня удивила не столько щедрость хозяйственника, сколько поведение Батычко. Он пил больше всех. "В чем дело? - раздумывал я. - Ведь Батычко никогда не был поклонником "зеленого змия".
      - Что случилось, Иван? - спросил я его, когда мы вышли из столовой. Зачем так много пил? Может, с рассветом опять в бой...
      Батычко ничего не ответил, но по его нахмуренному лицу я понял, что какая-то закавыка у него есть. Спросил еще раз.
      - Знаешь, друг, - задумчиво сказал он. - Из всех неприятных вещей на свете самая паршивая - недоверие.
      - Недоверие? Кто же тебе не доверяет? - возмутили меня его несуразные мысли.
      - Нашелся такой... Помнишь, мне дважды приходилось возвращаться из-за того, что шасси не убирались? Так вот... сегодня мне намекнули, что случаи эти довольно странные.
      - Преувеличиваешь! Ведь все знают, что виноват был механик. Причем же здесь ты?
      - Так-то оно так. Но намек был уж очень прозрачным.
      Мне так и не удалось переубедить впечатлительного и до скрупулезности честного Батычко. Его всегда возмущали малейшая недоговоренность и фальшь. От возбуждения, подхлестнутого солидной дозой вина, он, как потом выяснилось, не спал почти всю ночь.
      А рано утром нас вызвали на аэродром. Вид у Батычко был усталый. Подумав, что это после вчерашнего ужина, я посоветовал ему повременить с вылетом. Но он улыбнулся и сказал, что чувствует себя отлично. Его ответ меня немного успокоил, и я направился, к своей группе летчиков. Нам предстояло вылетать во вторую очередь.
      Когда Батычко взлетел, я невольно стал наблюдать за ним. Из головы не шел вчерашний разговор. И надо же было так случиться: правая нога его самолета опять убралась не до конца. Я сразу представил себе состояние летчика. Теперь Батычко ни за что не вернется на аэродром, хотя это обязательно нужно сделать. Так оно и вышло. На неисправной машине командир эскадрильи повел свою группу к линии фронта.
      Как потом рассказывали очевидцы, нашим летчикам пришлось вести очень тяжелый бой. Батычко удалось сбить "мессершмитта", но когда он настигал второго, у его "яка" вывалились шасси. Самолет отяжелел, потерял маневренность. На него сразу же набросились три фашиста. Помощь боевых друзей пришла слишком поздно...
      Узнав о гибели Батычко, мы не находили себе места. Война унесла еще одного замечательного человека. Кто виноват в его гибели? Фашисты? Да. Но у каждого из нас, хорошо знавших Батычко, появлялись и другие мысли. Мы думали и о душевной травме, нанесенной этому рыцарю мужества, прямоты и честности. К чему, не разобравшись, бросать человеку намеки, которых он не заслужил?
      Возмущала также практика поощрения отличившихся летчиков - двойная, а то и тройная норма "наркомовской" водки. А такие порядки у нас укоренились прочно. Сбил самолет - получай лишнюю чарку. Кое-кто не понимал, что это вознаграждение пагубно для летчика, особенно в обстановке напряженнейших кубанских боев. Отдыхать нам приходилось урывками, а регулярные выпивки ослабляли организм, расшатывали нервную систему. И чего греха таить, именно лишняя чарка была одной из причин гибели некоторых летчиков.
      С этими мыслями Туманов, Машенкин и я пришли как-то к парторгу Михаилу Лисицыну. Он замещал Пасынка, убывшего перед отлетом на Кубань в госпиталь с острым приступом аппендицита.
      - Надо запретить выдавать летчикам винные "награды", - предложили мы. Каждый из нас готов вообще отказаться от положенных ста граммов.
      - Вполне согласен с вами. Только как на это посмотрит начальство? неуверенно поддержал нас Лисицын. - Ведь указание выдавать такие наградные дано не дивизией и даже не корпусом...
      - Неважно, чье это распоряжение! - перебил его Туманов. - Важно, что оно неправильное, вредное. Пора с этим кончать.
      - Хорошо, друзья, завтра я буду в штабе дивизии и посоветуюсь...
      "Эх, Миша, Миша, - подумал я, когда мы уходили от него. - Парень ты хороший, но идти против течения почему-то побаиваешься. Жаль, что нет сейчас с нами Пасынка. Он бы обязательно добился отмены этого нелепого распоряжения. Ничего, скоро комиссар вернется".
      Рассуждая так, мы, пожалуй, слишком много требовали от Михаила Лисицына. Политработник он был молодой, неопытный, жизнь его, как говорится, еще не обстреляла. А вообще-то он работал весело, с огоньком, в любое дело вкладывал душу.
      Перед вечером в полк прилетел генерал Савицкий, усталый, недовольный. Мы, конечно, понимали его состояние. Шутка ли, за какие-то две недели потерять столько летчиков! И каких! Где найти им замену? Как воевать дальше? Видимо, об этом генерал и разговаривал с командиром полка с глазу на глаз в штабной землянке. О том, что разговор был не из приятных, мы догадались по настроению майора Еремина, который провожал командира корпуса.
      В последующие дни обстановка в воздухе несколько разрядилась. Активность вражеской авиации снизилась. Реже стали вылетать и мы. А в середине мая поступило распоряжение - перебазироваться на аэродром, расположенный около станицы Ново-Титаровская. Там, оказывается, нас ждали летчики, которым нужно было помочь переучиться на новые самолеты.
      4
      С перелетом в Ново-Титаровскую кубанские бои для нас закончились. Почти месяц мы изо дня в день вели ожесточенные схватки с немецко-фашистской авиацией. Вполне естественно, что за это время наш полк, по сравнению с другими частями корпуса, уничтожил наибольшее количество вражеских самолетов - шестьдесят четыре! Правда, и у нас потери оказались немалые: двадцать пять машин и девятнадцать летчиков.
      Хотя внешне все выглядело благополучно - побед в два с лишним раза больше, чем поражений, - мы были недовольны таким итогом. К чему заниматься арифметикой, если полк лишился более половины воздушных бойцов?
      Стали искать причины этих неоправданных потерь. Одной из них было, разумеется, отсутствие у наших летчиков достаточного боевого опыта. К предстоящим схваткам с гитлеровцами мы готовились в основном по урокам Халхин-Гола и Хасана. А многие применявшиеся там тактические приемы к началу Отечественной войны устарели. Отсталость в тактике особенно отрицательно сказалась на результатах наших первых боев.
      Правда, с прибытием на Кубань командование дивизии и корпуса кое-что сделало для ознакомления нас со свежим фронтовым опытом. Но этих наспех проведенных мероприятий оказалось мало для того, чтобы восполнить пробел в тактической подготовке летного состава.
      Ведь в небе Кубани нам пришлось встретиться с гвардией фашистской авиации - с истребительной эскадрой "удет". Она состояла из отборных, самых опытных летчиков, многие из которых имели на своем счету по нескольку десятков сбитых самолетов. Соперничать с такими "асами" нам вначале было очень и очень трудно.
      Таковы, если можно так выразиться, объективные причины наших сравнительно больших потерь. Но были и субъективные. К ним в первую очередь нужно отнести, пожалуй, шаблон в постановке задач летчикам. Дело в том, что на первых порах вся наша боевая деятельность зависела от воли начальников штабов, которые сами не летали. Они определяли не только районы, но также высоты и скорости барражирования истребителей. И, конечно, "навели порядок". Каждый день мы летали по одним и тем же маршрутам, на одних и тех же скоростях и высотах.
      Фашисты не замедлили воспользоваться шаблоном в наших действиях. Они заранее занимали наиболее выгодное положение и, когда мы появлялись, били нас наверняка, Понадобилось энергичное вмешательство командиров и летчиков, чтобы искоренить эту косность.
      Требовалось коренным образом улучшить практику разбора воздушных боев.
      Некоторые начальники считали наши большие потери случайностью и не заботились о детальном анализе действий летчиков, особенно неправильных, не вскрывали причин их неудач.
      Правда, отдельные командиры проводили такую работу на свой риск и страх, но их опыт не стал достоянием всех. И когда руководители осознали эту ошибку, время оказалось потерянным.
      Думается, что конференция, которую мы однажды подготовили, могла бы в известной мере восполнить пробел в тактической подготовке летчиков. Но ее, к сожалению, провести не удалось.
      Значительная доля вины за наши неудачи ложилась и на партийно-политический аппарат полка. Отдавая должное энергии и находчивости парторга Михаила Лисицына и комсорга Бориса Тендлера, нужно отметить, что они все-таки недостаточно конкретно и целеустремленно проводили свою работу, нередко ограничивали ее собраниями, докладами, информациями и беседами на общеполитические темы. Даже пропагандируя опыт отличившихся в боях, они не старались сломить устаревшие взгляды на тактику ведения воздушной борьбы. Чувствовалось отсутствие Пасынка, обладающего удивительной способностью работать с людьми, умением смотреть вперед, подмечать новое, передовое и решительно претворять это в жизнь. Настойчивость Тимофея Евстафьевича в сочетании с партийной принципиальностью всегда позволяла ему доводить начатое дело до конца.
      Воздушное сражение на Кубани явилось для нас, таким образом, хорошей школой боевого мастерства. В ходе напряженной и трудной борьбы с вражеской авиацией было решительно отброшено все устаревшее, найдены и освоены новые приемы боевого применения истребителей.
      Прежде всего основной тактической единицей при ведении воздушных боев стала пара. Хотя раньше мы и применяли ее, но делали это неумело, непродуманно. В частности, не было стабильности в ее составе, перед каждым очередным вылетом она комплектовалась заново. Это непостоянство отрицательно сказывалось на слетанности.