Ведомые 'Дракона'

      Захожу вдоль полосы, выпускаю шасси и планирую к центру аэродрома. И вдруг вижу красный купол грузового парашюта, рядом с ним второй, третий... Недоумеваю: зачем сбрасывать грузы на парашютах, когда можно сесть и выгрузиться? Прибавляю обороты мотору, убираю шасси и делаю круг над аэродромом. И сразу же по мне начинают стрелять зенитки. На аэродроме фашисты! Они окружены. Потому-то здесь траншеи и грузовые парашюты. Да это же аэродром Бреслау! Как я раньше не догадался об этом? Ну и дела. Чуть в гости к фашистам не пожаловал...
      Уныло плетусь в Морин. Теперь не жди добра. Сажусь в прескверном настроении. Только вылез из кабины, механик Илья Лившиц радостно говорит:
      - Летчики нашлись. С полчаса, как вернулись.
      По пути на командный пункт встречаю Ивана Федорова. Интересуюсь полковыми новостями, так как два дня почти не вылезал из самолета.
      - Машенкин ногу сломал, - сокрушенно говорит Федоров. - Трофейный мотоцикл подвел.
      Надо же такому случиться: выйти из строя перед самым концом войны, накануне штурма Берлина. Обидно, до слез обидно. Особенно для Алексея Машенкина, не раз говорившего, что его сокровенная мечта - своими глазами увидеть разгром врага. А вместо этого - госпитальная койка.
      - Как дела, Алеша? - спросил я Машенкина, ожидавшего санитарную машину. Его нога была туго прихвачена бинтами к доске. - Болит?
      - Черт с ней, с ногой, - сокрушенно сказал он. - Душа болит... отвоевался...
      И мне вспомнился недавний разговор с Пасынком. Мы с Иваном Федоровым спросили Тимофея Евстафьевича:
      - А почему Машенкину Героя не присваивают? У него около двухсот боевых вылетов и двенадцать сбитых самолетов...
      - Не принимают представление, - ответил Пасынок. - Не раз обращался...
      - Почему?
      - Говорят, в плену был, не положено...
      - Ну и дела, - Федоров задохнулся от возмущения. - Так что, он сам, что ли, пошел в плен? Или с фашистами там целовался?
      - Не кипятись, Иван, - попытался успокоить его Пасынок. - Когда-нибудь все встанет на свои места. Вот возьмем Берлин, до Москвы дойду за Машенкина. И сам он, глядишь, мне поможет: подбросит парочку фрицев.
      "Да, не сможет теперь помочь Пасынку Алексей, - подумал я, всматриваясь в хмурое лицо друга. - А жаль, очень жаль..." Каждый из нас, хорошо знавших Машенкина, был убежден, что он, пожалуй, больше всех заслуживает наивысшей награды за свой многотрудный путь. А может, потом, когда, как сказал Пасынок, все встанет на свои места, снова вернутся к этому вопросу? Как бы это было справедливо!
      Наш разговор прерывает раскатистая команда:
      - Воздух!
      К аэродрому приближается самолет необычной конструкции. Он издает непривычный свист и как бы всасывается в воздушное пространство. Скорость у него очень большая.
      - Реактивный, - вздыхает Машенкин. - Вот бы кого сбить напоследок.
      Мы понимаем состояние Алексея и молча посматриваем на чудо авиационной техники. А оно, плавно развернувшись над аэродромом, величаво удаляется в сторону Берлина.
      - Демонстрация новейшего оружия, - скептически бросает Федоров. Непонятно только: для кого? Нас не запугаешь. Должно быть, для поддержки духа своих войск...
      * * *
      Шли дни. Мы с нетерпением ожидали наступления, но оно все не начиналось. И вот однажды вечером узнали, что майора Власова вызвали в штаб дивизии. Не сговариваясь, потянулись на КП. Вызовы командира полка в вышестоящий штаб во время боевых действий практиковались в исключительных случаях. Неужели наступление?
      Власов возвратился скоро. Видя наше нетерпение, он улыбнулся и этак по-будничному обронил:
      - Завтра улетаем в Брест...
      Все смолкли от неожиданности. В Брест? В тыл? В такое решающее время, когда вот-вот начнется штурм Берлина? Если бы Власов сказал, что нам нужно перебраться в Париж или Рим, то мы удивились бы не больше. А все-таки: почему именно в Брест?
      - Будем получать новые самолеты, - после интригующей паузы уточнил командир полка. - Як-9у!
      Конечно, перевооружиться на лучшие истребители - дело хорошее. Но как бы не прозевать решающее наступление! И когда мы высказали беспокойство по этому поводу, Власов авторитетно заявил:
      - В дивизии заверили, что к началу наступления вернемся.
      Короткие сборы, и мы на транспортном самолете летим на восток. После скоростных истребителей такое путешествие кажется утомительно-скучным. Разговор кружится вокруг одного: что это за самолет, который нам предстоит освоить?
      - Молодец конструктор Яковлев, - говорит Анкудинов, - все время совершенствует свои истребители...
      - Упорный мужик, - поддерживает его Федоров. - За два года столько выдал на-гора... Первые "яки" ходили на скоростях чуть больше четырехсот пятидесяти, а нынешние перешагивают за шестьсот.
      Самолет закладывает глубокий крен. Смотрим в окн.а. Под нами небольшой городишко. Нет, это не Брест. Где же мы находимся?
      - Малашевичи! - кричит штурман корабля. - Садимся здесь. Брест напротив, за Бугом.
      Аэродром Малашевичи - своеобразная перевалочная база по снабжению фронта самолетами. Как на ярмарке, по его окраинам выстроились машины различных назначений и конструкций - истребители, штурмовики, бомбардировщики, связные и транспортные самолеты. Выбирай, что нужно, из этого отечественного авиационного изобилия! Но настроение испортил летчик, которого встретили в общежитии.
      - Новенькие? - ехидно улыбнулся он. - Поздновато явились... Мы уже третью неделю загораем...
      - Веселая перспектива, нечего сказать. Отсюда и к первому мая не выберешься, - вторит ему в тон Василий Мельников. Он сравнительно недавно прибыл на фронт и стремился наверстать упущенное: как можно чаще вылетать на боевые задания. Если не удавалось, то недовольно ворчал по поводу зажима патриотизма молодежи.
      Настроением Васи Буслая заразились и остальные летчики. Очень уж не хотелось стоять в стороне от решающих событий войны. И мы стали нажимать на Власова, чувствуя, что и он недоволен таким оборотом дела.
      - Транспортные самолеты здесь, и я предлагаю завтра возвратиться на них в Морин, - высказал общее мнение Анкудинов. - А сегодня вечером телеграфировать об этом в дивизию.
      Власов так и поступил. А утром получил нагоняй по телефону от командира дивизии. Нам предписывалось ждать, а транспортные самолеты отправить на завод за запасными частями. Мы окончательно потеряли надежду принять участие в штурме Берлина. Угнетало и то, что делать было нечего. В Малашевичах, находившихся на польской территории, не оказалось ни клуба, ни библиотеки.
      - А что, если поехать в Брест на экскурсию? - предложил кто-то из летчиков.
      Предложение поддержали все.
      Мы сходили в кино, в баню, побродили по городу. Побывали в Брестской крепости. Правда, тогда мы еще не знали о мужестве и героизме ее защитников, о которых много лет спустя взволнованно рассказал писатель Сергей Смирнов. Но мы видели следы боев в крепости, гарнизон которой одним из первых вступил в борьбу с немецко-фашистскими захватчиками.
      Поступление новых самолетов задерживалось, и я попросил командира полка отпустить меня на несколько дней в Умань, к семье. Он разрешил. Когда я вернулся, Давид Джабидзе обрадовал меня новостью:
      - А мы, Сандро, уже летаем на новых, - он теперь всех нас называл по-грузински: Сандро, Вано, Васо. Только Машенкина звал по-русски - Леша.
      - Вот здорово! Ну, как они?
      - Картинка, Сандро, - и Джабидзе поднял над головой большой палец руки. - Таких еще не было.
      - И много получили самолетов?
      - Пока пять. Остальные обещают на следующей неделе.
      - Повезло нашему полку...
      - Не сглазь, Сандро, - предостерег Джабидзе. - Говорят, генерал Савицкий поднажал насчет самолетов...
      - Живем на прежнем месте?
      - На прежнем. Только малость потеснили...
      В общежитии я обратил внимание на группу иностранных летчиков, игравших в карты. Они громко разговаривали, резко жестикулировали.
      - Кто это? - спросил я Джабидзе.
      - Американцы, союзники, - ответил он. - Позавчера прилетели. Целая история с ними...
      - Расскажи.
      - Вон Вано идет. Он все видел и лучше расскажет.
      Подошел Федоров, поздоровался. Потом начал рассказывать:
      - Перед обедом над аэродромом появился четырехмоторный самолет. С американскими опознавательными знаками, с черными звездами, значит. Пригляделись: бомбардировщик "Либерейтор". Покружил немного и решил садиться. А аэродром - как тарелка с киселем. Ноги из грязи не вытащишь. Гостю, конечно, выложили белый крест вместо "Т". Пытались связаться с экипажем по радио - не получилось. А "Либерейтор" уже выпустил шасси, потом закрылки и планирует в центр аэродрома.
      - Расстреляли две коробки красных ракет, - вставил Джабидзе.
      - Да. Только тогда американцы, видимо, поняли, что нельзя садиться из-за грязи, - продолжает Федоров. - Думаем, сейчас уйдут на другой аэродром. Дудки! Убрали шасси, отошли километра на четыре, сбросили бомбы на "невзрыв" и опять к нам. Несмотря на предупреждения, стали садиться. Плюхнулись в самую грязь. "Либерейтор" прополз на животе метров двести и остановился. Совсем целехонький!
      - Если не считать погнутых винтов и щитков-закрылков, - уточнил Джабидзе.
      - А эти чудаки, - ухмыльнулся Федоров, - выбрались на крыло "Либерейтора" и давай отплясывать и фотографироваться. Чему обрадовались непонятно. Загнали в грязь такую дорогую машину...
      - Как непонятно? - не утерпел Джабидзе. - Обрадовались, что войну закончили. Союзнички...
      - А зачем они садились здесь?
      - Кто их разберет? - Федоров махнул рукой в сторону американцев. Говорят, бомбили Берлин, да мотор забарахлил. Вот и решили подремонтировать его у нас.
      - А бомбы почему не сбросили в Берлине?
      - Спрашивали их - не отвечают, только руками размахивают, - говорит Федоров. - Вообще, люди какие-то непонятные. Одни шутки да смех на уме. Первое, о чем нас спросили после посадки, где достать русской водки.
      ...На следующий день я начал знакомиться с новым истребителем. Як-9у выгодно отличался от своих предшественников. Он развивал скорость до семисот километров в час, имел высокую скороподъемность, более мощное вооружение. Немецким истребителям было трудно соперничать с ним. Каждый из нас, осваивая новый самолет, испытывал чувство гордости за советских конструкторов, инженеров, техников и рабочих, создавших такое грозное оружие.
      * * *
      В начале апреля 1945 года летчики полка закончили освоение истребителей Як-9у и вернулись на них в Морин.
      Оснащение истребительных полков новыми самолетами внесло известные коррективы в воздушную обстановку. Фашистские летчики стали реже вступать с нами в бой, предпочитая действовать методом внезапных наскоков. Господство нашей авиации в воздухе было бесспорным.
      Такие условия благоприятствовали вводу в строй пополнения. Молодежь стала чаще вылетать на боевые задания.
      Как-то мне довелось с группой молодых летчиков патрулировать над кюстринским плацдармом.
      - Под нами пара "фоккеров"! - доложил Андрей Кузнецов.
      Взглянув вниз, я увидел два грязно-бурых вражеских истребителя, направлявшихся в сторону Берлина. Они, очевидно, уже успели сбросить бомбы и спешили налегке уйти на свой аэродром. Что ж, неплохая возможность испытать новые истребители, подумал я и скомандовал:
      - Кузнецов и Шувалов, атакуйте! Прикрываю!
      "Яки" рванулись вниз. Фашисты заметались. У наших истребителей преимущество в высоте и скорости. Вот ведомый Шувалова, лейтенант Иванов, недавно прибывший из училища, прижал "фокке-вульфа" к земле и первой же очередью отрубил ему почти половину хвостового оперения. Пытаясь уйти, фашист сманеврировал, но не рассчитал и задел плоскостью за дерево. Другой "фокке-вульф" стал набирать высоту, намереваясь скрыться в облаках. Но не успел: от меткой очереди Шувалова самолет задымился и штопором пошел к земле.
      * * *
      Вечером было много разговоров об этом воздушном бое. Мы поздравляли молодых летчиков с победой, и особенно лейтенанта Иванова. На фронте - без году неделю, а уже открыл боевой счет. Счастливец! - решили его одногодки. А мы, "старички", радовались, что молодежь готова к боям и не прочь посоперничать с опытными летчиками.
      Но наше радостное настроение омрачило невероятное событие. По аэродрому нанесли штурмовой удар американские истребители "мустанги". Несколько самолетов оказались выведенными из строя. Более того, американцы сбили наш истребитель, совершавший тренировочный полет. Летчик погиб, не успев выброситься с парашютом.
      Возмущению нашему не было предела. Особенно негодовал Федоров. Увидев Пасынка, он бросился к нему:
      - Товарищ комиссар, разрешите приложить парочку их "крепостей". Проучить надо сволочей...
      - Нельзя, Иван, - сказал Пасынок. - Командующий запретил что-либо предпринимать. Не к лицу нам, советским летчикам, так поступать.
      Этот инцидент наглядно показал нам, как относятся некоторые американцы к выполнению своего союзнического долга. Мы неоднократно спасали их бомбардировщиков от наскоков "мессершмиттов" и "фокке-вульфов", ведя тяжелые бои и рискуя своей жизнью! А каким вниманием мы окружали американских летчиков, совершавших посадки на нашем аэродроме! И в ответ такая черная неблагодарность!
      * * *
      В первых числах апреля 1945 года советские войска продолжали подготовку к наступлению. В светлое время жизнь на плацдарме и дорогах замирала, а с наступлением темноты глухо урчали моторы танков, тягачей, автомашин, слышался негромкий говор пехотных колонн. А затем и по ночам установилась тишина. Стало ясно: закончились последние приготовления к наступлению. Нет, мы не заходили в штабы и не заглядывали в оперативные документы, чтобы узнать, когда начнутся активные боевые действия. Фронтовой опыт и натренированное чутье позволяли нам безошибочно находить ответы на интересующие нас вопросы...
      Последние старты
      1
      Во второй половине дня 15 апреля 1945 года весь личный состав полка построился у штабной землянки. Такого давно не бывало. Значит, произошло что-то очень важное.
      - Под Знамя, смирно! - раздался зычный голос капитана Анкудинова. Равнение - налево!
      Из землянки показался Иван Федоров со Знаменем полка. За ним вышли Власов, Пасынок и Лепилин. Перед строем они остановились.
      - Товарищи! - торжественно и взволнованно начал командир полка. Слушайте обращение Военного совета Первого Белорусского фронта...
      Наконец-то настал долгожданный час! Советские войска переходят в решительное наступление. А за ним - победа, конец войне! Не один год ждали мы этого события. К нему шли долго, настойчиво. Через неимоверные трудности, через радости и горе. И дошли! Потому что верили в нашу победу и боролись за нее, не щадя ни сил своих, ни жизни. И вот она, совсем рядом...
      - За нашу Советскую Родину - вперед, на Берлин! Заключительные слова обращения были встречены раскатистым "ура". Все забыли, что стоят в строю. Бросились обниматься, целоваться...
      После построения командный состав собрался в штабной землянке. Майор Власов поставил задачу. Полку предстояло завтра, с рассветом, вылететь на прикрытие наступающих наземных войск. Часть сил привлекалась для сопровождения штурмовиков.
      - Мы должны быть готовы к перебазированию на один из берлинских аэродромов, - заключил командир полка.
      Посадка в Берлине, в столице Германии! Высокое доверие оказано нашему полку. И его, конечно, нужно с честью оправдать!
      Совещание было недолгим, и мы направились в эскадрильи, чтобы организовать подготовку к завтрашнему дню.
      Вместе с командирами бурную деятельность развернула гвардия Пасынка. В подразделениях состоялись партийные и комсомольские собрания. Активистов расставили по решающим участкам подготовки к завтрашним боевым действиям. Ветераны части и агитаторы провели беседы. Были выпущены боевые листки, на стоянках самолетов появились плакаты.
      - Жалко, концерта самодеятельности нельзя дать, - сокрушался комсорг Борис Тендлер. - Не успели репетицию провести...
      - Не тужи, Борис, - шутили летчики. - В Берлине все запоем и запляшем. Такой концерт устроим...
      За два часа до рассвета началась артиллерийская подготовка. В конце ее на оборону противника обрушились яркие лучи прожекторов. Советская пехота бросилась на штурм вражеских укреплений. Над полем боя взметнулось мощное "ура".
      С рассветом начали боевые действия и летчики нашего полка. Маршрут у всех был один - на запад, через Одер. Рядом с нами волна за волной шли боевые друзья - штурмовики, бомбардировщики и истребители других частей. Кажется, все воздушное пространство над кюстринским плацдармом забито самолетами.
      16 апреля полк сделал несколько вылетов. Когда летчики возвращались с заданий, их окружали техники, механики, мотористы. Вопрос задавался один и тот же:
      - Как идет наступление?
      Мы охотно рассказывали своим друзьям о делах на фронте. И они, довольные, принимались старательно готовить самолеты к очередному вылету.
      Вскоре обстановка в полосе наступления фронта стала осложняться. Оправившись от первого удара, гитлеровцы начали оказывать упорное сопротивление. Особенно на Зееловских высотах, откуда хорошо просматривалась местность до самого Одера. Здесь развернулись кровопролитные бои. Лишь на следующий день советским войскам удалось овладеть городом Зеелов. Вторая полоса обороны противника оказалась прорванной. Но все же войска 1-го Белорусского фронта медленно продвигались вперед.
      Не только в первый, но и в последующие два дня наступления фашистская авиация не проявляла высокой активности. Лишь 19 апреля над боевыми порядками советских войск начали появляться группы по тридцать и более самолетов. Но они не в силах были что-либо сделать. Господство нашей авиации в воздухе оставалось бесспорным.
      Что касается реактивных самолетов, то в Берлинской операции они почти не использовались. Как стало известно впоследствии, десятки их находились в ангарах аэродромов. Но не вылетали, хотя были заправлены горючим и боеприпасами. Видимо, вражеские летчики не хотели летать на новых самолетах, обладающих большой скоростью, но не надежных в эксплуатации. По существу, это были экспериментальные, а не серийные машины. Они еще требовали доводки. К тому же, пожалуй, большинство немецких летчиков понимало, что война проиграна и что перед самым ее концом незачем рисковать своей жизнью.
      Как-то меня вызвал командир полка. Когда я вошел в землянку, он вместе с Пасынком рассматривал карту, делал на ней какие-то пометки.
      - Аэродром Темпельгоф знаете? - спросил меня Власов.
      - Бывал над ним.
      - Предполагается, что мы будем туда перелетать, - Власов указал карандашом на южную окраину Берлина. - Надо аэродром сфотографировать.
      - Когда вылетать?
      - Завтра утром, если будет подходящая погода.
      - Кого ведомым возьмете? - спросил Пасынок.
      - Шувалова, - после короткого раздумья ответил я. - Он уже бывал над Берлином.
      - Добро!
      Майор Пасынок всегда интересовался составом боевых пар. Он хорошо понимал, что успеха в бою добьется только сколоченная пара, в которой летчики понимают друг друга с полуслова. Замполит советовал ведомым присматриваться к ведущим на земле, изучать их характер и наклонности. И если по тем или иным причинам в паре возникал разлад, он старался его устранить, а если это не удавалось, то выступал за пересмотр состава пары.
      Я немало знал политработников, но, к сожалению, многие из них считали подбор пар обязанностью командиров и не вмешивались в это дело. И напрасно. Разве может быть действенной партийно-политическая работа, если она носит общий, просветительский характер и не занимается тем конкретным, от чего зависит боеготовность и боеспособность части, подразделения и каждого летчика?
      ...Утром погода, как по заказу, выдалась ясной. Мы поспешили запустить моторы и взлететь. Прошли бывший плацдарм, потом Штраусберг, Вернойхен и повернули влево, к центру Берлина.
      Вот и темпельгофский аэродром. Он виден как на ладони. Когда мы снизились и я включил фотоаппарат, с земли начали лихорадочно стрелять зенитки. Но поздно. Мы уже выполнили задачу.
      Однако снимки аэродрома нам не понадобились. Полк получил задачу перебазироваться в район Вернойхена, расположенного севернее Берлина. Его вот-вот должны были захватить наши танкисты.
      В конце дня полк облетела весть о том, что Джабидзе сбил "раму" немецкий самолет-корректировщик "Фокке-Вульф-189". Ту самую "раму", которая в последние дни надоедливо висела над боевыми порядками наших войск. До этого с ней безуспешно пытались разделаться наши летчики. "Рама" была маневренным и живучим самолетом, и сбить ее считалось завидной доблестью для каждого летчика-истребителя.
      Пасынок и Кличко посвятили Джабидзе щит с надписью:
      Над Одером резвилась "рама",
      Шел бой на левом берегу,
      Но налетел грузин упрямый
      И сократил маршрут врагу.
      Давид Джабидзе, прочитав эту надпись, покачал головой и смущенно сказал:
      - Вай, вай, в стихи попал. Что скажут теперь в Тбилиси?
      Я не знаю, что говорили в Тбилиси, но мы от души поздравляли своего товарища с замечательной победой.
      21 апреля советские войска ворвались на северную и северо-восточную окраину Берлина, а на следующий день мы уже перелетели на аэродром Вернойхен.
      Только успели произвести посадку, как получили распоряжение нанести удар по вражескому аэродрому в районе Ной Рупина. Этот город находился севернее Берлина, вблизи большого озера.
      - Поведете полк, - говорит мне Власов.
      - Разрешите посмотреть, что за аэродром, - предлагаю я. - Там из наших никто не был.
      - У нас достаточно сведений об этом аэродроме, даже схема есть. Соседи постарались, - Власов улыбнулся. - Штурман должен быть всегда готов к таким полетам!
      И вот летчики в воздухе. Впереди мы с Казаком. За нами - группы Джабидзе и Мельникова, заменившего убывшего в госпиталь Машенкина. Федоров со своей эскадрильей, как всегда, прикрывает нас сверху. Полковой щит - эта характеристика, данная Пасынком, прочно за ним закрепилась.
      Так уж повелось на фронте: кто ведет группу, тот ею и командует. Несмотря на то что здесь же, рядом, летит командир полка. Стараюсь подавать короткие распоряжения. По собственному опыту знаю, как благотворно действует на летчиков, особенно молодых, спокойный голос ведущего: мол, не волнуйтесь, все в порядке, все идет по намеченному плану. А сам, конечно, волнуюсь. Вести, полк - не шутка, да еще на незнакомый аэродром.
      Наконец показывается Ной Рупин. Аэродром большой, и самолетов на нем много: истребители, бомбардировщики, транспортные...
      - Цель прямо перед нами. Заход и атака с разворотом вправо, - передаю по радио команду.
      Подойдя к аэродрому, ввожу "як" в пикирование. За мной устремляется ударная группа. На стоянки вражеских самолетов обрушивается шквал пушечных очередей. За первым заходом следует второй, третий... Полк возвращается домой, оставив в Ной Рупине несколько уничтоженных вражеских самолетов.
      Прилетев со штурмовки аэродрома, мы узнали о полном окружении советскими войсками Берлина. Столица фашистской Германии в "котле"! И это сделала наша Красная Армия, прошедшая с боями большой и трудный путь. Создав берлинский "котел", она двинулась дальше на запад, к Эльбе, где встретилась с союзными войсками.
      * * *
      Штаб дивизии нам снова запланировал перебазирование. На этот раз - в районе Ораниенбурга. Но какая там обстановка? И пригоден ли аэродром для посадки? Решено использовать для разведки По-2. Он может сесть на "пятачке".
      Вылетаем с Анкудиновым. Берем курс на северо-запад. Чем ближе к Ораниенбургу, тем меньше наших войск. А вскоре и вообще никого не стало видно. Неужели все ушли на запад? Обстановка неясная, хоть возвращайся...
      - Что будем делать? - спрашиваю Анкудинова.
      - Надо взглянуть на аэродром, - отвечает он. Показался Ораниенбург. Аэродром рядом с ним. Он весь изрыт воронками.
      - Американцы, наверное, постарались, - зло бросает Анкудинов. - Любят бомбить места, в которые мы должны прийти.
      Делаем круг над аэродромом. На нем ни души. Но на окраине видим группу наших солдат, окруживших костер. Свои, можно садиться.
      Подруливаем к большому ангару, вылезаем из самолета. Осматриваем аэродром: он, конечно, непригоден для полетов и нуждается в капитальном ремонте. Придется подыскать другой.
      - Давай заглянем в ангар, - предлагает Анкудинов.
      Открываем массивную дверь, входим и останавливаемся в удивлении. Ангар забит какими-то диковинными самолетами. Большими и крохотными. С крыльями и крылышками. С винтами и без них.
      Впереди самолет с двумя винтами: спереди и сзади. Вдоль обоих крыльев антенные устройства.
      - Ночной перехватчик, что ли? - неуверенно говорю я.
      - Вроде он, - почесывает затылок Анкудинов. - Только где у него нос и где хвост?
      Идем дальше. Что за чудо? Какой-то бочонок с маленькими крыльями. Мотора не видно.
      - Похоже на торпеду, - замечает Анкудинов. - Только зачем ей кабина и столько приборов?
      - Вот он, движок! - кричу я. - Под самым хвостом, реактивный. И пушка миллиметров тридцати.
      - Смотри, да он без колес. На какой-то тележке. Как же взлетает и садится?
      Мы осмотрели около десятка самолетов, находившихся в ангаре. Все они, конечно, были экспериментальными. Если бы гитлеровцам удалось наладить серийное производство, то они не замедлили бы пустить новинки в ход.
      2
      Окружив Берлин, советские войска начали настойчиво сжимать огненное кольцо. Фашисты оказывали упорное сопротивление, цепляясь за каждую улицу, за каждый дом. Бои, приняли ожесточенный характер.
      На помощь нашим наземным войскам пришла авиация. Она нанесла по окруженной группировке противника мощные удары - 25-го и в ночь на 26 апреля. И когда утром следующего дня мы появились над Берлином, то увидели его в дыму и огне. Особенно большой столб дыма поднимался над имперской канцелярией. Он как бы олицетворял крах фашистской тирании и возвещал о близости нашей победы.
      Вражеских истребителей над Берлином не было, зато зенитки стреляли не переставая. Но мы патрулировали на приличной высоте и скорости, и огонь с земли не причинял нам вреда.
      Когда группа вернулась с задания, нас встретил Пасынок. Он завидовал летавшим над Берлином и сокрушался, что ему не разрешают взглянуть на него сверху. "Баловни истории", - как-то бросил он летчикам, только что побывавшим над логовом фашизма.
      - Ну, как там? - нетерпеливо спросил Пасынок.
      - Дымит и огрызается...
      - Скоро закончит... А знаете, хлопцы, генерал Савицкий сегодня реактивного поджег.
      - Здорово! А как это было?
      - Только девятка наших бомбардировщиков отбомбилась, как сзади нее появился реактивный "мессершмитт", - начал Пасынок. - Скорость у него была большая, и он уже нагонял задний бомбардировщик. Но вдруг откуда-то сверху на "мессера" свалилась пара "яков" - генерал с ведомым. Летчики сразу же открыли огонь из пушек. "Мессер" накренился и пошел со снижением. А затем из его двигателя вырвались языки пламени и повалил дым. Наверняка самолет в конце концов упал.
      - Повезло генералу, - не без зависти проговорил Федоров. - Открыл счет реактивным.
      - Кому бы завидовать, только не тебе, Вано, - проговорил Джабидзе, намекая на то, что на счету Федорова больше сорока сбитых фашистских самолетов.
      Через два дня наш полк перелетел на берлинский аэродром Дальгов. Аэродром первоклассный, с капитальными сооружениями, надежной взлетно-посадочной полосой и даже дренажной системой. В ангарах находилось много немецких самолетов различных типов, в том числе и реактивных.
      Как-то мы с Федоровым зашли в один из ангаров. В кабине реактивного истребителя сидел генерал Савицкий. На одном крыле стояли подполковник Новиков и пожилой немец в штатской одежде, на другом - главный инженер корпуса и переводчик. Между ними шел оживленный разговор. Мы подошли поближе, прислушались.
      - Изучает реактивный, - шепчет мне Федоров. - Наверное, летать на нем собрался.
      Да, Евгений Яковлевич Савицкий оставался верным своей привычке: как только увидит новый самолет, сразу принимается изучать его, а затем первым вылетает на нем. За это его очень уважали летчики. Он показывал пример подчиненным в освоении новой техники. А в авиации, пожалуй, больше, чем где-либо, оценивают командира по уровню его летной выучки.
      В последние дни апреля в Берлине продолжались упорные бои. Наземные части настойчиво продвигались к центру города. Активность нашей авиации над Берлином, особенно бомбардировочной и штурмовой, резко упала: летчикам трудно было установить, где свои и чужие. Истребители же продолжали быть хозяевами берлинского неба, в котором лишь изредка появлялись фашистские самолеты.
      30 апреля командир полка приказал мне дежурить на пункте наведения. Вместе с радистом мы забрались на плоскую крышу ангара. Отсюда все хорошо просматривалось на два-три километра. Настроили радиостанцию, связались с командными пунктами дивизии и соседних полков. Теперь можно выпускать летчиков.
      Только я собрался дать команду на вылет, со стороны Фалькензее, где расположен штаб корпуса, показался связной немецкий самолет - такой же, на котором когда-то летал Пасынок. "Кузнечик" шел над самыми крышами.
      - Генерал Савицкий, не иначе, - предположил радист.
      Самолет подошел к аэродрому, прижался к земле и направился к ангару, на крыше которого мы обосновались. Затем стал виражить вокруг нас. Когда он оказался совсем близко, я заметил, что летчик в немецкой форме. Ну и нахальство! Но что же делать? Поднимать истребителей поздно, позвонить зенитчикам тоже не успею. Инстинктивно хватаю сигнальную ракетницу, прицеливаюсь и нажимаю на спуск. Ракету сносит в сторону. Тогда выхватываю пистолет и расстреливаю почти всю обойму. А фашист, как мне показалось, оскалил зубы в улыбке и не спеша направился на запад.
      Позвонил на КП дивизии и доложил о случившемся начальнику штаба. Тот засмеялся:
      - Надо было хватать его за хвост.