Сага о семье Логанов (№2) - Пусть этот круг не разорвется…

Вы также слышали показания мистера Джемисона Овертона, что он видел грузовик братьев Симмзов у заднего входа в лавку Барнета часом раньше, чем Эр-Be и Мелвин Симмзы указали время, когда они приехали в город.

Мистер Джемисон прошел перед скамьей присяжных заседателей и каждому по очереди смотрел в глаза.

– Ти-Джей Эйвери признался во всем, что сделал. И я каждого из вас спрашиваю: в чем его главная вина? В том, что он слепо следовал за двумя взрослыми белыми. Они велели ему влезть в магазин, и он выполнил их приказание. Так чья же в этом вина? Разве мы сами не требуем от негров, чтобы они выполняли наши приказания? Разве мы не требуем от них покорности? – Прежде чем продолжать, он сделал передышку, словно в ожидании ответа. – Если мы учим их следовать за нами во всем, что мы находим хорошим, разве не логично, что они последуют за нами и во всем, что нехорошо? Мы требуем от них безоговорочного повиновения, и, если они смеют не повиноваться, мы наказываем их за это неповиновение, как Мелвин и Эр-Ве наказали Ти-Джея, нанеся ему побои. Ти-Джей никого не убивал. Вина его скорее в доверчивости, в его убеждении, что белые к нему хорошо относятся. Скорее в этом, чем в чем-либо другом.

Если вы сомневаетесь, действительно ли братья Симмзы замешаны в этом деле, то спросите себя, зачем тогда Ти-Джею врать? Он – черный мальчик. Присяжные заседатели – белые. Жертва убийства – белый. Зачем же Ти-Джею обвинять белых людей, если это обвинение может обернуться против него самого? Зачем? А затем, господа, что это – правда. – Он поглядел каждому в лицо и повторил: – Правда…

Мистер Макэйби в своем обращении к присяжным заседателям потребовал, чтобы они помнили, что было совершено убийство прекрасного, всеми уважаемого гражданина, что именно это в первую голову, помимо всего прочего, именно это является решающим фактором, а не возраст подзащитного, не цвет его кожи и не цвет кожи пострадавшего. Обо всем этом он заявил, и все это услышали члены суда, но я ни на миг не сомневалась, что ни он, ни члены суда в это не верят. Однако они согласно кивали головой и покинули зал суда для голосования.

Присутствующие поднялись и рассеялись. Некоторые вышли из зала суда во двор; большинство, однако, осталось в ожидании решения. Я с мальчиками присоединилась к вышедшим во двор и остановилась возне пожилого негра, все еще сидевшего у подножия дерева. Ни один из нас не произнес ни слова, мы даже избегали глядеть друг на друга из боязни, что все сразу заметят, как мы напуганы, пока Кристофер-Джон не отважился заявить во всеуслышанье:

– Но ведь Ти-Джей никого не убивал! Не убивал он!

Стейси обнял Кристофера-Джона за шею, притянул к себе, но ничего не сказал. О чем уж теперь было говорить?

– Ну, что вы думаете про россказни этого ниггера?

Мы оглянулись. Группа белых фермеров, стоявших рядом, делила между собой понюшку табака.

– Мало ли что наболтает ниггер, – усмехнулся один из них. – Эр-Be же сказал, ниггер врет.

– Да… в общем, похоже на то, – согласился другой. – Однако Джастис Овертон, я знаю, человек достойный и честный, он ни на кого не станет наговаривать зазря.

– Да знаем мы. Но он вполне мог ошибиться… Ему, может, показалось, что это тот самый грузовик.

– Что ж… вполне возможно… Я-то думаю…

Но Стейси увел нас прочь.

– Стейси, а ты что думаешь, а? – шепотом спросила я. – Ты сам что думаешь?

Стейси поглядел на здание суда.

– Дела плохи, Кэсси. Вот все, что я знаю.

– Стейси Логан! Никак, это ты?

Мы обернулись и увидели перед собой миссис Уэйд Джемисон. В свои пятьдесят лет она была женщиной довольно полной. Одета она была в скромный темно-синий костюм и шляпу. Хотя видели мы ее редко, мы сразу узнали ее, потому что у нее один глаз был серый, а другой карий и всегда чуть заметная улыбка на губах.

– А Уэйд говорил мне, что ваш папа не собирался приезжать в суд. Где же он?

Кристофер-Джон, Малыш и я глянули на Стейси: как же он ответит? Но он отвечать не стал. Он стоял перед миссис Джемисон и с нескрываемым негодованием смотрел прямо на нее. Мо, Кларенс и Крошка Уилли стояли рядом, но молчали: миссис Джемисон задала вопрос не им.

– Я спрашиваю, где он? – повторила она.

Снова не получив ответа, она обратила свой взгляд на нас, в ее двухцветных глазах вспыхнуло недоверие.

– Неужели его здесь нет?

Мы не стали ни утверждать, ни отрицать это. Взгляд ее стал строже.

– Как же вы сюда добрались, Стейси?

Стейси молчал, негодование его не утихло. Наконец он произнес:

– В фургоне.

– В чьем фургоне?

– Наших друзей.

– А родители знают, что вы здесь?

Стейси поглядел на нее, всем своим видом показывая, что, по его мнению, ее это не касается.

– Мы хотели увидеть Ти-Джея.

– А родители думают, вы в школе? О господи! Они же с ума сойдут от беспокойства за вас. Как вы доберетесь домой?

– Так же, как сюда.

– В фургоне? Но будет уже очень поздно. Особенно для вашего младшего. Ему давно пора было бы лежать в постели.

Она протянула руку, чтобы погладить Малыша по лицу, но он отступил на шаг и увернулся от нее. Миссис Джемисон тяжело вздохнула, еще раз оглядела нас всех и пошла назад к зданию суда. Буквально через несколько секунд в окно зала суда высунулась голова мистера Джемисона.

– Стейси! – позвал он.

Стейси вскинул глаза и приблизился к нему.

– Когда вердикт присяжных заседателей будет оглашен, вы все подождете меня. Я отвезу вас домой.

– Нам есть на чем вернуться.

– Да, но вы будете добираться слишком долго и родители уже начнут за вас волноваться.

– Нас же семеро, и мы должны ехать с теми, кто нас сейчас ждет.

Мистер Джемисон перевел взгляд со Стейси на Мо, Крошку Уилли и Кларенса. Он не раз имел дела с их семьями, так что их тоже знал хорошо. И кивнул одобрительно.

– Все влезете. Так что можете сказать своим друзьям в фургоне, чтобы уезжали.

– А как же Эйвери? Им разве не надо ехать домой?

– На эту ночь они останутся в городе. Им хочется быть около Ти-Джея. – Мистер Джемисон повернулся, чтобы уйти.

Стейси остановил его.

– Мистер Джемисон, а долго еще?

Мистер Джемисон посмотрел на солнце, припадающее к горизонту.

– Чем дольше, тем лучше. Будем надеяться… – Но он не кончил. – Так что ждите меня, – сказал он и отошел от окна.

Однако долго нам ждать не пришлось. Присяжные заседатели вернулись быстрее чем через полчаса. Был оглашен подсчет голосов. Голосовало двенадцать присяжных заседателей. Все двенадцать проголосовали за «виновен». Без снисхождения.

Т. Дж. приговорили к смертной казни. Миссис Эйвери громко вскрикнула. Зал вдруг взорвался от громких аплодисментов. Судья Хэвешек немедленно призвал всех соблюдать тишину, затем поблагодарил членов суда за прекрасное исполнение своих обязанностей и распустил суд. Т. Дж. был предоставлен в распоряжение шерифа Доббса, чтобы препроводить его в тюрьму штата в городе Парчмен. Затем судья встал, объявил перерыв и вышел. Белые, присутствовавшие на заседании, покинули здание суда. А мистер и миссис Эйвери, отец Гэбсон, мистер Сайлас Лэньер и прочие так и остались сидеть в своем закутке, пока мистер Джемисон не поманил их к выходу.

Т. Дж. все еще оставался в зале суда. Он не выражал никаких чувств, не плакал, не разговаривал. Когда он встал, чтобы выслушать вердикт, казалось, он ничего не слышит, потом снова сел и больше не двигался. И только теперь, когда его мать бросилась к нему, обняла его и зарыдала, как в ту ночь, когда его пытались линчевать, вероятно, только тут до него дошло, что он признан виновным, и он издал душераздирающий крик, словно раненое животное, на которое шла охота, которое, наконец, поймали и готовы предать смерти.

Смотреть на это мы больше не могли.

– Малыш, Кристофер-Джон, Кэсси, пошли! – позвал Стейси.

Мы подчинились, последовав за ним, за Крошкой Уилли, Мо и Кларенсом.

– Так я и знал, – сказал пожилой негр, сидевший все время, пока шло заседание суда, под деревом. – Такой суд или суд Линча – все одно. Всегда так…

Из здания суда вышел мистер Джемисон и направился к нам. Лицо у него было осунувшееся, глаза воспаленные.

– Мы можем ехать, – сказал он.

– Мистер Джемисон, – обратился к нему Стейси, голос его звучал хрипло, – мы… мы очень хотим повидаться с Ти-Джеем, прежде чем уедем. – Он замолчал под пристальным взглядом мистера Джемисона. – Мы должны…

Мистер Джемисон кивнул в сторону дальнего угла зала заседаний.

– Его выведут вон через ту боковую дверь, чтобы отвести снова в тюрьму.

Мы все – Стейси, Кристофер-Джон, Малыш, Мо Тёрнер, Кларенс Хопкинс, Крошка Уилли Уиггинс и я подошли к той двери и стали ждать. Другие тоже ждали, из любопытства, хотели увидеть осужденного. Дверь вскоре отворилась, и из нее вышли шериф Доббс и помощник шерифа Хэйнес. Между ними шел Т. Дж. На ногах у него были кандалы, и потому он не шел, а волочил ноги. Руки его были тоже в наручниках, за спиной, так что он выглядел как настоящий заключенный.

Стейси прочистил горло:

– Ти-Джей, привет.

Сначала Т. Дж. на его слова никак не реагировал. Он шел с опущенной головой, никого не видя вокруг.

– Ти-Джей, это я, Стейси. Мы все пришли, чтобы…

Т. Дж. медленно поднял голову. Темные глаза его заблестели – он узнал нас. И на какой-то миг лицо его засветилось улыбкой, какая раньше, чуть что, вспыхивала на нем. Эта улыбка заставила меня забыть, до чего же я недолюбливала этого слабого, напуганного мальчишку. Прежде чем кто-либо успел вымолвить хоть слово, помощник шерифа Хэйнес проложил себе дорогу в толпе, увлекая за собой Т. Дж. Оглянувшись на нас через плечо, Т. Дж. снова улыбнулся, в последний раз, потом все погасло – он опустил голову и заковылял прочь. Слезы затуманили мне глаза, и он проплыл в них передо мной.

Больше мы Т Дж. никогда не видели.

4

Серыми, тихими днями пришла зима. Обычно в такие дни люди даже домашнюю скотину не выгоняют на улицу и сами не выходят. Все замирает. На воле лишь струйки дыма из камина, сложенного из необожженного кирпича, да случайный краснокрылый дрозд, не желающим прятаться. Было холодно. Но не ветрено, не как на севере, где жил дядя Хэммер: там, он рассказывал, зимой дул пронизывающий ветер. Просто все, что привыкло к жаре, было сковано холодом: сама земля, ее поля, в ожидании, когда настанет пора и они снова зазеленеют, а потом дадут урожай. Холод царил, правда, не долго, но как от него было не по себе! Он проникал во все щели убогих деревянных хижин, заставлял их обитателей жаться к незатухающему огню и ждать, когда вернется тепло.

Но и в такие дни мы с мальчиками тащились в школу, а добравшись туда, протискивались к одной из железных печурок, единственному отоплению в школе. Отсидев свои восемь часов, мы тащились назад домой.

На смену январю пришел февраль. Чем дальше, тем февраль становился теплей, и я с мальчиками уже с нетерпением ждала последнего школьного дня – он падал на середину марта. Занятия в школе кончались тогда, когда наставала пора весеннего сева. Даже если б занятия в школе продолжались, классы все равно бы пустовали, потому что главное в нашей жизни был хлопок: его надо было посадить, окучить, подрезать, собрать, если семья не хотела помереть с голоду. Поэтому, когда вставал выбор между хлопком и образованием, чаще всего в жертву приносилось последнее. Ребята знали это и потому не восставали. За исключением некоторых, в том числе Мо Тёрнера. Его семья не хотела всю жизнь оставаться в испольщиках и каждый год строила планы, как вырваться из этого плена.

– Нет, нынешний год мы покончим с этим, – объявил Мо; вот уже третью зиму он вместе с нами топал из школы домой. – В этот раз уж точно. Мы с папой решили засадить хлопком десять акров. Урожай будет – во! И мы, наконец, уйдем от этого старика Монтьера.

На такое потрясающее заявление я брякнула:

– Сам прекрасно знаешь, вы и так еле сводите концы с…

– Заткнись, Кэсси!

Я бросила взгляд на Стейси и замолчала, но не потому, что спасовала перед его так называемым авторитетом. Просто решила: раз уж ему так хочется, чтобы Мо обманывал себя, будто больше не будет гнуть спину на Монтьера, пусть его.

Тёрнеры были испольщиками на плантации Монтьера с 1880 года, так что вряд ли одного богатого урожая им хватит, чтобы больше не испольничать. Они были привязаны к земле мистера Монтьера, так как кормились из его рук: земля и мул, плуг и семена. А в уплату шел хлопок, часть собранного ими урожая. Когда им нужны были продукты и прочее, они брали все в кредит, при этом лавку им указывал сам мистер Монтьер, так как ему шли с этого большие проценты. Цены на все, что Тёрнеры покупали, были непомерные. В конце года, когда хлопок был продан, Тёрнеры обычно еще больше запутывались в долгах. А раз они были в долгах, то не могли просто взять да уйти с земли Монтьера. Не то шериф живо пустился бы за ними в погоню. А Мо тут заливает: мол, как только заработают хорошо, сразу плюнут на испольщину. Чепуха это! Уж коли мне это было понятно, то Стейси и подавно.

Однако мои слова вызвали молчаливое неодобрение не только Стейси, но и Кристофера-Джона, и Малыша. Только не Мо – его они, видно, вовсе не задели, и он продолжал идти по дороге, глубоко задумавшись и не обращая на меня никакого внимания. А когда я решила, что мое замечание развеяло его иллюзии, он вдруг сказал:

– Я знаю, вы все думаете, не бывать этому…

– Да нет, Мо, я никогда такого не говорил, – возразил Стейси. – А Кэсси нечего слушать.

Я стрельнула взглядом в Стейси.

– Да я и сам знаю, нелегко это, – продолжал Мо. – И времена такие, и все прочее. Только времена всю мою жизнь были тяжелые. И сегодня не тяжелей, чем вчера.

– А что говорит твой отец? – спросил Стейси.

– Он сказал, что давно оставил надежду попытать счастья. Только об одном мечтает он теперь: чтобы мы, его дети, выросли и убрались с этой земли.

Стейси наклонился, чтобы низкая ветка сладкого эвкалипта не задела его, отломил кончик, снял корку и пожевал, потом снова повернулся к Мо:

– Я не считаю, что вам не удастся добиться, чего вы хотите, Мо. Мой папа говорит, всякий может добиться, чего очень захочет, надо только поработать как следует. До введения «нового курса»[7] мы и так не имели больше шести центов за фунт хлопка.

Обычно мягкое лицо Мо внезапно явило твердую решимость.

– Мы должны вырваться, – хрипло прошептал он. – Должны.

И Стейси, и я уставились на Мо. Всегда такой рассудительный, он совсем забывал про логику, стоило лишь заикнуться о судьбе испольщиков.

– Да, – сочувственно поддакнул Стейси. – Я понимаю.

– Нет, не понимаешь, – тихо возразил Мо. – Потому что у вас своя земля.

В его голосе не было горечи, он просто констатировал факт.

Стейси кивнул, продолжая жевать эвкалиптовый прутик. Потом сказал:

– Послушай, Мо, а ты не думал о том, что вдруг не удастся? Я имею в виду, кроме низких цен на хлопок, надо учитывать и прочие издержки. А как я понимаю, никогда не угадаешь, сколько у тебя удержат из всего заработанного.

Мо тяжело вздохнул, представив себе эти «удержки» вполне конкретно: кредиты, то есть долги, за год. Они зачастую перекрывают весь заработок испольщика еще до того, как хлопковые семена упадут в землю.

– Меня не интересуют удержки, – запальчиво произнес он. – Все равно мы должны вырваться. Я пойду хоть в АОР, коль по-другому не выйдет. И даже в ГКОП.

– АОР? – переспросила я, переводя взгляд с Мо на Стейси. – А что такое АОР?

– Неважно, если ты получаешь деньги от ГКОП, – ответил Стейси.

– Я спрашиваю, что такое АОР?

Что такое ГКОП, я знала: Гражданский корпус по охране природных ресурсов. И Стейси, и другие без конца о них говорили. Это тоже было частью «нового курса» – той правительственной программы, что ввел Рузвельт. В этом корпусе молодых парней обучали ведению сельского и лесного хозяйства. Кое-кто из нашей общины вступил в него. Стейси тоже порывался, да еще не дорос, а, кроме того, мама и папа не хотели, чтобы он куда-нибудь уезжал. Но что такое АОР, я понятия не имела.

Моя настойчивость заставила Стейси вздохнуть.

– Мама говорит, это вроде организации. По плану президента Рузвельта она нужна, чтобы как можно больше людей получили работу. Мне кажется, мама так и называла ее – Администрация по обеспечению работой Вот, например, говорят, что в Хантингтоне будут строить новую больницу. – Тут Стейси отвернулся от меня и спросил Мо: – Ты что же, собираешься уйти и все бросить здесь? Ты уйдешь, а твой папа что будет делать?

– Бросить все? – с иронией повторил Мо. – Бросить все? Черт возьми, как ты прав! Я брошу все! Все! И старого Монтьера, и его дорогого сыночка – все. – Злая усмешка исказила обычно приветливое лицо Мо. – А знаешь, что недавно заявил мне этот старикашка? Мол, хватит мне быть эгоистом, пора, наконец, бросить школу и больше помогать дома отцу. Мол, достаточно я поучился, для фермера больше и не надо… Да мне наплевать на то, что он говорит.

Мо насупился: больше всего на свете он боялся стать фермером. Последние четыре года, с тех самых пор, как он окончил четырехклассную школу возле Смеллингс Крика, Мо с еще несколькими мальчиками и девочками каждый день проделывал путь в три с половиной часа до другой школы. Они уходили из дома до зари, а возвращались, когда стемнеет. Большинство ребят через год отказались он таких путешествий. Но только не Мо. Мо твердо решил окончить двенадцать классов и получить диплом об окончании средней школы. А если уж мистер Бастьон Монтьер не желал этого понимать, тем хуже для него.

– Ты передал папе, что сказал мистер Монтьер? осведомился Стейси.

Мо покачал головой.

– Все равно не буду я торчать здесь и дожидаться, пока они расправятся со мной, как с Ти-Джеем… – Мо вдруг запнулся, словно опомнившись.

Кристофер-Джон, Стейси и я постарались не встретиться с ним взглядом, и только Малыш с молчаливым осуждением поглядел ему прямо в лицо. С того дня, несколько недель назад, как мистер Джемисон приезжал сообщить нам, что его прошение о пересмотре приговора суда отклонено, мы очень редко упоминали в разговорах Т. Дж. Было слишком больно.

Мо понял, что сказал лишнее, и продолжал идти молча. Достигнув перекрестка дорог, где нам предстояло расстаться, он заговорил снова, но тут же смолк, когда из-за поворота появилась машина, едущая с севера. Заметив нас, водитель помахал рукой и остановился.

– Легок на помине, – вздохнул Мо. – Черт, чего ему надо?

Машину вел Джо Билли Монтьер. Рядом с ним сидела его сестра Селма. Когда мы подошли, Джо Билли опустил стекло.

– Привет, Мо! – сказал он, затем кивнул в нашу сторону: – Как дела?

Мы ответили, что все в порядке.

– Ты домой? – спросил Джо Билли у Мо.

– Да, сэр, – ответил Мо, как и положено.

– Я только что забрал мисс Селму из школы Джефферсона Дэвиса, теперь мы едем домой. Хочешь, садись, подвезу.

«Мисс» Селме было не больше четырнадцати. Самому Джо Билли восемнадцать или около того.

Мо поднял глаза на Джо Билли:

– Мне надо еще в одно место, прежде чем идти домой. Но все равно большое спасибо.

Я-то прекрасно знала, что никуда ему не надо. Думаю, Джо Билли тоже это знал, но лишь кивнул и поднял стекло. Поддал газа «форду» и был таков.

– Во всяком случае, он предложил подвезти тебя, – заметила я.

– С Джо Билли всегда все в порядке, почти всегда, – сказал Мо. – Хуже всех папаша. Его не выношу.

Мы попрощались с Мо. Ему предстояло идти на север по Грэйнджер Роуд до самой Солджерс Роуд, а оттуда уже повернуть на запад к своему дому на этом берегу Смеллингс Крика. Стемнеет, пока он доберется домой.

Когда я с мальчиками подошла к дому, на подъездной дороге мы увидели окружного агента по сбору налогов мистера Джона Фарнсуорта, он разговаривал с папой. Они кивнули нам и продолжали беседовать.

– Ну конечно, Дэвид, – сказал мистер Фарнсуорт, – мне известно, как обстояли дела в тридцать третьем, когда вы все подписали эту программу, но тогда это было нововведением и многое не заладилось. Я сам считал, что правительство до тридцать четвертого не начнет осуществлять программу ограничения посевов и не будет заставлять перепахивать хлопковые поля, готовые к сбору урожая. Мне и самому все это не по душе, поверь.

Я и мальчики остановились у колодца под предлогом набрать воды, а на самом деле прислушиваясь к разговору. Папа только посмотрел на мистера Фарнсуорта и не сказал ни слова. Но мы с мальчиками все еще ждали, зная, как сильно был папа расстроен из-за этой правительственной программы. Я и сама считала ее бестолковой, хотя мало что в ней понимала. Одно я знала твердо: два года назад правительство предложило нам, как и всем остальным фермерам, перепахать почти половину хлопковых полей, хотя хлопок успели не только посадить, он уже цвел. Нам обещали за это заплатить. Что ж, заплатить-то заплатили – государственным чеком. Да беда в том, что чек-то был на имя Харлана Грэйнджера.

А сам мистер Грэйнджер заявил, что имеет закладную на наш хлопок. Конечно, никакой закладной на наш хлопок у него не было, но что значило наше слово против его? Без его подписи мы по чеку ничего не могли получить. Но не это главное. Только дай ему подписать, он вскорости всю нашу землю себе оттягает. Вот такие дела.

– Я знаю, о чем ты думаешь, – сказал мистер Фарнсуорт. – Но дело в том, что всем, кто подписал правительственную программу, могут наложить арест на урожай и отобрать хлопок. Не забывай об этом.

– Это я помню, – ответил папа. – Но еще я помню, что не ставил в договоре имени Харлана Грэйнджера.

– Да, но… после того как ты подписал, он заявил про закладную, и я должен был вставить его имя.

Папа промолчал. Мистер Фарнсуорт снова отвел глаза.

– Честно говоря, я не предполагал, что правительство так распорядится чеками. Я-то думал, чеки облегчат судьбу фермеров.

– Что ж, – заметил папа, – а вышло все не так.

Прежде чем уйти, мистер Фарнсуорт покачал головой:

– Будь уверен, на сей раз имени мистера Грэйнджера на чеке не будет. Это все, что мы можем сделать. Но если ты не подчинишься программе, не подпишешь договор, что ж… тогда придется тебе подумать о новых налогах на хлопок.

Я глядела на Стейси, а он не отрывал глаз от папы и мистера Фарнсуорта.

– У правительства определенные намерения на этот счет, Дэвид. Мы с тобой тут ничего не изменим. – Он пошел назад к своей машине. – Оформи бланки освобождения от налогов и прицепи их к своим кипам хлопка. В любом случае ты должен будешь предъявить их, когда повезешь хлопок продавать, – на них и будет указано, сколько ты имел права вырастить. – У машины он опять задержался и обернулся к папе. – Знаешь, Дэвид, мне самому эти ограничения не нравятся. Как бы я хотел, чтоб правительство нанимало специальных агентов для этого дела. А мы, консультанты по сельскому хозяйству, занимались бы, чем нам по штату положено – помогали бы вам, фермерам, управляться с урожаем. Но никто не хочет это брать в толк. Где что не так, обвиняют меня. – Он смотрел на отца и ждал. Надеялся поймать хоть искру сочувствия в его глазах. Затем уселся в свою машину. – Увидимся на следующей неделе, – сказал он и дал задний ход.

Как только машина мистера Фарнсуорта устремилась на восток, оттуда вынырнул сверкающий серебром «паккард» мистера Грэйнджера, и обе машины встретились. С минуту отец наблюдал за ними, потом вернулся к колодцу.

– А мне можно попить? – спросил он.

– Ну конечно же, папа, – сказал Малыш и, зачерпнув ковшиком свежей воды, протянул отцу.

– Папа, эти налоги на хлопок, – спросила я, – что это такое?

Ответить папа не успел, потому что Стейси положил ему руку на плечо и кивнул в сторону дороги.

– Похоже, мистер Грэйнджер едет к нам.

Мы все дружно уставились на приближающийся «паккард».

Из четырех крупных землевладельцев в нашем округе – трое из них были Монтьер, Гаррисон и Уокер – Харлан Грэйнджер был самым богатым и влиятельным и привык получать то, что хотел и когда хотел. Единственное, чего ему не удалось заполучить, хоть он и очень старался, была наша земля.

«Паккард» несся на всей скорости и сбросил газ только у подъездной дороги. Мистер Грэйнджер нажал на сигнал, вызывая папу. Отец посмотрел в сторону машины, допил воду и, прежде чем отойти, вернул ковшик Малышу.

– Дэвид.

– Да, мистер Грэйнджер.

– Только что встретил на дороге мистера Фарнсуорта. Он сказал, что едет от вас.

– Да.

– Он сказал, что говорил с вами насчет правительственных налогов.

– Говорил.

– Ты понял, почему правительство было вынуждено пойти на это? Чтобы те, кто не подписал договор, не могли посадить хлопка, сколько захотят, и получить денег больше, чем те, кто подчинился программе. – Он в упор зыркнул на папу. – Если правильно смотреть на вещи, введение этого налога вполне резонно. В конце концов, как установить твердые цены, если рынок будет все время затовариваться? Цены тогда упадут до шести, а то и до пяти, мы с тобой оба это знаем.

Мистер Грэйнджер замолчал, словно ждал, что папа что-нибудь скажет. Но папа не стал говорить, и он добавил:

– Ведь так будет лучше для всех.

– Это я понимаю, – сказал папа.

– Ладно…, Ты же знаешь, Дэвид, я к тебе хорошо отношусь. Иногда ты позволяешь себе глупости, но трезвый разум тебе не всегда изменяет, как я вижу, и меня это радует. Поэтому я хочу помочь тебе и твоим близким. Кое в чем мы не сошлись, признаю, ты не раз мне досаждал – и ты, и Мэри, и твоя мать, – и все же прошлым летом вы сделали мне хорошее дело. Это когда не пустили пожар на мои земли. Я не забыл. Знаю, сейчас вы нуждаетесь в деньгах, что ж, чем могу, тем помогу. Хотите, заплачу за вас налоги, а вы вернете, когда сумеете?

Папа чуть заметно повел головой на это предложение, однако произнес:

– Спасибо, мистер Грэйнджер, очень благодарен за ваше предложение, но мы сами платим по счетам.

– Что ж, но я готов, иначе не предлагал бы.

– Спасибо еще раз.

Мистер Грэйнджер встретился с папой взглядом и снова улыбнулся.

– Не стоит, Дэвид. А если изменишь решение, дай мне знать.

– Надеюсь, не изменю.

– Ну, всякое бывает… – Мистер Грэйнджер отжал сцепление, и папа отступил от машины. – Между прочим, ты не слышал, здесь не появлялся представитель союза, не говорил с вами?

– Да вроде нет.

– До меня дошло, будто в Виксберге социалисты организуют какой-то союз. – Он покачал головой. – Надеюсь, такое безобразие сюда не дойдет. Дохлое дело этот союз, ничего хорошего все равно не получится. – Он тронулся с места и развернулся. – Да, вот еще что, Дэвид, если у тебя будут лишние кипы хлопка с правительственным ярлыком, я охотно заберу их у тебя. И заплачу хорошо. Так не забудь о моем предложении насчет твоих налогов. Всегда рад помочь.

Мы с мальчиками подошли к папе и замерли, следя за клубами пыли, вздымавшейся на дороге, по которой умчалась машина.

– Папа, с чего это мистер Грэйнджер сегодня такой добрый? – спросила я.

– Добрый?

– Ну, предложил заплатить за нас налоги и все такое.

Папа рассмеялся. Я с удивлением посмотрела на него.

– Выслушай меня внимательно, моя голубка, – сказал он, обняв меня. – И вы, мальчики, тоже. И запомните! Когда этот господин вам что-нибудь предлагает, сразу смекайте, что он за это хочет урвать.

– Папа, но сейчас-то в чем дело? – спросил Стейси. – Он же собирается выложить свои деньги.

– Вот-вот, Стейси. Он выплатит наши налоги, и на налоговой декларации будет стоять его фамилия. А в один прекрасный день он предъявит ее и потребует нашу землю. Он предъявит ее в суде и, вполне возможно, оттягает нашу землю.

Мы со Стейси переглянулись.

Папа кивнул:

– Я точно говорю. Скорей всего, он не понял, что я разгадал его хитрость. – Папа другой рукой обнял Кристофера-Джона, и все вместе мы вернулись на подъездную дорожку. – И запомните еще вот что. Рассчитывайте все на один ход раньше таких людей, как Харлан Грэйнджер… Лучше на два, если сможете.

Добежав до заднего двора, мы с мальчиками повернули к дому. Кристофер-Джон и Малыш с шумом промчались через веранду прямо на кухню, но Стейси у входа задержался на миг. Затем догнал папу. Меня одолело любопытство, и я пошла следом.

– Папа, а что это за налог, про который упоминал мистер Фарнсуорт?

Папа внимательно посмотрел на Стейси, прежде чем ответить.

– Он принес плохие вести, сынок. Правительство собирается наложить пятидесятипроцентный налог на хлопок, который мы посадили сверх того, что оно нам разрешило посадить.

– Но мы же не подписывали договор! Значит, не обязаны сажать, сколько оно велит.

– Теперь получается, что обязаны, сынок. Как Харлан Грэйнджер сказал, всех заставят следовать правительственной программе, подписывал ты договор или нет.

– Но целых пятьдесят процентов налога! Стало быть, даже если хлопок пойдет по двадцать центов за фунт, мы получим всего по шесть. Стоит ли тогда трудиться!

Папин рот скривился в улыбке.

– На это правительство и рассчитывает.

Я приблизилась к ним.

– Нет, папа, я все равно не понимаю про этот налог и про договор.

Папа перевел взгляд на меня.

– Что тебе непонятно, голубка?