Виргинцы (книга 1)

Некоторые блюда, а главное, сласти и пирожное, госпожа Эсмонд с большим уменьем и изяществом приготовила собственноручно. Она, согласно милому, но нелегкому обычаю тех времен, сама резала мясо, отогнув кружевные рукава по локоть и показывая прехорошенькие округлые ручки и запястья все время, пока исполняла этот древний обряд гостеприимства, еще не ставшего таким худосочным, как в наши дни. Старинный застольный закон требовал, чтобы хозяйка потчевала своих гостей с любезной настойчивостью, бдительно следила, кому и когда предложить новый лакомый кусочек, в совершенстве знала кулинарно-анатомические секреты и по всем правилам искусства раскладывала рыбу, резала дичь, птицу, мясо и все прочее, уговаривала гостей непременно попробовать еще вот это кушанье и шептала своему соседу, мистеру Брэддоку: "Я берегла вот эту спинку лосося специально для вашего превосходительства и не стану слушать никаких отказов! Мистер Франклин, вы пьете только воду, сэр, а ведь вина нашего погреба очень полезны, и от них никогда не болит голова... Господин судья, вам нравится пирог с фазаном?"
      - Потому что я знаю, кем он испечен, - отвечает мистер Лоус, судья, с глубоким поклоном. - Ах, сударыня, если бы у меня дома пеклись такие удачные пироги, как в Каслвуде! Я часто говорю жене: "Как мне хотелось бы, душенька, чтобы у тебя была рука госпожи Эсмонд..."
      - Прелестная рука, которая, конечно, должна нравиться и многим другим, - говорит бостонский почтмейстер, и мистер Эсмонд бросает на него не слишком довольный взгляд.
      - Ах, какая это рука, когда нужно сделать корочку пирога особенно легкой! - продолжает судья. - Ваш покорный слуга, сударыня.
      Он не сомневается, что подобный комплимент должен доставить вдове большое удовольствие. Она скромно отвечает, что училась стряпать, когда жила на родине в Англии, где получала образование, и что ее матушка научила ее готовить кое-какие блюда, которые очень нравились ее отцу и сыновьям. И она очень рада, если гостям они также понравились.
      Говорится еще много столь же любезных слов, подается еще много кушаний - в десять раз больше, чем могли бы съесть присутствующие. Мистер Вашингтон почти не принимает участия в общей беседе - между ним, мистером Толмеджем, майором Дэнверсом и почтмейстером завязался оживленный разговор о дорогах, мостах, повозках, вьючных лошадях и артиллерийских обозах, и полковник провинциальной милиции, разложив перед собой кусочки хлеба, прижимает пальцем тот форт, о котором он повествует своим собратьям-адъютантам, и продолжает говорить до тех пор, пока лакей-негр, обнося гостей новым блюдом, не смахивает салфеткой Потомак и не подцепляет Огайо ложкой.
      В конце обеда мистер Бродбент покидает свое место, становится позади стула вице-губернатора, произносит благодарственную молитву, возвращается к своему прибору и, исполнив свои благочестивые обязанности, вновь берется за нож и вилку.
      Теперь вносят сласти и пудинги - я мог бы подробно их вам перечислить, если бы вы пожелали, только какую барышню в наши дни интересуют пудинги, да к тому же еще пудинги, которые были съедены сто лет назад и которые госпожа Эсмонд приготовила для своих гостей с таким искусством и тщанием? Но вот со стола все убрано, и Натан, дворецкий, ставит бокалы перед гостями и наполняет бокал своей госпожи. Поклонившись гостям, она говорит, что предложит только один тост, но знает, с какой сердечной радостью его поддержат все присутствующие джентльмены. Затем она провозглашает: "Здоровье его величества!" - и кланяется мистеру Брэддоку, а он, его адъютанты и все местные джентльмены с верноподданническим жаром повторяют имя своего возлюбленного и всемилостивейшего государя. Затем, допив бокал и еще раз поклонившись обществу, вдова выходит из залы между рядами чернокожих слуг, сделав в дверях один из самых прекрасных своих реверансов.
      Гостеприимная хозяйка Каслвуда столь безупречно исполняла свои обязанности, была так весела и красива, беседовала с гостями с таким одушевлением и мужеством, что немногие дамы, присутствовавшие там, поспешили выразить ей свое восхищение великолепием обеда и особенно тем, как она председательствовала за столом. Однако едва они вошли в гостиную, как притворная веселость покинула госпожу Эсмонд, она опустилась на кушетку рядом с миссис Лоус, и разразилась слезами, не дослушав хвалебную речь этой дамы.
      - Ах, сударыня! - воскликнула она. - Конечно, вы правы, принимать у себя дома представителя короля - большая честь, хотя нашей семье случалось оказывать гостеприимство и особам более высоким, чем мистер Браддок. Но ведь он приехал, чтобы разлучить меня с одним из моих сыновей. Кто знает, вернется ли мой мальчик? И вернется ли он целым и невредимым? Вчера я видела его во сне: он был ранен, и лицо его совсем побелело, а из раны в боку струилась кровь. Правила приличия заставляли меня скрывать мое горе в присутствии джентльменов, но моя добрая миссис Лоус знает, что такое разлука с детьми, в ее груди тоже бьется материнское сердце, и она справедливо осудила бы меня, если бы в такой вечер мое сердце не было преисполнено боли.
      Дамы принялись утешать хозяйку дома словами, которые приличествовали случаю и могли быть ей приятны, а она старалась побороть печаль, памятуя о своих обязанностях, мешавших ей свободно предаваться грусти.
      - У меня еще будет время горевать, сударыня, когда они уедут, - сказала она супруге судьи, своей добросердечной соседке. - Мой сын не должен видеть скорби на моем лице - я не хочу, чтобы наша разлука омрачилась еще больше из-за моей слабости. Джентльмену его ранга и положения надлежит быть там, куда призывает его отечество. Так всегда поступали Эсмонды, и я смиренно уповаю, что та же благая сила, которая милостиво хранила моего отца в двадцати великих битвах в дни королевы Анны, ныне, когда настал черед моего сына исполнить свой долг, возьмет его под свой святой покров.
      Решительная миниатюрная дама не стала далее сетовать на жестокую судьбу и, ни словом больше не упомянув про свое горе, села, я полагаю, с гостьями за карты и кофе, а джентльмены в соседней зале продолжали предлагать тосты и попивать вино.
      Когда одна из дам заметила, что мужчины засиделись что-то слишком долго, госпожа Эсмонд ответила, что общество английских джентльменов интересно и поучительно для ее мальчиков. Подобный случай так редко выпадает в их глуши, и хотя господа офицеры иногда бывают излишне вольны в своих речах, она убеждена, что джентльмены и светские люди не забудут, как еще юны ее сыновья, и не скажут при них ничего такого, чего не следует слушать молодым людям.
      Без сомнения, английские офицеры должным образом оценили предложенное им угощение. Дамы еще продолжали играть в карты, когда вошел Натан и что-то шепнул миссис Маунтин, которая тут же воскликнула: "Нет!" Нет, больше она его не даст: простое бордо пусть пьют на здоровье, если им хочется еще пить, но вина полковника она больше не даст! Оказалось, что джентльмены уже выпили дюжину бутылок драгоценного кларета, "не считая сидра, бургундского, лиссабонского и мадеры", - заявила миссис Маунтин, перечисляя подававшиеся напитки.
      Однако госпожа Эсмонд и слышать не хотела о бережливости в подобный вечер. Поэтому миссис Маунтин волей-неволей отправилась со своими ключами под священные своды, где лежали бутылки собственного бордо полковника, пережившие своего хозяина, который, подобно им, также давно уже упокоился под землей. По дороге миссис Маунтин осведомилась у Натана, не хватил ли кто-нибудь из джентльменов лишку. По мнению дворецкого, мистер Бродбент был пьян - как всегда, и джентльмен, которого называли генералом, тоже, по его мнению, был пьян, и мистер Джордж - немножечко.
      - Мистер Джордж! - вскричала миссис Маунтин. - Да он же месяцами ни капли в рот не берет!
      И все же Натан стоял на своем: мистер Джордж был немножечко пьян. Он то и дело наливал себе, он громко разговаривал, он пел, он отпускал шуточки особенно про мистера Вашингтона, и мистер Вашингтон стал совсем красный от злости, сообщил Натан.
      - Так что же здесь такого! - поспешно объяснила миссис Маунтин. Джентльмену в хорошей компании и положено веселиться, угощаться самому и угощать друзей. - С этими словами она поспешила к двери особого погреба, где хранилось бордо.
      Развязный, почти дерзкий тон, какой в последнее время усвоил Джордж Эсмонд по отношению к мистеру Вашингтону, вызывал у того большое раздражение и досаду. Он был старше каслвудских близнецов всего лет на шесть, но всегда отличался серьезностью и степенностью не по годам, они же казались даже моложе своего возраста. До самого последнего времени они находились под заботливой и мелочной материнской опекой и видели в своем соседе из Маунт-Вернона наставника, советчика и друга - как, впрочем, почти все, кто приходил в соприкосновение с этим скромным и добродетельным молодым человеком. Сам мистер Вашингтон держался чрезвычайно учтиво и благовоспитанно, заставляя - или, во всяком случае, побуждая - и других в его присутствии вести себя так же. Он не снисходил до шуток и насмешек, и по отношению к нему они казались неуместными. Понимал он их с некоторым трудом, и они, как бы стесняясь, бежали его общества. "Он всегда казался мне великим, - писал Гарри Уорингтон в одном из своих писем много лет спустя. И я неизменно видел в нем героя. Он приезжал в Каслвуд, чтобы обучать нас, мальчиков, землемерной съемке, и когда он скакал за гончими, казалось, что он ведет за собой армию. Если он стрелял, я знал, что птица упадет мертвой, а если забрасывал невод, разумеется, ему попадалась самая крупная рыба, какая только водилась в реке. Говорил он мало, но его слова всегда были мудрыми, а не пустыми, как наши, - они были серьезными, трезвыми, вескими и неизменно уместными. Несмотря на свою антипатию к нему, мой брат уважал генерала и восхищался им так же, как я, - то есть уважал, как никого другого".
      Мистер Вашингтон первым покинул веселое общество, с таким жаром воздававшее должное гостеприимству госпожи Эсмонд. Джордж Эсмонд, занявший место своей матери, когда она удалилась, не воздерживался от вина и не сдерживал свой язык. Он наговорил своему гостю десятки оскорбительных колкостей, на которые тот, как ни сердился, не знал, что ответить. Наконец, вне себя от гнева, мистер Вашингтон встал и через открытые стеклянные двери вышел на широкое крыльцо-галерею, обычную для всех виргинских домов.
      Госпожа Эсмонд увидела высокую фигуру своего друга, мелькавшую за окнами, и - то ли вечер был жарок, то ли она кончила партию - отдала свои карты одной из дам и вышла на галерею к своему молодому соседу. Он попытался придать себе спокойный вид, так как не мог объяснить хозяйке дома, почему и на кого сердится.
      - Джентльмены что-то долго засиделись за вином, - заметила она. Господа офицеры вообще любят пить.
      - Если пить значит быть хорошим солдатом, сударыня, то многие там выказывают незаурядную доблесть, - ответил мистер Вашингтон.
      - И, наверное, генерал возглавляет свои войска?
      - О, конечно, конечно, - ответил полковник, который всегда выслушивал любое замечание госпожи Эсмонд, и серьезное и шутливое, с какой-то особенной мягкостью и' нежностью. - Но генерал - это генерал, и не мне обсуждать поведение его превосходительства за столом или где-нибудь еще. Я полагаю, что господа военные, родившиеся и выросшие в нашем отчем краю, отличаются от нас, жителей колоний. У нас здесь такое жаркое солнце, что нам; не нужно, по их обычаю, подогревать кровь вином. А пить, если предложен тост, для них, по-видимому, дело чести. Толмедж только что объяснил мне, икая, - шепотом, я хотел сказать, - что офицер так же не может отказаться выпить, когда предложен тост, как не может отказаться от вызова, и добавил, что вначале вино ему было противно и он научился пить лишь с большим трудом. Следует признать, что, преодолевая свою слабость, он показал редкую настойчивость.
      - Но о чем вы разговариваете столько часов подряд?
      - Боюсь, я не могу подробно ответить на этот вопрос, сударыня, - я не люблю сплетен. Мы говорили о войне, и о силах, которыми располагает мосье Контркер, и о том, как нам до него добраться. Генерал намерен проделать всю кампанию в карете и посмеивается и над походом, и над противником. В том, что мы разобьем врага, если встретимся с ним, сомнений, кажется, быть не может.
      - Разумеется! - воскликнула дама, чей отец служил под командой Мальборо.
      - Мистер Франклин, хотя он и из Новой Англии, - продолжал ее собеседник, - высказал немало весьма глубоких и дельных соображений и мог бы добавить еще многое, если бы английские джентльмены ему позволили, но они всякий раз отвечали, что мы - простаки-провинциалы и не знаем, на что способны дисциплинированные английские войска. Может быть, стоило бы выслать вперед отряд, чтобы проложить дороги и приготовить удобный ночлег для его превосходительства по окончании дневного перехода? "Но ведь тут же имеются постоялые дворы? - возразил мистер Дэнверс. - Конечно, не такие удобные, как английские гостиницы, но ведь на это мы рассчитывать и не можем". - "Да, конечно, на это вы рассчитывать не можете", - ответил мистер Франклин, человек, по-видимому, очень проницательный и склонный к шуткам. Он попивает воду и посмеивается над англичанами, хотя, мне кажется, не очень честно пить только воду и подмечать слабости тех, кто рядом пьет вино.
      - А мои мальчики? Надеюсь, они ведут себя благоразумно? - спросила вдова, кладя ручку на локоть своего гостя. - Гарри обещал мне не пить много, а когда он дает слово, на него можно положиться. А Джордж всегда воздержан. Почему вы вдруг помрачнели?
      - Право же, говоря откровенно, я не понимаю, что сталось с Джорджем за эти последние дни, - ответил мистер Вашингтон. - Он озлоблен против меня, а почему - я не знаю, спрашивать же о причине не хочу. Он говорил со мной в присутствии господ офицеров самым неподобающим образом. Нам предстоит вместе проделать эту кампанию, и очень жаль, что наша дружба омрачилась, как раз когда мы отправляемся в поход.
      - Он ведь тяжело болел. И всегда был упрямым, капризным и каким-то непонятным. Но у него самое любящее сердце в мире. Вы будете к нему снисходительны, вы будете его оберегать - обещайте мне это.
      - Даже если это будет стоить мне жизни, сударыня, - с большим жаром ответил мистер Вашингтон. - Вы знаете, что я с радостью отдам ее за вас и за тех, кого вы любите.
      - Да будет с вами благословение моего отца и мое, дорогой друг! воскликнула вдова, исполненная благодарности и нежности.
      Во время этой беседы они покинули галерею, куда доносился смех и тосты сидевших за столом джентльменов, и теперь расхаживали по лужайке перед домом. Джордж Уорингтон со своего места во главе стола мог видеть прогуливавшуюся пару и уже некоторое время весьма рассеянно слушал, что ему говорили его соседи, и отвечал им невпопад, но окружающие были слишком заняты разговорами, шутками и вином, чтобы обращать внимание на странности молодого хозяина дома. Мистер Брэддок любил после обеда послушать пение, и его адъютант, мистер Дэнверс, обладавший хорошим тенором, услаждал слух своего начальника наиновейшей песенкой из Мэрибон-Гарденс, а Джордж Уорингтон тем временем бросился к окну, затем вернулся и потянул за рукав брата, сидевшего к окну спиной.
      - Что случилось? - спросил Гарри, которому очень нравились и песня и припев, который все подхватывали хором.
      - Пойдем, - потребовал Джордж, топнув ногой, и младший брат покорно встал из-за стола.
      - Что случилось? - повторил Джордж со злобным проклятьем. - Разве ты не видишь? Они ворковали сегодня утром и воркуют сейчас, перед тем как отправиться на покой. Не следует ли нам спуститься в сад, чтобы почтительно приветствовать маменьку и папеньку? - И с этими словами он указал на мистера Вашингтона, который как раз в этот миг очень нежно взял в свои руки ручку вдовы.
      ^TГлава X^U
      Жаркий день
      Когда генерал Брэддок и остальные гости были почтительно препровождены в отведенные им покои, юноши ушли в свою комнату и принялись горячо обсуждать самое важное событие дня. Они не допустят этого брака, нет! Неужели представительница рода маркизов Эсмондов выйдет замуж за младшего отпрыска колониальной семьи, которого к тому же предназначали в землемеры! Каслвуд и двое девятнадцатилетних юношей будут отданы под заботливую опеку двадцатитрехлетнего отчима! Чудовищно! Гарри заявил, что им следует немедленно пойти к матери в ее спальню (где черные горничные снимали в это время с ее милости скромные драгоценности и украшения, которые она надела ради званого обеда) и заявить, что они не потерпят этого противоестественного союза, а если ненавистное бракосочетание все же состоится, то они покинут ее навсегда, уедут в отчий край и поселятся в своем тамошнем именьице.
      Джордж, однако, предложил другой способ положить всему конец и объяснил свой план восхищенному брату в таких словах:
      - Наша мать, - сказал он, - не может стать женой человека, с которым один из нас или мы оба дрались на дуэли и который ранил или убил нас или же которого мы ранили или убили. Мы должны его вызвать, Гарри!
      Гарри по достоинству оценил всю глубину истины, скрытой в словах Джорджа, и мог только поразиться удивительной мудрости брата.
      - Да, Джордж, - сказал он, - ты прав. Матушка не способна выйти замуж за нашего убийцу, не может же она быть настолько дурной женщиной. А если мы его проколем, ему конец. "Cadit quaestio" {Расследование закончено (лат.).}, как говаривал мистер Демпстер. Я тотчас пошлю моего лакея с вызовом к полковнику Джорджу, хорошо?
      - Мой милый Гарри, - ответил старший брат, не без самодовольства припомнив свой квебекский поединок, - ты не привык к делам такого рода.
      - Да, - со вздохом признался Гарри, глядя на главу семьи с завистью и восхищением.
      - Мы не можем оскорбить гостя в нашем доме, - величественно продолжал Джордж. - Законы чести запрещают подобную неучтивость. Но, сэр, мы можем поехать проводить его, и едва ворота парка закроются за нами, мы сообщим ему о наших намерениях.
      - Верно, черт подери! - воскликнул Гарри, хватая брата за руку. - Так мы и сделаем. Послушай, Джорджи... - Тут он побагровел, запнулся, и брату пришлось спросить, что он, собственно, хочет сказать. - Теперь моя очередь, брат, - умоляюще произнес Гарри. - Раз ты идешь на войну, значит, драться с ним должен я. Право же, право! - И он продолжал умолять об этом повышении в чине.
      - И на этот раз глава рода обязан быть первым, мой милый, - ответил Джордж с великолепным достоинством. - Если я паду, мой Гарри отомстит за меня. Но драться с Джорджем Вашингтоном должен я, Хел, и это к лучшему: ведь я ненавижу его сильнее. Разве не по его совету матушка приказала негодяю Уорду поднять на меня руку?
      - Ах, Джордж! - перебил более миролюбивый младший брат. - Должно забывать и прощать!
      - Прощать? Нет, сударь, я не прощу, покуда буду помнить. А приказывать человеку забыть - бесполезно. Обида, причиненная вчера, остается обидой и завтра. Я, насколько мне известно, никому обид не наносил и сам их терпеть не намерен. Я придерживаюсь самого низкого мнения о мистере Уорде и все же думаю о нем не настолько дурно, чтобы предположить, будто он когда-нибудь простит тебе этот удар линейкой. Полковник Вашингтон - наш враг, и особенно мой. По его совету мне было причинено зло, а теперь он замышляет причинить нам зло даже еще большее. Повторяю, брат, мы должны его покарать.
      Выдержанное бордоское вино его деда воспламенило обычно бледные щеки Джорджа. Гарри, пылкий поклонник брата, не мог не восхититься его надменным видом и стремительной речью и с обычной покладистостью приготовился следовать за своим вождем. После чего юноши легли наконец спать, и старший еще раз напомнил младшему, что он должен держаться учтиво со всеми гостями до тех пор, пока они будут оставаться под кровом их матери.
      Благовоспитанность и нелюбовь к сплетням не позволяют нам рассказать читателю, кто из гостей госпожи Эсмонд первым пал под бременем ее хлебосольства. Почтенным потомкам господ Толмеджа и Дэнверса, адъютантов его превосходительства, вряд ли будет приятно узнать, как пьянствовали их прадеды сто лет назад; однако сами эти джентльмены ничуть не стыдились своей невоздержанности, и нет сомнений, что и они, и все их товарищи бывали навеселе не реже двух-трех раз в неделю. Представим же себе, как они, пошатываясь, отправляются на покой, сочувственно поддерживаемые заботливыми неграми, а их нагрузившийся генерал, слишком доблестный питух, чтобы полдюжины бутылок бордоского могли взять над ним верх, удаляется в сопровождении юных хозяев дома в свою опочивальню и незамедлительно засыпает крепким сном, который дарует Бахус своим верным поклонникам.
      Достойную госпожу Каслвуда состояние ее гостей не только не ввергло в ужас, но даже не удивило - она встала рано поутру, чтобы приготовить прохладительное питье для их разгоряченных глоток, и слуги разнесли его по спальням. За завтраком кто-то из английских офицеров принялся подшучивать над мистером Франклином, который вовсе не пил вина, а потому и утром отказался от холодного пунша: офицер утверждал, что филадельфиец лишил себя таким образом двух удовольствий - и вина, и пунша. Молодой человек заявил, что недуг был приятен, а лекарство - чудесно, и со смехом выразил желание продолжать болеть и лечиться. Новый американский адъютант генерала, полковник Вашингтон, был совершенно трезв и, по обыкновению, невозмутим. Английские офицеры поклялись, что возьмутся за него и научат обычаям английской армии, однако виргинец серьезно ответил, что эта часть английской военной науки его не манит.
      Вдова, поглощенная накануне заботами о парадном обеде, а теперь - о парадном завтраке, не имела времени внимательно наблюдать за поведением сыновей, но, во всяком случае, она заметила, что Джордж безупречно учтив с ее любимцем, полковником Вашингтоном, и со всеми остальными гостями.
      Перед отбытием мистер Брэддок побеседовал с госпожой Эсмонд с глазу на глаз и официально предложил взять ее сына в свою свиту; пока мать Джорджа и его будущий начальник договаривались о его отъезде, госпожа Эсмонд, что бы ни чувствовала она в душе, не выразила никакого чопорного ужаса перед радостями бутылки - одной из наиболее грозных и неизбежных опасностей, с которыми, по ее мнению, предстояло встретиться ее сыну. Она понимала, что ее первенец должен наконец выйти в широкий мир и изведать предназначенную ему долю добра и зла.
      - Мистер Брэддок наутро держался как истинный джентльмен, - упрямо заявила она своей адъютантше, миссис Маунтин. - Конечно, папенька не пил, однако известно, что в Англии пьют многие люди, принадлежащие к самому высшему кругу.
      Добродушный генерал ласково пожал руку Джорджу, который явился к его превосходительству, едва тот кончил беседовать с госпожой Эсмонд; мистер Брэддок приветствовал своего нового подчиненного и приказал ему через три дня быть в Фредерике, так как армии предстояло выступить вскоре после этого срока.
      Затем вновь была подана огромная карета, возле которой уже гарцевал эскорт; собрались в путь и прочие гости со своими слугами. Хозяйка Каслвуда проводила его превосходительство до крыльца, ее сыновья спустились по ступенькам и встали у дверец кареты. Драгунский трубач подал пронзительный сигнал, негры закричали "ура!" и "боже, храни короля!", мистер Брэддок весьма любезно простился с гостеприимными хозяевами и покатил в свою штаб-квартиру.
      Поднимаясь на галерею, юноши увидели, что полковник прощается с их матерью. Без сомнения, она только что вновь поручила Джорджа заботам его тезки, так как мистер Вашингтон говорил:
      - ...моей жизнью. Положитесь на меня.
      Тут близнецы подошли к матери и еще не уехавшим гостям. Полковник был уже в сапогах и готовился сесть на лошадь.
      - Прощай, милый Гарри, - сказал он. - С вами, Джордж, я не прощаюсь. Через три дня мы увидимся в лагере.
      Молодые люди отправлялись навстречу опасности, может быть, даже смерти. Госпожа Эсмонд знала, что с полковником Вашингтоном она до выступления армии уже больше не увидится. Не удивительно, что она была очень расстроена.
      Джордж Уорингтон заметил волнение матери, истолковал его по-своему, и сердце его сжалось от злобы и презрения.
      - Погодите немного и утешьте нашу матушку, - сказал он с невозмутимым видом. - Мы с братом только наденем сапоги и проводим вас, Джордж.
      Джордж Уорингтон заранее приказал оседлать их коней, так что уже вскоре трое молодых людей в сопровождении грумов отправились в путь, и миссис Маунтин, знавшая, какую вражду она между ними посеяла, и трепетавшая при мысли, чем это может кончиться, испытала большое облегчение: мистер Вашингтон уехал, не поссорившись с братьями и не сделав - во всяком случае, открыто - предложения их маменьке.
      Джордж Уорингтон держался со своим соседом и тезкой чрезвычайно учтиво, и тот был очень доволен, хотя и удивлен такой переменой в поведении молодого человека. Опасности, которые им предстояло разделять, сознание, что в походе им следует быть товарищами, смягчающее влияние многолетней дружбы с семейством Эсмондов, недавнее нежное прощание с хозяйкой Каслвуда - все это побуждало полковника забыть последние неприятные дни, и он разговаривал со своим юным спутником даже более дружески, чем обычно. Джордж казался весел и беззаботен - на этот раз мрачен был Гарри, который молча и угрюмо ехал рядом с братом, держась от полковника Вашингтона на расстоянии, хотя прежде он всегда настойчиво искал его общества. Если простодушный полковник и заметил непонятное поведение своего молодого друга, он, без сомнения, объяснил эту странность всем известной привязанностью Гарри к брату и естественным желанием не расставаться с Джорджем теперь, когда близок был день разлуки.
      Они беседовали о войне и о возможном исходе кампании: никто из троих не сомневался в победе. Две тысячи английских ветеранов под начальством такого генерала, если только не станут мешкать, несомненно, возьмут верх над любыми силами, которые двинут против них французы. Молодой и пылкий виргинский воин питал безграничное уважение к испытанной храбрости и выучке регулярных войск. У короля Георга II не нашлось бы подданного более преданного, нежели новый адъютант мистера Брэддока.
      Маленькая кавалькада продолжала ехать вперед все так же дружески, пока не приблизилась к бревенчатой хижине, принадлежавшей некоему Бенсону, который, следуя обычаям времени и страны, не гнушался брать со своих гостей деньги за предложенное им гостеприимство. У него квартировали вербовщики, и в большой комнате сидели несколько офицеров и солдат из полка Холкетта. Полковник Вашингтон предполагал, что его молодые друзья здесь с ним простятся.
      Пока их лошадям задавали корм, они вошли в общую залу, где проголодавшегося путника ждала незатейливая еда. Джордж Уорингтон вошел в трактир с особенно веселым и оживленным видом, а лицо бедняги Гарри еще более побледнело и омрачилось.
      - Можно подумать, мистер Гарри, что это вы идете драться с французами и индейцами, а не мистер Джордж, - сказал Бенсон.
      - Я тревожусь за своего брата, - ответил Гарри, - хотя сам был бы рад принять участие в кампании. Не моя вина, что я должен остаться дома.
      - Ну конечно, брат! - воскликнул Джордж.
      - Мужество Гарри Уорингтона не нуждается в доказательствах, воскликнул мистер Вашингтон.
      - Вы оказываете нашей семье большую честь, полковник, отзываясь о нас столь лестно, - сказал мистер Джордж с низким поклоном. - Осмелюсь заметить, в случае нужды мы умеем за себя постоять.
      Пока полковник Вашингтон превозносил его мужество, Гарри, по правде говоря, выглядел скорее испуганным. В глазах своего брата привязчивый, прямодушный юноша прочел твердую решимость, которая повергла его в отчаяние.
      - Неужели ты хочешь сделать это теперь? - шепнул он Джорджу.
      - Да, теперь, - неумолимо ответил мистер Джордж.
      - Во имя всего святого, уступи это мне. Ты идешь на войну - и должен хоть что-то уступить мне... И, может быть, все это не так, Джордж. Вдруг мы ошибаемся?
      - Пф! Ошибаться мы не можем. И заняться этим надо теперь же... но не тревожься! Никакие имена упомянуты не будут - я без труда найду какой-нибудь предлог.
      На веранде перед чашей виргинского холодного пунша сидели два офицера из полка Холкетта, знакомые наших молодых джентльменов.
      - Что вас сюда привело, господа? Не жажда ли? - осведомился один из них.
      По их голосам и пылающим щекам легко было догадаться, что сами офицеры с утра уже не раз утоляли жажду.
      - Вот именно, сэр, - весело воскликнул Джордж. - Чистые стаканы, мистер Бенсон! Как, у вас нет стаканов? Ну, так будем пить прямо из чаши.
      - Из нее пило немало хороших людей, - сообщил мистер Бенсон, и юноши, поклонившись сперва знакомым, по очереди приложились к чаше. Когда они кончили пить, пунша как будто почти не убыло, хотя Джордж тоном заправского гуляки и объявил, что после прогулки верхом нет ничего восхитительнее такого напитка. Он окликнул полковника Вашингтона, стоявшего в дверях веранды, приглашая его присоединиться к ним и выпить.
      Тон юноши был оскорбителен - он снова вернулся к той манере держаться, которая в последние дни так раздражала мистера Вашингтона. Полковник поклонился и сказал, что ему не хочется пить.
      - Но ведь за пунш уже заплачено, - настаивал Джордж. - Вы можете быть спокойны, полковник.
      - Я сказал, что не хочу пить. Я не говорил, что за пунш не заплачено, ответил тот, постукивая ногой.
      - Когда пьют за здоровье короля, офицеру не к лицу отказываться. Пью за здоровье его величества, господа! - воскликнул Джордж. - Полковник Вашингтон волен пить или не пить. Здоровье короля!
      Это был вопрос воинской чести. Оба холкеттовских офицера - капитан Грейс и капитан Уоринг - выпили за здоровье короля. Гарри Уорингтон выпил за здоровье короля. Полковник Вашингтон, яростно сверкнув глазами, также отпил глоток из чаши.
      Затем капитан Грейс предложил выпить "за герцога и армию" - тост столь же обязательный. Полковнику Вашингтону пришлось проглотить герцога и армию.
      - Этот тост вам как будто не по вкусу, полковник, - сказал Джордж.
      - Я уже говорил вам, что не хочу пить, - ответил полковник. - Мне кажется, герцог и армия только выиграли бы, если бы за их здоровье пили пореже.
      - Вы пока плохо знаете обычаи регулярных войск, - заявил капитан Грейс уже заметно осипшим голосом.