Виргинцы (книга 1)

      - Ты что-то бледна, милочка! - восклицает маменька, тревожась, как тревожатся все pavidae matres {Заботливые матери (лат.).}.
      - Тут холодно... то есть жарко. Благодарю вас, мистер Уорингтон. - И она делает ему трепетный реверанс, а Гарри отвешивает ей глубочайший поклон и удаляется к другим своим гостям. Его душит такой гнев, что сперва он ничего не замечает вокруг.
      Из рассеянности его выводит новая перепалка - между его тетушкой и герцогиней Куинсберри. Когда королевская фаворитка проходила мимо герцогини, ее светлость устремила на ее сиятельство испепеляющий взор надменных глаз, которые были теперь далеко не так ослепительны, как в дни ее юности, когда они "все сердца зажгли огнем", с аффектированным смехом повернулась к соседу и обрушила на добродушную ганноверскую даму непрерывный огонь высокомерного смеха и язвительных шуток. Графиня продолжала играть в карты, не замечая, а может быть, не желая замечать, - как ее враг поносит ее. Между герцогским домом Куинсберри и королевской семьей существовала давняя неприязнь.
      - Как вы все поклоняетесь этому идолу! Я ничего и слушать не хочу! И вы ничуть не лучше всех остальных, добрейшая моя госпожа Бернштейн! - заявила герцогиня. - Ах, мы живем в поистине христианской стране! Как умилился бы ваш почтенный первый муж, епископ, при виде этого зрелища!
      - Прошу извинения, но я не вполне поняла вашу светлость.
      - Мы обе стареем, добрейшая моя Бернштейн, а может быть, мы не понимаем тогда, когда не хотим понимать. Таковы уж мы, женщины, мой юный ирокез.
      - Я не поняла слов вашей светлости о том, что мы живем в христианской стране, - сказала госпожа де Бернштейн.
      - Ну что тут понимать, добрейшая моя! Я сказала, что мы - истинные христиане, потому что мы так легко прощаем! Разве вы не читали в юности или не слышали, как ваш супруг, епископ, повествовал с кафедры, - о том, что иудейскую женщину, обличенную в неправедной жизни, фарисеи тут же побивали камнями? О, мы теперь не только не побиваем подобную женщину камнями, но и взгляните! - холим ее и лелеем! Любой человек здесь поползет на коленях вокруг всей залы, прикажи ему эта женщина. Да-да, госпожа Вальмоден, можете сколько угодно поворачивать ко мне свою накрашенную физиономию и хмурить свои крашеные брови! Вы знаете, что я говорю про вас, и я буду и дальше говорить про вас! Я сказала, что любой мужчина в этой комнате проползет вокруг вас на коленях, если вы ему это прикажете.
      - Я мог бы назвать вам, сударыня, двух-трех, кто этого не сделает, - с гневом возразил мистер Уорингтон.
      - Так не медлите же! Дайте мне прижать их к сердцу! - воскликнула старая герцогиня. - Кто они? Представьте их мне, мой милый ирокез! Составим партию из четырех честных мужчин и женщин - то есть если нам удастся подобрать еще двух партнеров, мистер Уорингтон.
      - Нас трое, - заметила баронесса Бернштейн с вымученным смешком. - Мы можем играть с болваном.
      - Но, сударыня, кто же третий? - спросила герцогиня, оглядываясь по сторонам.
      - Сударыня! - вскричала старая баронесса. - Ваша светлость может сколько ей угодно похваляться своей честностью, которая, без сомнения, выше всяких подозрений, но будьте любезны не подвергать сомнению мою честность в присутствии моих близких родственников!
      - Ах, как она вспылила из-за какого-то слова! Право же, милочка, я убеждена, что вы так же честны, как почти все собравшееся здесь общество.
      - Которое, быть может, недостаточно хорошо для ее светлости герцогини Куинсберри, герцогини Дуврской (хотя в этом случае она, разумеется, могла бы сюда и не приезжать!), но это лучшее общество, какое только мой племянник был в силах собрать здесь, сударыня, и он предложил лучшее, что у него было. Гарри, мой милый, ты, кажется, удивлен - и не без основания. Он не привык к нашим обычаям, сударыня.
      - Сударыня, он обрел здесь тетушку, которая может научить его всем нашим обычаям и еще многому другому! - воскликнула герцогиня, постукивая веером.
      - Она попробует научить его быть равно обходительным со всеми его гостями - старыми и молодыми, богатыми и бедными. Таков виргинский обычай, не правда ли, Гарри? Она скажет ему, что Катерина Хайд сердита на его старую тетку, что в молодости они были подругами и что им не следует ссориться теперь, когда они обе состарились. И она скажет ему правду, не так ли, герцогиня? - Тут баронесса сделала своей собеседнице несравненный реверанс, и битва, грозившая разразиться между ними, так и не началась.
      - Черт побери, точь-в-точь Бинг и Галиссоньер! - заметил преподобный Сэмпсон, когда Гарри на следующее утро пересказывал своему наставнику происшествия прошлого вечера. - А я-то думал, что нет на земле силы, которая была бы способна помешать им вступить в бой!
      - Но ведь им обеим под семьдесят пять, не меньше! - со смехом возразил Гарри.
      - Однако баронесса уклонилась от сражения и с неподражаемым искусством вывела свой флот из-под вражеского огня.
      - Но чего ей было бояться? Вы же сами говорили, что моя тетушка находчивостью и остроумием поспорит с любой женщиной, и, значит, ей не страшно никакое злоязычие вдовствующих герцогинь!
      - Гм... Быть может, у нее были свои причины для миролюбия!
      Сэмпсон прекрасно знал, в чем заключались эти причины: репутация бедняжки баронессы была вся в изъянах и прорехах, так что любая насмешка по адресу госпожи Вальмоден могла быть равно отнесена и на ее счет.
      - Сударь! - в изумлении вскричал Гарри. - Вы, кажется, намекаете, что репутация моей тетки баронессы де Бернштейн не безупречна!
      Капеллан поглядел на юного виргинца с безграничным удивлением, и Гарри понял, что в жизни его тетушки была какая-то неблаговидная история, о которой Сэмпсон предпочитает умалчивать.
      - Боже великий! - со стоном произнес Гарри. - Так, значит, их в нашем роду две таких...
      - Каких две? - осведомился капеллан.
      Но Гарри прервал свою речь и густо покраснел. Он вспомнил, от кого (как мы вскоре откроем) почерпнул сведения о втором пятне на семейной чести, и, закусив губу, умолк.
      - В прошлом всегда можно отыскать много неприятного, мистер Уорингтон, - сказал капеллан. - Поэтому лучше его совсем не касаться. Человек, будь то мужчина или женщина, живущий в нашем греховном мире, непременно становится жертвой сплетен, и, боюсь, достойнейшая баронесса не была в этом отношении счастливее своих ближних. От злоречия нет спасенья, мой юный друг. Вы лишь недавно поселились среди нас, но уже, к сожалению, могли в этом убедиться. Однако была бы чиста совесть, а остальное - пустяки! - При этих словах капеллан возвел очи горе, словно желая показать, что его собственная совесть белее потолка над ним.
      - Так, значит, тетушке Бернштейн приписывают что-то очень дурное? спросил Гарри, вспоминая, что его мать ни разу ни единым словом не обмолвилась о существовании баронессы.
      - О sancta simplicitas! {О, святая простота! (лат.).} - пробормотал капеллан. - Все это сплетни, любезный сэр, восходящие к тем временам, когда ни вас, ни даже меня еще не было на свете. Истории вроде тех, которые рассказывают о ком угодно - de me, de te {Обо мне, о тебе (лат.).}. A вам известно, какая доля истины была в том, что рассказывали о вас самих.
      - Черт бы побрал этого негодяя! Пусть только какой-нибудь мерзавец посмеет чернить милую старушку! - воскликнул юный джентльмен. - Ах, ваше преподобие, мир полон лжи и злословия!
      - А вы только теперь начинаете в этом убеждаться, любезный сэр? подхватил священник с самым елейным видом. - Чью репутацию не пытались очернить? Милорда, вашу, мою - да кого угодно! Мы должны безропотно переносить это и прощать по мере сил.
      - Прощайте себе на здоровье! Этого требует ваш сан. Но я, черт побери, не собираюсь прощать! - провозгласил мистер Уорингтон, и вновь его кулак со стуком опустился на стол. - Пусть только кто-нибудь посмеет в моем присутствии чернить милую старушку, и я оттаскаю его за нос, не будь мое имя Генри Эсмонд... Здравствуйте, полковник Ламберт. Вы снова, сэр, застаете нас, когда мы только-только встаем. Мы с его преподобием и кое с кем из молодежи засиделись вчера допоздна после того, как дамы разъехались. Надеюсь, сэр, ваша супруга и дочери в добром здравии? - Гарри поспешно поднялся, сердечно здороваясь со своим другом полковником Ламбертом, который явился к нему с утренним визитом и вошел в комнату в сопровождении мистера Гамбо (последний все предпочитал делать неторопливо) как раз в ту минуту, когда Гарри, переходя от слов к делу, показывал, как именно он будет таскать Злоречие за нос.
      - Мои дамы чувствуют себя прекрасно. А кого это вы таскали за нос, когда я вошел, мистер Уорингтон? - со смехом спросил полковник.
      - Ведь это же гнусность, сэр! Его преподобие только что сказал мне, что есть негодяи, которые чернят репутацию моей тетки баронессы Бернштейн!
      - Да не может быть! - воскликнул мистер Ламберт.
      - Я не устаю повторять мистеру Гарри, что клевета не щадит никого, объявил капеллан тоном проповедника, но тут же посмотрел на полковника и подмигнул ему, словно говоря: "Он ничего не знает - так не рассеивайте его неведенья".
      Полковник понял его взгляд.
      - Да, - сказал он. - Злые языки не знают отдыха. Пример тому - сплетни о вас и о танцовщице, Гарри, которым мы все поверили.
      - Как, сэр, все поверили?
      - Нет, не все. Этти не поверила. Слышали бы вы, Гарри, как она защищала вас на днях, когда наш... когда маленькая птичка рассказала нам про вас еще одну историю - о том, как вы играли в карты в воскресенье, когда и вам и вашему партнеру следовало бы найти себе более пристойное занятие. - И полковник посмотрел на священника с мягкой, но укоризненной усмешкой.
      - Признаюсь, признаюсь, сэр, - сказал капеллан. - Меа culpa, mea maxima... {Мой грех, мой величайший... (лат.).} нет-нет, mea minima culpa {Мой ничтожнейший грех (лат.).} - Мы ведь просто разложили карты, разбирая сыгранную накануне партию в пикет.
      - И мисс Эстер заступилась за меня? - спросил Гарри.
      - Да, мисс Эстер за вас заступилась. Но почему это вас так удивляет?
      - Она выбранила меня вчера, как... как уж не знаю кого, - ответил прямодушный Гарри. - Я еще ни разу не слышал, чтобы барышня говорила подобные вещи. Она над всеми смеялась - не щадила ни молодых, ни старых, и я в конце концов не выдержал, сэр, и сказал ей, что у меня на родине, - во всяком случае, в Виргинии, потому что янки, говорят, очень развязны, молодежь не смеет отзываться о старших так непочтительно. И знаете, сэр, мы почти поссорились, и я очень рад, что вы сказали мне, как Она за меня заступалась, - объяснил Гарри, пожимая руку полковника, а его глаза и щеки горели юношеским волнением.
      - Ну, если все ваши враги будут такими, как Эстер, мистер Уорингтон, вам ничто не грозит, - серьезно сказал отец юной девицы, с живым интересом наблюдая, как раскраснелось лицо и увлажнились глаза его юного друга.
      "Нравится ли она ему? - думал полковник. - И если нравится, то насколько? Несомненно, он ничего не подозревает, а мисс Этти не скупилась на обычные свои штучки. Он - прекрасный, честный юноша, да благословит его бог".
      И полковник Ламберт поглядел на юного виргинца с той доброй симпатией, которую наш счастливчик Гарри часто внушал людям, так как был красив, легко краснел и загорался - вернее сказать, умягчался - от доброго слова. Его смех был заразителен, в глазах светилось прямодушие, в голосе звучала искренность.
      - А юная барышня, танцевавшая менуэт с таким совершенством, что восхитила все общество? - осведомился учтивый священник. - Надеюсь, мисс... мисс...
      - Мисс Теодозия чувствует себя прекрасно и готова хоть сейчас пуститься в пляс с вашим преподобием, - ответил ее отец. - Впрочем, капеллан, вы, наверное, танцуете только по воскресеньям? - И полковник вновь обратился к Гарри. - А вы, господин Льстец, очень галантно ухаживали за своей именитой гостьей. Леди Ярмут сегодня у источника пела вам громкие хвалы. Она говорит, что в Ганновере у нее есть мальеньки мальшик, ошень похоший на вас, и что вы - ошеровательны юнош.
      - С ее сиятельством все почтительны, словно с самой королевой, заметил капеллан.
      - Будем называть ее вице-королевой, ваше преподобие, - ответил полковник, и глаза его насмешливо заблестели.
      - Ее величество выиграла у меня в кадрили сорок гиней! - со смехом объявил мистер Уорингтон.
      - На этих условиях она сядет играть с вами в любой вечер. Графиня любит карты и почти всегда выигрывает, - сухо сказал полковник. - Почему бы вам, капеллан, не предложить ее сиятельству пари на пять тысяч фунтов, что вас не сделают епископом? Я слышал о некоем священнослужителе, который заключил такое пари, стал епископом и заплатил свой проигрыш.
      - Ах! Кто одолжит мне пять тысяч фунтов? Может быть, вы, сэр? - спросил капеллан.
      - Нет, сударь. Я не дал бы ей пяти тысяч фунтов, даже если бы меня за это сделали главнокомандующим или римским папой, - сурово ответил полковник. - Я не кину камнем в эту женщину, но и не стану ползать перед ней на коленях, как ползают всякие мерзавцы. Не обижайтесь - я говорю не о вас. И не о Гарри Уорингтоне, который был учтив с ней, как подобало, и не огорчается из-за своего проигрыша. Гарри, мой милый, я пришел проститься с вами. Мы хорошо повеселились... мои деньги на исходе, и нам пора возвращаться в Окхерст. Может быть, вы когда-нибудь побываете у нас?
      - Теперь же, сэр, теперь же! - вскричал Гарри. - Я поеду вместе с вами.
      - Но... нет... не теперь, - в замешательстве ответил полковник. - У нас нет свободной комнаты... то есть мы... мы ждем друзей (господи, прости мне эту ложь, - пробормотал он про себя). Но... но вы навестите нас, когда... когда Том приедет домой... да-да, когда приедет Том. Это будет прекрасно... и я хочу сказать вам, друг мой, что моя жена и я искренне любим вас... и девочки тоже, как бы они вас ни бранили. А если когда-нибудь вы попадете в беду, - такие вещи случаются, господин капеллан! - то рассчитывайте на меня. Не забудьте об этом, друг мой.
      И полковник уже собрался распроститься с Гарри, но молодой человек проводил его по лестнице и заявил, что непременно хочет проститься с милой миссис Ламберт и с барышнями.
      Однако вместо того, чтобы сразу отправиться к жилищу полковника, они свернули на луг, и мистер Сэмпсон, следивший за ними из окна комнаты Гарри, увидел, что они ведут какой-то серьезный разговор. Сперва мистер Ламберт улыбался с несколько лукавым видом. Затем он вдруг всплеснул руками и сделал еще несколько жестов, выражавших удивление и озабоченность.
      - Мальчик ему во всем признался, - сказал себе капеллан.
      Когда час спустя мистер Уорингтон вернулся домой, его преподобие усердно занимался сочинением проповеди. Лицо Гарри было мрачным и грустным; он швырнул шляпу в сторону, кинулся в кресло, и с его губ сорвалось что-то весьма напоминавшее проклятие.
      - Значит, барышни отбывают и сердце наше печалуется? - осведомился капеллан, отрываясь от своей рукописи.
      - Сердце! - насмешливо повторил Гарри.
      - Какой же из барышень принадлежит победа, сэр? Мне казалось, что взор младшей следовал за вами на вашем балу повсюду.
      - Маленькая чертовка! - вспылил Гарри. - С какой стати она без конца говорит мне дерзости? Ведет себя со мной, словно я дурак!
      - Мужчина не бывает дураком в глазах женщины, - ответил автор проповеди.
      - Разве, ваше преподобие? - И Гарри пробормотал еще несколько нехороших слов, указывавших на душевное смятение.
      - Кстати, есть ли какие-нибудь новости о вашей потере? - несколько минут спустя спросил капеллан, вновь отрываясь от рукописи.
      Гарри ответил: "Нет!" - сопроводив отрицание словом, которое я ни за что на свете не решился бы напечатать.
      - Я начинаю думать, сэр, что в этом бумажнике было больше денег, чем вы готовы признать. Ах, если бы их нашел я!
      - В нем были банкноты, - угрюмо отозвался Гарри, - и... и бумаги, которые мне очень не хотелось бы потерять. Куда он мог деваться? Он был со мной, когда мы обедали вместе.
      - Я видел, как вы положили его в карман! - воскликнул капеллан. - Я видел, как вы вынули его, расплачиваясь в лавке за золотой наперсток и рабочую шкатулку для одной из ваших барышень. Конечно, сэр, вы справлялись там?
      - Конечно, справлялся, - ответил мистер Уорингтон, погружаясь в меланхолию.
      - В постель вас уложил Гамбо, - во всяком случае, если мне не изменяет память. Я сам был в таком состоянии, что почти ничего не помню. А можно доверять чернокожим, сэр?
      - Я доверю ему хоть мою голову. Мою голову? - с горьким вздохом произнес мистер Уорингтон. - Себе я ее доверить не могу.
      - Подумать только, что человек сам впускает в свой рот врага, который крадет его разум!
      - Враг - это вы верно сказали, капеллан. Черт побери, я готов дать обет не пить больше ни капли. Когда человек пьян, он способен наговорить что угодно!
      Капеллан засмеялся.
      - Ну, вы, сэр, умеете молчать! - сказал он.
      И действительно, в последние дни, когда бесхитростный Сэмпсон случайно заговаривал о потерянном бумажнике своего патрона, никакое количество вина не могло развязать язык мистера Уорингтона.
      - Итак, эти деревенские нимфы отбыли, сэр? Или отбывают? - спросил капеллан. - Очень миленькие простушки, но, право же, маменька - самая красивая из них трех. По моему мнению, женщина в тридцать пять лет или около того - это женщина в самом расцвете. А вы что скажете, сэр?
      Мистер Уорингтон смерил священника сердитым взглядом.
      - Черт бы побрал всех женщин! Вот что я скажу, - пробормотал юный женоненавистник. Такое непохвальное желание должно, разумеется, уронить его в глазах каждого здравомыслящего человека.
      ^TГлава XXXV^U
      Силки и ловушки
      Без сомнения, наш добрый полковник посоветовался со своей добрейшей супругой, и они решили как можно скорее увезти свою малютку Этти подальше от пленившего ее молодого человека. От недуга, подобного тому, который, как считалось, томил бедняжку, мужчины частенько вылечиваются с помощью разлуки и дальних расстояний; но женщин, мне кажется, разлука исцеляет не столь легко. Они уезжают очень далеко и очень надолго, но упрямая болезнь не проходит вопреки самым большим расстояниям и перемене мест. Вы можете бить их, осыпать бранью, пытать, оскорблять - и все же эти беспомощные создания останутся верны своему заблуждению. Более того, внимательные наблюдения и вдумчивое исследование этого предмета позволяют мне сделать вывод, что обеспечить неизменную преданность и обожание прекрасных спутниц наших жизней надежней всего можно, пуская в ход чуточку дурного обхождения вперемешку с бодрящими дозами рукоприкладства, а в качестве постоянной здоровой диеты освежающее и неизменное небрежение. Изредка давайте ложечку-другую любви и доброты, однако не каждый день и пореже, ибо это лекарство от частого приема утрачивает силу. Очаровательные создания, которые наиболее равнодушны к своим мужьям, - это, как правило, те, кто перекормлен пастилой и леденцами Любви. Я видывал, как избалованная юная красавица зевала в лицо обожающему супругу, предпочитая беседы и petit soins {Ухаживания (франц.).} тупого болвана, а с другой стороны, я видел, как Хлоя (в которую Стрефон швырнул утром сапожным рожком, а может быть, выругал за обедом в присутствии слуг) вечером, когда он благодушествует, сладко вздремнув после бутылки хорошего вина, робко ластится к нему, гладит его по голове, играет его любимые песенки, и когда старый Джон, дворецкий, или старая Мэри, горничная, входят со свечами для спальни, она гордо оглядывается на них, словно говоря: "Поглядите, Джон, как добр мой любимый Генри!" Так делайте же вашу игру, господа! Есть путь уговоров, нежности, обожания, когда вы давно уже под башмаком, а Луиза холодна с вами и томится от скуки. И есть мужественная, эгоистичная, беспроигрышная система - когда она прибегает на ваш свист, ходит на задних лапках, хорошо знает своего хозяина, резвится вокруг него, ласково трется о его колени и "лижет занесенную руку" - руку, занесенную для ее же пользы, как (я цитирую по памяти) тонко замечает мистер Поп. Что любил повторять светлой памяти О'Коннел, которому благодарная страна воздвигла такой великолепный памятник? "Прирожденные рабы, - говаривал он, - ужель не знаете, что тот, кто хочет быть свободным, сам должен нанести удар?" Разумеется, так оно и есть - и в политике и у домашнего очага. Так беритесь же за дубины, мои порабощенные, угнетенные друзья!
      Эти замечания доставят удовольствие женщинам, так как они любят юмор и понимают иронию, и меня не удивит, если юный Грабстрит, подвизающийся в грошовых листках и снабжающий их описаниями господ, с которыми он встречается в своих "клубах", объявит: "А что я вам говорил! Он советует бить женщин! У него нет душевного благородства! У него нет сердца!" Нету, нету, почтеннейший юный Грабстрит! Точно так же, как у вас нет ушей. Дражайшие дамы! Уверяю вас, все вышесказанное говорилось не всерьез - я вовсе не советую бить вас, а раз вы не понимаете самых простых шуток, то разрешите без обиняков сказать вам, что я считаю ваш пол в сто раз более способным любить и хранить верность, чем наш.
      И что пользы родителям Этти увозить ее домой, если малютка твердо намерена питать к отсутствующему Гарри те же чувства, какие она питала к Гарри присутствующему? Почему прежде, чем Клецка и Бочонок будут запряжены, не позволить ей увидеться с ним и сказать: "До свидания, Гарри! Вчера вечером я была очень своевольной и капризной, а вы были очень добры со мной. Так до свидания, Гарри!" Она не выкажет особого волнения - она так стыдится своей тайны, что не выдаст ее. А Гарри слишком занят своими мыслями, чтобы самому о ней догадаться. Он и не подозревает, какое горе кроется за взглядами Этти и прячется за невинным лукавством ее юных улыбок. Быть может, и его самого томит какая-то тягостная тайна. Он расстанется с Этти спокойно и будет воображать, что она с радостью возвращается к своей музыке, к своим цыплятам и цветам.
      Он даже не поехал верхом проводить своих друзей. На этот день он был куда-то приглашен, а когда вернулся, семейство Ламберт уже покинуло Танбридж-Уэлз. Окна их комнат были распахнуты, а карточка в одном из них извещала, что комнаты эти вновь сдаются внаем. Быть может, вид этих опустелых комнат, где еще столь недавно ему улыбались дружеские лица, навеял мимолетную грусть на нашего молодого джентльмена, но в четыре часа он уже обедает в "Белом Коне" и грозно требует бутылку вина. Бедняжка Эстер примерно в этот час, когда Ламберты остановятся на ночь у своих уэстеремских друзей, будет через силу пить чай. Утром розы юности не распустятся на ее щеках, а под глазами у нее лягут черные круги. Во всем виновата гроза, ночь была такой душной, она не могла уснуть, завтра, когда они вернутся домой, она совсем оправится. И они приезжают домой. Вот ворота, у которых он упал с лошади. Вот кровать, на которой он лежал, кресло, в котором он сидел, сколько веков миновало с тех пор! Какая пропасть легла между нынешним днем и минувшим! Что это за девочка сзывает там своих цыплят и поливает розы? Неужели эта девчушка и она - одна и та же Эстер Ламберт? Да ведь теперь она гораздо старше Тео - а Тео всегда была старше своего возраста, такой спокойной и разумной. Но за одну-две ночи Эстер прожила - о, долгие, долгие годы! Как и многие другие, - и ни мак, и ни мандрагора уже не подарят им того сладкого сна, какой они вкушали еще вчера.
      Мария Эсмонд видела отъезд Ламбертов и испытала угрюмое облегчение. Она пылающими глазами смотрит на Гарри, когда он появляется у карточного стола тетушки, разгоряченный превосходным вином мосье Барбо. Он смеется и отшучивается, когда тетушка спрашивает, в которую из этих девчонок он влюбился. Он весело отвечает, что любит обеих, как сестер. Он не знает человека лучше полковника Ламберта, не знает семьи лучше. Почему Ламберт не генерал? Он весьма заслуженный офицер, его королевское высочество герцог очень его любит. Госпожа Бернштейн замечает, что Гарри следует походатайствовать перед леди Ярмут за своего протеже.
      - Elle ravvole fous, cher bedid anche {Она без ума от вас, милый ангелочек (испорченный франц.).}, - говорит госпожа Бернштейн, передразнивая немецкое произношение графини. Баронесса в восторге от успехов своего милого мальчика. - Ты обвораживаешь всех старух. Не правда ли, Мария? - И она с усмешкой поворачивается к племяннице, которая вздрагивает от этого болезненного укола.
      - Мой милый, ты поступил совершенно правильно, не показав и вида, что замечаешь, как она плутует, и играл, как истинный джентльмен, - продолжает госпожа де Бернштейн.
      - Но разве она плутовала? - восклицает изумленный Гарри. - Право же, сударыня, я не заметил, чтобы она передергивала.
      - И я тоже, мой милый, но, конечно же, она плутовала. Так поступают все женщины! Включая и меня, и Марию, если нам подвертывается удобный случай. Однако, играя с Вальмоден, ты не останешься внакладе, если немножко ей проиграешь, и очень многие ее партнеры плутуют, чтобы проиграть. Поухаживай за ней. Ее очаровали твои beaux yeux {Красивые глаза (франц.).}. Почему бы вашему превосходительству не стать губернатором Виргинии? Тебе следует представиться герцогу и его величеству в Кенсингтоне. Графиня Ярмут будет при дворе твоим лучшим другом.
      - А почему не представите меня вы, тетушка? - спросил Гарри.
      Нарумяненные щеки старое дамы стали чуть-чуть краснее.
      - В Кенсингтоне меня не слишком жалуют, - сказала она. - Когда-то все обстояло иначе, а для королей нет лиц неприятнее тех, которые они хотели бы забыть. Все мы хотели бы забыть кого-нибудь или что-нибудь. Думаю, и наш ingenu {Простачок (франц.).} был бы рад стереть кое-что со своей грифельной доски. Верно, Гарри?
      Гарри, в свою очередь, покраснел, а за ним и Мария - и их тетушка рассмеялась тем своим смехом, который был не слишком приятен для слуха. Что означали эти эмблемы нечистой совести на щеках ее племянника и племянницы? Что хотели бы они стереть с табличек своей памяти? Боюсь, госпожа Бернштейн была права и совести большинства людей есть в чем их укорить, как ни рады мы были бы забыть об этом.
      Если бы Мария знала одну из причин смущения Гарри, эта пожилая дева встревожилась бы еще больше. Он уже несколько дней не мог отыскать свой бумажник. Он помнил, что бумажник был еще цел в тот день, когда он выпил в "Белом Коне" столько бордоского и Гамбо пришлось уложить его в постель. Утром он хватился бумажника, но никто из слуг его не видел. Гарри спросил о нем в "Белом Коне", но и там никто ничего не знал. Объявить о пропаже открыто было нельзя, и справки приходилось наводить очень осторожно. Он во что бы то ни стало хотел скрыть потерю бумажника. Каково было бы на душе у леди Марии, если бы она узнала, что ее сердечные излияния попали в чужие руки! Письма эти содержали всевозможные разоблачения: их бесхитростная авторша раскрывала в них сотни семейных секретов и всячески высмеивала и поносила многих из тех, с кем доводилось встречаться ей и мистеру Уорингтону. В них она выговаривала ему за знаки внимания, оказываемые другим дамам. Насмешки, сплетни, анекдоты, мольбы, клятвы в вечной верности обычная чепуха, милостивая государыня, какую и вы, если помните, писали вашему Эдварду, когда были помолвлены с ним, перед тем как стать миссис Джонс. Хотели бы вы, чтобы эти письма прочел кто-нибудь еще? Вы ведь не забыли, что писали в двух-трех этих письмах об обеих мисс Браун и как безжалостно разделались с репутацией миссис Томпсон? А вспомните, какими словами описывается в них тот самый Джонс, за которого вы затем вышли замуж (когда ваша помолвка с Эдвардом была расторгнута из-за спора о некоторых статьях брачного контракта), - хотели бы вы, чтобы мистер Дж. прочел эти строки? Конечно, не хотели бы. Так будьте добры, верните леди Марии Эсмонд право на ваше уважение, которого вы уже готовы ее лишить. Несомненно, письма ее были глупыми, как и все любовные письма, но из этого еще не следует, что в них было что-либо неблаговидное. Эти письма всегда глуповаты, даже когда ими обмениваются молодые люди, - так насколько же кажутся они глупее, когда их пишет старичок юной деве или старая дева юному мальчику! Не удивительно, что леди Марии не хотелось, чтобы ее письма прочли посторонние. Ведь даже правописание... впрочем, в век ее милости это не имело большого значения, а нынче люди не стали умнее, хотя и пишут без орфографических ошибок. Нет, дело тут не в орфографии, а в том, чтобы не писать вовсе! Я, например, в будущем твердо намерен не говорить и не писать того, что я на самом деле думаю о том или ином человеке, о том или ином предмете. Я намерен о любой женщине говорить, что она целомудренна и прекрасна собой, о любом мужчине что он красив, умен и богат, о каждой книге - что она восхитительна, о манерах Снобмора - что они в высшей степени благородны, об обедах Скуперби что они изысканны, о болтовне Сой-кингтоиа - что она остроумна и поучительна, о Ксантиппе - что она добра и уступчива, о Иезавели - что цвет ее лица ослепителен от природы, о Синей Бороде - что он был нежнейшим и снисходительнейшим из мужей, а жены его скончались, по-видимому, от бронхита. Что? Осуждать безупречнейшую Мессалину? Какой черный взгляд на человеческую природу! Что? Царь Хеопс не был совершеннейшим государем? О, хулитель монархий, лаятель всего, что благородно и высоко! Когда эта книга будет завершена, я сменю желчные ливреи, которые носили мои книги с тех пор, как я только начал лепетать выпусками, и облачу их в розовые одежды с херувимами на переплетах, а все действующие лица в них будут чистейшей воды ангелами.
      Но пока мы обретаемся в обществе мужчин и женщин, на чьих спинах еще не выросли крылья, и всем им, без сомнения, свойственны всякие мелкие недостатки. Вот, например, госпожа Бернштейн: она заснула после обеда, за которым ела и пила не в меру, - таковы мелкие недостатки ее милости. Мистер Гарри Уорингтон отправился сыграть на бильярде с графом Карамболи подозреваю, что его можно упрекнуть в праздности. Именно это и говорит леди Марии преподобный Сэмпсон - они беседуют вполголоса, чтобы не потревожить тетушку Бернштейн, которая дремлет в соседней комнате.