Детективное агентство «Гарда» (№4) - Кодекс чести вампира

— Но ты же можешь найти ее по-другому… Себастьян покачал головой.

— Нет. Не хочу. Боюсь, мне может не понравиться то место, где я ее найду. Так что лучше притвориться, что… Ладно, это не важно. Важно другое. Думаю, дело наше еще не раскрыто и праздновать победу нам рано.

— Почему ты так решил? — недоуменно спросил Даниель.

Себастьян едва заметно шевельнул плечами и коротко ответил:

— Интуиция.

Подошел к роялю и опустил крышку.

Глава 25

УМ — ХОРОШО, А ДВА — ЛУЧШЕ

Домой я добралась целая и невредимая, что обрадовало и изумило меня до крайности. Слежки за собой я тоже не заметила, несмотря на все предосторожности. А я их предпринимала немало. Например, постоянно вращалась вокруг собственной оси с целью обнаружения крадущихся за мной типов, внезапно сворачивала в подворотни, ожидала, не проскачет ли кто-нибудь мимо, отчаянно озираясь в поисках меня. Кроме того, я заходила в попадавшиеся по дороге магазины и изучала окрестности через стекло их витрин, перебегала проезжую часть дороги в неположенном и опасном месте и наблюдала за тем, не пытается ли кто-нибудь повторить мой каскадерский номер. Но никто, в том числе и сероглазый красавчик-саксофонист, не попался в расставленные мною сети, от чего я испытала странную смесь облегчения и разочарования.

Надя появилась с наступлением темноты, отягощенная сумками с продуктами, вид которых наполнил блаженством мою измученную голодом душу.

Разложив покупки по столу и грозно цыкнув на меня, когда я попыталась заикнуться о том, чтобы отдать ей деньги, Надя окинула кухню торжествующим взором и, победоносно взмахнув в воздухе смуглым кулаком, смачно сказала:

— Йес! Нам это дело раскрыть — как орех щелкнуть! А наши начальники со своей бестолковой версией сядут в большую и грязную лужу.

— Подожди-ка, — перебила ее я. — У меня тут еще одна версия образовалась.

И рассказала ей о невесть откуда взявшейся кассете и о непродуктивной во всех отношениях встрече с депутатом Государственной думы.

Надя внимательно прослушала и мой рассказ, и кассету, но под конец решительно заявила:

— Ерунда! Все это несерьезно! Мало ли, что мог наговорить этот чокнутый политик — у него же язык без костей. Не удивлюсь, если он уже говорил то же самое в присутствии журналистов на какой-нибудь пресс-конференции. Ты что, Забржицкого не знаешь? Он же в скандалах как сыр в масле купается! Убери скандалы, и что от него останется? Крики о том, что Россия вымирает? На них себе рейтинг не сделаешь. Да я голову даю на отсечение, что и весь скандал с Хромовым был хорошо спланированной акцией, а перед тобой Забржицкий устроил небольшую комедию. Ему убийство действительно оказалось на руку, только совсем не по той причине, которую назвал тебе твой приятель Бехметов. Просто смерть Хромова подбросила дровишек в огонь, на котором пекутся сплетни и слухи. Представляю себе, как этот негодяй потирал руки, когда узнал о том, что случилось с его приятелем-художником… Слу-ушай! — Надя аж подпрыгнула. — Я догадалась! Смотри, какое интересное совпадение: тебе приходит кассета и тут же раздается звонок от Забржицкого. Тебе ничего не приходит в голову, а?

— О господи! — я вскочила и тут же села обратно. — Ты хочешь сказать, что он сам и подбросил мне эту кассету?

— К бабке не надо ходить! — отозвалась Надя, сверкая глазами. — Он же решил, что ты журналистка, проводящая расследование. А раз ты связана с Бехметовым, с которым они, как я поняла, друг друга недолюбливают, то постараешься всеми силами раздуть скандал вокруг Забржицкого. Ему же только того и надо!

— Какая же я тупица! — вскричала я. Надино объяснение было до того убедительным, что я поверила в него без колебаний. — Так глупо попалась…

— Простоты доверчивая, — пояснила Надя. — Тебе иногда не хватает здорового цинизма. А я, знаешь ли, подхожу к людям с такой меркой: основываясь на имеющихся данных, предполагай самое худшее. Если б ты знала, как редко я ошибаюсь! Ей-богу, иногда хочется ошибаться почаще.

— А что Бехметов? Думаешь, он ввязался во все это, только чтобы утопить Забржицкого?

— Не исключено. Но, пользуясь моей теорией, предполагать надо самое худшее. И не считать противников дураками. Бехметов отлично знает Забржицкого, наверняка догадывается, что скандал с портретом умело срежиссирован от начала до конца. И, конечно, понимает, что навредить Забржицкому, использовав эту липу, не получится. Значит, цель у него другая. И она может быть связана либо с убийством Хромова, либо с нашим агентством. А может, и с тобой лично.

— Да уж… — пробормотала я. — Попробуй-ка разберись…

Надя энергично замотала головой:

— Лучше не пробуй. Вдруг и правда у него насчет тебя какие-нибудь нехорошие планы? Лучше держаться от него подальше, тем более что у нас и без него есть чем заняться.

С этими словами Надя отправилась в прихожую, где осталась ее сумка, и вернулась оттуда с толстой папкой. Достав из нее кипу бумаг и раздвинув тарелки, плошки и чашки, она разложила бумажки по столу, приговаривая:

— А наши бестолочи пусть упираются лбом в тупик, если им это так нравится.

— Что за тупик? — поинтересовалась я, следя за ее манипуляциями.

— Понимаешь, — на секунду оставив бумаги, Надя запихнула в рот полбутерброда с докторской колбасой, сделала небольшую паузу, чтобы прожевать, и продолжила: — Сегодня Даниель с Захаровым поперлись к одному подозреваемому. А тот попытался от них смотаться…

— Что за подозреваемый? — встряла я. Надя пренебрежительно махнула рукой:

— Андрей Рябинин. Сын фотографа, с которым был связан первый скандал в карьере Хромова. Ты же сама про него слышала от нашей клиентки.

Я кивнула и поинтересовалась:

— И что с этим сыном?

— Во-первых, он недавно вышел из тюрьмы, где сидел за непреднамеренное убийство. Там дело было такое. У его матери был мужчина. Вот как-то они поругались, а любовник возьми и отвесь подруге пощечину. Но не рассчитал силы, и она ударилась о дверь. На лице получился хороший синяк. Сын пришел домой, увидел мать в слезах и с фингалом, понял без всяких расспросов, в чем дело, побежал к мужику на работу и двинул ему кулаком в висок так, что тот скончался на месте. Во-вторых, не успел парень выйти из тюрьмы, как подрался с Хромовым в ресторане — вроде бы как из-за денег. А вообще-то, он давно имел на Хромова зуб, потому что считал, и, кстати, не без основания, что тот нечестным путем заграбастал денежки его отца.

— То есть мотив у него есть, — пробормотала я.

— Да. А когда наши пинкертоны пришли к нему домой, он кинулся от них сматываться. Ну, его поймали, квартиру обыскали, нашли кучу денег, неизвестно откуда взявшихся, окровавленную рубашку и мобильник того оператора, возле которого ты сегодня в обморок бухалась…

Ага, значит, Наде все уже разболтали, даже про чертов обморок. Вот, кажется, ангелы ведь, а язык без костей — совсем как у людей. Впрочем, тем лучше — мне ничего рассказывать не надо.

— Что же, выходит, и Стасика он убил? — воскликнула я, игнорируя бестактное замечание Нади. — Но тогда все складывается: Рябинин убивает Хромова, забирает найденные в мастерской деньги, но уйти не успевает, потому что появляются телевизионщики. Он прячется, но не очень удачно. Оператор его замечает. Видимо, они знакомы, потому что Стасику приходит в голову идея: не выдавать Рябинина, а воспользоваться ситуацией. И тот пытается шантажировать Рябинина. Оператор назначает ему встречу, а тот убивает шантажиста…

— Твоими бы устами да мед пить. Только не все так просто! Очень много непонятных моментов. Странно, почему Хромов был настолько неосмотрителен, что впустил в свою мастерскую человека, который его так агрессивно ненавидит, — взлома-то никакого не было. И спокойно, не сопротивляясь, позволил визитеру добраться до своей сонной артерии и выпустить всю кровь. Кроме того, из мастерской никаких ценностей не пропало. Вроде бы исчез один фотоаппарат, но это не точно. Денег Хромов в мастерской не хранил, потому что у него бывало много народу, в том числе и таких, кто тырит все, что плохо лежит.

— Погоди-ка… Можно? — сказала я и вытащила из Надиных бумаг фотографию. Точнее — компьютерную ее распечатку. — Кто это?

Оттиск был темноват и не очень отчетлив, но лицо на фотографии я сразу узнала.

— А это как раз и есть Андрей Рябинин, о котором мы с тобой говорим…

— Я же видела его сегодня, когда мы с Тигрой шли к оператору! Он вылетел из подъезда так, что чуть нас с ног не сшиб. Точно — он совершил оба убийства.

— Хорошо. Тогда откуда и для чего деньги? И где пистолет?

— Деньги достал у кого-нибудь, чтобы отдать шантажисту Стасику, а потом поспорил с ним, пришел в ярость и убил. А пистолет выкинул куда-нибудь…

— То есть выкинуть рубашку и мобильный у него мозгов не хватило, а пистолет — легко! Кстати, от денег он не отпирается, а про рубашку и телефон говорит, что их ему подбросили. Даниель ему не верит. Себастьян верит, но все равно почему-то вцепился в Рябинина, как клещ. Я их не понимаю. У них ведь есть еще один подозреваемый, точнее, подозреваемая, а они на нее — ноль внимания. А по мне — надо ее кандидатуру тоже обработать. Думаю, именно она совершила убийство Хромова. А убийство оператора к этому делу вообще отношения не имеет.

— То есть как? — опешила я.

— А вот так! Записных книжек ведь при убитом операторе не обнаружили? Нет. Значит, кто-то их свистнул. У Рябинина ничего подобного не нашли. То есть он что, мобильник себе оставил, а пистолет и записи выкинул? Тогда уж должен был выкинуть все сразу.

— А может, он думал, что телефон ему еще пригодится?

— Пистолет ему, в таком случае, тоже мог еще пригодиться. И потом… Ну сама посмотри: не вяжется тут все. Рябинин, по-моему, просто очень импульсивный человек. Если честно, не представляю я его с пистолетом в руках… Но дело даже не в том. Просто Стасик мог шантажировать не только Рябинина, так что убить его мог кто угодно. И именно этот «кто угодно» унес с собой его записи.

— Смотрю я на тебя и удивляюсь! — с легкой ехидцей в голосе воскликнула я. — Почему у нас в агентстве начальники Себастьян и Даниель? По-моему, давно пора сделать самым главным начальником тебя.

— Я тебе открою одну государственную тайну: на самом-то деле я и есть самый главный начальник. Потому что на всякой фирме главная фигура — секретарь. Поэтому так много их гибнет на страницах детективных романов.

— Только ты, пожалуйста, не гибни!

— Да уж постараюсь, враги этого не дождутся. Кстати, ты мне своими разглагольствованиями напомнила о кадрах… Я тут узнала одну интересную вещь. Себастьян взял себе помощника!

— Что-о! — сыр съехал с моего бутерброда прямо на фотографию Рябинина. — Какого еще помощника?

— Понятия не имею, — явно наслаждаясь моей реакцией, ответила Надя. — Мне на самом-то деле наши начальники ничего не говорили, я просто сделала кое-какие выводы из разговоров. Но они двое так шифруются, что я почти ничего не поняла. Даже не могу тебе сказать, помощник это или помощница.

Ревность уколола меня скорняжным шилом.

— И чем же он или она занимается?

— Тайна за семью печатями! При мне это ни разу в открытую не обсуждалось, все какими-то намеками да жестами.

Новый укол ревности — еще более болезненный.

— А ты что, Даниеля расспросить не могла?

— Да я попыталась! Но он сделал вид, что не понимает, о чем я говорю.

Ревность явно решила сшить из меня обувь.

— Так… — сказала я, пытаясь не обращать внимания на свою мучительницу. Я имею в виду ревность, хотя Надя, конечно, тоже вела себя не лучшим образом: наблюдала за мной с жадным любопытством и без малейшего сочувствия. Конечно, это вполне понятно, я-то ведь тоже только хихикала, когда она делилась со мной своими проблемами в отношениях с Даниелем. Точно говорят: как аукнется — так и откликнется. — Ладно, черт с ней, с этой помощницей…

— Или помощником, — вставила все-таки Надя.

— Все равно. Расскажи мне лучше о твоей подозреваемой. Что она за птица?

— Помнишь картину Хромова «Поцелуй вампира», которую инсценировал убийца?

— Конечно.

— Так вот, моя подозреваемая — та девушка с картины, изображавшая вампиршу. Натурщица или модель, уж не знаю, как ее назвать.

— Она что, действительно оказалась вампиршей?

— Не знаю. Не думаю. Конечно, работа в нашем агентстве приводит к тому, что во всем хочется видеть вмешательство потусторонних сил. Но с этой девушкой и без чертовщины много всяких обстоятельств… подозрительных, я бы сказала… Сейчас…

Надя с умным видом порылась в своих бумажках и, вытащив на поверхность один листок, уткнулась в него и забормотала:

— Вот, нашла. Сидорова Ирина Евгеньевна, 1972 года рождения… Тэк-с. Короче, с девушкой у Хромова был роман пылкий и страстный. Кстати, с женой они тогда еще даже не разъехались. Говорят, что их часто видели на всяческих мероприятиях втроем. Да-с, веселая семейка… Короче, когда Хромов с женой стали жить отдельно, девушка, наверное, окрылилась надеждой на то, что их любовь найдет свой счастливый финал в законном браке. Но не тут-то было! Хромов не только с женой не развелся, но и с Ириной довольно быстро расстался — нашел себе какую-то другую девушку, по слухам, несовершеннолетнюю. Вообще, должна тебе заметить, про Хромова ходит столько грязных сплетен, что даже моя закаленная цинизмом душа отказывается во все верить. Ну, кто там была новая возлюбленная нашего художника, история умалчивает, а вот Ирина после такой коварной измены стала вести себя неадекватно. Закатывала скандалы, билась в истериках, налетала на своего бывшего любовника, как гарпия, в людных местах. Словом, довела мужика до того, что он расстарался, чтобы она попала в психушку. Из психушки она вышла тихая, но совершенно невменяемая. То есть если раньше между истериками и скандалами какие-то просветы наблюдались, то теперь, по словам тех, кто с ней общался в последнее время, она совершенно не в себе — что-то бормочет, взгляд остановившийся, и так далее. Но Хромов остался главным предметом ее помешательства. То есть она вообще ни о чем и ни о ком больше говорить не может. Просто одержима им. Постоянно вспоминает подробности их романа, всякие мелочи, все, что он говорил…

— И ты думаешь, он не мог впустить в мастерскую Рябинина, но впустил ее? — усомнилась я, — Чем же она лучше?

— Не путай Гоголя с Гегелем! А как тебе такое: он часто навещал ее в больнице и после того, как она вышла, регулярно помогал ей деньгами. Устроил ее на работу — убираться у какого-то своего приятеля.

— Надо же! — я покачала головой. — А я-то думала, портрет Хромова можно писать одной черной краской.

— Мне все равно, какой краской, но впустить Ирину к себе он мог. Инсценировка тоже понятна — это та картина, которая была написана в пору расцвета их любви…

— А мотив? — поинтересовалась я, делая большой глоток чая. — Ей не было резона его убивать.

Надя подняла глаза от своей бумажки:

— С точки зрения здравого смысла — да. Но не забудь: мы имеем дело с сумасшедшей.

— И что ты предлагаешь?

— Завтра утром поедем к ней, — сказала Надя, складывая бумаги в стопку и убирая их обратно в папку. — Побеседуем.

— Ты думаешь, беседа с сумасшедшей нам что-нибудь даст? — с недоверием в голосе произнесла я.

— Очень рассчитываю на это. Даже из бреда сумасшедшего можно извлечь полезную информацию. Главное — найти способ.

А я подумала: в том-то и беда, что отыскать этот самый способ получается далеко не всегда. Но вслух говорить ничего не стала. В конце концов, действительно, почему бы не попробовать? Вдруг и впрямь удастся узнать что-то важное? В любом случае, лучше заниматься заведомо бесполезным делом, чем сидеть дома и ждать, пока народный избранник подложит мне какую-нибудь свинью.

Глава 26

ИСКУССТВО ПЕРЕВОПЛОЩЕНИЯ

На рассвете понедельника дверь самого обычного подъезда в самом обычном доме, в самом что ни на есть обычном районе Беляево широко распахнулась и двое «юношей прекрасных» выскочили на улицу с устрашающим видом и огляделись по сторонам. Их с легкостью можно было бы принять за откормленных крупных горилл, если бы не слишком белый цвет кожи и полное отсутствие выражения на лицах, что гориллам, животным умным и высокоразвитым, совершенно не свойственно.

Тем временем к подъезду подъехал черный «Мерседес» в сопровождении черного же джипа. Из джипа выскочила еще парочка юношей, которые, свирепо вытаращившись, встали по обе стороны от «Мерседеса».

Все эти ритуальные пляски, сами по себе явление из ряда вон выходящее, завершились и вовсе невероятно — из подъезда вышел господин Забржицкий собственной персоной. Замыкал шествие Святополк Ройфер, щурившийся сквозь захватанные пальцами стекла очков и кажущийся еще более потрепанным, чем обычно.

Утро было раннее, и рядовые граждане еще только открывали мутные со сна глаза, разбуженные звоном своих будильников, поэтому выход народного любимца не сопровождался ревом рукоплещущей публики. Журналисты же еще не раскопали новую интрижку лидера ППП с подающей надежды фотомоделью Снежаной Хрущенко, квартиру которой две минуты назад покинул Забржицкий. Так что напрасно его охрана напрягала бицепсы и вращала глазами.

Охрана запихнула Забржицкого в «Мерседес». Туда же, на переднее сиденье, собрался было сесть Ройфер и даже открыл дверь, но внезапно замер.

— Ну, чего ты там? — пролаял его начальник. — Паралич тебя хватил, что ли? Машину мне выстудишь, придурок!

— Георгий Генрихович, я папку в квартире забыл, — виновато пробормотал Ройфер.

— И за что я плачу вам, дебилам, не знаю. Давай в темпе за ней! Одна нога там, другая здесь! Серега, дай ему ключи.

Ройфер поймал на лету связку на брелоке и торопливо засеменил назад, к подъезду.

Однако, как только за ним закрылась дверь, повел он себя на редкость странно. Расправил плечи и стал выше ростом. Выражение лица вместо униженного и жалкого стало вдруг холодным, сосредоточенным и очень жестким. Настолько жестким, что увидь его Забржицкий — не узнал бы народный избранник своего помощника.

Очутившись в лифте, Ройфер — или тот, кто называл себя этим именем, — нажал кнопку не шестого этажа, где находилась квартира фотомодели, а последнего.

Выйдя на балкон, куда вела дверь с лестничной клетки верхнего этажа, Ройфер вскочил на железную лестницу, поднимавшуюся на крышу, и с обезьяньей ловкостью вскарабкался по ней наверх.

На крыше его ждала черная спортивная сумка. Расстегнув «молнию», он заглянул внутрь. Усмехнулся и потянул себя за волосы. Сальные пегие патлы соскользнули с коротко стриженной белобрысой головы, внезапно оказавшись париком.

Бросив парик на землю, точнее — на битум, которым была залита поверхность крыши, Ройфер сдернул и очки. Широко открыл белесые мутные глаза, избавляясь от линз, и через мгновение они стали серо-голубыми и ясными. А еще через пару секунд помощник депутата избавился от желтых и кривых накладных зубов, оставшись с настоящими — мелкими, но крепкими и белыми.

Закончив метаморфозы с лицом, «Ройфер» скинул с себя мятый, несвежий костюм и облачился в одежду, извлеченную из сумки, — джинсы, толстовку, кроссовки и спортивную жилетку с капюшоном. Костюм он бросил поверх парика.

Затем он открыл свой дипломат и достал оттуда маленькую серебристую коробочку с кнопками. Нежно улыбнулся ей и с силой надавил на одну из кнопок большим пальцем.

Дом содрогнулся от оглушительного грохота. Зазвенели вылетающие стекла, взвыли противоугонные сирены автомобилей, стоящих поблизости от дома. Многоголосые крики заметались внизу, эхом отражаясь от каменных стен колодца-двора.

Киллер снова улыбнулся и, присев на корточки, чиркнул спичкой.

Через четверть минуты он быстро шел по крыше, чтобы спуститься вниз через дальний подъезд, а за его спиной ярким пламенем горело все, что осталось от Святополка Ройфера.

Глава 27

НЕТ ЧЕЛОВЕКА — НЕТ ПРОБЛЕМЫ

Надя растолкала меня ни свет ни заря. Встряхнула, словно собиралась сделать коктейль из моих внутренностей, и сдернула с меня одеяло. От такой побудки даже покойник открыл бы глаза, а я пока еще была жива. Впрочем, если Надя планирует и в дальнейшем обращаться со мной подобным образом, жива я останусь недолго.

На самом-то деле, конечно, и свет, и заря наступили уже давно — без чего-то там десять было на часах, когда я, стеная и поеживаясь, поплелась в ванную. Но если за разговорами просидишь чуть ли не до рассвета, то после тебе и полдень покажется несусветной ранью.

Когда я, приведя себя в чувство холодной водой и хорошей порцией зубной пасты, появилась на пороге кухни, там уже дым стоял коромыслом — громоздились горы бутербродов и вареных яиц, пахло кофе и орало радио. Даниелю с Надей, без сомнения, повезло, вяло подумала я. Но мне бы все же хотелось, чтобы вместо Нади рядом со мной оказался Себастьян. Не говоря уж о моих нежных к нему чувствах, он, кроме того, ни разу за время нашего близкого знакомства не стаскивал с меня одеяло.

Радио, разорявшееся на какую-то экономическую тему, ускользавшую от моего не до конца пробудившегося сознания, вдруг словно поперхнулось и провещало загробным голосом:

— Срочное сообщение! Ведущие информационные агентства сообщают, что около трех часов назад во дворе жилого дома в Беляево была взорвана машина, принадлежавшая депутату Государственной думы Георгию Забржицкому. Депутат, водитель и двое охранников погибли на месте.

Яйцо выпало из моих рук на стол, покатилось влево и свалилось на пол, хрустнув треснувшей скорлупой.

— Пострадали также водитель и пассажиры машины сопровождения, — продолжило вещать радио. — Оперативные работники уже установили личность и приметы исполнителя этого дерзкого и циничного заказного убийства. Ведется розыск. Имя убийцы не раскрывается в интересах следствия.

Встретившись взглядом с Надиными вытаращенными глазами, я похлопала ресницами и честно сказала:

— Я тут ни при чем!

— Я догадалась, — ответила Надя, приведя в действие отвисшую было челюсть, и нырнула под стол. Появившись на поверхность с оброненным мною яйцом, она вернула мне покалеченный падением продукт питания и потрясенно сказала: — Конечно, одним подозреваемым меньше, но это уж чересчур… За что, интересно, его так?

— Не знаю, но вряд ли из-за Хромова.

Телефон задребезжал.

— Кто это в такую рань? — я недоуменно вскинула брови.

— Готова спорить, кто-нибудь из наших ненаглядных начальников, — хмыкнула Надя. — Хотят поручение нам какое-нибудь дать в связи с изменившейся обстановкой.

У меня сладко екнуло сердце. Вот если бы этот «кто-нибудь» оказался…

— Доброе утро, Марина Андреевна, — раздался в трубке красивый бархатистый голос. — Не разбудил?

Надо было мне положить яйцо не на стол, а на тарелку, прежде чем подходить к телефону. Боюсь, что оно опять упало на пол.

— Святополк? — не веря собственным ушам, пискнула я.

— Вообще-то, мне не очень нравится это имя, но пусть будет так за неимением лучшего.

И тут до меня дошло… В новостях не называли среди пострадавших помощника депутата. И это значит… Я почувствовала, что моя ладонь, прижатая к трубке, стала влажной.

— Вы… что-то хотели мне сказать?

— Да. Как я понял, вы интересуетесь убийством Хромова. Так вот, покойный депутат не имел к нему никакого отношения. Запись на той кассете, которую я — каюсь! — собственноручно подбросил в ваш почтовый ящик с ведома и по поручению моего безвременно ушедшего в мир иной начальника, была сделана на пресс-конференции, которую Георгий Генрихович дал на следующий день после инцидента с портретом… Вы понимаете, о чем я говорю?

Я ответила утвердительным мычанием.

— Никакого киллера мой бывший шеф не нанимал, история с картиной была обычным цирковым представлением, а отношения Забржицкого и Хромова оставались самыми наилучшими. Я вас не очень разочаровал?

— Н-нет, — пробормотала я. — А почему вы мне позвонили?

— Эмоциональный порыв. Редко себе такое позволяю, но бывает. Приятно иногда разрубать запутанные узлы. Да, вот еще, на всякий случай предупреждаю вас — неприятность, произошедшая с Георгием Генриховичем, ни к вам, ни к теме вашего журналистского расследования не имеет ни малейшего отношения, так что не забивайте себе голову.

— Святополк, это вы убили Забржицкого? — неожиданно для самой себя спросила я.

Многострадальное яйцо снова шмякнулось над пол — на этот раз выпав из Надиных рук.

Но ответа на свой вопрос я так и не получила. В трубке раздался негромкий смешок, а затем щелчок и короткие гудки.

Положив трубку, я некоторое время сидела молча, неподвижным взглядом уставившись в пространство, и пришла в себя только тогда, когда Надя пригрозила устроить мне душ из горячего кофе, если я немедленно не объясню ей, что произошло. Стряхнув с себя оцепенение, я сообщила ей содержание телефонного разговора.

— Что я говорила! — торжествующе закружилась по кухне Надя. — Я была права, права! Я — гений сыска!

— Не говоря уже о твоей сногсшибательной, блистательной, гигантской, невероятной скромности, — съязвила я. Вообще-то, мне было завидно. И почему я сама обо всем не догадалась?

— Ты бы тоже это поняла, — угадав мои мысли, великодушно сказала Надя. — Просто у тебя голова была забита любовными неурядицами. Я вот, когда ссорюсь с Даниелем, вообще ничего не соображаю, даже сахар с солью путаю. Слушай, а нам не надо позвонить в милицию насчет этого, как его…

— Святополка? — помогла я и в ответ на Надин утвердительный кивок скептически скривила рот. — Думаю, не имеет смысла. Судя по новостям, они и так прекрасно знают, кто это сделал. Теперь им нужно только его найти. А тут я им ничем помочь не смогу. Все, чего я добьюсь этим звонком, — они просто привяжутся ко мне и будут отнимать время и мотать нервы. А мне и Захарова достаточно, хотя он, как ты понимаешь, далеко не самый худший вариант. Вот с ангелами нашими нужно бы поделиться информацией…

— Ни за что! — возмутилась Надя. — Ты что, с ума сошла? Поднести им все на блюдечке… Ну уж нет! Пусть сами выкручиваются, как хотят. И вообще, нам пора ехать к нашей подозреваемой. Время поджимает! Кстати, ты это собираешься есть?

После многочисленных падений на давно, сознаюсь, не мытый пол яйцо приобрело малоаппетитный вид. Я посмотрела на него с сомнением и постановила отправить бедолагу в помойку. Надя предложила мне другое яйцо, но я твердо отклонила ее предложение, решив, что с меня на сегодня хватит неожиданностей с этим продуктом питания.

Оказалось — как в воду глядела. Не успела я приняться за бутерброд с сыром и ветчиной, как телефон опять издал пронзительный вопль. Я посмотрела на него с испугом, потом умоляюще взглянула на Надю. Та энергично затрясла головой:

— Нет уж! Я к твоему телефону подходить боюсь. Вдруг там черти или вампиры какие-нибудь… Или киллеры… Нет, ты уж сама.

С тяжелым вздохом я отложила так и не надкушенный бутерброд и с опаской протянула руку к трубке.

— Марина… — робко сказал печальный голос и замолк.

— Себастьян? — прошипела Надя. Неужели выражение лица так меня выдает?

После нескольких безуспешных попыток придумать и произнести что-нибудь разумное я пробормотала:

— П-привет… Как жизнь?

Надя закатила глаза к потолку и покрутила пальцем у виска.

— Хорошо, — не слишком убедительно произнес печальный голос. Запнулся и внезапно выдохнул: — Вообще-то, ничего хорошего…

— Что, какие-то трудности в расследовании? — сморозила я.

Надя перекосила рот и высунула в сторону язык. Ужасная получилась рожа, и абсолютно неясно, что она означала.

— Н-нет… Понимаешь… — голос замолк и после долгой томительной паузы, за время которой я чуть не отдала богу душу, решительно сказал: — Нам необходимо увидеться.

— Конечно! — залепетала я, хватаясь за сердце. — Обязательно!

Надя угрожающе оскалилась и провела ребром ладони по шее.

— А когда? — спрашивала я тем временем Себастьяна, безуспешно пытаясь скрыть звучащую в голосе радость.

Убедившись, что предыдущие ее телодвижения не оказали на меня должного воздействия, Надя помахала в воздухе кулаком и сунула мне его под самый нос. Это меня действительно слегка отрезвило.

— Только не сейчас, ладно? — торопливо пробормотала я. — Сейчас я… спешу… мне надо идти…

— Тогда, может быть, сегодня вечером? Часиков в девять тебе удобно? — смиренно спросил Себастьян.

— Да, — прошелестела я на седьмом небе от счастья.

— Вот и замечательно. Я тебе еще позвоню. Ну, пока… М-м… Целую.

Трубка полетела на стол, а я закружилась по кухне в неистовом танце, повторяя:

— Он любит меня! Любит! Любит!

— Как будто в этом кто-нибудь когда-нибудь сомневался, — с усмешкой наблюдая за моей ликующей пляской, пробурчала себе под нос Надя. — Удивительно, до чего глупеют люди под воздействием гормонов…

— Дура ты! — ответила я, не переставая скакать. — Это любовь!

— А ты думаешь, я говорю про что-нибудь другое? — хмыкнула Надя. — Давай-ка прекращай свои первобытнообщинные хореографические этюды, ешь бутерброд, и поехали!

В конце концов я съела два бутерброда, а не один, но второй мне пришлось дожевывать в лифте под недовольное ворчание Нади. Я ее понимаю — мое превышающее все пределы разумного копание при сборах может вызвать инфаркт миокарда у кого угодно, за исключением двух человек: моей мамы, которая копается почти так же долго, как я, и моей кузины, которой я с темпами сборов в подметки не гожусь — если она опаздывает куда-то меньше чем на два часа, это значит, что она явилась раньше времени. С другой стороны, и самые пунктуальные личности иногда выкидывают коленца: моей, всегда точной и рассудительной, лучшей подруге как-то раз взбрело в голову сделать стрижку, покраску и укладку волос перед тем, как отправиться на мой день рождения. Уж не знаю, чего ради она это задумала — торжество проходило в узком кругу, и коронованных особ приглашать не стали, — но в результате она опоздала так, что когда все-таки появилась, праздник едва не был омрачен убийством, потому что я, утомившись долгим ожиданием, жаждала ее крови не хуже настоящего вампира.