Моя миссия в Армении. 1992-1994

      Институт чуть было не разогнали под давлением идиотов из числа воинствующих националистов, но Иветга устроила встречу министра вузов с преподавателями, и они убедили его, что Брюсовский институт независимой Армении тоже нужен. Ректор брюсовцев стал членом коллегии Минвуза наряду с ректором ЕрГУ, и к проблемам русистов начали вроде бы снова прислушиваться, но за сохранение и восстановление позиций русского языка и литературы в высшей школе, как и в школе средней, еще предстояло бороться. И от посольства России ждали помощи и хотя бы моральной поддержки.
      Кое-что я пытался делать, общаясь с русистами-брюсовцами и преподавателями факультета русской филологии ЕрГУ, кафедр русского языка Мединститута и частного университета имени лингвиста Рачья Ачаряна, участвуя в утренниках на русском языке в школах имени Пушкина и Сахарова, в церемонии по случаю восстановления бюста А.П.Чехова у школы его имени. Я поддержал идею учреждения Русского университета, с которой выступило перед правительством Армении общество соотечественников «Россия». На конференции «Место русской культуры в системе образования Армении», организованной в Доме журналистов Правлением Общества Армения-Россия и Международным центром русской культуры «Гармония», я обсуждал с ее участниками проблемы, порожденные Законом о языке от 30 марта 1993 года, который нанес существенный урон преподаванию русского языка в армянской школе и тем самым фактически закрыл перед армянскими юношами и девушками двери в вузы России. О проблемах русского языка, русской школы, русского театра в Армении говорил я и публично – в интервью армянскому радио, которое стало в условиях кризиса печати из-за безденежья и нерегулярности телевизионного вещания из-за перебоев с электричеством главным источником информации для подавляющего большинства населения. Говорил я об этом и с высшими чинами министерства просвещения, а при случае и с премьер-министром, и с президентом. Вежливо, но настойчиво выступал я адвокатом русской школы в Армении как важного национального достояния армянского народа.
      Большую моральную поддержку в этом деле и вообще во всем, что касается сохранения очагов русской культуры, я неизменно получал от армянских писателей.
      Так случилось, что начало и завершение моей миссии в Армении оказалось связанным с именем известной поэтессы Сильвы Капутикян. А известной она была сборниками лирических стихов, регулярно выходившими в Москве и Ереване, поэтическими подборками в «Литгазете» и «Дружбе народов». В 1988 году она положила весь свой авторитет на чашу весов в пользу Нагорного Карабаха, и остро полемизировала с Горбачевым, потом отошла, было, от политики, но с обретением Арменией независимости, совпавшим с азеро-турецкой блокадой и вытекавшими из этих двух обстоятельств печальными последствиями для основной массы народа, Сильва присоединилась к отколовшейся от компартии группе ее членов, образовавшей Демократическую партию Армении, которая стала одной из партий оппозиции. Поэтесса заявила тогдашнему руководству Армении, что следует признать свои ошибки и цивилизованно уйти. К ней, как и можно было ожидать, не прислушались, но зуб на нее затаили. Во всяком случае, она, как и многие другие видные деятели культуры, выпала из поля зрения правительства, не пожелавшего или не сумевшего установить деловой контакт с творческой интеллигенцией. Даже свой юбилей Сильва Капутикян отмечала в Москве, а в Ереване никто не позаботился, чтобы воздать долженствующие почести крупнейшей поэтессе Армении.
      Познакомился я с Сильвой в июне 1992 года, когда прилетал в Ереван на вручение верительных грамот. Тогда она подарила мне книгу своих стихов с любопытным автографом: «Уважаемому Владимиру Петровичу Ступишину, первому послу России в новой Армении, надеясь, что он восстановит традиции искренней любви и привязанности к России старой Армении». Этому наказу я следовал неизменно, в меру моих сил и возможностей. Вскоре Сильва Капутикян уехала в Москву и тяжелую зиму 1992-93 года провела в Переделкине, в Доме творчества, где работала над автобиографической книгой. Летом я снова увидел ее в Ереване, и мы регулярно встречались на вернисажах, театральных премьерах, научных симпозиумах, дипломатических приемах. А в канун моего отъезда мы с Сильвой Барунаковной по воле судьбы оказались вместе в ложе Филармонии. Лорис Чкнаворян открывал.новый сезон концертом, который посвятил 75-летию великой армянской поэтессы.
      Незабываемы встречи с крупнейшим поэтом Армении и Советского Союза Геворгом Эмином, которому в год моего отъезда из Армении исполнилось 75 лет. Он пришел ко мне с сыном Арташесом, работавшим в посольстве Канады, чей офис размещался рядом с нами, в гостинице «Раздан». Это было в конце ноября 1992 года. Мы только-только начали обживаться. Геворг Эмин подарил мне тогда «Семь песен об Армении», совершенно правильно предполагая, что его поэтическая проза поможет мне, полному неофиту в армяноведении, приобщиться к азбучным истинам, из которых складывается образ Армении, близкий к оригиналу. Подарил он и поэтические сборники.
      Беседа наша сразу же вошла в русло блокадных дел и подлостей эльчибеевского Азербайджана, под давлением которого и грузины перекрыли тогда газ, уже и без того поступавший в Армению с перебоями. И турки перехватывали гуманитарную помощь, не пропуская ее в Армению. Именно такая судьба постигла грузы из Северной Италии, о чем мне жаловались итальянцы, хотя жаловаться-то надо было на союзника Италии по НАТО. Говорили о предпочтении, которое Западная Европа отдает своим связям с Баку, где забрезжила перспектива нефтяных прибылей. Геворг Эмин недавно побывал в Барселоне и говорил там собратьям по перу, что баронесса Тэтчер пропахла бакинской нефтью. Наверное, именно поэтому британцы не торопились открывать свое посольство в Ереване.
      Геворг Эмин и его супруга Арма пригласили нас с Ноной в гости. Живут они вместе с семьей Арташеса в большой – по советским меркам – квартире в Доме композиторов, от нас до них рукой подать. Отапливается квартира дровами. По особым случаям разжигается камин. Это было сделано и в связи с нашим приходом. Ну а обычное средство обогрева – «буржуйка», как в большинстве ереванских домов. Нас угощали чаем с необыкновенной армянской халвой, не очень сладкой, но нежной, тающей во рту и способной долго храниться… в заплечном мешке беженца и спасать его от голода на протяжении всего пути в чужие страны. Таково же, собственно говоря, и предназначение армянского лаваша. Это – тонкая пшеничная лепешка, испеченная в жарком тондире, цилиндрической печи, зарытой в землю. Свежий лаваш очень хорошо идет с зеленью и яйцом – на Пасху. Но он и усохший хорош, когда его крошат в дымящийся хаш, бульон из коровьих ножек. А если в дальнюю дорогу надо собираться, то его именно сухим и кладут в узелок: размочить в любой момент можно, была бы вода, а еще лучше – вино. В этом своем качестве лаваш – явно родственник халвы, про которую нам рассказала Арма Эмин, потчуя чаем. И еще Эмины показали нам семейные альбомы, которым можно позавидовать. Благодаря этим альбомам внуки заглядывают в XIX век и знакомятся с прадедами – с отцом дедушки, виноградарем из Аштарака, и его мамой, пряхой Арусяк из Гохтана. Но в альбомах Эминов, по-моему, есть и предки постарше.
      Сам Геворг Эмин – не просто большой поэт. Он – хранитель исторической памяти своего народа и в семье, и в своей поэзии. Это великий человек, которого отличает удивительная верность себе, своему народу, своей родине, своему искусству. Это – человек сильный духом. В его творчестве воочию воплотилась связь времен. Через него проходит нравственный стержень, благодаря которому, несмотря на все невзгоды, страдания, унижения, гонения, предательства, избиения выжила и будет всегда жить великая культура армянского народа, нашего самого верного друга и союзника.
      Геворг Эмин как-то сказал: «Русскому народу не обязательно знать историю Армении – ему надо обратиться к своей истории, и тогда он встанет на защиту Армении, поскольку интересы наших государств всегда совпадали. А от позиции России в карабахском вопросе зависит все…» С Россией, особенно с нашей поэзией его связывало очень многое. Борис Пастернак был для него духовной опорой в 1946 году, когда подверглась нападкам книга Геворга Эмина «Норк». Илья Сельвинский и Константин Симонов редактировали его поэтические сборники на русском языке. Он помнит, как его защищали от недругов Илья Эренбург, Евгений Евтушенко, Арсений Тарковский и Михаил Светлов. И относит к своим русским друзьям, кроме них, Вениамина Каверина, Леонида Мартынова, Давида Самойлова, Веру Звягинцеву, Марию Петровых, Булата Окуджаву, Михаила Дудина. Многие из них переводили его стихи на русский язык. Многих уже нет. И назвать их имена рядом с тем, кто их вспоминает с благодарностью, сам Бог велел.
      Я уже писал о Григоре Нарекаци, гении армянского Возрождения, предтече Данте, авторе «Книги скорбных песнопений», когда рассказывал о посещении мастерской художника Анатолия Папяна, создавшего большое полотно в память о нем. Чтобы представить себе значение этой книги для каждого просвещенного армянина, надо знать, что ее переписывали от руки из столетия в столетие, стремясь иметь в каждом доме. «Шедевр Нарекаци, – говорил С.С. Аверинцев, – это наиболее совершенное выражение в слове того духа, который вдохновлял старинных армянских зодчих, камнерезчиков, миниатюристов.» Это произведение, проникнутое высочайшей духовностью, способное служить нравственным каноном для всех обращающихся к Богу людей:
      И строки, полные моим страданьем,
      Пусть станут для кого-то назиданьем.
      Потому и можно с полной уверенностью вместе с Аверинцевым считать, что эту книгу, а у Нарекаци были и другие труды, «поэт написал для всех людей и на все времена.» Русский читатель познакомился с «Книгой скорбных песнопений» впервые в 1969 году в переводе Наума Гребнева. Армянские же литераторы знали ее всегда. Для них перекличка с Григором Нарекаци через толщу веков совершенно естественное явление. Это относится и к Геворгу Эмину. Обращаясь к своему великому предшественнику, он писал:
      Ты вопрошаешь: «Откуда
      кровь натекла,
      откуда столько слез,
      подлости, зла?»
      Мудрый монах, разумей:
      разрушенный храм
      тут же становится обиталищем
      скорпионов и змей.
      И от нас зависит, чтобы храм русско-армянского союза не стал обиталищем скорпионов и змей. А для этого русским все же неплохо бы знать если не историю Армении, то во всяком случае историю сотворчества поэтов и художников равнин России и гор Армении в сохранении и приумножении наших общих культурных ценностей.
      Геворг и Арма как-то сказали нам с Ноной: «Хорошо, что судьба свела нас, да жаль, что времена настали, мягко говоря, «переходные», не слишком благоприятные для общения. Но все равно – это жизнь, и надо радоваться каждому ее дню и каждой встрече с достойными людьми».
      Умению быть достойными людьми в любой, самой немыслимой обстановке, в зимнюю стужу с «буржуйками», с блокадными очередями за хлебом, без света и тепла, без необходимых лекарств и с пустыми полками книжных магазинов, без возможности общаться с читателями печатным словом и с собратьями по перу, оказавшимися за рубежом на расстояниях, которые вдруг стали непреодолимыми, умению быть достойными людьми в далеко не всегда достойном окружении мы учились там, в Ереване, у Геворга и Армы Эминов. И еще – умению любить:
      Все теперь серебряного цвета -
      От волос до наших годовщин.
      Никуда не деться от морщин…
      Все теперь серебряного цвета.
      В мире лишь одно не изменилось:
      Сердце милой, вечно молодое,
      Золотое сердце, золотое…
      В мире лишь оно не изменилось.
      Этим обращением Геворга к Арме я закончил свое выступление на торжественном вечере в ЦДЛ по случаю 75-летия поэта, состоявшемся 18 марта 1995 года, то есть несколько позже, чем надо бы, но главное – состоявшемся. И с каким участием! Юбиляра приветствовали Фазиль Искандер, Андрей Вознесенский, Юрий Левитанский, Тамара Жирмунская, Лев Озеров, Валентин Оскоцкий, Елена Николаевская и другие.
      А в своей родной Армении Геворг Эмин, как и Сильва Капутикян, пришелся не ко двору новой власти. Только он сам не соглашался с теми, кто говорил, что это он – в оппозиции:
      «Это абсурд. Не Геворг Эмин в оппозиции к властям, а власти в оппозиции к Геворгу Эмину, власти в оппозиции к интеллигенции.»
      Геворг с болью говорил, что в Ереване не печатаются его книги. У него их, готовых к изданию, в 1993 году было несколько: документальная книга о Егише Чаренце, великом поэте, жертве сталинских репрессий, сборник стихов, публицистика, сонеты Шекспира и поэма «Монолог Сиаманто», еще об одном известном армянском поэте.
      Геворга больше с нами нет, но его творчество не может быть предано забвению.
      Об оппозиции власти к интеллигенции мне приходилось слышать не только от Геворга Эмина. Всех, кто говорил мне об этом, называть не буду, ибо не все, как Геворг Эмин, осмеливаются критиковать начальство публично. Но есть среди виднейших представителей нынешней армянской литературы и люди моложе Геворга Эмина и Сильвы Капутикян, но тоже не устраивавшие аодовскую власть по политическим соображениям. К ним относятся поэт Размик Давоян и прозаик Рубен Овсепян, с которыми я познакомился в самом начале моей жизни в Ереване, в ноябре 1992 года, по инициативе депутата-дашнака Сейрана Багдасаряна, работавшего в Верховном Совете председателем Комитета по Арцаху. Он привел меня с женой в гости к Давоянам, где мы и познакомились с ними, с Рубеном Овсепяном, с Сосом Саркисяном. Все они – дашнаки, члены партии, о которой я в своем месте еще расскажу, а пока лишь отмечу, что ее запрещали при большевиках и невзлюбили новые демократы, перенеся свои чувства и на интеллигенцию, симпатизирующую или прямо связанную с этой партией социалистического толка.
      Я открыто общался с дашнаками, как впрочем это делали и другие послы – ведь в тот период, о котором я рассказываю, они не находились под запретом и, более того, активно работали в парламенте. Я знаю их как интеллигентных людей, патриотов, подлинных демократов, начинающих понимать, что от радикального социализма в идеологии – это особенно касалось отношения к частной собственности – пора отказываться. На эту тему мы не раз весьма оживленно дискутировали. Мой личный опыт общения с дашнаками и регулярное чтение их газет и журналов, а также программной литературы, давали мне право не соглашаться с уважаемым Левоном Акоповичем, когда он называл дашнаков «фашистами», что было, на мой взгляд, не только совершенно несправедливо, но просто нелепо и нерационально: писатели, другие деятели культуры могут придерживаться разных политических взглядов, но не дело власти делить их на своих и чужих и навешивать оскорбительные ярлыки, особенно в условиях ожесточенной борьбы за выживание нации. А между тем министерство юстиции умудрилось безбожно затянуть регистрацию существовавшего семьдесят лет Союза писателей Армении, хотя именно его членами были и остались все крупнейшие писатели, поэты и литературоведы республики. Кстати, пройдет несколько лет, и они найдут общий язык с новообразованным Союзом армянских писателей.
      Несмотря на чиновничьи игры «демократов» из правящего АОДа, у меня складывалось тогда впечатление, что даже категорически настроенные против правительства интеллигенты, обвинявшие Левона Тер-Петросяна и его команду во всех смертных грехах, приветствовали бы диалог с ним. Но диалог не состоялся. Была попытка встречи в Университете. Критика не понравилась. На том дело и кончилось, если не считать присуждения в феврале 1994 года премий общеармянского фонда «Айастан», связанного с правительством: в области науки – академику Виктору Амбарцумяну, в области искусства – художнику Акопу Акопяну, в области литературы – посмертно поэту Паруйру Севаку (в связи с 70-летним юбилеем) и прозаику Гранту Матевосяну (в канун его 60-летия). Награжденные, несомненно, достойнейшие люди, их вклад в мировую культуру не вызывает ни у кого никаких сомнений. И хорошо, что их отметили – одного посмертно, другого накануне ухода в мир иной, остальных в весьма почтенном возрасте. Но в общем-то это капля в море.
      Получая премию, Грант Матевосян сказал: «Несмотря на то, что сегодня слово писателя и публициста ценится не очень высоко, мы готовы служить родной культуре. Дай Бог, наступит время, когда мы сами будем помогать фонду, а не ждать от него помощи».
      Грант Матевосян, на мой взгляд, – крупнейший писатель Армении, живой классик. Его повести и рассказы в основном посвящены армянской деревне, жизни крестьян и их детей, связавших себя с городом. По духу, искренности и правдивости они сравнимы с великой деревенской прозой Василия Белова, Бориса Можаева, Федора Абрамова, Чингиза Айтматова, да и по уровню художественного мастерства стоят вровень с ними. Я читал их в переводах Анаит Баяндур, которая подарила мне один из сборников Гранта Матевосяна, и получал большое удовольствие: хорошая проза, не чувствуется перевода, видимо, очень точно передающего суть написанного автором, и какая-то удивительная притягательность описываемого. Вроде бы ну чего особенного – деревня и деревня, живут в ней небогатые люди, занятые своими привычными делами и заботами, ездят изредка в город, даже в Ереван, но чаше всего из родного Цмакута в Казах, это – в Азербайджане, о чем крестьяне, похоже, и не подозревают или просто не придают значения каким-то нарисованным на карте границам. И никакой враждой, а тем более войной совсем не пахнет. Скорее надо бояться собственных городских чиновников, бояться разрушения деревни, с которой разрушается весь наш мир, и мы имеем перед собой разоренную землю и разоренного человека. И тем не менее живут люди, растят детей и хлеб, женят сыновей и дочерей, нянчат внучат и работают, работают, работают. И обожают свои горы и синее небо над ними, их белые шапки зимой, и зеленые склоны летом, и резвые потоки ручьев и речек, и мирную беседу за шашлыком, пардон, хоровацем.
      Сумгаит выбил писателя из колеи. Он не мог писать. Пошел в депутаты. Но когда мы с ним познакомились, он уже не посещал заседания Верховного Совета. Доморощенные политики ему обрыдли. В хитросплетениях интриг разобраться было невозможно. И росла ностальгия по утраченной империи, в которой вызрела и вновь состоялась армянская государственность, а теперь эта государственность корчится в муках рождения нового строя, принося страдания и боль своим гражданам. Голова кругом идет. И никакие политические партии путного ответа не дают. Нужно возвращаться к письменному столу и искать ответы самому. Созрел – признавался Грант Матевосян своему интервьюеру из московской «Литгазеты» уже в 1992 году.
      Я встретил его впервые 3 октября 1993 года на приеме в германском посольстве, а через несколько дней мы оба оказались в Лори, где в деревне Дсех родился и провел свое детство великий Ованес Туманян. Грант Матевосян тоже из тех мест, его родная деревня – Ахнидзор.
      Готовясь отметить 125-летний юбилей классика армянской литературы Ованеса Туманяна, устроители что-то поднапутали и начали праздновать на год раньше. В Дсех приехала целая делегация из Еревана, в том числе послы России и… вездесущего Китая. В Дсехе гуляла свадьба, и по дороге от автобусов к главной площади можно было приобщиться к этому торжеству, ибо вдоль всей улицы, спускавшейся с пригорка, где остался автотранспорт, практически у каждого дома стояли столики с выпивкой и закуской. В самом центре деревни – родной дом Туманяна. Мы туда заглянули с Грантом Матевосяном, и нас там угостили местным хлебом с сыром. На стенах одной из комнат висели картинки, иллюстрирующие знаменитую сказку Туманяна «Кот и пес», которую на русский язык перевел Самуил Маршак, назвав ее «Кот-скорняк». Русскому читателю хорошо знакомы стихотворная сказка Туманяна «Капля меда», его поэтические легенды «Ахтамар» и «Ануш», патриотическая публицистика.
      В Дсехе мне пришлось держать речь во славу юбиляра и русско-армянской дружбы перед народом, собравшимся на площади с памятником Ованесу Туманяну. Потом гуляли в доме архитектора, друга директора Ереванского института микрохирургии Гамлета Тамазяна, который тоже из этих мест и выступил в качестве спонсора праздника.
      На обратном пути мы задержались у загородной ресторации «Ануш» на берегу той самой речки Дебед, в которой утопилась героиня поэмы. Я спустился к воде омыть руки и вдруг услышал необыкновенное пение. Я узнал мелодии из оперы «Ануш». Пели женщины из нашего автобуса, живописно расположившись на мосту через реку и на спускающихся к ней лесенках, в обрамлении красивых гор, ниспадающих к ущелью лесными склонами. Это было прекрасно и незабываемо. Где-то через полгода пришла ко мне внучка Ованеса Туманяна, доктор филологических наук Ирма Рубеновна Сафразбекян, принесла свои книги о поэте и попросила принять участие в торжественном заседании по случае его 125-летия в зале Оперы, что я и сделал с большим удовольствием 18 июня 1994 года. Зал был полон. Меня публика встретила очень тепло. Ирма тоже была довольна моим выступлением и даже стихотворным экспериментом: я процитировал пассаж из Туманяна в собственном переводе, сделанном, естественно, по подстрочнику, и прочел сочиненную мною «Армянскую молитву», которая и ей, и публике пришлась по душе.
      А с Грантом Матевосяном часто встречаться, к сожалению, не пришлось: он углубился в писательскую работу и отрывать его от дела было не резон. Но провожать меня он пришел. И свою книжку «Хозяин» принес. Автограф написал красными, как кровь, чернилами:
      «Владимиру Ступишину с прежней (и будущей) братской любовью. Г. Матевосян, 5.09.94, Эриванъ».
      Это дорогого стоит.
 

ЗОРИЙ БАЛАЯН

 
      Очень дорожил и дорожу я дружбой Зория Балаяна, известного писателя, одного из наиболее последовательных защитников Нагорного Карабаха перед Советской властью. Это он вместе с Сильвой Капутикян вступил в открытую конфронтацию с Горбачевым, отстаивая естественное право своих соплеменников – он сам родом из Карабаха – на освобождение от азеро-турецкого ига.
      Будучи народным депутатом СССР с 1989 по 1991-й год, Зорий Балаян, отработавший в свое время немало лет врачом на Камчатке и ставший еще там профессиональным писателем, поставил свое перо на службу карабахскому делу и ушел всецело в публицистику. Его перу принадлежат целые книги, рассказывающие об истории Армении и Арцаха, о борьбе с турецкими пришельцами, о современных испытаниях, выпавших на долю армянского народа. Он постоянно публикуется в армянской русскоязычной прессе и время от времени в «Литературной газете» и в «Независимой газете». При мне в армянской печати появились его блестящие очерки о Цветане Паскалевой. Он хорошо написал о русском лейтенанте Диме Мотриче, отдавшем жизнь за справедливое карабахское дело, и его отце, кадровом военном, командире подводной лодки, который, узнав о гибели сына, занял его место в одном из отрядов самообороны Карабаха.
      Зорий Балаян активно вступился за незаконно упрятанного в тюрьму в Армении классного летчика Дмитрия Атбашьяна, что привело к срыву начатой им реформы гражданской авиации, не очень устраивавшей местных жуликов. По рассказам знающих людей, до его прихода в руководство гражданкой авиации дело дошло до того, что летчики превратились в «зайцевозов», плативших мимо кассы, а диспетчеры устраивали торг с коммерческими самолетами, прежде чем дать посадку, и «зарабатывали» весьма ощутимые денежки. Кто-то покрывал все это сверху, потому и Атбашьяну не дали навести порядок, а упрятали в тюрьму. Но доказать ничего не смогли. Как утверждал адвокат, не было события преступления. После шести месяцев противоправного содержания в СИЗО Атбашьян был выпущен на свободу. Через некоторое время вышли из тюрьмы и его товарищи, тоже авиаторы и тоже задержанные незаконно. В этом несомненная заслуга Зория Балаяна, без выступлений которого в прессе действия адвокатуры могли бы оказаться не столь успешными.
      Зорий был смелым разоблачителем пакостей советской власти, которая руками второго секретаря ЦК КП Азербайджана В. Поляничко и командующего войсками МВД в Закавказье генерала В. Сафонова осуществляла преступные провокации и применяла методы военного террора для выдавливания армян из Карабаха и близлежащих районов Азербайджана, принося при этом в жертву и простых азербайджанцев, и русских солдат.
      В мае 1991 года Зорий Балаян познакомился с вторым спикером палаты лордов Британского парламента баронессой Керолайн Кокс, которая на состоявшемся в Москве Международном сахаровском конгрессе возглавила комиссию по массовым нарушениям прав человека. Организатор и душа конгресса Елена Георгиевна Боннэр включила депутата Балаяна в состав этой комиссии. В Карабахе и вокруг него преступная операция «Кольцо» уже успела опустошить десятки армянских деревень. В собственно Армению ринулась новая волна беженцев из Азербайджана. Леди Кокс добилась от Горбачева разрешения на поездку в Карабах. По возвращении в Москву она начала свою борьбу в защиту карабахцев, следуя сахаровскому принципу быть на стороне жертв. «Я убеждена, что главной жертвой в этом конфликте является армянский народ, и посему я на его стороне», – заявила Керолайн Кокс и с тех пор твердо и неуклонно следовала этому принципу, неся правду о карабахском конфликте в Европу и Америку, выступая в палате лордов Британии и конгрессе США, в Европарламенте и в ООН, в христианских и правозащитных организациях.
      Там ей не раз приходилось отвечать тем, кто любил поговорить об «армянской агрессии»: «Представьте себе человека, которому закрыли нос и рот, не дают дышать, а когда он начинает размахивать руками и при этом задевает по физиономии насильника, тот вдруг очень обижается и жалуется на свою жертву. Так и Карабах с Арменией. Они законно сопротивляются. И обвинять их в агрессивности просто глупо.» Несколько позже я слышал нечто подобное от представителей горских народов Кавказа, которые презрительно отзывались о вечном нытье бакинских политиков и их жалобах на армян.
      Керолайн Кокс лично доставляла в Арцах ценные гуманитарные грузы, а ее неизменным помощником в этом благородном деле стал Зорий Балаян. Когда леди Кокс отправлялась в Арцах, Зория невозможно было найти в Ереване, где он живет и работает. Можно было не сомневаться, что он тоже в это время в Арцахе. И меня с Керолайн Кокс, этой умной, совестливой, красивой и чрезвычайно обаятельной женщиной познакомил он, Зорий Балаян, за что я ему очень признателен.
      С ним самим и его женой Нэлей меня и мою жену познакомил Леонард Петросян. Он был тогда начальником Главного управления по делам Арцаха, в 1996 году, после президентских выборов в НКР, стал премьер-министром в команде Роберта Кочаряна, выигравшего эти выборы, а в 1997-ом временно заменил его на посту президента НКР, поскольку Роберт возглавил правительство Республики Армения.
      Леонард пришел ко мне 27 ноября 1992 года с бутылью шестидесятилетнего коньяка по случаю моего юбилея, а в начале декабря мы уже собрались все вместе в ресторане «Дзорагюх» – он, Зорий и я, с нашими женами, – и, как старые друзья, непринужденно обсуждали карабахские дела, обстоятельства превращения СССР в СНГ и даже роль сионизма в нынешних конфликтных ситуациях. Во всяком случае, ось Вашингтон – Анкара в ближневосточных делах, а США включили Закавказье в свою ближневосточную стратегию, нередко действительно смазывалась мастерами из Тель-Авива. Вся эта тайная хиромантия продолжается и сейчас, только смазчики научились очень умело прятать концы в воду.
      Зорий помянул добрым словом Андрея Дмитриевича Сахарова, а потом заговорил о встрече с Ельциным и Назарбаевым в сентябре 1991 года, когда они приезжали с миротворческой миссией из Железноводска в Шуши, где мэром, кажется, был Леонард Петросян. Тогда всем казалось, что мир на карабахской земле не за горами. И через год все мы еще не теряли надежды на то, что Ельцин, вопреки интригам козыревской команды в МИД РФ и нефтяного проазерского лобби в других аппаратных сферах, не утратил понимания необходимости помочь Карабаху, не дать в обиду верного союзника России, не бросать его на растерзание эльчибеевским башибузукам.
      Зорий вручил мне несколько своих книг, среди них – «Очаг» и «Аварию». Вместе с Леонардом они подарили мне «от имени арцахцев» церковный потир из какого-то простого металла, но очень красивый, артистически сделанную копию матенадаранской миниатюры на дереве и большую хрустальную бутыль со знаменитой карабахской тутовкой. Зорий сказал: «Это – не выпивка, а лекарство, поможет перенести блокадную стужу». И он был прав, тутовка из Арцаха, которой меня с того момента регулярно снабжали друзья-карабахцы, жить, несомненно, помогала.
      Под Новый год Зорий пришел ко мне с Генрихом Игитяном. Интересовался только что состоявшимся моим вояжем в Красносельск, где меня обстреливали из-за границы азербайджанские «градобойцы». Зорий рассказал, что недавно в районе Иджевана, что недалеко от азербайджанского Казаха, куда герои Гранта Матевосяна в давние, мирные времена ездили на базар, азербайджанские аскеры проникли в очередной раз на территорию Армении и изуродовали живьем пять женщин. Вот что надо бы международной общественности посмотреть, да никто не удосужился снять этот ужас на пленку.
      Зато хорошо сняли мою поездку в Красносельск и неплохо показали в выпусках московского телевидения 31 декабря и 1 января, в том числе кадр, где я стою на развалинах и говорю об антинародной войне, ведущейся вопреки элементарным понятиям о правде, праве и справедливости, без которых не может жить нормальный человек. Об этом я сказал и на пресс-конференции в Московском киноцентре, куда меня позвал Зорий и познакомил там с Керолайн Кокс, Еленой Боннэр, другими защитниками Карабаха. О том, как реагировала на мои обвинения азербайджанская дипломатия, я уже писал. К более подробному рассказу о поездке в Красносельск я еще вернусь. Это была целая эпопея, которая заслуживает особого внимания.
      С Зорием и Нэлей мы встречались в Ереване не раз, быстро находя общий язык, особенно когда шла речь о поиске справедливых путей разрешения карабахского проблемы. Наверное поэтому Зорий стал называть меня своим братом, а мою жену сестрой, ставя нас в один ряд с такими своими сестрами, как Керолайн Кокс и Елена Георгиевна Боннэр. Нам это было очень даже лестно.
      И, наверное, было абсолютно естественно, что, оказавшись в Ереване в июле 1994 года после своего двадцатого визита в Арцах, леди Кокс пришла ко мне в посольство вместе с евангелистским пастором из Германии Манфредом Рихтером, представителем «Международной христианской солидарности» британским инженером Артуром Грином, другими своими спутниками и Зорием Балаяном, чтобы рассказать о своей поездке, поделиться выводами, послушать мое мнение.