Тихая гавань

– Скорее всего у себя в комнате, читает. Во всяком случае, в последний раз я ее видела там, – дернув плечиком, предположила Эми.

Сказать по правде, Пип улизнула из комнаты еще утром. Офелия заглянула туда, но комната оказалась пустой. Как раз в это время Пип сломя голову неслась к дому, а за ней огромными прыжками мчался Мусс.

– Она что – снова бегала по берегу? – спросила Офелия, вернувшись на кухню.

Лицо у нее исказилось тревогой. Впрочем, нервы у нее вообще были на пределе еще с октября. Пожав плечами, Эми включила посудомоечную машину и собралась уходить. Судя по всему, ее нисколько не волновало, где сейчас ее подопечная. Эми просто обладала беспечностью, свойственной молодости. Но Офелия уже получила жестокий урок и хорошо усвоила, что жизнь порой бывает беспощадна.

– Нет, не думаю. А если и так, она мне ничего не сказала.

Лицо Эми оставалось безмятежно-спокойным. А вот Офелия буквально места себе не находила от тревоги, хотя и знала, что за высоким забором им нечего бояться. В общем-то так оно и было, но Офелия все равно беспокоилась, что Эми позволяет Пип без присмотра бродить где придется. И если девочка упадет и расшибется, если угодит под машину, она, ее мать, даже не сразу узнает о происшествии. Она сто раз просила Пип предупреждать Эми о том, что уходит, но и та и другая упорно пропускали ее слова мимо ушей.

– Так до вторника! – беззаботно бросила Эми, прежде чем выпорхнуть за дверь.

Офелия, сбросив сандалии, вышла на веранду и с встревоженным видом принялась оглядывать берег. Картины одна другой страшнее, сменяя друг друга, вставали у нее перед глазами. Как ни странно, более простые объяснения почему-то не приходили ей в голову. Время уже близилось к шести, и к тому же заметно похолодало. Не прошло и минуты, как она увидела дочь. Пип стремглав неслась к дому, держа в руках нечто, напоминающее белый флаг. Только поднявшись на дюну, Офелия сообразила, что у нее в руках лист бумаги. Чувствуя неимоверное облегчение, она бросилась навстречу дочери и помахала ей рукой. Запыхавшись от быстрого бега, Пип только молча улыбалась ей, а довольный Мусс кружил вокруг них, заливаясь громким лаем. По лицу матери Пип догадалась, что та вне себя от беспокойства.

– Где ты была? – нахмурившись, торопливо спросила Офелия.

Она бы с радостью придушила Эми. Просто хоть кол на голове теши, сердито подумала она. Увы, она не знала здесь никого, кем бы можно было заменить Эми. А оставить Пип совсем одну она не могла.

– Ходила гулять с Муссом. Мы с ним дошли вон дотуда, – девочка указала в сторону общественного пляжа, – но обратно оказалось куда дальше, чем я думала. Мусс к тому же все время гонялся за чайками.

Немного успокоившись, Офелия улыбнулась дочери. Пип была такая милая – сердиться на нее просто невозможно. Глядя на нее, Офелия вспоминала собственную юность в Париже. Лето она часто проводила в Бретани. Климат в тех местах очень напоминал здешний. Офелии там нравилось, именно поэтому она и привезла сюда Пип совсем маленькой – пусть она увидит все собственными глазами.

– А это что? – полюбопытствовала Офелия, бросив взгляд на листок бумаги с каким-то рисунком.

– Я нарисовала портрет Мусса. Теперь я знаю, как правильно рисовать ему задние лапы.

Пип благоразумно умолчала, каким образом она этому научилась. Ей прекрасно известно, что сказала бы Офелия. Вряд ли матери понравится, что она бродила по берегу одна и вдобавок еще заговорила с незнакомцем, пусть даже он и оказался столь любезен, что не причинил ей никакого вреда, да к тому же исправил ее рисунок. Офелия раз и навсегда запретила Пип разговаривать с незнакомыми. Она вполне отдавала себе отчет, насколько очаровательной растет ее дочь, и для нее не имело ни малейшего значения, что сама Пип даже не подозревает об этом.

– А он тебе позировал? Вот чудеса! – На губах Офелии появилась слабая улыбка.

Лицо ее сразу осветилось. Теперь, когда она улыбалась, стало заметно, что прежде она слыла настоящей красавицей – прекрасно вылепленное, с правильными чертами лицо, ровные зубы, сверкавшие белизной, чудесная улыбка и глаза, в которых прыгали чертики, когда она смеялась. Но с октября она смеялась редко. Вернее, почти не смеялась. А по вечерам, замкнувшись каждая в собственном мирке, мать и дочь почти не разговаривали. Офелия по-прежнему безумно любила Пип, но абсолютно не знала, о чем с ней говорить. И потом для общения с дочерью требовалось слишком много сил, а у нее их не было. Теперь ей требовалось делать усилия над собой, чтобы просто жить, а на то, чтобы разговаривать, их уже не оставалось. Поэтому каждый вечер она поднималась к себе в спальню и часами лежала в темноте, уставившись в потолок. А Пип уходила в свою комнату, и если ей делалось слишком одиноко, она звала к себе Мусса.

– Я отыскала для тебя пару раковин, – пробормотала Пип, вытащив ракушки из кармана, и робко протянула их матери. – А еще мне попался морской еж, но он оказался дохлый.

– Так почти всегда и бывает, – кивнула Офелия. Взяв раковины, она повернула к дому. Пип шла рядом с ней. Офелия даже не поцеловала дочь, она забыла об этом. Но Пип уже ничего и не ждала от матери. Мать жила будто в своей собственной раковине. Мать, которую она знала и любила одиннадцать лет, исчезла, а женщина, занявшая ее место, хоть и походила на нее как две капли воды, слишком мало напоминала живого человека. Такое впечатление, что злой волшебник, похитив Офелию, заменил ее роботом. Она ходила и разговаривала, как человек, но глаза ее оставались пустыми, как у робота. И хотя внешне мать оставалась такой, как всегда, но Пип чувствовала, что все в ней изменилось. Обе они понимали, что выхода не было. Пип примирилась с этим, ведь надо как-то жить дальше. Она делала вид, что ничего не замечает.

Для ребенка ее возраста за последние девять месяцев Пип очень повзрослела. В свои одиннадцать лет она стала намного умнее и проницательнее, чем ее сверстницы. К тому же она интуитивно верно судила о людях, в особенности когда речь шла о ее матери.

– Ты проголодалась? – спросила Офелия, и в глазах ее снова мелькнуло беспокойство.

Приготовление ужина превратилось для нее в пытку; при одной только мысли об этом ей казалось, что она умирает. Мучительнее, чем стоять у плиты, оставалась только необходимость есть. Есть ей не хотелось вообще – Офелия практически забыла, что такое голод. За девять месяцев мать с дочерью сильно похудели; совместные ужины, когда ни та ни другая не могли заставить себя проглотить хотя бы кусок, сводили с ума обеих.

– Пока нет. Хочешь, я сделаю на вечер пиццу? – предложила Пип.

Когда-то они обе обожали пиццу. Но теперь Офелия, казалось, даже не замечала, что пиццу почти целиком съедает Пип.

– Может быть, – рассеянно ответила Офелия. – Если хочешь, я могу приготовить что-нибудь еще…

Все последние дни они каждый вечер ели на ужин пиццу. Морозилка была завалена ею. Но ради чего возиться с готовкой, если есть все равно не хочется? Так уж лучше пусть будет пицца – ее по крайней мере готовить несложно.

– Я еще не хочу есть, – равнодушно отозвалась Пип.

Разговор такого типа с завидной регулярностью происходил каждый вечер. Иной раз Офелия все-таки жарила цыпленка или делала салат, но еда оставалась почти нетронутой, ведь им обеим приходилось заставлять себя есть. В результате Пип питалась бутербродами с арахисовым маслом да еще пиццей. А сама Офелия почти ничего не ела.

Поднявшись в спальню, Офелия прилегла. Пип тоже отправилась к себе. Поставив портрет Мусса на столик у постели, она прислонила плотный картон к ночнику и снова залюбовалась рисунком. И тут же вспомнила о Мэтью. Скорее бы наступил вторник – тогда бы она снова увидела его! Мэтью ей понравился. А уж после того как он поправил ее рисунок, Пип просто влюбилась в него. Да и рисунок теперь совсем не узнать – на нем Мусс выглядел в точности как настоящий пес, а не какая-то чудовищная помесь собаки и кролика, как было до сих пор. Да, наверное, Мэтью – настоящий художник.

Стало уже совсем темно, когда Пип внезапно проскользнула в спальню к матери. Она пришла, чтобы позвать ее ужинать, но обнаружила, что Офелия уже крепко спит. Она лежала так тихо, что на мгновение Пип не на шутку перепугалась. Она наклонилась над матерью и только тогда услышала ее дыхание. Вздохнув, Пип укрыла ее одеялом, лежавшим в изножье постели. Офелия вечно мерзла – может быть, из-за того, что за последние месяцы совсем исхудала, а может, из-за горя. Теперь она почти постоянно спала.

Пип на цыпочках вернулась на кухню, открыла морозилку и принялась задумчиво разглядывать ее содержимое. Сегодня ей вдруг почему-то не захотелось делать пиццу. Впрочем, в любом случае больше одного куска ей все равно не осилить. Вместо пиццы она сделала себе бутерброд с арахисовым маслом и уселась с ним перед телевизором. Мусс устроился у ее ног. После их долгой прогулки по берегу пес устал. Он мирно похрапывал на ковре и проснулся, только когда Пип, выключив везде свет, поднялась, чтобы отправиться в спальню. Почистив на ночь зубы, девочка влезла в пижаму, забралась в постель и потушила свет. Ей снова вспомнился Мэтью Боулз. Пип старалась не думать о том, насколько изменилась ее жизнь за последнее время. Не прошло и нескольких минут, как девочка провалилась в сон. А Офелия обычно спала мертвым сном до самого утра.

Глава 3

В среду выдался один из тех жарких, солнечных дней, которыми лето нечасто балует Сейф-Харбор и которых все его обитатели ждут, чтобы всласть понежиться на песке. Когда Пип проснулась и прямо в пижаме, босиком прошлепала на кухню, солнце уже припекало вовсю. Офелия сидела за столом, держа в руках чашку кофе, и вид у нее был измученный. Стояло раннее утро, но она все равно чувствовала себя усталой.

Так теперь было всегда – стоило Офелии открыть глаза, как действительность тугой удавкой захлестывала ей горло. Только самое первое мгновение, пока еще не успевали нахлынуть воспоминания, она оставалась безмятежно-счастливой, но такое состояние длилось недолго, и Офелия вновь погружалась в пучину тоски. В измученном мозгу вспыхивало неясное воспоминание о какой-то страшной трагедии… а потом снова все заволакивала пелена. К тому времени как она сползала с постели, Офелия чувствовала себя как выжатый лимон. По утрам, как правило, всегда приходилось особенно тяжело.

– Хорошо спала? – вежливо поинтересовалась Пип, налив себе апельсинового сока и сунув ломтик хлеба в тостер. Сделать еще один тост для матери ей и в голову не пришло. Она отлично знала, что та откажется – мать вообще редко что-то ела, а уж за завтраком тем более.

Офелия не ответила. Говорить было не о чем.

– Прости, что уснула. Ты поужинала? – В глазах ее снова метнулась тревога.

Офелия сознавала, как мало внимания она уделяет дочери, но была бессильна что-либо изменить. Ей на мгновение стало стыдно, но потом Офелия опять впала в привычное оцепенение. Пип молча кивнула. Ей даже нравилось готовить себе ужин. Впрочем, теперь это случалось все чаще и чаще, чуть ли не всегда. Жевать бутерброд перед телевизором предпочтительнее, чем пропихивать в себя кусок за куском в гробовом молчании. Зимой все-таки легче: школа, уроки и все такое – отличный предлог, чтобы поскорее удрать из-за стола.

Ломтик хлеба с громким хлопком выпрыгнул из тостера. Подхватив его; Пип намазала хлеб маслом и поспешно сжевала, решив, что обойдется без тарелки. Да и зачем она, решила Пип, если крошки все равно подберет Мусс? Не пес, а пылесос, хмыкнула она.

Покончив с завтраком, она вышла на веранду и уселась в шезлонг. Через пару минут к ней присоединилась Офелия.

– Андреа предупредила, что приедет вместе с малышом.

Личико Пип просияло от радости. Она души не чаяла в Уилли. Сынишке Андреа было три месяца, и он выглядел живым крохотным символом мужества и независимости своей матери. Андреа было сорок четыре, когда она, придя к мысли, что уже никогда не встретит своего принца, махнула рукой на все мечты о семейной жизни и благодаря искусственному осеменению родила сына – очаровательного темноволосого малыша с голубыми глазами. Его крестной матерью была Офелия, так же как в свое время Андреа – крестной матерью Пип.

Они с Андреа стали подругами еще восемнадцать лет назад, когда Офелия вместе с мужем впервые приехала в Калифорнию из Кеймбриджа, штат Массачусетс. Они прожили там два года, пока Тед учился в Гарварде. Уже тогда никто не сомневался, что его ждет слава. Блестяще одаренный, стеснительный и немного нескладный, неразговорчивый, в глубине души он оставался мягким и очень добрым человеком. Жизнь немало побила его, и со временем Тед ожесточился. Им с Офелией пришлось пережить нелегкие времена, они не раз сидели без денег. Однако в последние пять лет счастье наконец повернулось к ним лицом. Два последних изобретения Теда получили всеобщее признание, и дела его пошли на лад. Однако удары судьбы оставили на нем свой след, и Тед уже не был прежним открытым и мягким человеком.

Он, как и раньше, любил Офелию и был привязан к семье, и оба это знали, но теперь Тед с головой по грузился в работу, забыв обо всем, кроме своих проектов. Вскоре удача вновь улыбнулась ему – тысячи больших и малых его изобретений в области энергетики запатентовали и вскоре продали. Слава, деньги, всеобщее признание посыпались как из рога изобилия. Тед стал одним из тех, кому посчастливилось отыскать клад на другом конце радуги, вот только о самой радуге он забыл, пока искал свое золото. Теперь для него не существовало ничего, кроме его работы, она заменила ему весь мир, где уже не оставалось места ни для жены, ни для детей.

Словом, Тед обладал всеми пороками гения. Но Офелия по-прежнему любила его. Со всеми его достоинствами и недостатками Тед оставался для нее единственным мужчиной в целом мире, их обоих тянуло друг к другу. В один прекрасный день она сказала Андреа:

– Держу пари на что угодно, что миссис Бетховен в свое время приходилось не легче.

Вспыльчивый и раздражительный, Тед иной раз походил на медведя, которого потревожили во время спячки. Офелия никогда не обижалась на мужа, терпеливо снося его эгоизм и нетерпимость, однако втайне горевала, вспоминая времена, когда у них было меньше денег, зато куда больше любви и нежности. К тому же оба знали, что перелом в их отношениях произошел с появлением Чеда.

Проблемы с сыном в корне изменили характер отца. По собственной воле отказавшись от мальчика, он тем самым отделился и от его матери. Проблемы начались с первых лет рождения сына. Шли годы. После бесконечных мучений врачи поставили мальчику страшный диагноз – функционально-депрессивный психоз. Ему тогда исполнилось четырнадцать лет. К этому времени – ради собственного душевного спокойствия – Тед полностью устранился от сына, и все заботы о нем легли на плечи матери.

– Во сколько приедет Андреа? – поинтересовалась Пип, покончив наконец с тостом.

– Она сказала – как управится с малышом. Во всяком случае, утром.

Офелия была рада ее приезду. Пип обожала малыша и могла возиться с ним с утра до вечера.

Несмотря на возраст и неопытность, из Андреа получилась великолепная, в меру заботливая мать. Она ничуть не возражала, когда Пип возилась с малышом, брала его на руки, тискала и целовала. Да и малыш ее обожал. Его сияющая улыбка, словно луч света в хмурый осенний день, согревала даже заледеневшее сердце Офелии. Стоило ей только услышать его звонкий детский смех, как она вся оттаивала.

Ко всеобщему удивлению, Андреа, которая стала достаточно преуспевающим адвокатом, решила на время прекратить практику и хотя бы до года посидеть с сыном дома. Ей нравилось самой возиться с ним. Она твердила, что, родив Уильяма, сделала, возможно, самое важное из того, что ей суждено совершить в жизни, и нисколько об этом не жалеет. Все вокруг в один голос твердили, что с рождением ребенка ей придется навсегда поставить крест на своих надеждах выйти замуж, но Андреа только смеялась. У нее был сын, которого она с каждым днем любила все сильнее, и она испытывала счастье.

Офелия находилась рядом с Андреа, когда на свет появился Уильям. В отличие от ее собственных роды у Андреа прошли на удивление легко и быстро; Офелия и опомниться не успела, как доктор положил ей на руки ребенка, чтобы она показала его матери. Рождение Уильяма связало обеих неразрывными узами. Волшебное мгновение, когда рождается новая жизнь, казалось чудом. Что-то вдруг разом изменилось в их душе. Обе теперь понимали, что с этого дня они уже не просто подруги.

Мать и дочь долго еще сидели на солнышке. Обе молчали, и молчание нисколько не тяготило их. Потом вдруг зазвонил телефон, и Офелия вернулась в дом снять трубку. Звонила Андреа – предупредить, что только что закончила укладывать малыша и собирается выезжать. Офелия решила принять душ, а Пип, натянув купальник, заглянула к ней сказать, что вместе с Муссом пойдет на пляж. Когда через три четверти часа приехала Андреа, она все еще барахталась в воде. Андреа ворвалась в дом, словно ураган. Впрочем, она всегда была такой. Не прошло и нескольких минут, как в гостиной уже шагу негде было ступить – повсюду валялись сумки, одеяльца, игрушки, и весь дом ходил ходуном. Взобравшись на дюну, Офелия помахала дочери рукой, и вскоре та уже играла с малышом, а Мусс восторженно лаял. Так происходило всегда, когда приезжала Андреа. Прошло не меньше двух часов, прежде чем все волнения улеглись. Пип, сделав себе очередной бутерброд, снова улизнула на берег. Андреа, устроившись на диване, маленькими глотками потягивала апельсиновый сок, а Офелия, глядя на подругу, молча улыбалась.

– Он такой очаровательный… ты просто счастливица, – с невольной завистью проговорила она.

В присутствии ребенка она чувствовала себя почти счастливой. Он был живым свидетельством того, что жизнь продолжается и в мире есть место любви и надеждам, а не только разочарованию и горю. Случилось так, что жизнь Андреа вдруг стала полной противоположностью ее собственной. А самой Офелии все чаще казалось, что ее жизнь разрушена навсегда.

– А ты как? Тебе тут нравится? Как ты себя чувствуешь? – Андреа вдруг охватила тревога – та самая, что не давала ей покоя все последние девять месяцев.

Удобно вытянув длинные ноги, она откинулась на спинку дивана и с удовлетворенным вздохом прижала малыша к груди, ничуть не стесняясь своей наготы. Материнство наполняло ее гордостью. Андреа обладала очень привлекательной внешностью, а живые темные глаза и густые темно-каштановые волосы, небрежно стянутые на затылке шнурком, делали ее моложе. Деловые костюмы остались в далеком прошлом. Сейчас на ней был кокетливый розовый топик и белые шорты. В туфлях на высоких каблуках она становилась ростом чуть ли не шести футов и производила потрясающее впечатление. Но кроме роста, Андреа обладала еще неотразимой чувственной притягательностью, не заметить которую мог бы только слепой.

– Получше, – не сразу ответила Офелия.

Ей не хотелось кривить душой, хотя в какой-то степени она действительно говорила правду. Сейчас по крайней мере она жила в доме, с которым ее не связывали мучительные воспоминания, кроме тех, что она привезла с собой.

– Иной раз мне кажется, что эти групповые занятия только сыплют соль на раны, но иногда… иногда мне становится легче. А вообще говоря, я и сама не знаю.

– Жизнь – штука сложная, она как салат, в котором всего понемногу. По крайней мере теперь вокруг тебя люди, которым довелось испытать то же, что и тебе. В отличие от нас им куда легче понять, что ты пережила.

Слова Андреа словно пролили бальзам на душу Офелии. Ей мучительно было слышать, если кто-то сочувственно говорил, что понимает, как ей тяжело. Но как они могли понимать?! А вот Андреа она верила.

– Надеюсь, ты никогда и не поймешь. – Офелия печально улыбнулась, глядя, как Андреа приложила малыша к другой груди. Он все еще жадно сосал, но она знала, что не пройдет и нескольких минут, как он, наевшись до отвала, крепко уснет. – Знаешь, мне так жалко Пип. Как будто нас с ней несет течением, а куда – не знаю.

И ей самой уже не выплыть, добавила про себя Офелия. Она никогда не сможет этого сделать, да если честно, то и не хочет.

– Знаешь, мне кажется, несмотря ни на что, она неплохо держится. Пройдет немного времени, и все опять будет как раньше. Она храбрая девочка, а ведь ей тоже пришлось нелегко, как и тебе.

Из-за болезни Чеда последние несколько лет выдались тяжелыми для всей семьи. А Тед со своими вечными придирками и раздражительностью только усугублял положение. Но несмотря ни на что, Пип умудрялась сохранять жизнелюбие. Офелия тоже старалась не падать духом. Офелия была стержнем, на котором держалась вся семья. Но так продолжалось до того рокового октября. Правда, Андреа нисколько не сомневалась, что в один прекрасный день Офелия сможет снова стать собой. А пока она намерена сделать все, что в ее силах, чтобы помочь подруге преодолеть сложное время.

Они дружили вот уже без малого два десятка лет. Когда-то давно встретившись в гостях у общих друзей, Андреа с Офелией сразу прониклись симпатией друг к другу, что выглядело достаточно странно, потому что они были очень разные. Но может быть, именно благодаря этому их и тянуло друг к другу. Тихая, мягкая и женственная Офелия была полной противоположностью вспыльчивой и напористой Андреа с ее чисто мужскими взглядами на жизнь. Ко всему прочему Андреа отличалась редкой сексуальностью, вплоть до того, что это порой граничило с неразборчивостью. Но ни один мужчина не мог бы похвастаться, что она пляшет под его дудку.

Бесконечно женственная Офелия, с ее европейскими взглядами и принципами, с самого начала супружеской жизни полностью подчинила себя мужу и нисколько не страдала от этого. Андреа же вечно подталкивала ее к независимости, твердя, что теперь она как-никак американка. Обе они любили музыку, живопись, обожали театр. Раз или два они даже летали в Нью-Йорк на какую-то нашумевшую премьеру. Андреа провела год во Франции.

Как ни странно, они с Тедом на удивление хорошо ладили. Андреа вошла в их семью так, словно знала их обоих с детства, – довольно редкий и счастливый случай, где все трое были одинаково привязаны друг к другу. Андреа закончила юридический колледж в Стэнфорде, потом переехала в Калифорнию, решив обосноваться тут надолго. Ее угнетала даже сама мысль о том, чтобы снова вернуться в Бостон, откуда она была родом, с его снежными зимами и промозглыми холодами. Она осела в Калифорнии года за три до того, как сюда же приехали Тед с Офелией, и нисколько не сомневалась, что ее место здесь. Когда-то в юности она увлекалась физикой, что еще больше сблизило их с Тедом, который мог часами обсуждать с ней свои новые проекты. Андреа разбиралась в них куда лучше, чем Офелия, но та нисколько не ревновала, а скорее гордилась подругой. Даже Тед при всем своем нелегком характере в конце концов был вынужден признать, что Андреа на редкость хорошо разбирается в том, над чем он работает.

Андреа представляла крупные корпорации во время слушаний в суде тяжб с федеральным правительством, защищая исключительно интересы истца, что в какой-то степени отвечало ее бойцовскому характеру. По той же самой причине она порой ввязывалась в ожесточенные споры с Тедом, за что он еще больше уважал ее. В каком-то смысле она умела управляться с ним куда лучше, чем его собственная жена. Но ведь ей в отличие от Офелии нечего было терять. Сама Офелия никогда в жизни не решилась бы сказать мужу и десятой доли того, что в запале бросала ему в лицо Андреа. Но ведь как ни посмотри, жила-то с ним не Андреа, а Офелия. А Тед вел себя в доме словно восточный паша, по праву гения требуя от всех самого настоящего преклонения – кроме Чеда, само собой, который как-то сказал, что лет с десяти уже ненавидел отца. Ненавидел его высокомерие, манеру держать себя так, будто все остальные значили для него не больше, чем грязь под ногами. Тед привык считать себя умнее прочих. Чед тоже был очень неглуп, вот только та стройная схема, которую принято называть человеческим мозгом, дала у него небольшой сбой, как будто часть контактов замкнулась неверно – во всяком случае, самые важные из них.

Тед так никогда и не нашел в себе сил смириться с мыслью, что Чед не станет совершенством во всех отношениях, и, несмотря на усилия Офелии как-то сгладить острые углы, втайне стал стыдиться сына. И тот очень скоро понял отношение к нему отца. Андреа тоже догадывалась об этом. Только Пип каким-то чудом удавалось держаться в стороне от тех подземных толчков, которые тихо и незаметно разрушали ее семью. Совсем еще крошка, Пип, словно волшебный эльф, сновала от одного к другому, щедро одаривая всех своей любовью и пытаясь всех помирить. Офелия только поражалась ее энергии. Пип была необыкновенным ребенком. Казалось, одного только прикосновения ее детской руки, одного взгляда достаточно, чтобы человек почувствовал себя счастливым. Так же происходило и сейчас.

Пип ничего не требовала от матери, никогда не обижалась, со свойственным ей великодушием старясь не замечать, что матери сейчас просто не до нее. Она охотно прощала все, гораздо больше, чем Тед или Чед.

Ни муж, ни сын не отличались терпимостью – любой промах, даже если виновата была не мать, а один из них, вызывал бурю негодования. Оба всегда дружно винили во всем исключительно ее. Во всяком случае, Тед. Но Офелия боготворила мужа, искренне считая, что гений имеет право на многое. Она была женой, о которой любой мужчина может только мечтать, – беззаветно преданной, любящей, терпеливой, но не известно, понимал ли это Тед. Все годы Офелия терпеливо и безропотно хранила ему верность, даже в горькие годы нищеты и полного безденежья.

– Ну и чем ты тут занимаешься целый день? – решительно осведомилась Андреа, когда малыш, наевшись, уснул.

– Да так… ничем особенно. Сплю. Читаю. Брожу по берегу.

– Иначе говоря, опять бежишь от жизни, – покачала головой Андреа, со свойственной ей прямотой называя вещи своими именами.

– Все так ужасно? Может быть, это как раз то, что мне нужно.

– Может быть. Но между прочим, прошел уже почти год. Не можешь же ты вечно, как страус, прятать голову в песок.

Даже название общины, где она сняла дом, – Сейф-Харбор – говорило само за себя. Тихая гавань – вот к чему стремилась Офелия. Там она могла укрыться от бурь, что принес с собой тот трагический октябрь.

– Но почему нет? – Ее вопрос прозвучал с такой безнадежной тоской, что сердце у Андреа сжалось от боли.

– Потому что так нельзя. Ты нужна Пип! Ты не имеешь права просто плыть по течению. Это неправильно! Послушай, Офелия, ты должна встряхнуться, снова начать жить. Должна встречаться с людьми, может быть, даже ходить на свидания! Не можешь же ты вечно оставаться одна!

У Андреа мелькнула мысль, что хорошо бы ей найти работу, но она прикусила язык. Даже ей ясно, что в таком состоянии Офелия не может работать. У нее едва хватало сил жить.

– Господи, да что ты такое говоришь?! – В глазах Офелии мелькнул испуг.

Похоже, мысль о другом мужчине даже не приходила ей в голову. В душе она все еще считала себя женой Теда и будет считать вечно, решила Андреа. Сотворив себе кумира, она продолжала упорно цепляться за него, забыв, сколько горя он ей принес.

– Ладно. Но можно же сделать хоть что-то… хотя бы сходить в парикмахерскую?

Сколько помнила Андреа, все последние месяцы Офелия бродила по дому непричесанная, кое-как одетая. Приняв душ, она влезала в те же старые джинсы и водолазку, наскоро пригладив волосы рукой, а причесывалась, только если ей нужно было куда-то выйти. Впрочем, кроме занятий, она почти никуда и не ходила. Да и особой необходимости не было. Правда, Офелия возила Пип в школу, но даже тогда забывала причесываться. Андреа решила, что пришло время покончить с этим.

Снять на лето домик в Сейф-Харборе была ее идея. Собственно говоря, она и нашла его через знакомого риэлтера. И сейчас снова порадовалась, что не ошиблась, – достаточно только посмотреть на Пип, даже на ее мать, чтобы понять, что мысль оказалось удачной. Сейчас Офелия выглядела гораздо лучше, чем раньше. По крайней мере она была причесана… ну, почти причесана. А легкий загар делал ее почти хорошенькой.

– А что будет, когда ты вернешься в город? Не можешь же ты всю зиму просидеть дома, как медведь в берлоге?

– Почему? Теперь-то? Могу, – без малейшего смущения улыбнулась Офелия. Обе знали, что она права.

Тед оставил ей кучу денег… Впрочем, Офелию деньги не особенно волновали. Заключалась в них какая-то грустная ирония, особенно если вспомнить первые годы их супружеской жизни. Тогда они снимали двухкомнатную квартиру. В одной из комнат жили дети, а Тед с Офелией ютились на диванчике в гостиной. Гараж Тед превратил в лабораторию.

Но несмотря на тесноту и отсутствие денег, она вспоминала те годы как счастливейшие в их жизни. А потом Тед пошел в гору, и все стало намного сложнее. Успех и богатство ударили ему в голову.

– Только попробуй повторить весь этот бред, и я кишки из тебя выпущу! – пригрозила Андреа. – Будешь ходить гулять в парк вместе со мной и Уильямом. А потом мы, может быть, слетаем с тобой в Нью-Йорк на открытие сезона в «Метрополитен». – Обе обожали оперу. – Я заставлю тебя выйти из дома, даже если мне придется тащить тебя за волосы! – свирепо добавила Андреа.

Малыш заворочался, трогательно почмокал губами и снова затих. Подруги умиленно улыбнулись. Андреа с удовольствием держала его на руках, чувствуя себя совершенно счастливой.

– Ничуть не сомневаюсь, – кивнула Офелия.

Пару минут спустя влетела Пип, по пятам за ней бежал Мусс. В руках она держала пригоршню камней и ракушки с пляжа. Она сложила их на кофейный столик, попутно засыпав его песком. Но Офелия предпочла сделать вид, что ничего не заметила, – по лицу Пип можно было догадаться, что она страшно горда своим сокровищем.

– Это тебе, Андреа. Если хочешь, можешь взять их с собой в город.

– С радостью. А песок можно? – ехидно хмыкнула Андреа. – И что ты делала на пляже? Играла с другими детьми? – с беспокойством спросила она.