Семь свитков из Рас Альхага или Энциклопедия заговоров (Тамплиеры - 6)

      В эту пору мне все чаще снился мой кровный брат. Иногда в миг пробуждения мне казалось, что надо скорее открыть глаза - и тогда я успею увидеть его наяву. Еще мне казалось, что он возьмет меня за руку и уведет в тот истинный рай, которого жаждет фидаин, до конца исполнивший свое предназначение. По числу жертв я давно превзошла своих "эфирных братьев".
      И вот три дня тому назад я встретила того доброго дервиша наяву и поначалу не поверила своим глазам. Он сидел на берегу реки около маленького костра, на котором грелся медный чайник.
      Я спустилась с коня, подошла к нему и осторожно потрогала его за плечо, все еще думая, что вижу призрака.
      Он улыбнулся мне и приветствовал словами:
      "Здравствуй, славная победительница драконов".
      "Где же мой брат?" - только и нашлась я вопросить его.
      "Скоро он придет за тобой и освободит от всех обетов, которые стали слишком тягостными для твоего проснувшегося сердца, он поведет тебя в тот неприступный замок, о котором ты тайно мечтаешь, - ласково проговорил дервиш. - Между тобой и твоим братом осталось одно препятствие".
      "Какое?!" - так и встрепенулась я.
      "Посланник Удара Истины", - отвечал дервиш.
      "Он спас мне жизнь, а я, по твоему велению, святой человек, спасла жизнь ему", - в недоумении отвечала я дервишу.
      "Всему свой черед", - усмехнулся дервиш и рассказал мне историю о человеке, который ночью испугался на дороге приближавшихся к нему всадников.
      - Мне тоже известна эта история, - уведомил я Акису.
      "Я укажу тебе место, где ты сможешь найти Посланника, - сказал, завершив ту смешную историю, дервиш. - Рас Альхаг. Он скоро придет туда".
      Сомнение все еще владело мною, и я вновь обратилась к тому необыкновенному суфию:
      "Свет мудрости, ты назвал Посланника "препятствием" между мною и братом, которого я давно чаю увидеть наяву. Что я должна сделать с Посланником? Прервать его жизнь?"
      "Близится день, когда тебе придется поступить только по своей собственной воле, по велению своего собственного сердца, - изрек дервиш, ничего не зная о расположении звезд, ибо в тот день наступит долгожданное затмение твоей звезды. Когда Посланник увидит тебя наяву и произнесет приветствие, не торопись с ответом. Запомни, что ты первый раз идешь исполнять свою волю. Исполни ее - и последнее препятствие между сном и явью рухнет. Тогда ты встретишь своего брата".
      То, что произошло спустя три дня и три ночи, тебе известно, мой дорогой брат.
      - И все же, сестренка, ты поторопилась! - со смехом упрекнул я Акису. Ты перепутала волю с упрямством, что едва не стоила жизни обоим, а вернее, даже всем троим.
      Акиса побледнела и потупила взор.
      - Ты, конечно же, прав, мой мудрый и бесценный брат, - покорно проговорила она.
      На исходе десятого дня мы достигли ворот Коньи.
      Я показал стражникам тангэ, данное мне рыцарем Эдом на подержание. Они мрачно переглянулись между собой, и старший изрек:
      - Ты проезжай, а за этого воробья, - и он указал копьем на маленького "герольда", сидевшего позади меня на моем коне, - два дирхема.
      - Два дирхема за "Сокола с горы аль-Джуди"! - вознегодовал я. - Да упадет небо на мою голову, если я отдам два дирхема! Ему цена - все золото Египта! Бери коня!
      И я потянул за уздечку второго жеребца.
      - Коня?! - обомлел привратник. Когда мы въехали в город, Акиса, обернувшись назад, крикнула юношеским голосом:
      - В первую стражу мой господин принесет два дирхема и купит твоего коня!
      Признаюсь, что так я и поступил, но до того часа произошло еще немало важных событий.
      Сначала железный крест Ордена бедных рыцарей Соломонова Храма разделился надвое, пропуская нас во двор обезлюдевшей капеллы: в кузнице и других службах уже не горело огней, и ниоткуда не доносилось звуков мирного вечера.
      - Как здоровье контура? - задал я приору единственный и самый главный вопрос.
      - Благодарение Всевышнему, жив, - крестясь и вздыхая, отвечал приор, жизнь теплится в нем, как огонек на фитиле, но, опасаюсь, мессир, что масла осталось только на донышке.
      - Я привез того, кто наполнит светильник до краев, - твердо обнадежил я приора.
      - А кто этот человек? - шепотом спросил приор. - Он слишком молод для искусного врачевателя.
      - И тем не менее, он - лучший целитель ран, нанесенных в сражениях доблестным рыцарям, - уверил я его.
      Фьямметта встречала нас на пороге братского жилища, раскрыв от изумления свой прелестный ротик.
      Без всяких слов я дал ей понять, что здесь не место для радостных приветствий, и мы поспешили наверх, в отведенную для Фьямметты келью.
      Раскрыв свой прелестный ротик еще шире, Фьямметта наблюдала за тем, как Акиса снимала свой ассасинский тюрбан, обнажая лицо и черное богатство своих волос, украшенных золотыми нитями смерти.
      - Знакомьтесь, сударыня, с моей кровной сестрой, - невольно сдерживая улыбку, сказал я.
      Ошеломленная Фьямметта переводила взгляд то на Акису, то на ее новоиспеченного братца, то - на мою расцарапанную шею и опухшие губы, то на украшенный ссадиной лоб Акисы.
      - Кровная сестра? - наконец пролепетала она. - Вы никогда не говорили мне, мессер, что у вас есть сестра.
      Акиса не понимала по-тоскански, но зато, по старой привычке, быстро, куда быстрее меня, догадалась, что надо делать, и, распустив тесемки аметы, обнажила грудь. Я торопливо задрал вверх свою сорочку.
      Тут Фьямметта встрепенулась и обхватила голову руками.
      - Вот так чудеса! - радостно воскликнула она.
      - Это еще только полчуда, - заметил я, - а настоящее чудо нам только предстоит устроить и - чем скорее, тем лучше.
      - Значит, вы, мессер, хотите сразу представить невесту жениху? озабоченно спросила меня Фьямметта. - Тогда ее нужно поскорее одеть достойным образом. Я думаю, вашей сестре мое новое платье будет как раз впору.
      - Какое "новое платье"? - пришла и моя очередь изумиться второй половинке чуда.
      Оказалось, что Фьямметта уже успела побывать у венецианских торговцев и - в счет моего годового дохода порядком разорить и без того разоренную капеллу.
      Пока дамы, "беленькая" и "черненькая", занимались самыми важными и самыми тайными женскими делами, я проник в оружейный подвал капеллы и не обнаружил там ничего, кроме копий и луков, составлявших обычное вооружение тюркоплиеров. Лук-то мне и был нужен. При свете масляного огонька я тонким каламом начертал на крохотном кусочке пергамента две звезды и два арабских слова: "ЗАТМЕНИЕ МИНОВАЛО". Затем подобрал стрелу с белым оперением и, привязав к ней пергамент, незаметно для приора выбрался на задний двор.
      От такой беззлобной лжи, которую вполне можно было бы считать правдивее многих королевских, тамплиерских и ассасинских правд, священный кипарис, как мне показалось, даже не содрогнулся.
      Лук я вернул на место и, зайдя на обратном пути к усердно молившемуся приору, еще раз бесстыдно встревожил его сердце, теперь - такими словами:
      - Мессир приор, я слышал какой-то стук на заднем дворе, но никого там не заметил. Как вы думаете, что бы это могло быть?
      Зато мое собственное сердце едва не выскочило из груди, когда я увидел своих дам, "беленькую" и "черненькую", блиставших красотой и роскошными одеждами.
      - Пора, - еле переведя дух, сказал я им. - Комтур, конечно же, услышал, что я вернулся и вернулся в срок. Лишние волнения могут плохо отразиться на его здоровье.
      Сдерживая самый греховный смех, мы подобрались к келье умиравшего комтура, и я, гордо и важно распрямившись, вошел к нему твердым шагом.
      Рыцарь Эд де Морей был бледен и худ, но я не мог позволить себе никакого сочувствия.
      - Брат комтур, я рад, что ты сдержал свое слово, - громогласно изрек я. - Он пришел.
      - Кто? - с трудом вздохнув, тихо вопросил комтур.
      - Посланный к тебе ангел, - отвечал я.
      И с моим последним словом в келье появилась Акиса, накрытая с головы до самых колен легкой пеленою.
      Глаза комтура блеснули, и он, в изумлении подняв голову, спросил меня внезапно окрепшим голосом:
      - Ангел смерти?
      - Его назначение, брат, зависит от твоей собственной воли, - весело проговорил я и быстрым движением сорвал с Акисы пелену.
      Комтур содрогнулся. Его лицо внезапно побагровело и покрылось крупными каплями пота. Он откинулся на войлочное подголовье и шумно вздохнул, а вернее зарычал, словно утомленный тяжелой охотою лев.
      - Мессир Посланник! - донесся из-за двери испуганный голос приора.
      - Мессир приор, прошу вас подождать всего несколько мгновений! отвечал я ему и, придав себе еще более величественный вид, для чего я даже подтянулся на носках, возгласил: - Ныне ввиду отсутствия Великого Магистра Ордена я, как Посланник Удара Истины и явленный Великий Мститель, волею, данною мне "Священным преданием" братьев, чаявших Истины, объявляю Румскую капеллу Ордена бедных рыцарей Соломонова Храма достойно исполнившей свое предназначение и потому подлежащей окончательному исходу из области временного земного устроения в область вечного духа. Волею Посланника Удара Истины и властью "Священного предания" я объявляю рыцаря Эда де Морея освобожденным от звания комтура Конийской, или Румской, капеллы Ордена Соломонова Храма, а также от обета безбрачия.
      - Святые исповедники! - раздался за дверью дрожащий голос приора. Мессир Посланник, умоляю вас! Великая новость!
      - Что ты делаешь, брат?! Что ты делаешь?! - обливаясь жарким потом человека, уже побеждающего смерть, шептал тем временем рыцарь Эд де Морей.
      - Волею Посланника Удара Истины, - непоколебимо продолжал я, - объявляю помолвку рыцаря Эда де Морея с госпожой Акисой, урожденной графиней де Ту, принцессой ассасин Черной Молнией, маркизой д'Эклэр.
      И с этими словами я наконец совершил то, что мечтал совершить уже много лет: я наклонился и с самым искренним почтением поцеловал самую опасную руку всего поднебесного мира.
      - Мессир Посланник! - вскричал за дверью приор, будто ему приставили к шее Большой Зуб Кобры.
      - Войдите, святой отец, - любезно позволил я священнику.
      Оказалось, что он совсем недавно проявил невиданную смелость: древко белоперой стрелы торчало из его кулака, хотя и трепетало, как огонек свечи на сильном ветру.
      - Вот, мессир Посланник! - пробормотал приор, бросая испуганные взгляды то на рыцаря Эда, то на прекрасную Акису. - Священный кипарис вновь принял весть предания.
      С самым невозмутимым видом я развернул кусочек пергамента, который был влажен от рук бедного приора, и показал его содержание рыцарю Эду. Тот, услышав о всех титулах Акисы и осознав свое новое предназначение, молча глядел на пергамент и на весь мир, как человек, нечаянно уцелевший при Ноевом потопе и выброшенный волнами на неведомый берег.
      - Весть "Священного предания" подтверждает волю Посланника, - как ни в чем ни бывало заявил я. - Все концы сошлись, брат. Ничего не поделаешь.
      - Что ты делаешь, брат?! - еще тише прошептал рыцарь Эд де Морей.
      Однако я и слушать не желал его причитаний. Я обернулся и хитро подмигнул Фьямметте, которая появилась на пороге кельи, желая засвидетельствовать великое событие, свершавшееся посреди Коньи.
      - А теперь, сударыня, - повелительно обратился я к Акисе, удостоверьте печатью помолвки уста вашего жениха.
      Царственной походкой Акиса подошла к ложу рыцаря Эда и, грациозно склонившись над ним, коснулась губами его уст.
      - Что-то не верится мне, - с ехидством проговорил я, - что не учили ассасин высшего круга планет убийственным поцелуям гурий.
      Тут Акиса вцепилась в рыцаря Эда, как ястреб, и так страстно припала к его устам, что он содрогнулся всем телом и, освободившись на миг, вздохнул с жадностью воскрешенного покойника.
      С того дня мой брат пошел на поправку, а на следующий вечер он поведал мне небольшую историю. Она служила как бы окончанием истории, начатой еще в приятном обществе наместника Халдии Льва Кавасита. Мой брат назвал эту историю "не имеющей более никакого значения", но я, стремясь к полноте своего повествования, теперь оставляю ее на пергаменте в виде высохших чернил как
      ТРЕТИЙ, ПОСЛЕДНИЙ И САМЫЙ КОРОТКИЙ
      РАССКАЗ ЭДА ДЕ МОРЕЯ, РЫЦАРЯ ОРДЕНА
      СОЛОМОНОВА ХРАМА, БЫВШЕГО КОМТУРА
      КОНИЙСКОЙ КАПЕЛЛЫ
      В Акре незадолго до ее падения отец однажды сказал мне:
      "Вся моя долгая жизнь и все мои бесконечные странствия убедили меня только в одном: нельзя верить ни королям, ни Папе, ни Великим Магистрам. Все они - невольники какой-то страшной тайны, которой лучше не знать никому из нас, простых смертных. Послушай, сын. Я хочу, чтобы ты отправился в Рум, в Конийскую капеллу Ордена и служил ее цели верой и правдой. Мне открыто "Священное предание".
      Он поведал мне это "Священное предание", и оно, конечно же, показалось мне самой неправдоподобной историей из всех, которые мне были известны.
      "Отец! - с изумлением обратился я к своему родителю. - Ты только что сказал, что нельзя никому верить. Как же можно верить этой странной истории? Она похожа на явный обман, на явную ловушку".
      "Именно поэтому я и предлагаю тебе поверить в нее всей душой, проникновенно отвечал отец. - Цель, провозглашенная "Священным преданием" чиста, как луч солнечного света. Ради этой цели можно жить и умереть. Если "Священное предание" обернется чистым обманом, то грех останется на том, кто сделал его таковым. Ты же честно исполнишь свой долг прежде, чем предстать перед Высшим Судией. Ты будешь давать ответ за твердую веру и честь, за верность истинному пути, а не за ловушки, которые расставлены на нем злыми силами. Уверяю тебя, сын, нужно верить в Бога, Который на небесах, а на грешной земле не остается ничего, во что можно было бы без оглядки поверить, кроме "Священного предания", которое вовсе не скрывает того, что в него поверить очень трудно. Я не сомневаюсь, сын, что твой путь должен вести тебя в Конью. Здесь же, в Акре, мы скоро станем свидетелями самого чудовищного обмана со времен Иуды Искариотского. Я не желаю, чтобы ты, мой дорогой сын, стал жертвой этого предательства. Ты совершил еще слишком мало в своей жизни. Достигнув Коньи, ты войдешь в число тех рыцарей, которые останутся ближе к Святой Земле, чем все остальные воины Христовы, принявшие обет Креста и сохранившие свои жизни. Дервиши, которым я доверяю, помогут тебе добраться до столицы Рума".
      "Дервиши? - и вовсе изумился я. - Ты доверяешь иноверцам?"
      "Я привык доверять тем, - отвечал отец, - кто не пытается стать моей тенью, заговаривая со мной на моем языке и укрываясь тамплиерским плащом".
      Спустя три года я стал комтуром Конийской капеллы.
      Невеста бывшего комтура Конийской капеллы покинула своего жениха только один раз. Случилось это, когда она узнала, что наши собственные с Фьямметтой странствия должны завершиться последней встречей с дервишем Хасаном по прозвищу Добрая Ночь, которому несомненно было известно мое имя и который несомненно владел моей утраченной памятью.
      Она вновь надела ассасинскую амету, взяла коня рыцаря Эда, исчезла и появилась на другое утро.
      - Ты говорил, брат, что Хасан Добрая Ночь - из братства джибавиев? переспросила она и, получив утвердительный ответ, сообщила: - В этом году джибавии будут проводить обряд попирания в Иерусалиме. Это должно случиться в середине следующего месяца.
      - Святая Земля! - воодушевился я. - Мне суждено наконец обрести себя на Святой Земле! Добрый знак!
      - Прости меня, я не смогу поднять меч и облегчить ваш путь, - сказал мне на прощание мой брат, Эд де Морей. - Мне остается только помолиться за тебя нашему Господу.
      - Все рыцари из нашего рода жили долго, - отвечал я ему. - Теперь и тебе остается жить долго и счастливо, брат. Я тоже помолюсь за тебя, как умею.
      - Я буду молиться о вас и госпоже Буондельвенто, - сказал на прощание добрый приор.
      - А у вас, брат приор, в ближайшие дни будет много богоугодных хлопот, - сказал я ему.
      - Ассасинам запрещено возносить молитвы, - сказала Акиса, прощаясь с нами последней. - Но я тоже помолюсь за ваши жизни тому Богу, Которому повелит мне молиться мой будущий муж.
      ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
      ЕГИПЕТСКИЙ СУЛТАНАТ МАМЛЮКОВ
      ПАЛЕСТИНА
      Лето 1314 года
      Разогретые жарким солнцем холмы Святой Земли трепетали и переливались, как волны небывалого золотистого моря, и на этих волнах мерно покачивался вдали, подобно ковчегу, благословенный Иерусалим.
      Не привыкшая к такому властному зною, моя светловолосая Фьямметта целыми днями пряталась в душном сумраке повозки и обмахивалась страусиным веером, еле шевеля то одной рукой, то другою.
      - Только одно воодушевляет меня, - говорила она, так же едва шевеля губами. - То, что мы достигли Святой Земли, где жил и страдал Спаситель. Я надеюсь, что здесь мои молитвы будут услышаны быстрее, и Христос подвигнет вас, мессер, скорее принять таинство крещения. Тогда, наконец, мы сможем стать мужем и женой по закону.
      Признаться, еще добрый приор Конийской капеллы уговаривал меня принять крещение, но я оставался упрям: я хотел во что бы то ни стало узнать поначалу свое имя. К тому же, если бы дервиш назвал его мне, то, окажись оно христианским, это имя означало бы, что я уже был крещен в прекрасной Флоренции и потому в повторном, третьем уже по счету рождении, как бы лишающем всякой законной стоимости мою утраченную память, вовсе не нуждаюсь.
      Провидение благоволило нам. Еще в Конье, накануне отъезда, мы случайно повстречались со старым знакомым, армянским купцом Варданом. Он как раз собирался в Палестину и с радостью взял нас с собой, хотя, взглянув на мою светловолосую невесту и выразив на ее счет всякие опасения, долго качал головой.
      В дороге они часто беседовали между собой, и уже в предместьях Иерусалима, совсем замученная жарой, Фьямметта тихо пожаловалась многомудрому Вардану на мое упрямство в решении самого важного дела.
      - Не слишком сетуйте, сударыня, - успокоил ее торговец. - Принять крещение, а затем вступить в законный брак посреди земель, захваченных неверными, - это такой подвиг, который можно вполне приравнять к Крестовому походу.
      Его караван остановился у Яффских ворот Святого Города, и он, отправившись в него, вернулся в тревожном расположении духа.
      - Обстановка в городе неблагоприятна, - сообщил он нам. - Наместник неделю назад поднял втрое залоги на всех находящихся в плену христиан. Это значит, что всех приезжающих в город иноверцев, в том числе и свободных торговцев, могут ожидать неприятности. Я опасаюсь, что все мои повозки подвергнутся тщательному обыску, и, если эти варвары увидят такую красавицу, которую слишком трудно выдать за татарскую служанку, то я никогда не прощу себе ту опрометчивость, с которой я отозвался на вашу просьбу. Мой старый приятель, купец Сулейман из Басры, стоит сейчас со своим караваном у Ворот Источника. Я поговорю с ним. Он - честный человек и не откажется помочь. Я полагаю, что безопасней всего вам будет проникнуть в город под видом христианских невольников Сулеймана, которого знает наместник.
      Так мы с Фьямметтой, сменив одеяния, стали "рабами" Сулеймана из Басры. Однако, едва оказавшись внутри городских стен, торговец Сулейман тоже тревожно нахмурил брови.
      - Кто-то напугал наместника ассасинами из Персии, проникшими в Иерусалим вместе с какими-то торговцами, - сообщил он нам, ненадолго отлучаясь. - А я как раз везу оттуда лучшие беширские ковры. Опасаюсь, что все мое имущество будет тщательно обыскано, и вас могут ожидать неприятности. Есть у меня один знакомый, лекарь Авраам, который однажды вылечил меня от язвы на ноге. Он - добрый человек. Его несомненно оставят в покое. Я поговорю с ним, и, полагаю, он не откажется укрыть вас в своем доме хотя бы на один день и одну ночь.
      Так мы оказались в доме лекаря Авраама, который, действительно, оказался добрым человеком. Однако и этому доброму человеку мы доставили недобрые хлопоты. Вернувшись под вечер с базара, он долго вздыхал, а потом поведал нам, что всем иудеям предписано три дня не выходить из дома, потому как наместник, подобно царю Ироду, затеял их перепись.
      - Мне известен только один человек, который при нынешних обстоятельствах сможет безнаказанно укрыть вас, - сказал лекарь. - Этот человек - иерусалимский патриарх христиан. Мы с ним оба - гонимые люди, патриарх и старый Авраам, потому мы всегда безо всякой корысти оказывали друг другу посильные услуги. Недавно патриарх сумел вернуть мамлюкам нескольких знатных мусульманских пленников, попавших в руки ваших единоверцев, а потому он теперь выгодно пользуется недолговечным расположением наместника. К тому же его храму до конца года дано право неприкосновенности укрывшихся в нем людей. Я поговорю с патриархом.
      Незадолго до полуночи мы, долго пропетляв по каким-то тайным улочкам Иерусалима, оказались перед домом патриарха. Высокий человек в черной рясе встретил нас в воротах и сообщил, что патриарх благоволит оказать нам помощь, но сделает это только в том случае, если нежданные гости исповедуют веру Христову.
      Впервые за день Фьямметта вздохнула с облегчением. Это случилось, когда я сказал, что готов немедленно принять крещение и при том - вовсе не из страха перед опасностью.
      Но едва мы ступили на порог, как я вдруг услышал стук копыт и невольно оглянулся.
      Вдали, на перекрестке, слабо освещенном факельным огнем откуда-то со стороны, я вдруг заметил на стене, покрытой известью, темную тень коня, а затем - и самого всадника, появившегося между двумя другими стенами улицы всего на одно мгновение.
      Я так и остолбенел.
      Я мог поклясться, что увидел на коне не кого иного как самого дервиша Хасана по прозвищу Добрая Ночь.
      - Это он! - воскликнул я. - Дервиш Хасан!
      - Темно. Вы могли ошибиться, мессер, - затрепетав, вымолвила Фьямметта.
      - Это он! - ни на миг не усомнился я. - Любовь моя, ждите меня здесь. Нельзя упустить его. Я вернусь тотчас же.
      - Мессер! - донесся до меня полный страдания голос Фьямметты, когда я уже успел достичь перекрестка.
      Оттуда, кроме тревожного возгласа Фьямметты, я услышал только удалявшийся стук копыт и бросился за ним вдогонку. Так, на слух, я петлял по улочкам Иерусалима до тех пор, пока в ночном эфире не растаял последний след таинственного всадника. Теперь только громко стучало мое сердце, а сам я, привалившись к ближайшей стене, предался грусти и отчаянию.
      Но внезапно над моей головой, подобно гулу ветра в ущелье, раздался гул голосов:
      - Алла хайй! Алла хайй!
      Я встрепенулся и, оглядевшись, увидел, что над стеной, которая только что служила мне последней опорой, вздымается в ночное небо багровое зарево.
      Ящеркой я взлетел на стену - и тогда моему изумленному взору открылась страшная и величественная картина дуса, или попирания. Освещенная факелами площадь была плотно уложена живыми, сально блестевшими телами, и дервиш-джибавия Хасан Добрая Ночь уже неторопливо двигался на своем черном жеребце по спинам своих покорных учеников. Здесь, как догадался я с первого взгляда, еще никто не стал жертвой, раздавленной тяжелым копытом, и черный жеребец, осторожно продвигаясь по кругу, уже приближался к самой сердцевине этого телесного единства ордена джибавиев.
      И тогда я, повинуясь неожиданному порыву души, спрыгнул вниз, на площадь, и, легко перескакивая через лежавших последователей суфийского учения, в два мгновения достиг той сердцевины, где оставалось одно неживое место - голые мраморные плиты, предназначенные для последнего шага коня и остановки шейха, которая должна была свидетельствовать об окончании обряда.
      Я лег прямо на это место - лицом вверх, в отличие от всех джибавиев. Я увидел полное звезд небо, которое тут же затмилось тяжестью огромного тела. Я увидел лицо дервиша: его мудрые глаза, его полную благости и добродушия улыбку, освещенную багровым светом факелов. И вот я увидел огромное копыто коня, украшенное зловещей железной "омегой".
      И тогда я вдруг вспомнил святого отца Угуччоне Лунго и сделал то, что он советовал делать в таких случаях: я призвал того Бога, Которого знал по имени, как простого смертного.
      И страшная тяжесть, обрушившаяся на мою грудь, словно бы проломила не только мои ребра, хребет, и всю насквозь мою жизнь, но даже мраморные плиты подо мною. И я рухнул вниз, в бездонный колодец забытья.
      КОНЕЦ ШЕСТОГО СВИТКА
      СВИТОК СЕДЬМОЙ
      НЕВЕДОМОЕ МЕСТО
      Неизвестное время
      Свет солнца, появившегося из-за горных вершин, так нестерпимо слепил глаза, что я не только опустил веки, но еще и невольно загородил их рукою.
      "Вот еще одно затмение", - безо всякой грусти подумал я, с легкой и ничем не объяснимой радостью вдыхая прохладный утренний эфир.
      - Какое доброе утро, - раздался позади меня тихий старческий голос, который я не мог не узнать.
      - Здравствуй, ведающий все пути, - сказал я, повернувшись спиной к востоку и смело позволив глазам увидеть то, что им видеть было по силам.
      Как обычно старый дервиш сидел в десяти шагах от реки, рядом с маленьким, едва теплившимся дорожным камельком и своим медным чайником, блестящий бок которого, как мог, подражал солнцу.
      - Здравствуй, славный истребитель драконов, - отвечал шейх джибавиев.
      Он сидел неподвижно, плотно закутавшись в свой священный плащ, и, говоря со мною, казалось, продолжал дремать.
      - Я исходил весь свет, но нигде так и не пригодилось мое ремесло, заметил я.
      - Как знать, - отвечал старец, так и не поднимая на меня глаз. - Может статься, только потому что ты, мой храбрый эмир тысячи дорог, научился побеждать драконов, они и не появились на земле. Обычно в своем небытие они обладают прекрасным чутьем того, можно ли безнаказанно проявлять свою силу или пора еще не настала.
      - Ты всегда говорил загадками, глас мудрости, - не сдерживая своего недовольства, изрек я. - Ключи к дюжине замков мне удалось найти самому. Но сегодня я пришел к тебе, визирь горы аль-Джуди, за ключом, который принадлежит мне по праву и который ты хранил бережней всех прочих, за что и возношу тебе самую искреннюю благодарность.
      - Ты пришел за именем, - промолвил дервиш таким голосом, каким более не задают никаких загадок. - Чтобы снять этот ключ со связки, придется долго и внимательно перебирать все остальные. Я думаю, что у меня хватит сил сделать это, если ты поможешь мне, мой настойчивый следопыт Истины. Дай мне питья.
      Немедля я подошел к дорожному камельку странника, испускавшему едва приметный дымок, налил в плошку из медного чайника горячего настоя каких-то душистых трав и поднес питье старцу.
      Только теперь я заметил, что цвет его лица ничуть не живее окружавшей нас каменистой земли, а щеки так иссохли, что обтягивали скулы, подобно пергаменту.
      - Тебе плохо, Учитель? - с сокрушенным сердцем спросил я.
      Дервиш с трудом улыбнулся, словно боясь, что пергамент на скулах может порваться, и сказал:
      - Ко мне такой вопрос не может теперь относиться. Его следует задавать разным частям и составам по отдельности - душе или телу, печени или желудку. Наступает день, когда все части должны разъединиться, чтобы вскоре соединиться вновь в единстве стихий - земли и воды, воздуха и огня. С каждым мгновением число отдельных частей в моей разъединяющейся целостности становится все больше, и задавать вопросы каждой из них означает потерять слишком много времени, все еще драгоценного для тебя, мой славный ловец звезд на утреннем небе. Итак, вернись к тому, за чем ты пришел. Ищи только там, где светлее. Вопрос, с которого надо начать: кто был настоящим отцом Умара ибн Хамдана аль-Азри. Задай его мне - и ты попадешь прямо в цель.
      Руки дервиша были так слабы, что я помог ему поднести плошку к губам. Когда он осилил пару глотков и дал мне понять, что можно оставить плошку, я сел рядом с ним на землю и спросил:
      - Кто же был настоящим отцом Умара ибн Хамдана аль-Азри?
      Дервиш снова ласково улыбнулся и тихо ответил:
      - "Молчащий последователь", доблестный франкский воин Рубур.
      - Робер де Ту?! - вскричал я, едва не лишившись чувств.
      - Так именовался он у франков, - подтвердил дервиш.
      - Как же это могло случиться? - не в силах привести свои мысли в порядок после такого ужасного вихря, вымолвил я.
      - Разве так трудно догадаться? - с некой тенью удивления сказал дервиш. - Множество вещих снов дается человеку, лишенному памяти. За полтора десятка лет до похода на столицу греков Рубур был пленником Салах ад-Дина. Он пришел завоевать Палестину вместе с тремя королями полуночных стран. В отличие от королей, ему удалось достичь Иерусалима, но местом его пребывания стала не крепость, некогда воздвигнутая его предшественниками на развалинах Соломонова Храма, а темница аль-Баррак.
      - И вскоре в той темнице, согласно вашему замыслу, появилась красавица-аравийка, - не утерпев, продолжил я рассказ дервиша. - Вполне вероятно, что она была глухонемой, и также вполне вероятно, что она носила имя Гюйгуль.
      - Не совсем в темнице и не совсем уж по нашему замыслу, - отвечал шейх джибавиев, - но в остальном ты, меткий истребитель теней, с лихвой покрыл свою былую недогадливость. Теперь ты увидел необычайное древо твоего рода. Возьми палочку и начерти на земле расположение всех ветвей и плодов. Тогда твоим глазам откроется еще более удивительное чудо.
      Я последовал указанию старца и, вычертив на земле родовой узор, различил скорее не древо, а цитадель:
      [Image001]
      - Итак, у пяти потомков по мужской линии, - продолжал дервиш, - также всего пять потомков. Для полного соответствия с изначальным планом твоя сестра, мой юный погонщик замыслов, должна была родиться мальчиком, однако, по всей видимости, невольница Гюйгуль чем-то очень напоминала отважному Милону его собственную мать. Тот франк в черном плаще, с которым ты имел беседу на Родосе, недалек от истины: даже рабом, несущим носилки своего господина, могут, двигать вовсе не те причины и силы, которые можно заметить при первом взгляде. Теперь я открою тебе, зодчий вещих сновидений, одну тайну: главных рычагов в этом механизме тоже пять, причем два последующих рычага лишь повторяют действие предыдущих, или наоборот. Теперь попробуй соединить эти рычаги в единый механизм.