Записки чекиста

Отвезти эти важные материалы И.М.Биксон поручил мне.

Вот когда я наконец побываю в столице! Стоит ли говорить, с каким волнением ехал я в командировку.

Москва… Ни одного знакомого во всем городе, ни одной улицы в глаза не видел, а кажется, что все близко и дорого с самого детства. Но глазеть по сторонам некогда, надо спешить на Лубянку, в ОГПУ, доложить о своём приезде. А там, оказывается, меня уже ждали и сразу направили к особоуполномоченному ОГПУ Фельдману, в кабинете которого находился и прокурор Малинин. Товарищи выслушали доклад о тамбовском деле и предложили подготовить документы, которые должна на следующий день рассматривать Коллегия ОГПУ.

Много времени это не заняло: ещё в Тамбове мы вместе с Иваном Михайловичем сделали все, что надо. К трём часам дня я был свободен и решил ознакомиться с городом.

Вышел на улицу и растерялся: легко сказать — осмотреть город, а с чего этот осмотр начинать?

Ноги сами собой понесли в сторону Красной площади, а дошёл до неё и невольно замер, поражённый величественно-строгим видом древнего Кремля. Не сразу понял, что за очередь вытянулась вдоль кремлёвской стены. А когда догадался, сам поспешил занять в ней место. За мной становились новые люди, подходившие со всех сторон. Так народ день за днём шёл поклониться Ильичу…

Никогда не забыть минуты, когда каплей в людском потоке я медленно двигался мимо гроба, не спуская глаз со спокойного, словно бы погруженного в глубокое раздумье, лица Владимира Ильича Ленина. Такое бывает лишь один раз в жизни, а хранится в памяти до конца.

Под этим впечатлением прошёл остаток дня и вечер. Ночью, несмотря на усталость, уснул очень поздно. А утром точно в назначенное время опять был на Лубянке, в ОГПУ.

В списке докладчиков на Коллегии моя фамилия значилась последней. Значит, ожидать предстояло долго. Чтобы никому не мешать, я вышел в коридор, присел на диване недалеко от двери в зал заседаний. Чувствовал я себя не очень уверенно. Московские товарищи уже носили военную форму, а мы на местах все ещё ходили в чем придётся. На мне была синяя гимнастёрка с отложным воротником, чёрные брюки, заправленные в сапоги. Увидишь такого человека на улице, ни за что не подумаешь, что это чекист.

Но никто, казалось, не обращал на меня внимания. Все были заняты своими делами, и только один человек, неторопливо вошедший в коридор, окинул меня быстрым, внимательным взглядом.

Увидев его, я вскочил: Менжинский!

Я знал Вячеслава Рудольфовича Менжинского, председателя ОГПУ, только по портретам. Знал его биографию, и никак не думал, что смогу так близко увидеть этого выдающегося революционера, закалённого в жестоких битвах с царизмом. Да и не только с царизмом. С первых дней Советской власти, а начиная с 1923 года и на посту заместителя председателя ВЧК — ОГПУ, Вячеслав Рудольфович принимал самое непосредственное участие в раскрытии многочисленных заговоров, шпионских, белогвардейских, диверсионных организаций, в ликвидации закоренелых контрреволюционеров. Правая рука рыцаря революции Дзержинского, он после смерти Феликса Эдмундовича стал первым чекистом страны, с неутомимой энергией и настойчивостью продолжал его дело.

Понятно поэтому, с каким волнением смотрел я на этого необыкновенного человека, когда он неторопливо и спокойно шёл по длинному коридору.

В.Р.Менжинский здоровался с сотрудниками, с некоторыми на ходу обменивался одной-двумя негромкими фразами. И вдруг остановился, поравнявшись со мной:

— Здравствуйте, товарищ. Вы, кажется, приезжий?

— Так точно. Из Тамбовского губотдела ОГПУ.

— С Иваном Михайловичем работаете?

— Да.

— Сами пошли или вас направили на чекистскую работу?

— Направил Липецкий уездный комитет партии.

— Вот как! Вернётесь домой, передайте от меня привет Ивану Михайловичу Биксону. Не забудете?

— Ни в коем случае!

— Вот и отлично, — и пошёл к двери в зал.

Даже в этом товарищеском, сердечном «не забудете» я почувствовал всю глубину человечности Вячеслава Рудольфовича. Значит, правильно говорил нам Иван Михайлович, что Менжинский помнит всех, с кем когда-либо работал или хотя бы непродолжительное время беседовал.

Вскоре в зале началось заседание Коллегии ОГПУ. Я не мог слышать, как оно проходит, но и не мог не видеть спокойной, деловитой обстановки, царившей в просторной приёмной. Ни спешки, ни суеты, ни признаков тревоги или волнения на лицах ожидающих. По вызову секретаря товарищи один за другим проходили в зал заседаний, где задерживались недолго.

Наконец дошла очередь и до меня.

Ещё в Тамбове, перед отъездом, я тщательно подготовил доклад о деле «Сынка» на Коллегии ОГПУ. В Москве тоже возвращался к нему, стараясь отточить, чуть ли не отрепетировать доклад так, чтобы каждое слово звучало убедительно и предельно точно. А оказалось, что никакого доклада делать не надо: члены Коллегии успели ознакомиться со всеми документами, а мне пришлось только отвечать на их не слишком многочисленные вопросы. По тому, как задавались эти вопросы, по самому характеру и постановке их, чувствовалось, что Коллегия старается глубоко, а главное объективно и беспристрастно разобраться во всех обстоятельствах дела.

Лучше всего мне запомнилось, с какой теплотой отзывались члены Коллегии о рассказовских рабочих-суконщиках, оказавших чекистам значительную помощь в быстрой ликвидации бандитской шайки «Сынка».

Выполнив задание Биксона, я вернулся в Тамбов.

Большую помощь наши люди оказали нам, тамбовским чекистам, и в те дни, когда стало известно, что переброшенные из-за границы диверсанты белоэмигрантского «Российского общевойскового союза» («РОВС») взорвали бомбу в Москве, в комендатуре ОГПУ. Часть преступников тогда же была арестована, но нескольким удалось скрыться. Всем органам ОГПУ на местах предписывалось принять меры к розыску скрывшихся.

— Это касается и нас, — подчеркнул Биксон, — и мы должны хорошенько посмотреть, не затаился ли кто-нибудь из этих диверсантов у нас в Тамбове. Укрыться ему есть у кого: бывших белогвардейцев в городе пока хватает… Действовать надо оперативно и быстро.

Иван Михайлович сузил границы поисков:

— Кого из горожан должны знать диверсанты? В первую очередь прежних царских и белогвардейских офицеров. У кого они рассчитывают найти приют? У них. Многие из бывших белых, поняв свои прежние ошибки и заблуждения, порвали с прошлым и честно работают. С этих честных людей и следует начинать.

Одним из таких в прошлом заблудившихся оказался работник губернской РКИ Цветков. Он сам явился в губотдел ОГПУ и попросил выслушать его.

— Только вчера, — говорил Цветков, — я случайно встретил на улице бывшего своего однокашника и однополчанина Алабовского, вместе с которым служил в армии Деникина. Там мы поддерживали дружеские взаимоотношения до тех пор, пока я не перешёл на сторону народа и не вступил в ряды Красной Армии. С тех пор об Алабовском не слышал ни разу. Демобилизовался. Заходил изредка здесь, в Тамбове, к его родителям. Отец — бывший священник, — заметил Цветков, — отмалчивался. О своём сыне явно не хотел говорить, но все же обмолвился, что он вместе с остатками разгромленных деникинцев сбежал за границу. Удивительного в этом ничего нет, так поступили многие из них. И вдруг на улице, днём, встречаю самого Алабовского! Можете себе представить, как я был поражён этой встречей. Откуда он взялся? Узнать ничего не удалось: мнётся, не говорит ничего определённого, явно стремится быстрее отделаться. А почему? Неужели потому, что тогда у Деникина наши с ним дороги разошлись в разные стороны? Другое тут что-то…

Нам оставалось только поблагодарить Цветкова за его сообщение и заверить, что мы постараемся выяснить, давно ли и какими судьбами бывший его однополчанин оказался в Тамбове. Прощаясь, предупредили:

— Будет лучше, если вы постараетесь избегать новых встреч с этим Алабовским.

Он ушёл успокоенный, как многие в таких случаях уходили от нас, а мы тотчас направили запрос в Москву. Ответ поступил быстро: задержанные в столице диверсанты называют в числе успевших скрыться и Алабовского, но где он или не знают, или не хотят говорить. Москва предписывала выяснить, что за Алабовский появился в Тамбове и, если это скрывшийся диверсант, немедленно арестовать его.

Началась проверка. Алабовский жил у родителей и очень редко, только по вечерам, выходил на непродолжительные прогулки.

Зато к Алабовским зачастила молодая женщина, которая некогда считалась невестой этого белоэмигрантского эмиссара.

Очень насторожённо вёл себя старик отец. Возвращаясь с работы, он замедлял шаг, оглядывался, присматривался к встречным прохожим. К своему дому подходил с таким видом, словно его волокут силой. Остальные домашние почему-то не проявляли ни малейшей тревоги и озабоченности. Не скрывают ли отец и сын правду даже от них, самых близких своих людей?

Мы попытались выяснить обстановку в доме Алабовских у их соседей, но из этого ничего не получилось: у старика бухгалтера никто не бывал из посторонних. Между тем надо было знать хотя бы расположение комнат в их большой квартире, чтобы во время предстоящего обыска бывший деникинец не успел укрыться в каком-нибудь тайнике.

Пришлось прибегнуть к осторожным расспросам родственников невесты диверсанта. Пригласили её брата и попросили рассказать о его прежних и теперешних знакомых. В числе этих знакомых он назвал и Алабовского. Делая вид, будто стараюсь вспомнить, о ком он говорит, я как бы между прочим спросил:

— Какой Алабовский? Не сын ли бухгалтера городской аптеки?

— Тот самый. Бывший жених моей сестры.

— Почему бывший, а не настоящий?

— Да кто же поверит, что они поженятся? Вчера приехал, завтра опять уедет. Ну какой это жених!

— Приехал? Когда?

— С неделю назад. Бирюк бирюком…

— Вы что же, виделись с ним?

— Нет, не испытываю ни малейшего желания. Это сестра говорит, что из него слова не вытянешь. Странный какой-то стал.

— Чем странный?

Собеседник пожал плечами:

— Замкнутый, скрытный… Ни с кем не хочет встречаться. Будто с луны свалился.

Судя по этим ответам, новоявленный «жених» не вызывал у сидящего против меня человека ни малейшей симпатии. Это позволило говорить определённее, и я попросил его узнать у сестры, как расположены комнаты в доме Алабовских, нет ли там дополнительных, скрытых от посторонних глаз помещений.

Брат невесты улыбнулся.

— Понимаю… И надеюсь, что мне удастся вам помочь.

Арестовать деникинца мы решили в то время, когда вся семья будет в сборе. Едва ли он станет стрелять, рискуя угодить пулей в кого-нибудь из родных. Открыла дверь мать и, не зная, что за люди входят в квартиру, пригласила в гостиную, где за послеобеденным столом сидели все домочадцы. Отец увидел нас, отвалился на спинку стула и обмер так, что даже нижняя челюсть отвисла. Сестра тоже догадалась, впилась пальцами в край скатерти. А уже немолодой, порядком потрёпанный Алабовский как сидел, так и остался сидеть на стуле, будто превратился в столб.

Он не сопротивлялся, не произнёс ни слова, лишь смотрел на нас неподвижными, остекленевшими глазами.

Обыск дал не очень многое. Нашли пистолет иностранной марки, спрятанный под бельём в одном из ящиков комода, несколько привезённых из-за границы вещиц. На допросе в губотделе ОГПУ арестованный признался, что является членом «РОВС». Прибыл из-за границы в составе диверсионной группы, подготовившей взрыв бомбы в комендатуре. А после этого сбежал к родителям в Тамбов, надеясь отсидеться у них, пока уляжется тревога в столице.

— Хотели опять уйти за рубеж?

— Да. Но кто мог знать, что у вас такие длинные руки…

Диверсанта отправили в Москву. Невесту его мы не только не стали допрашивать, но и не вызывали на беседу. И родителей, даже старика отца, единственного, кто знал о нелегальном возвращении преступника из-за границы, не трогали. Едва ли этот бомбист посвятил в свои замыслы кого-либо из близких. Зато тёплое чувство благодарности сохранилось к Цветкову и брату невесты. Без их помощи нам не удалось бы так быстро и чётко провести операцию по задержанию белогвардейца.

Тесная связь с народом, постоянная опора на массы всегда помогали чекистам в ответственных и опасных операциях.

«ДУМАТЬ НАДО!»

Чекист должен быть смелым и находчивым, это знают многие. А вот о том, что его смелость и находчивость должны сочетаться с предусмотрительностью, умением предвидеть и заблаговременно предупреждать возможные осложнения, известно не всем.

Между тем в жизни, в том числе и в работе чекистов, бывает всякое. Конечно, смелость и находчивость — замечательные качества. Но они должны сочетаться с определённой, не переходящей в робость, осторожностью, без которой немыслим ни один по-настоящему смелый человек.

Осторожность — это умение действовать в самой сложной обстановке с трезвым расчётом, без излишней запальчивости и горячности. Иначе можно наделать таких ошибок, за которые потом придётся расплачиваться собственной жизнью. Об этом надо помнить всегда.

А я однажды забыл.

Было это в тот раз, когда из ОГПУ Москвы поступило указание принять меры к розыску опасного преступника-мотоциклиста, совершившего несколько ограблений и убийств на шоссе Москва — Харьков. Преступник убивал свои жертвы из револьвера, а значит, мог оказать сопротивление. При задержании его следовало соблюдать максимальную осторожность.

Фамилия преступника и адреса людей, у которых он мог остановиться, в предписании из Москвы не указывались. Говорилось только, что он рыжий, разъезжает на мотоцикле с коляской.

С поисков мотоцикла мы и решили начинать. Это облегчило нашу работу — в ту пору мотоциклы считались редкостью даже в крупных городах. В помощники мне И.М.Биксон выделил нашего шофёра Эдуарда Загорского, отличного знатока автодела и своего парня в среде городских шофёров.

Прежде всего мы отправились к знакомым ему шофёрам, узнать, не продаёт ли кто-нибудь мотоцикл. Понимали: если преступник приехал в город, он постарается прежде всего отделаться от машины — самой главной улики. А через кого, как не через здешних шофёров, можно быстрее всего продать мотоцикл. Но сколько ни ездили мы по городу, кого ни спрашивали, о продаже мотоцикла никто ничего не слышал.

Добрались до окрисполкомовского гаража, разыскали заведующего. Эдик начал жаловаться на наш служебный мотоцикл, выпрашивать кое-какие запасные части:

— Гроб, того и гляди развалится. Новый бы достать, да негде.

— А этот куда? — заинтересовался заведующий.

— Вам можно продать, — не моргнув глазом, ответил Загорский. — Вон какое у вас хозяйство! Там детальку, там другую… В умелых руках и эта развалюха не хуже орловского рысака носиться будет.

Вокруг нас уже собрались окрисполкомовские шофёры, с интересом прислушивались к заманчивому разговору. У заведующего разгорелись глаза.

— Сколько же вы возьмёте? — спросил он.

— По государственной цене, как за списанный с баланса, — продолжал мой помощник. — Только надо сначала новый достать, чтобы не остаться без машины.

— Новый, говоришь? — вмешался один из шофёров. — Есть совсем новенький.

— Где?

— Приехал какой-то чудак и продаёт. Ребята вчера рассказывали.

— Какие ребята?

Шофёр назвал фамилию знакомого Загорскому человека:

— Попробуй узнать у него.

— Удружил, друг, спасибо! — просиял Эдик и хлопнул меня по плечу. — Поехали скорее, а то ещё кто-нибудь перехватит.

Мы мчались, как на гонках, боясь опоздать. К счастью, нужный человек оказался дома и охотно подтвердил, что накануне видел приезжего, который предлагал купить «почти новый мотоцикл» с коляской. Парень этот ещё молодой, с виду крепкий, но прижимистый, не дай бог! Заломил цену и не хочет сбавлять ни рубля.

— Вы сторговались? — спросил Эдик.

— Где там! Откуда мне такие деньги взять…

— Может, мы купим. Для служебного пользования. Не знаешь, где бы повидать этого продавца?

В ответ получили ещё один адрес.

Дальше ехали поспокойнее, не торопясь, обсуждая, как будем брать «продавца». Но застать его дома не удалось.

— Уехал, — объяснила квартирная хозяйка, — утром в Саратов по своим делам укатил.

— На мотоцикле? — ёкнуло у меня сердце.

— Нет, поездом. А мотоцикл в сарае.

— Можно посмотреть? Мы слыхали, что он собирается продавать машину.

— А чего же, смотрите. Вернётся завтра, тогда и торгуйтесь сколько душе угодно.

Словоохотливая, добродушная старушка повела нас в сарай. Загорский сразу занялся осмотром машины, а я принялся расспрашивать хозяйку о владельце мотоцикла: давно ли приехал, долго ли намерен пробыть в Тамбове, когда и куда собирается уезжать.

— Кто его знает, не сказывал, — отвечала старушка. — У меня такие постояльцы часто бывают: один приезжает, другой уезжает. Жить-то надо, вот и приходится комнату сдавать.

— А какой он из себя, этот человек? Может, завтра на вокзале встретим и узнаем, продаёт он мотоцикл или нет, чтобы вас второй раз не беспокоить. Только сможем ли узнать в толпе пассажиров…

— Да узнаете, узнаете, — заверила хозяйка. — Он рыжий такой, будто огонь в волосах горит, и лицо все в веснушках с копейку, не меньше.

— Мало ли рыжих…

— А вы на руки смотрите, он из рук чемоданчик жёлтенький ни на минуту не выпускает, будто золото или бриллианты в нем держит. По чемоданчику да по цвету волос сразу узнаете.

Я незаметно подмигнул Загорскому, — мол, пора кончать, и он выпрямился, начал вытирать руки куском ветоши:

— Ничего машина, исправная. Вернётся хозяин, за деньгами не постоим. В общем, завтра обязательно придём, так ему и скажите.

Поздно вечером, точно к приходу саратовского поезда, мы с Загорским уже были на станции. Брать преступника решили, когда он будет выходить из вокзала, и на всякий случай в помощь себе привлекли сотрудника станционной милиции. Поезд пришёл, из вагонов хлынули пассажиры, плотной толпой направились к единственному выходу.

А человека с рыжей шевелюрой и жёлтеньким чемоданчиком в руках все ещё не было видно. Неужели не приехал? Или побоялся возвращаться в Тамбов, бросил мотоцикл и решил сбежать совсем?

Обуяла досада: «Вот черт, сорвалось!» И тут знакомая дрожь пробежала с головы до ног. Да вон же он, шагает с жёлтым чемоданчиком к выходу, глубоко засунув правую руку в карман демисезонного пальто. Приготовил револьвер? Будет сопротивляться, отстреливаться?

Все равно надо брать…

И, пропустив рыжеволосого вперёд, я пристроился сразу за ним. С каждым шагом вокзальная дверь все ближе. Вот и Эдик шагнул навстречу. На первых порах я не мог сообразить, что Эдик делает. Загорский радостно улыбнулся, раскинул руки и бросился к мотоциклисту в объятия:

— Дружище, дорогой, здорово! Совсем я тебя заждался. Как доехал?

Я все понял.

Казалось — вот-вот грянет выстрел. Но вид у нашего шофёра был такой неподдельно-обрадованный, прокричал он свои приветствия так громко, что преступник, не успев сообразить, кто здоровается с ним, машинально протянул Эдику правую руку. Протянул и сразу присел от боли, попав в железные лапы Загорского.

А я тут же схватил его за левую руку, вырвал из неё чемоданчик:

— Вы арестованы, гражданин. Следуйте вперёд!

Сотрудники железнодорожной милиции тоже выросли рядом, как из-под земли. Бандит понял, что сопротивление бесполезно.

Мы привели его в помещение транспортного отделения ОГПУ и прежде всего тщательно обыскали. В карманах пальто и синего костюма ничего не оказалось. Зато в чемоданчике нашёлся и револьвер с запасом патронов, и несколько документов на разные фамилии. Во время обыска бандит угрюмо молчал, время от времени бросая злобные взгляды на сияющего Загорского.

Я подошёл к телефону, вызвал Ивана Михайловича Биксона, коротко доложил:

— Операция закончена. Взяли без шума.

— Отлично, — услышал в ответ его голос. — Свяжите ему руки и везите сюда.

— А как быть с мотоциклом? — спросил я, но в трубке уже послышался отбой.

Надо было выполнять распоряжение Биксона, а я… решил поступить «лучше». Почему бы вначале не заехать на дом к преступнику, где нас должен ожидать посланный туда с самого утра оперативный сотрудник, и не забрать с собой и его, и мотоцикл этого рыжеволосого типа? Тогда не придётся ездить вторично чуть ли не в конец Тамбова. И нашему работнику не придётся напрасно ожидать. «От нас троих, — рассуждал я, — арестованному никак не убежать…»

Однажды нарушив распоряжение, я с лёгким сердцем продолжал нарушать его и дальше. Не связав преступнику руки, усадил его в коляску нашего мотоцикла, сам сел на заднее седло и велел Загорскому ехать к вчерашней хозяйке. А там даже обыск не произвёл, поверив старушке на слово, что, кроме машины, в сарае и во всем доме нет никаких вещей рыжеволосого, и приказал заводить оба мотоцикла.

— Кто же второй поведёт? — спросил Эдик.

Тут только до меня дошло, что ни я, ни наш оперативный сотрудник не умеем водить мотоцикл. Но отступать было поздно, и я беспечно махнул рукой:

— Вы вдвоём поезжайте вперёд, а мы следом за вами.

И приказал арестованному:

— Садитесь за руль. Поедете за ними впритык. Только без дураков, иначе… — и недвусмысленно похлопал ладонью по кобуре.

Так и поехали: Загорский ехал не спеша, время от времени оглядываясь на нас. Я все время держал оружие наготове. Рыжеволосый, как ни в чем не бывало, вёл мотоцикл следом за машиной Загорского. Да и что ему оставалось делать, если при малейшем неповиновении, как я тогда считал, бандит будет застрелен.

До окротдела ОГПУ обе машины добрались без происшествий, и я мог радоваться, что вся операция прошла без сучка и задоринки.

Утром следующего дня Иван Михайлович вызвал меня к себе. Он никогда не ругался и не любил повышать голос. Однако по его взгляду, по раскрасневшемуся лицу и груде окурков в пепельнице было видно, что Биксон мной недоволен. Только сейчас я почувствовал себя виноватым, поняв, что заставил его нервничать и волноваться.

— Садись, — приказал Биксон, кивнув головой в сторону стула возле своего стола. — Докладывай.

— Да все в порядке, — начал я, — съездили, забрали мотоцикл и…

— Значит, ты считаешь, что действовал правильно? — с раздражением перебил Иван Михайлович.

— А разве нет?

— Что ж, тогда послушай, что рассказал этот тип на допросе: «Схватили меня на вокзале чисто, опомниться не успел. И охраняли крепко, бежать не смог бы. Но когда разрешили вести мотоцикл, я хотел на повороте улицы дать полную скорость и вместе с седоком в коляске врезаться в каменную стену бывшего Казанского монастыря. Тут бы нам обоим и конец. Не сделал этого, потому что пожалел седока: парень молодой, обходительный, а мне, может быть, это признание зачтётся на суде…»

— Ну? — Иван Михайлович поднял от протокола допроса сердитые глаза. — Что скажешь?

Я молчал, до немоты поражённый тем, что услышал. Если бы рыжеволосый выполнил свой замысел, не сидеть бы мне сейчас в этом кабинете, никогда больше не ходить по земле.

А Биксон продолжал говорить, словно вбивал в голову гвозди:

— Посчитай, сколько нарушений, а вернее, нелепейших глупостей ты натворил за одну только сегодняшнюю ночь. Не связал преступника, как было приказано, — раз. Не доставил его немедленно сюда — два. Без разрешения отправился к нему за мотоциклом — три. Поверил на слово хозяйке и не произвёл обыск — четыре. Разрешил опасному убийце вести машину — пять. Сам, как доверчивый баран, уселся в коляску — шесть! Дальше считать или хватит?

— Х-хватит… — сгорая со стыда, едва произнёс я.

Биксон закурил новую папиросу:

— Хватит, так будь любезен, сам дай оценку своему поведению.

Надо было отвечать. При этом, чистосердечно.

И я ответил:

— Мальчишеское лихачество… Глупая самоуверенность…

— И безобразнейшая беспечность! — подхватил Иван Михайлович. — Счастье твоё, что все обошлось благополучно. Что у этого бандюги за рулём в последнюю минуту сдали нервы. Пожалел он тебя, как же… Сам надеется остаться живым, отделаться тюрьмой, потому и «пожалел». Запомни ещё раз, на всю жизнь заруби себе на носу: выдержка и хладнокровие чекиста несовместимы с неосторожностью и беспечным лихачеством, понял? Не-сов-ме-сти-мы! А поэтому думать надо, уважаемый товарищ, на десять ходов вперёд продумывать и предусматривать каждый свой шаг, каждый, даже самый малозначительный поступок. На этот раз ограничиваюсь разговором. А повторится что-либо подобное — пеняй на себя. Думать надо! Слышишь?

И отпустил меня.

Я был благодарен Ивану Михайловичу за этот суровый, но полезный чекистский урок. Тем более что всего лишь полгода спустя его наставления как нельзя лучше пригодились в моей работе.

Мне поручили найти и задержать одного из участников антисоветской националистической организации. От украинских чекистов стали известны его имя, отчество и фамилия, а так же то, что этот человек служит где-то в земельных органах. Вскоре выяснилось, что разыскиваемый пристроился в Тамбовском окружном земельном отделе и несколько дней назад уехал в командировку в районы, граничащие с Украиной, для получения посевных материалов.

А там в это время производились аресты уже разоблачённых националистов. Что, если мой новый «подопечный» узнает об этом? Он ведь не рядовой участник организации, а один из её руководителей. Почувствовав опасность, земотделец поспешит немедленно скрыться, уйдёт в подполье.

Надо было немедленно предупредить такую возможность.

Не вводя заведующего окрземотделом в курс дела, мы попросили выяснить по телеграфу у находящегося в командировке сотрудника, выполнено ли задание. И если выполнено, вызвать его в Тамбов. На следующий день пришёл телеграфный ответ: задание выполнено, приеду тогда-то.

У меня словно гора с плеч свалилась. Стало быть, ничего не знает и ни о чем не догадывается.

Теперь — только бы встретить…

В указанный в ответной телеграмме день наша оперативная группа уже ожидала нужный поезд на Тамбовском вокзале. Тут же находился и представитель окрземотдела, якобы встречавший своих родственников. Мы условились: как только он увидит вернувшегося из командировки сотрудника, поздоровается с ним и сразу уйдёт.

Все остальное — дело наше.

Вот наконец пришёл и поезд. Повалили из вагонов пассажиры. А через несколько минут один из них, обменявшись рукопожатием с представителем окрземотдела, уже шагал с нами к оперативной машине.

Урок Биксона пошёл на пользу.

ТРУДНАЯ ВЕСНА

После ликвидации капиталистического и помещичьего строя в царской России кулак, как известно, оставался единственной надеждой и главной опорой внутренних и зарубежных контрреволюционных сил, вынашивавших планы реставрации капитализма в молодой республике Советов.

В.И.Ленин подчёркивал, что мира с кулаком быть не может. Нужно готовиться к ликвидации эксплуататорского класса кулаков. «…Мы стояли, — говорил Ленин, — стоим и будем стоять в прямой гражданской войне с кулаками»[3].

Зато на кулака рассчитывали, кулака поддерживали, в первую очередь на кулака опирались все тайные и явные враги Советской власти. В борьбе против неё белогвардейское охвостье тесно смыкалось с меньшевиками, троцкистами и подпольными националистическими организациями. От них нити связи вели к зарубежным антисоветским и шпионским центрам.

Естественно, что в такой напряжённой и сложной обстановке чекистам работы хватало. Нужно было зорко наблюдать за деятельностью скрытых и явных врагов, решительно пресекать их агитацию, не допускать враждебных вылазок против Советской власти. И в то же время, выполняя заветы В.И.Ленина, надо было всеми силами помогать партии и трудовому народу в решительном наступлении и окончательной ликвидации кулачества как класса.

Осенью 1929 года многие чекисты были направлены на работу в деревню. Я получил направление в небольшой городок Моршанск, в помощь районному уполномоченному окротдела ОГПУ Александру Галанцеву, с которым мы вместе работали в аппарате Тамбовского окружного отдела ОГПУ. Саша тоже пришёл в органы с комсомольской работы и со всей молодой энергией посвятил себя чекистскому делу. Умный парень, до дерзости смелый, он был в то же время на редкость хладнокровным и выдержанным человеком, а в чекистской службе все это играет немаловажную, если не главную, роль.

Галанцев знал, когда и с каким поручением я приеду, и сумел заранее подготовить все необходимые нам материалы и документы. Правда, часть из них ещё нуждалась в проверке и уточнении. Поэтому мы решили посоветоваться с местными сельскими активистами, которые только и могли дать всестороннюю объективную информацию о том, что интересовало органы ОГПУ.

Пришлось в интересах дела совершить поездку почти по всему Моршанскому району. Ехали мы с Галанцевым на перекладных, кочуя от села к селу. Поздняя осень уже успела сковать дорожную грязь, хотя снег ещё не выпал. Чтобы не остынуть на морозном ветру, то один из нас, то другой соскакивал с подводы и бежал за ней. На второй день командировки добрались до села Богоявленского. Познакомились с секретарём местной партийной организации. Человек энергичный, отлично знающий своих односельчан, он обстоятельно рассказал об обстановке, охарактеризовал местных богатеев, а в заключение посоветовал встретиться и поговорить с объездчиком тамошнего лесничества, коммунистом Дыхнилкиным.

— Уверен, что не зря съездите к нему, — пообещал секретарь.

Только к вечеру добрались мы до уединённого домика в лесу, но, несмотря на поздний час, хозяина не застали. Ещё утром Дыхнилкин уехал в лесничество. Жена объездчика, немолодая женщина с добродушным лицом и проседью в волосах, не расспрашивая ни о чем, усадила нас поближе к жарко натопленной печи и принялась накрывать на стол.

— Не беспокойтесь, — попытался отказаться от угощения Галанцев, — мы у вас долго не задержимся.

Женщина улыбнулась:

— Какое же беспокойство? Пора ужинать. И мой вот-вот должен вернуться. После этакой стужи без горячего нельзя.

И добавила, как бы в чем-то извиняясь:

— Городских разносолов у нас не водится, а тарелка наваристых щей найдётся.