Понурый Балтия-джаз

      - Послание конфиденциальное, представитель "Экзобанка" не знает его содержания, запечатанный конверт можно у него и не брать, его вернут клиенту, который желает хранить инкогнито... Так?
      - Не трудно догадаться... Советник усмехается и отвечает - что ж, будем считать конверт найденным на улице. Открывает, а на бумажке значится: вы нам - Вячеслава Вячеславовича, лефортовского сидельца и один миллион двести пятьдесят тысяч швейцарских франков, а также... Обрати внимание на это "а также"! А также бумаги на право распоряжаться полутора сотнями бочками красителей... Так они называют говно, которое превратит Балтику в тухлое болото... Мы же вам - генерала Бахметьева и избавление от бочек.
      - Ах, ловкачи! - вырвалось у меня. - То есть они расплатятся с Чико за работу московскими же деньгами и заграбастают отраву бесплатно!
      Ефим придержал бег и уставился на меня в упор.
      - Есть чему поучиться и у тебя, Бэзил! Под этим углом я на дело не посмотрел...
      - Тебе ясно теперь, что мой план имеет шанс?
      - Один из десяти тысяч.
      - Один на тысячу, - сказал я.
      Ефим ринулся к морю.
      - Черт с тобой, - сказал он. - Черт с тобой! Черт с тобой, и да будет проклят день, когда тебя принесло ко мне в Бангкоке!
      - Давай дальше, - попросил я. - Мы теряем время. Перед иностранцами неловко...
      - Какими ещё иностранцами?! - заорал Ефим, пытаясь сгрести блинообразной ладонью свалявшийся мех искусственной дохи на моей груди.
      - Я про Пфлаума... Отпусти! Я ведь и врезать могу, Ефим! Не рукосуйничай, тут не Лубянка...
      - На Лубянке не бьют, - ответил он спокойно. Праведный гнев, как и проявления эмоций всегда, у него был наигранным. - Так вот... "Экзобанк" выступает посредником-гарантом. Мы передаем банку наличные на депозит, а он - кому следует после возвращения нам Бахметьева, а им Вячеслава Вячеславовича и лефортовского сидельца. Обмен в море, координаты сообщают за четыре часа до процедуры. Если мы предпримем нечто непредвиденное, генерала Бахметьева взорвут, дело предадут огласке в том смысле, что Москва не стесняется сговоров с сепаратистами и бандитами... Вот так вот, Бэзил Шемякин.
      - Дубровин знает о содержании нашего разговора?
      - Дубровин, если ему нужно, под присягой отречется от всего, в том числе и от того, что вообще встречался с тобой.
      - Тогда два вопроса, - сказал я. - Когда планируется обмен? И как можно обменять Вячеслава Вячеславовича, если он у эстонцев?
      - Лефортовский сиделец уже в поезде, который идет в Таллинн. В этом же поезде группа, доставляющая наличность для депозита в "Экзобанке". Дубровин обещает договориться с эстонцами о выдаче ему Вячеслава Вячеславовича. По его мнению, и тут он прав, местные заинтересованы, чтобы вокруг случившегося с Бахметьевым особенно не шумели. Традиционные тихушники...
      - Ты можешь раздобыть мне досье на "Экзобанк"? - спросил я Ефима, впавшего в задумчивость. Он словно не услышал.
      - А может, латыши и поляки правы? - задал я другой вопрос.
      - Может, и правы, - сказал Ефим вяло.
      - Слушай, товарищ Шлайн! А тебе не кажется реальным такой вариант, что этот банк - на деле отмывочное корыто твоего Вячеслава Вячеславовича?
      - Отмывочное корыто для чего?
      - Для фальшивых денег, которые он производит где-то здесь! Один миллион двести пятьдесят тысяч швейцарских франков пойдут в некий фонд Вячеслава Вячеславовича и его структуры. С Чико же и его бандой, а также всеми остальными, включая Ге-Пе, подводников и кого там еще, может, и Дубровина, он рассчитается фальшивками...
      - Насчет Дубровина полегче...
      - И потом все же осрамит, заявив, что Москва ведет тайную дипломатию, пошла на освобождение Вячеслава Вячеславовича и лефортовского сидельца, то есть государственных преступников, да ещё заплатила ясак фальшивыми купюрами. А если не осрамит, то пригрозит осрамить и потребует ещё денег и уступок...
      - Уходи! - заорал Ефим. - Уходи и делай то, что собираешься сделать!
      Я взглянул на свои "Раймон Вэйл". Два пятнадцать. Солнце перекрашивало море из серого в светло-зеленое.
      - Ефим, - сказал я. - Попроси Дубровина, когда он будет говорить с эстонцами относительно Вячеслава Вячеславовича, замолвить словечко и за меня. Необходимо, чтобы они все-таки оставили меня в покое. Я ведь чист перед ними, за исключением... ну, кое-каких незначительных телесных повреждений, вынужденно нанесенных... э-э-э... гражданам этой страны. На благо их же... э-э-э... молодой и независимой родины. А?
      Он рассмеялся. Снял очки, дохнул потрескавшимися губами на стекла и принялся протирать концом пестрого шарфа.
      - Запиши и мне эти слова на бумажке. Пригодятся в качестве последнего слова в здешнем суде, когда меня привлекут за соучастие в твоих делишках... Встреча вечером в представительстве. Это - приказ!
      Ефим протянул мне руку.
      - Это государственному-то преступнику? - сказал я.
      Глава шестнадцатая
      Окно в Европу
      С моста через Саугу останков "Фольксвагена Пассата" на набережной я не увидел. Убрали. Место возможной героической гибели Бэзила Шемякина обозначали черное пятно на вспаханном асфальте и обгрызенный парапет. Кусты между набережной и площадью перед почтамтом выгорели, или их скосило взрывом. Ветер с реки прогибал оранжевые ленты полицейского ограждения. Любопытно, как там идет следствие... Я перекрестился и простил Гаргантюа Пантагрюэлевича.
      Солнце растапливало лед, спрессовавшийся за зиму вдоль бордюров стоянки у торговой площади старого Пярну. Таксист, чернявый, явно не эстонец, хотя молчаливый и корректный, вырулил на сверкающие лужи, поискал, вытягивая шею, место посуше и развел руками.
      - Знаю, - сказал я. - Дальше пешеходная зона. Ждите здесь.
      Я испытывал удовольствие от прогулки по узкому тротуару вдоль старых двух - и трехэтажных домов. Милая архитектурная смесь некогда общей окраины двух исчезнувших империй - российской и германской. Я думал о том, что потерпел поражение, и о том, сколько таких же, как я, неудачников русских, немецких, эстонских и других разных, ограбленных или побитых, обманутых или обнищавших - торило пути-дорожки по этим тротуарам. С новыми надеждами на успех и победу, опять и опять возрождающимися вопреки всему...
      И вдруг я приметил начальника пляжного кохвика в компании молодца в замшевой куртке. Они выносили из пивной два пестро расписанных баночных бочонка финского "Пиво Синебрюхов". Я прошагал за хмельной парочкой до амбара. За распахнутой дверью доставку угощения встретили воплями, по меньшей мере, ещё два человека помимо Дитера.
      Рядом с "Рено", имевшим пропуск на проезд в пешеходную зону, стояла "БМВ" Толстого Рэя без пропуска. За рулем, подняв воротник куртки-пилота, Дечибал Прока делал вид, что дремлет. Я подошел к машине.
      Боковое стекло поползло вниз.
      - Здравствуйте, господин Шемякин, - сказал Прока.
      - Кого привез? - спросил я, пытаясь понять причину выражения побитой собаки в цыганских глазах. Мучила совесть из-за участия в покушении на меня у почтамта? Вечный лейтенант, с него станется...
      - Хозяин приехал, как вы хотели. И ещё Рауль Бургер.
      Я не отходил.
      - Почти два часа, - добавил он.
      - Солнышко-то какое, - сказал я равнодушно. - Весна пробивается... И охота им пивом наливаться в сарайном полумраке?!
      - Немец всех раскачал. Я, говорит, с похмелья... Сначала принесли две посудины с пивом. Потом снова две. Сейчас опять две. Зассали амбар кругом, - поддержал беседу Прока. Немного поколебался, открыл дверь машины и встал передо мной. - Извините, я думал вы внутрь уйдете, поэтому сидел...
      - Я тебе не командир.
      Прока откашлялся. Дернул голой шеей. Под курткой он носил синий свитер без рубашки.
      - А если я попрошусь под вашу команду? - спросил он вкрадчиво.
      - Хозяин с оружием? - ответил я вопросом.
      - Все с оружием.
      - Не хлопай дверью, садись за руль и подавай сигнал рацией, что я иду.
      - Откуда вы знаете про сигнал?
      Я подтолкнул его легонько в машину.
      - Тебя чему учили на флоте? Сигнал подается при обнаружении противника. На земле, как и на море... Давай, давай, перебежчик...
      Пластиковое полено рации висело на спинке сиденья "БМВ" в кожаном чехле. Прока придавил какую-то клавишу и кивнул мне. Я обошел амбар, приметил узкое окошко без решетки, потоптался немного, прислушиваясь к наступившей внутри тишине, вернулся к двери и открыл одну створку.
      Все они смотрели на меня. Дитер тронул кончик галстука. Сигнал: с ним все в порядке. Напарник братался с противником. Даже перед тушей Гаргантюа Пантагрюэлевича, облаченного в дубленку, стояла кружка. Начальник кохвика как раз доцеживал ему из бидона свежего.
      Я простер объятия Ге-Пе как лучшему братану. Толстяк, не мигая, глядел на меня снизу вверх с нескрываемой ненавистью. Не то, что воспитанные в спецшколах мой оператор Шлайн и резидент Дубровин полтора часа назад в буфете лохусальского пансионата.
      - Мазохизм какой-то, - шепнул я в ухо Ге-Пе, вынужденному принять навязанную форму приветствия. - Прошлый раз ты обнимал меня перед тем, как взорвать. Теперь я тебя...
      Он несколько раз приподнимал и опускал огромный зад, подтыкая полы длинной дубленки, прежде чем угнездился опять на картонном ящике с рисунком черепахи.
      Рауль Бургер протянул вялую ладонь. Будто дал подержать дохлую крысу.
      Остальные бандиты не смотрели на меня. Знали свое место.
      - Все вон, - сказал Ге-Пе.
      - Кроме Рауля Бургера, пожалуйста, - попросил я.
      - Он и так не ушел бы, - сказал Ге-Пе, приметив, как дернулся угол рта подводного капитана.
      Рогатый муж, подумал я, объелся груш. Было чему радоваться. Бургер обретался на берегу. "Икс-пять", таким образом, стояла на приколе. Транспорт для Тургенева задерживался. Я рассчитал верно: теперь Вячеславу Вячеславовичу, сидевшему в эстонской кутузке, хотелось, если перечислять по значимости, во-первых, обменять на генерала Бахметьева и швейцарские франки самого себя, а во-вторых, перебросить в Калининград или куда там картонки, меченые рисунком черепахи. То и другое - взаимосвязано. Чико же, сделавший свое дело, отходил на задний план. Ему не только уготовили расчет фальшивками. Его засадили в каком-то логове и заставляют ждать, когда промедление для него в полном смысле слова смерти подобно. Главные партнеры Вячеслава Вячеславовича отныне - два азерика. Эти устроят вывоз бочек с отравой теперь и без генерала, которого можно считать списанным. Эти двое отчего-то прямо-таки жаждут отравы... Клянутся, что вообще увезут её от России и Балтики, увезут далеко, может, и в Атлантику.
      - Зачем вы это сделали, господин Шемякин? - спросил Ге-Пе.
      - Толстый, - сказал я грубо. - Ты видишь эту Германию?
      Дитер догадался, что говорят о нем, и важно кивнул.
      Ге-Пе сопел, носком зимней кроссовки, на которую наползала штанина с расстегнутой молнией, катал пустой бидон на полу. Выглянув из-под кустистых бровей, почти шипя, сказал:
      - И что же?
      - Это не Россия. Теперь тебе конец. Если ты и Бургер не сделаете мне маленькое одолжение... Вы нашарите логово Чико Тургенева. И выведете на него. Или эти картонки двинутся из этого амбара совсем не в ту сторону, которая нужна Вячеславу Вячеславовичу. Да и сам он не сдвинется с места дальше тюрьмы в Вильянди. А уж про вас двоих, про тебя и Рауля, и подумать страшно, что будет!
      Ге-Пе пнул бидон ногой. Тот укатился под ноги Дитера.
      Рауль поерзал, поерзал и встал.
      - Я выйду, пожалуй, действительно, - сказал он. - Не хочу слушать. Мое дело фрахт! Не тяните меня в дерьмо, господин Шемякин! Действительно!
      - Я тебя не отпускал, - прикрикнул на него Ге-Пе.
      Капитан сел и покорно протянул стакан в ожидании пива. Дитер не шелохнулся. Рауль налил себе сам. Я тоже взял стакан. Кивнул Бургеру, потом Ге-Пе и Дитеру: будем здоровы...
      Когда я шел к амбару, сквозь отмытое до абсолютной прозрачности окно пивной мне кивнул старший из парочки носителей белесых бакенбард. Пошевелил расставленными указательным и средним пальцами. Спрашивал: идти следом? Я покачал головой: не нуждаюсь. Поле перед битвой занимали войска, не предполагавшие, что битва уже состоялась...
      - Невозможно, - сказал Ге-Пе. - Логово Чико никому неизвестно. И узнавать никто не станет... На кону в этом случае не просто шкура, а все дело. Такое братва не позволит даже мне. Но...
      - Но? - спросил я.
      Не сговариваясь, мы все отхлебнули пива.
      Ге-Пе рассмеялся.
      - Мне бы намного легче жилось сейчас, если бы вас все-таки разнесло на куски, господин Шемякин!
      - Увы! - сказал я. - Сожалею. Зажился. Действительно, как сказал бы наш капитан...
      - Ты уломал их? - спросил Дитер по-французски.
      - Уломал, - ответил я.
      - Не торопитесь с выводами, - сказал Ге-Пе. - Смерть приходит вовремя... А тропиночку к Тургеневу я, пожалуй, со временем найду.
      - Побыстрее бы, - сказал я. - Вы ведь хотите сохранить ваше предприятие? Хотите и дальше работать с капитаном Бургером? Так сохраняйте и работайте. И да поможет вам ваш бог не опоздать с хорошей новостью для меня! Я ведь через день, от силы два, размажу вас в слизь...
      Бургер вскинул подбородок, рот иронически скривился.
      Не раскаляйся, велел я себе.
      - Я не знаю, где Чико, - сказал Ге-Пе. - Время отправки этих картонок зависит от него. А он подаст сигнал и объявится перед самым отплытием. Все, что я могу для вас сделать, это помочь прицепиться за кем-то из его людей. Они выходят в город. Продовольствие, кое какие контакты.
      Толстяк поднял бидон и плеснул себе пива. Кружка была только у него. Шевельнул жирным пальцем в сторону Рауля Бургера, который немедленно подлил ему из плоской бутылки несколько капель виски. Ге-Пе длинным глотком выцедил "ерша", снова, уперев посудину с пивом в жирное колено, налил себе, дождался, когда капитан опять добавит виски, отхлебнул и вернул бидон на столик.
      - И сколько времени понадобится? - спросил я.
      - Может быть, уже нисколько, - ответил Ге-Пе. - Я догадывался, зачем вы ворвались в мой склад. И принял меры... Вы ведь заставили всю нашу компанию ждать себя три часа, не так ли?
      Я почти физически почувствовал, как напрягся Дитер, когда толстяк откинул полу дубленки.
      Ге-Пе набрал номер на мобильном телефоне, выслушал сообщение, закрыл аппарат и аккуратно запихнул его в кожаный футляр, висевший на металлической прищепке у бедра. Под мышкой матово сверкнула плоская рукоять пистолета в кобуре на перевязи.
      - Можете ехать, - сказал толстяк. - Контакт в фойе гостиницы "Палас" через два часа. Они заказали обед на вынос... Вполне успеете добраться.
      Я кивнул, и Дитер выложил на деревянный столик ключ от амбара.
      - Сделаем так, - сказал я. - Немец уедет на моем такси в "Каякас". Я отправлюсь в Таллинн на вашей "БМВ". Прошу дать мне и водителя, этого... Проку.
      - Хотите меня замазать окончательно? - спросил Ге-Пе. - Чико знает эту машину.
      - Толстый! - рявкнул я. - Езжай тогда на виллу в Лохусалу. Вели братве рыть окопы полного профиля, а для себя оборудуй долговременную сортирную точку, куда будешь бегать от страха... Вместе с капитаном Бургером... Что тебе, твое толстое превосходительство, теперь до Чико? Спасай шкуру и деньги!
      Я вскочил и, схватив в клещи согнутыми пальцами левой руки мясистый нос Ге-Пе, правой стянул вниз и назад воротник его распахнутой дубленки, пеленуя им толстяка до локтей. Отпустил нос и выдрал пистолет. Толчком отшвырнул Ге-Пе спиной на картонку.
      Он тоже носил швейцарский "ЗИГ-Зауэр", но облегченную модель. Генеральскую - "пе-двести-тридцать". До пятисот граммов весом. Нажав на выброс обоймы и дав ей слегка выскользнуть, я определил, что все восемь патронов на месте, а патронник пуст. Вогнал обойму назад. Передернул затвор. Поставил на предохранитель.
      - Взаймы, - сказал я привставшему с ящика Ге-Пе. Лицо его багровело от унижения. И добавил: - Если не потеряю...
      Согнутый пополам Рауль Бургер торчал лицом в пол. Дитер держал на весу его завернутые за спину руки. Начальник кохвика и его напарник смотрели себе под ноги.
      - Уходим, Москва? - спросил лучший кригскамарад в мире, подмигивая.
      Капралом Москва меня называли последний год службы.
      - Договорились обо всем, - сказал я Ге-Пе, невольно улыбаясь при напоминании о прозвище. - Твое превосходительство допивает пиво и ждет меня на лохусальской вилле.
      - Не там, - ответил толстяк, - в Пирита. Дечибал Прока адрес и телефон знает.
      Я показал Дитеру Пфлауму содержимое вскрытой мной раньше картонки. Он получил возможность посмотреть и потрогать поддельные банкноты, готовые к поставке на экспорт. Этим я втягивал Пфлаума в свои оперативные и, признаться, не вполне правомерные действия с дальним расчетом. Из "Каякаса" он подтвердит своей конторе, что ситуация такова, какова и есть на самом деле. Таким образом, блокирующее наблюдение со стороны открытой Балтики будет гарантировано в пограничных водах ещё на несколько часов.
      Прока высадил меня, не доезжая "Паласа". Я велел ему ждать на шоссе, на расстоянии, с которого меня легко приметить, когда я выйду из гостиницы.
      В лобби, перегороженном диванами, лампионами, креслами, пальмами в кадках и стойкой бара, пианист в сиреневом блейзере выбивал из клавиш белого рояля вальсы Шопена. Черная кавказская голова выделялась среди шевелюр каких-то латиноамериканцев или азиатов. Боксера, борца или качка легко определить - шея и загривок плавно переходят в затылок, голова тыквой. Да и знакома она мне была ещё с первой встречи в подпольном катране. Господин Вайсиддинов, моряк и правовед, а также кладбищенский подсобный рабочий. Победитель. Надо мной и Чико.
      Я неторопливо двинулся в сторону лифтов, когда рядом с первой вынырнула вторая характерная голова. Второй победитель, тоже моряк и кладбищенский служитель, но физик, занимался развязавшимся шнурком. Господин Махмадов, собственной персоной. Какие люди! И, разумеется, с охраной. Третий, славянского обличья, держался чуть поодаль. Он сидел в кресле, развернувшись так, чтобы обеспечить сектор обзора.
      Оба азерика, может быть, из-за черных шевелюр, казались необычайно бледны. Лица отдавали мучнистой серостью.
      В сторону Махмадова от бара летел официант в эполетах из витых шнурков. И я понял, зачем наклонялся Махмадов. Не ради шнурка. Он уронил сэндвич и с автоматизмом голодающего человека потянулся за ним. Подбежавший официант согнулся в поясе - видимо, подбирал с пола кусок... Они голодали в своем логове?
      На подносе, поставленном на столик перед Вайсиддиновым, тесным строем стояли высокие фирменные кульки с сэндвичами.
      За мной непрерывно наблюдал портье в сером сюртуке и таком же цилиндре. Когда я входил, он вышколенно распахнул дверь, автоматически зафиксировав доху искусственного меха и потертые вельветовые брюки. Пришлось демонстративно, как бы уточняя время, отвернуть манжету и показать свои "Раймон Вэйл". Затем я взял с подставки французскую "Матэн", защемленную в деревянную палку, и уселся в белое кресло. Демократический интеллигент в ожидании, когда заграничный дядюшка спустится из гостиничных апартаментов. Что-то в этом роде.
      Сто лет назад, когда папа выступал в ресторанах, я часами высиживал в гостиничных фойе, впитывая их суетную атмосферу. Это была высокая школа проникновения за маски на лицах и в души, прикрытые костюмами от "Версаче" или откуда еще. Тогда-то я и понял, как стыдно жить в гостиницах. В особенности, дорогих. В сущности, это обычное бродяжничество, просто высокого класса, то есть доведенное до абсурда. Я не верил в деньги или удачи постояльцев. Если их занесло так далеко в столь поганое место, как Ханой, или Сайгон, или Шанхай, или Бангкок, или любой другой чужой город, если они слушают и оплачивают папину музыку, какая же цена этим людям дома? И, кроме того, я вывел своеобразный коэффициент для проходных дворов, какими мне представляются гостиницы, - восемь из десяти снующих, сидящих, стоящих или болтающих в их холлах заняты слежкой. За контактами, деньгами, грехами, суетой и неизменными неудачами друг друга.
      В фойе гостиниц я невольно примерял жизнь папы, свою и мамы на остальных людей. И эти остальные казались мне такими же навечно бездомными.
      Чико Тургенев не мог жить вне этого бездомного стиля. Он рассылал свитских в дорогие гостиницы и рестораны за едой. Пижонство и глупость. Дутый имидж блатных в роскошных местах, словно нарушенная светомаскировка в затемненном городе...
      И тут я услышал за спиной:
      - Встань, легавая сука, улыбайся, и мы выходим в подвальный гараж. Пикнешь - замочу. Радио есть?
      - У меня нет радио, - ответил я.
      Портье, взглянув в мою сторону и отвернувшись, набирал номер на переносном телефоне.
      Поднявшись из кресла, я полуобернулся. Этот четвертый, славянского обличья, появившийся сейчас, кажется, из туалета, сопровождал Чико к музею в день репетиции великого похищения. Его редкие волосы были влажными. Умылся в чистом месте.
      Лезвие, пропоровшее доху, свитер и сорочку, он держал у моей печени. Кхмерам-добровольцам, служившими в Индокитае гидами при разведгруппах, за печень, вырезанную у пленного, раненого или мертвого, платили в два раза больше, чем за пару ушей. Иногда печень приносили надкушенной. Отъеденный кусок сулил будущие победы...
      Не дождется меня Дечибал Прока, подумал я. И прикинул: Гаргантюа Пантагрюэлевич опять продал.
      От всех четверых разило несвежим бельем. Юрист и моряк Вайсиддинов шел впереди, двое славян с пакетами прижимались по бокам. Замыкал конвой физик и моряк Махмадов. Устраивать свалку бессмысленно. Даже если сумею выстоять против четверых минуту-другую, затем загремлю в полицию, а это - всему конец.
      Последнее, что я увидел в холле, перед тем как меня потащили вниз по устланной ковром лестнице с блестящими перилами, был официант в эполетах, возвращавший подшивку "Матэн" на место.
      - Сейчас резать будем, сволочь, - сказал Вайсиддинов, впихивая меня в "Мерседес", в который, забежав с другой стороны, садился за руль Махмадов. Славяне укладывали пакеты в багажник. Сильно хлопнув его крышкой, они уселись по обеим сторонам от меня.
      С места взяли резко. Притормозив у шлагбаума на выезде из подземного паркинга, физик сунул комок крон охраннику в будке и, аккуратно вписавшись в поток машин на магистрали, выехал в сторону Пярнуского шоссе.
      Боковым зрением я увидел вдали "БМВ", перед капотом под закатным солнышком прохаживался Прока.
      - Сейчас будем тебя резать, сволочь, - повторил, полуобернувшись с переднего сиденья, Вайсиддинов - видимо, старший в этом, говоря военным языком, ОРД, то есть отдельном разведывательном дозоре.
      Странно, они не стали меня обыскивать. Ге-Пе ничего не сказал им про свой пистолет?
      Нож вошел поглубже. Кровь и без того обжигала мне бедро и задницу.
      - Где твоя явка? - спросил славянин справа. Он чем-то колющим поддел мой подбородок. Я скосил глаза. О господи! Литое жало стальной стрелы в штурмовом арбалете с натянутой тетивой. Палец с черной каймой под ногтем на спусковом крючке. Предохранитель не поставлен. Случайный ухаб, и металлический стержень пробьет мой череп насквозь!
      Странно, но все ещё не обыскивали. И руки оставили свободными. Я держал их на коленях. Поднял левую и показал пальцем, что в таком положении не в состоянии говорить. Жало стрелы медленно отошло и уперлось в сонную артерию.
      - Моя явка недалеко, - сказал я. - Адрес я не помню, но показать дорогу могу. Не убивайте меня. Я все расскажу. Задавайте вопросы. Пожалуйста, не убивайте меня! Если нужно кого-то вызвать на явку по телефону, я сделаю. Только не убивайте! Я дам вам денег! За меня могут заплатить...
      Ответил старший:
      - Сиди смирно. Говори, куда ехать. Говори просто - прямо, направо, налево, а другое не говори... Сиди смирно. Пока резать не станем. Жить, значит, желаешь? Все желают!
      Я припомнил широкую выщерблину в асфальте на выезде со двора школы, где Тармо снимал студию. "Мерседес" неминуемо качнется.
      Арбалетчик чаще смотрел не на меня, а вперед, на дорогу, и крутил головой по сторонам. Напор лезвия с другого бока не усиливался, я смог бы вытерпеть и худшее.
      Они нервничали. Я чувствовал. Инструкций, как действовать в данном непредвиденном случае, Чико им не давал. Предупреждение о моем появлении они, скорее всего, получили от Ге-Пе опосредованно и неожиданно для себя. Толстяк позвонил в "Палас" и дал наводку портье в сюртуке и цилиндре. Портье ждал меня, иначе, принимая во внимание мою одежку, остановил бы и принялся бы расспрашивать, к кому да зачем. Он впустил меня, потому что я шел в ловушку. А я, идиот, не насторожился, что меня ничего не спросили в дверях в таком подходящем к роскошному месту наряде... Когда тургеневская четверка брала меня, портье упорно не смотрел в мою сторону.
      Я понимал, что замочить меня сразу они не решатся, предполагая, что контрольное время моего выхода на связь со своими наступит раньше, чем они поспеют вернуться на базу. Мое молчание вызовет тревогу, и перехваты немедленно развернутся по городу. Или того хуже - если я пришел не один, то они дотащат хвост до своего логова, к Чико, который скрывает там заложника. Я поступил бы на их месте так же - заставил бы выдать явку, добрался бы до нее, устроил там засаду, захватил моих помощников и вытянул бы из них информацию о том, какими силами и по какому периметру меня обложили. Принимая во внимание, что Чико Тургенев оказался в глухой изоляции, информация эта теперь для них жизненная.
      - Говори, сколько там человек?
      - Обычно один дежурный, - сказал я. И подумал: бедный Тармо, бедные его модели, бедное его искусство и бедный я.
      Они успокаивались. Толстый предупредил их верно: я приеду в "Палас" скорее всего один, чтобы зацепиться за них, и мне нужен только Чико.
      Когда "мерс", въехав в ухаб, наклонился влево, я вдавился в спинку сиденья и двинул локтями сидевших по бокам орлов. Стрела содрала кожу с моего кадыка и срезала кончик носа старшего справа. Его нож вошел в мою ляжку. Распашной же удар ребрами ладоней оба перехватили играючи. Реакция у них оказалась кошачья.
      Машина имела затемненные стекла. Мимо проходили люди, но они ничего не могли видеть, и поэтому поработали надо мной основательно. Встав на колени на сиденье, перегнувшись через спинку, помогал и сам начальник Вайсиддинов. Спустя две минуты, когда меня выволакивали у входа в подвал Тармо, мое лицо, полагаю, походило на сырую отбивную. Я не видел левым глазом. Правая штанина пропиталась кровью. Грудь заливало из ссадины на горле. Возможно, мне сломали левую ключицу и пару ребер. Я едва мог дышать, грудь кололо.
      - Подавай сигнал, сука, давай входи, - сказал Вайсиддинов. Он ещё не отдышался.
      Со мной остались двое. Он и славянин. Сидевший за рулем Махмадов и другой европеоид уехали на "мерсе" за угол соседнего дома. Или прямиком к Чико за указаниями.
      Сдержав стон от боли в груди и пальцах, присев на корточки, почти повиснув на руках конвоиров, я нашарил ключ под ковриком у двери. Слава богу, внутри, значит, никого.
      Они вздрогнули, когда сотни висевших на бельевых веревках лент разом взвились под сквозняком из открытой двери. Я получил удар ногой сзади. Сознание покидало меня. Превозмогая слабость и боль, я подполз к стене и сел, упершись спиной. В глазах стояла муть. Мне кажется, я вырубался несколько раз. Кровь из ссадины на горле унималась. Но ляжка горела, будто её обдирали наждаком, вельветовая штанина багровела и набухала густеющим месивом.
      - Еще полчаса жду, потом буду совсем убивать, очень больно буду убивать, - услышал я Вайсиддинова. - Не хочешь? Не любишь?
      Чего они медлят? Это я подумал не про кавказца и его подельщика.
      Пришлось пальцами разжимать распухшие веки правого глаза. Левый я боялся трогать. Старший сидел верхом на компьютерном стуле. Арбалет прислонен к ножке. Второго, славянина, я не видел. Наверное, караулил снаружи, чтобы захлопнуть мышеловку, если кто-то явится в студию. А водитель со своим напарником определенно укатили на "мерсе" за инструкциями к Тургеневу. Телефоном или рацией они не воспользуются до решающего прорыва через границу. Может сработать либо телефонный, либо радиоперехват и в полиции безопасности, и в представительстве "Балтпродинвеста".
      Неужели опоздают? - подумал я опять не про кавказцев.
      Вайсиддинов поднял арбалет. От стального жала до моего лба два метра. Большой палец с каемкой грязи под ногтем сбросил предохранитель. Указательный лег на спуск. А я не мог пошевелить рукой, хотя "ЗИГ-Зауэр" за брючным ремнем упирался рукоятью в спину. Всюду была одна боль...
      Я подумал, что через секунду-другую вернусь в узкий склеп, сложенный из плотно составленных тяжелых плит. Таким я увидел мир иной в лаосском госпитале на берегу Меконга, после того как, зависнув в прыжке через окоп, получил штыковой тычок в пах. Я вспомнил, какая скука накатила среди серых плит, даже подумал, что и в туалет-то не нужно идти, раз мертвец...
      Грянул выстрел. Почему я услышал? Разве арбалет не бесшумен?
      В том, что касается материального обеспечения семьи, я старался во всем следовать примеру отца. Банковские счета с неприкосновенными суммами для мамы и Наташи, каждой отдельно, существовали на случай моего "выпадения в осадок" уже несколько лет. Но вспоминать об этих счетах, оказывается, время ещё не пришло. Здоровье мое вытягивало многое, и превращаться в обузу для своих пока ещё не предстояло...
      Это подтвердил врач "Балтпродинвеста", человек с ухватками военного хирурга. В глубине лавки Тоодо Велле часы пробили одиннадцать вечера, когда он завершил обработку моих телес. Переломов, слава богу, не оказалось, только множество сильных ушибов. Рана в бедре, однако, требовала серьезного лечения. Без госпитализации "тубиб" ни за что не ручался. Пугал гангреной. Однако, скорее всего, паниковал. Без нужды шмыгал носом и неуверенно перебирал инструменты в сумке с крестом...