Резерв высоты

      Комиссар подозвал Богданова, о чем-то тихо и быстро поговорил с ним, затем приказал летчику По-2 сесть в заднюю кабину, сам сел в переднюю, и они полетели.
      Техники и механики возились с неисправным самолетом Овечкина, и Богданов мучился: что делать? Ждать, пока отремонтируют мотор, или сжечь самолет и тройкой улететь немедленно?
      Внезапно на бреющем полете над аэродромом пронеслась пара "мессершмиттов", потом загудели Ю-87.
      "Дождался", - подумал Богданов и приказал:
      - Овечкин, оставайся здесь. Если не исправите в ближайшее время мотор, поджигайте самолет и уходите! - Подошел к Овсянникову, крепко обнял его. Николай, ты бывалый окруженец. Выводи людей. - И повернувшись к летчикам, скомандовал: - Фадеев, Гончаров - за мной, в воздух!
      Летчики быстро запустили моторы, отрулили влево. Как только начал движение Богданов, сержанты пошли на взлет со встречным курсом. Маневр оказался правильным. Через минуту Фадеев с Гончаровым вступили в бой с "мессершмиттами". Богданов с бреющего атаковал Ю-87. Одна, вторая очередь, "лаптежник" задымил и, накренясь на правое крыло, пошел, к земле. Фашистские бомбардировщики заметались. Фадеев, воспользовавшись замешательством, коршуном набросился на правое звено Ю-87. Нажал на гашетку - еще один Ю-87 окутался черным густым дымом и с малым креном начал разворот на запад.
      Немцы, ошеломленные дерзкими атаками тройки советских истребителей, которая била девятку "юнкерсов" на глазах у четверки Ме-109, бросая бомбы куда попало, поворачивали восвояси.
      Анатолий чувствовал их неопытность и даже растерянность! Как только Ю-87, сбросив бомбы, стали удирать на бреющем, тут же за ними последовали и "мессершмитты".
      Богданов приказал летчикам следовать за ним и взял курс на восток.
      Развернувшись, Анатолий взглянул на бензиномер - оставалось менее тридцати литров горючего. На сколько его хватит? На сорок-пятьдесят километров, но перелететь линию фронта явно не удастся. Ваня идет рядом, его положение не лучше, но признаков озабоченности не проявляет. Смелый парень!
      Летели молча, каждый думал свою нелегкую думу.
      В этот момент их обстреляли с земли. Свои или чужие - трудно было понять. Летчикам попадало не только от немцев, но порой и от своих, потому что не все пехотинцы и зенитчики различали силуэты своих и вражеских самолетов.
      Фадеев даже не отвернулся от разрывов зенитных снарядов, экономил горючее. Вскоре доложил Богданову:
      - Горючее подходит к нулю, Гончаров тоже вот-вот пойдет на посадку.
      - Понял, - ответил комэск.
      Через некоторое время самолет Гончарова замедлил полет и, снижаясь, пошел к земле. Настал момент принять решение Фадееву: садиться здесь или лететь дальше? Сколько он еще может пролететь - десять-пятнадцать километров? Гончаров здесь, он там.
      - Иду на посадку вместе с Гончаровым, - доложил Анатолий комэску, быстро выпустил шасси, щитки...
      Богданов, стремясь подбодрить летчиков, совершающих вынужденную посадку, сказал:
      - Держитесь, ребята, попытаюсь достать горючее.
      - Вас понял, - ответил, приземляясь, Фадеев, и тут же слева впереди взметнулось облако земли и дыма - разорвался снаряд, потом другой.
      Анатолий быстро нажал тормозной рычаг. Самолет задрожал, замедляя скорость, но, как норовистый конь, продолжал еще рваться вперед, рыская влево и вправо. Разорвался еще снаряд, на самолет Фадеева посыпались комья земли, осколки застучали по фюзеляжу и плоскостям. Запах гари проник в кабину. Винт замедлил вращение, и мотор остановился. Израсходованы последние капли горючего. Анатолий быстро покинул кабину. Ему навстречу, пригибаясь и маневрируя между воронками, бежал Гончаров.
      Грохот рвущихся снарядов, трескотня автоматов, назойливое посвистывание пуль помогли Фадееву быстро определить ситуацию - они сели на нейтральной полосе.
      - Ложись! - крикнул Фадеев Гончарову и сам бросился на землю.
      Осмотревшись, выбрал самое безопасное место - воронку от разорвавшегося снаряда. Ваня перевалился через край воронки и оказался рядом.
      Винт замедлил вращение, и мотор остановился. Израсходованы последние капли горючего. Анатолий быстро покинул кабину самолета. Ему навстречу, пригибаясь и маневрируя между воронками, бежал Гончаров.
      Грохот рвущихся снарядов, трескотня автоматов, назойливое посвистывание пуль помогли Фадееву быстро определить ситуацию - они сели на нейтральной полосе.
      - Ложись! - крикнул Фадеев Гончарову и сам бросился на землю.
      Осмотревшись, выбрал самое безопасное место - воронку от 'разорвавшегося снаряда. Ваня перевалился, через край воронки и оказался рядом.
      - Вот это симфония! - крикнул Гончаров.
      - Насчет симфоний я не соображаю, но то, что к нам не проявляют элементарного гостеприимства, это точно, - прокричал в ответ Анатолий, напряженно всматриваясь то в одну, то в другую сторону.
      Артиллерийская стрельба продолжалась, снаряды рвались все ближе и ближе. Они летели с разных сторон. Летчики пытались подобрать подходящий момент, чтобы выбраться из этого ада. Но куда было податься?
      Глава XI
      1
      В редкие свободные от занятий минуты Нина вспоминала ставшие такими далекими предвоенные годы, своих близких, подруг. Где они сейчас? Что с ними? Она совсем уже было потеряла надежду получить весточку от кого-либо, как вдруг пришло письмо от Вики. Подумать только, Вика скоро закончит учебу и поедет на фронт, будет готовить к бою оружие на самолетах! Высочина, как всегда, прямодушная, не стесняясь писала о своих чувствах к Сергею, огорчалась отсутствием писем от родителей и брата.
      Не решаясь откровенничать с подругой о своей учебе и отношениях с Анатолием, на двух тетрадочных страницах Нина описала ей свои восторженные впечатления о Москве. А через несколько дней обрушилась вдруг новая радость - приехал отец!
      Они встретились у проходной, обнялись и долго не выпускали друг друга из объятий. Почувствовав, что спина отца начала вздрагивать, Нина стала искать, куда бы уйти от глаз людских.
      - Папа, что же это я держу тебя у порога! Пойдем во двор, - потянула она. за рукав отца. - У нас есть очень уютное местечко, где пригревает солнце. Я там часто сижу. Оно мне напоминает Ростов...
      - Пойдем, доченька, пойдем, - согласился генерал.
      Они прошли в дальний угол двора. Нина снова обняла отца, прислонилась к его плечу, и, может быть, потому что раньше уже пережила их общее горе гибель Надежды Петровны, она почувствовала себя сильнее отца. Понимая его состояние, робкой лаской старалась облегчить страдания бесконечно дорогого человека.
      А Фролов думал об одном: как же теперь ему быть? Он потерял жену друга, любимую женщину, с которой в жизни было связано все. Он привык к ее постоянству, рассудительности, твердости. Она понимала его с полуслова, с полувзгляда. Особенно надежно она его поддерживала в первые годы Советской власти и в трудные тридцатые годы. Будучи офицером царской армии, Дмитрий Федорович с первых дней революции встал на ее сторону, возглавил артиллерию дивизии. Солдаты его любили, верили ему. Но шли годы. Те, кто знал его по гражданской войне, демобилизовались, на их место в Красную Армию пришли другие. На строгость и принципиальность Дмитрия Федоровича реагировали по-разному. Одни добросовестно выполняли приказы и распоряжения, другие, узнав, что Фролов бывший офицер царской армии, бросали вслед обидные реплики, третьи писали доносы, и всегда жена была его опорой в жизни. Она о многом умела говорить очень убедительно.
      - Надя, - мысли Дмитрия Федоровича метались. Он еще не вполне оправился от известия о смерти жены, как подкрадывалось другое - Нина готовилась к работе в тылу гитлеровцев. Груз, который ляжет на ее юные плечи, тяжел. Ведь для такой работы мало знать язык, быт, нравы и обычаи врага. Разведчиком нужно родиться!
      Прежде чем приехать сюда, в школу, Дмитрий. Федорович долго говорил с человеком, которому была подчинена вся эта служба. Выслушав Дмитрия Федоровича, он сказал:
      - Люди с таким уровнем подготовки, как у вашей дочери, здесь у нас нужны не меньше, чем в тылу врага, и я с удовольствием оставлю ее в своем управлении.
      Поблагодарив генерала, Дмитрий Федорович поехал к Нине и сейчас старался поймать удобный момент, чтобы поговорить с ней. Он волновался, и это не ускользнуло от ее внимания.
      Нина любила отца, пожалуй, больше, чем мать, хотя всегда утверждала, что любит обоих одинаково. С отцом ей было уютнее, он был мягче, и не то чтобы он ее баловал, он просто лучше ее понимал. Он много говорил с нею, развивая в ней самостоятельность суждений. Нина всегда помнила его фразу, ставшую для нее напутствием: "Доченька, шагай по жизни смелей". Советы его были ненавязчивы, но заставляли думать. Обычно он говорил:
      - Ты можешь поступать как хочешь, но было бы лучше... - и высказывал свое мнение.
      Мать в их дискуссии не вступала, она лишь говорила четко, что, когда, где и как нужно сделать. Она не тратила времени на убеждения и всегда подчеркивала, что, если она говорит, значит, так надо, если она молчит делай, как считаешь нужным. С детства Нина хорошо знала, как горячо и преданно любил Надежду Петровну отец, понимала, как тяжело ему сейчас.
      Но Фролов не позволял себе расслабиться. Ему нужно было решить то главное, из-за чего он приехал в школу. Но как же все-таки приступить к делу? И он начал издалека.
      - Ну, рассказывай, дочь, как у тебя идет учеба?
      - По многим дисциплинам хорошо, папа, только по одной пока неважно, хотя мой преподаватель убежден, то я справлюсь и с этим, - ответила Нина.
      - С чем же?
      - Понимаешь, оказывается, мои глаза выдают мои чувства и мысли. Он, словно гипнотизер или маг, сразу определяет, о чем я думаю в данный момент...
      Дмитрий Федорович ухватился за это ее признание и начал рассуждать, сгущая краски:
      . - Доченька, это очень плохо. Ведь тебе придется работать в окружении врагов, ты будешь вся на виду...
      - Преподаватель тоже так говорит, - перебила отца Нина. - Правда, на последнем занятии он похвалил меня и сказал, что скоро мне поручат очень ответственное задание. А это именно то, чего я хочу, папа!
      Слова дочери сразили Дмитрия Федоровича. Он слишком хорошо знал ее и понимал: если Нина поставила перед собой какую-то цель, то приложит все силы, чтобы достичь ее. Он сам воспитывал в ней эту черту характера.
      Фролов решил пойти в открытую:
      - Нина, зачем тебе лететь в тыл врага? Можно сражаться с фашистами и по эту сторону фронта.
      - Что ты говоришь, папа? Получится, что я струсила.
      - Ну почему сразу - "струсила"? Ты можешь работать в управлении, которому подчинена ваша школа:
      - Чтобы работать здесь, не нужно проходить мой курс специальной подготовки. А я его почти закончила!
      Нина крепко обняла отца. Она понимала его тревогу и чувствовала, насколько близок он ей и дорог.
      - Папочка, милый, - душевно, с волнением в голосе сказала ста ему, мне бы очень хотелось, чтобы ты понял меня: поступить иначе я не могу!
      Дмитрий Федорович молчал, глядя прямо перед собой, и Нина решила перевести разговор на более спокойную тему.
      - Скажи, как удалось тебе выбраться в Москву? Ведь это сейчас, наверное, очень сложно?
      - Есть повод, - ответил Дмитрий Федорович. - Я приехал в Кремль получать награду.
      Нина от радости захлопала в ладоши.
      - От души поздравляю, папочка!
      - Спасибо, доченька, - ответил Дмитрий Федорович. - Ну, уже время, я должен идти.
      Поцеловав отца, Нина проводила его до выхода с территории школы, вернулась и села на то же место, где только что они сидели вдвоем. Она перебирала в памяти весь их разговор. Потом пошла в класс, села за книги, но сосредоточиться не удалось.
      - Разрешите мне увольнение в город, хотя бы часа на два? - обратилась она к своему руководителю.
      - Чтобы привести нервную систему в порядок?
      - Совершенно верно, - нарочито беззаботно произнесла Нина.
      - Скажи дежурному, ты отпущена до восемнадцати часов, - ответил Лавров. - Если появится желание поговорить - я готов принять тебя до двадцати часов.
      - Спасибо, попробую сама справиться.
      Она вышла, прошлась по улице, села в трамвай, доехала до Цветного бульвара, посмотрела афишу цирка, затем направилась в сторону театра Красной Армии. От него, обходя различные оборонительные сооружения, вышла в центр, на Красную площадь.
      Вернулась она в школу в указанное время, но к Лаврову не пошла, говорить с ним пока было не о чем, не все еще мысли улеглись в голове.
      Последнее время Нина много думала о своем будущем. Ее память цепко вобрала в себя фотографию Тани - Зои Космодемьянской, повешенной фашистами. Выпуски кинохроники "Не забудем, не простим", которые регулярно демонстрировались в клубном зале школы, вызывали глубокое чувство гнева, ненависти к гитлеровцам, помогали Нине вырабатывать в себе твердость, решительность. И в эту ночь она снова и снова спрашивала себя: сумеет ли достойно держаться там, в окружении врагов? Не струсит ли, сможет ли пересилить боль, если придется? И если вдруг подступит самое худшее, какой будет ее последняя минута?
      Всю ночь она не сомкнула глаз. И уже под утро вспомнилась ей другая ночь, предвоенная, на берегу Дона. Какая то была счастливая ночь, полная радости и надежд! И рядом с ней тогда был Анатолий...
      Днем снова пришел отец. Увидев его с новеньким орденом Ленина на кителе, Нина обрадовалась, бросилась отцу на шею, а он решил воспользоваться удобным моментом и сказал, словно бы между прочим:
      - Доченька, я опять беседовал с начальником управления. Если ты согласишься, тебя переведут...
      Нина мгновенно вспыхнула, покраснела, ее голубые глаза потемнели, взгляд стал суровым.
      - Зачем ты это сделал? - Нина хотела упрекнуть отца более жестко, но ей стало жаль его. - Хорошо, папа, - сказала она тихо, - я подумаю. Спасибо, что заботишься обо мне. Я напишу, как все здесь сложится.
      Отец посмотрел на Нину и ощутил неловкость. Действительно, он, офицер русской армии, генерал Красной Армии, в труднейшее для Родины время уговаривает свою дочь спрятаться за спины других, поискать местечко побезопаснее... Фролов заторопился. Уже в дверях Дмитрий Федорович спросил:
      - А где твои знакомые ребята, летчики? Что-нибудь известно о них?
      - Воюют.
      - Все живы?
      - Живы. Недавно получила письмо от Анатолия.
      - Война - такое дело, - заметил генерал, - каждую минуту может что-то случится.
      - Это верно, - согласилась Нина. - Но будем надеяться, папа. Машина тронулась с места. Нина смотрела ей вслед, и сердце девушки сжималось от боли: когда теперь она снова увидит отца и увидит ли? Ведь это война, и каждую минуту на войне может что-то случиться...
      2
      Машина тронулась... Дмитрий Федорович все оглядывался на Нину. Она стояла подтянутая, стройная. Потом машина свернула, и дочь скрылась из виду, но Фролов продолжал смотреть, словно надеясь увидеть ее снова. Когда же теперь им доведется свидеться? Трудный и опасный путь избрала она.
      О себе он не беспокоился - к риску привык, три минувшие войны многому научили. Как ни тяжела война, человек и к ней привыкнет. Трудно, но привыкает, подвергая суровым испытаниям свой духовный мир, напрягая до предела нервную систему. Во время войны человеческий организм работает с полным напряжением физических и духовных сил. Не случайно на фронте болеют и умирают только от ран, других недугов бойцы не ведают.
      Мысли генерала снова возвращались к Нине, он испытывал угрызения совести за свой поступок. А ведь начальник управления отнесся к нему с пониманием и даже обрадовался.
      - Это же превосходно, что она знает три языка, - сказал он, - в нужное время она сможет заменить троих! Если бы я знал о ней раньше, - сказал он в заключение разговора, - непременно взял бы ее в аппарат и безо всяких ходатайств.
      "Папа-генерал добивается для дочери тепленького местечка!" - подумал о себе в третьем лице Дмитрий Федорович и начал ругать себя, не замечая, что некоторые слова произносит вслух.
      - Вы что-то сказали, товарищ генерал? - повернувшись к нему, спросил шофер.
      - Это я так, сам с собой на старости лет разговариваю, - смутился Фролов, а потом пошутил: - Приятно иногда поговорить с умным человеком.
      - Со мной тоже бывает такое, - откликнулся шофер.
      - Ну что ж, давай поговорим, - предложил Дмитрий Федорович. - Скажи, Платоныч, когда кончится война?
      Шофер улыбнулся, покачал головой:
      - Это не по нашей части.
      - Ну а все-таки, - не унимался Дмитрий Федорович, - ведь вы, бойцы, тоже в обстановке разбираетесь и суждение свое, конечно, имеете.
      - Оно-то да, - философски ответил шофер, - но к этому еще бы и силу. Конечно, если дела пойдут так, как под Москвой, то, может, соберемся с силами и двинем фашистов. Когда под Москву сибиряки прибыли, дело сразу сдвинулось.
      - Что ж выходит? - уточнил Дмитрий Федорович. - На сибиряков надеяться будем?
      - Нет. Просто я хочу сказать, что в Сибири народ бывалый, стрелять умеет и к лишениям привык. Нельзя ж сибиряков с южанами сравнивать, ответил шофер.
      - А что южане? - переспросил генерал. - Здешние климатические условия для них не подходят?
      - Э нет, они к этому ремеслу непривычные.
      - К какому это ремеслу?
      - Да к солдатскому.
      - А. сам-то быстро привык?
      - Я три года служил срочную, потом на финской немножко пообстрелялся. Только с финской вернулся, фашист вскоре напал. И снова я в строю.
      - Вот так и южане, года два повоюют и тоже окрепнут.
      - Товарищ генерал, неужто мы еще два года воевать будем? - упавшим голосом спросил Платоныч.
      - Да это я так, приблизительно сказал, - оправдывался Дмитрий Федорович. - Разве кто-то может сейчас точно сказать?
      - Но вы-то примерно знаете, а мне не хотите говорить, - так же огорченно продолжил Платоныч.
      - Я не о войне говорю, а подтверждаю твои слова. Ты три года прослужил, повоевал в финскую, в Отечественную, окреп и сейчас бывалый воин.
      - Ага, если так только, - протянул шофер, вроде бы соглашаясь.
      "Хитрый мужик, - подумал Дмитрий Федорович, может сделать вид, что согласен, а про себя так и будет знать: раз генерал говорит, два года будем воевать, значит, так и будет".
      Они ехали быстро, оставляя за собой города и села. Ехали мимо тех мест, где совсем недавно стояли насмерть защитники столицы. Дмитрий Федорович многое передумал за дорогу. А приехав к себе, сел писать письмо Нине, в котором просил извинения за свою отцовскую слабость.
      3
      Возвращаясь, Нина встретила дежурного.
      - Фролова, тебя вызывает начальник школы, - сказал он.
      - Отца провожали? - спросил подполковник, едва Нина вошла в кабинет.
      - Да, только что уехал.
      - Мне приказано передать вам решение начальника управления. Вы завтра должны прибыть к нему для прохождения дальнейшей службы. Мы очень сожалеем, что вы уходите от нас.
      Нина вначале опешила, а потом, вспомнив свой разговор с отцом, покраснела. Бедный папа, чего стоила ему эта просьба! Нина представила отца в положении просящего и разозлилась на себя. Почему она допустила его до такого унижения? Почему вчера не сказала, что все равно школу не бросит! Знать бы наперед, что все так обернется!
      Пауза затянулась, молчать дальше было нельзя, и Нина твердо сказала:
      - Товарищ подполковник, я никуда не пойду. Буду заканчивать обучение здесь и очень прошу доверить мне самое опасное задание.
      - Но, как же так? - растерялся начальник школы. - Я обязан выполнить полученное мною распоряжение. Если вас вызывают в управление, значит, так надо.
      - Товарищ начальник школы, я очень хочу закончить свое обучение здесь! Прошу не откомандировывать меня в управление, - горячо упрашивала Нина.
      - Ладно. Сейчас идите на занятия, а завтра будет видно, - ответил, подумав, подполковник.
      А утром начальник управления подтвердил Нине свое решение. Нина наотрез отказывалась уйти из школы. Разговор был долгим, мучительным. Наконец генерал прямо сказал ей:
      - Я пообещал вашему отцу, что вы будете работать здесь, а вы меня подводите.
      - Я вас не подвожу, - ответила Нина. - Просто... отец не должен был просить вас об этом!
      Генерал внимательно посмотрел на Нину, стоявшую перед ним по стойке "смирно", и подумал: такая с пути не свернет.
      - Значит, в тыл? - спросил он.
      - Да, в тыл! - ответила Нина, решительно глядя ему в глаза.
      - Хорошо. Мы подумаем, - ответил генерал. Она возвратилась в школу.
      4
      Один за другим приземлялись самолеты полка Давыдова на полевом аэродроме, где уже стояло несколько Як-1 и МиГ-3, пара "ишачков" и "чайка". Базаров, большой поклонник самолета И-16, ходил вокруг "ишачка" и восторгался им. Подойдя к технику самолета, заговорил заискивающе:
      - Здорово, технарь. Может, махнем "ишачка" на моего ЛаГГ-3?
      - Здравствуйте, товарищ старший лейтенант! - ответил тот и представился как положено: - Воентехник второго ранга Шаров. А насчет самолета вы с моим командиром, капитаном Старковым, решайте. Но будь моя воля, я бы ни за что "ишачка" не сменял на ЛаГГ-3. На И-16 все отлажено, самолет блестит. А ЛаГГи все замусоленные, как у плохой хозяйки посуда.
      - Верно, Шаров, твой "ишачок" как игрушка! Но это от человека, а не от машины зависит. Тебе и ЛаГГа дай, ты его мигом облагородишь, - польстил Базаров.
      - Оно, может, и так, но все же обмен неравноценный.
      - Ну ладно, только ты уж, пожалуйста, при моем разговор с командиром не очень упирайся, - попросил Базаров.
      Капитан Старков, выслушав предложение Базарова, начал хаять ЛаГГ-3. Базаров, как мог, смягчал недостатки своего самолета. Они препирались долго, но в конце концов капитан пообещал: если его эскадрилью вольют в полк, тогда он один самолет отдаст. Базаров обрадовался и пошел обхаживать командира полка.
      Между тем Давыдов собирал остатки полка. Первая эскадрилья перелетела тремя, вторая - двумя экипажами. Всего приземлилось семь экипажей. Не было комиссара, Богданова и звена Фадеева.
      - Маловато собралось, - вздыхал Давыдов, - штаба и техсостава нет. Кого бы назначить начальником штаба?
      - Штурмана полка, а писарем к нему - Базарова, - раздались голоса полковых зубоскалов.
      - Я вам напишу, сами себя не узнаете, - огрызнулся Базаров.
      Давыдов, напряженно раздумывая, произвел назначение должностных лиц. Каждый получил, кроме основной, одну-две должности по совместительству.
      Небольшой группой стояли давыдовцы на новом пока еще для них аэродроме. Ждали товарищей, тревожились за них. И вот в небе появился ЛаГГ-3, лихо развернулся, произвел посадку, быстро зарулил. Через минуту веред Давыдовым предстал сержант Овечкин.
      - Ты? - удивился Давыдов. - Какими судьбами?
      Недобрая мысль пронеслась в его сознании, ведь на этом самолёте должен был лететь комиссар. Овечкин подробно доложил о том, что произошло после отлета командира полка.
      - Так где же они сейчас? - обратился Давыдов снова к Овечкину, имея ввиду комиссара с Богдановым и пару Фадеева.
      - Не могу сказать, товарищ майор, - ответил сержант.
      - Плохо. Комиссар отсутствует, комэск отсутствует, двух летчиков нет. Ну ладно, разберемся. А пока пошли в столовую, - сказал Давыдов.
      В лесочке за длинным, срубленным из досок столом разместились летчики. В ожидании обеда наперебой обменивались мнениями о случившемся. Базаров не выдержал:
      - Ну, что вы все разболтались? Небось не рискнули проявить инициативу и взлететь, когда "мессеры" крутились над головой?!
      - Это не ваше дело, Базаров, - сердито заметил Давыдов.
      - Нет, мое дело! Надо на такие ответственные задания не только самых младших посылать, - стоял на своем Базаров.
      - Хорошо, в следующий раз перед принятием решения буду советоваться с вами, - с обидой в голосе сказал Давыдов.
      Летчики молча ели что подавали, то и дело вглядываясь в небо и прислушиваясь к звуку моторов. Все надеялись на возвращение оставшихся в тылу у немцев.
      5
      Комиссар полка, сев в кабину юркого По-2, осмотрелся, зашприцевал бензин в цилиндры мотора, попросил механиков крутануть винт и включил магнето. Мотор почихал, почихал и запустился. Как только винт набрал нужные обороты, комиссар оживился. Он вспомнил былые времена, когда лихо пилотировал на таком же вот самолете.
      Махнув рукой Богданову, комиссар уверенным движением довел обороты до максимальных и пошел на взлет. По-2 быстро оторвался от земли, набрал высоту метров десять и развернулся на восток. Под крылом замелькали по-весеннему солнечные луга, зеленые лужайки озимых и большие квадраты незасеянных полей.
      Прошло с четверть часа, когда сидящий в задней кабине летчик постучал по плечу комиссара и, показывая рукой, прокричал:
      - "Мессеры"!
      Комиссар сразу же увидел пару стервятников и постарался прижаться к земле. Он надеялся уклониться от встречи с фашистами, но не удалось.
      Немецкие истребители заметили По-2 и начали его преследовать. Вытянувшись в колонну, "мессершмитты", занимали исходное положение для атаки. Ведущий дал короткую очередь. Она не долетела до "кукурузника". Фашистский стервятник приблизился, от него к беззащитному По-2 снова полетели огненные трассы. И на этот раз снаряды прошли мимо. Ведущий "мессер" взмыл, но тут же открыл огонь ведомый. Так продолжалось несколько раз. Постепенно немецкие истребители приспособились, и несколько снарядов попали в правую верхнюю плоскость По-2. Казалось, до решающего мгновения остаются секунды, но летчик прибрал почти полностью обороты мотора и крикнул: "Доворачивайте в лес!" Комиссар вначале не понял, а потом сообразил - впереди высокий лес, там можно укрыться, и направил самолет к лесу. "Мессеры" бросились за ним, но юркий По-2, прижавшись к опушке леса, ныряя в просеки, удачно уходил от огненных трасс противника.
      Как только "мессеры" взмыли вверх, комиссар совершил новый маневр и скрылся от них. "Мессершмитты" сделали два круга над зеленым массивом и, не найдя По-2, ушли на север. "Кукурузник" снова взял курс на восток.
      Но через несколько минут полета опять появилась пара "мессершмиттов".
      Комиссар отвернул в сторону, и зеленый "кукурузник" слился с покровом местности. Но спрятаться надолго не удалось. "Мессеры" все же обнаружили самолет. Атаки последовали одна за другой. Вот выходит на огневую позицию ведущий, он уже на расстоянии восьмисот, шестисот метров... Ему уже можно открывать огонь, но фашист медлит и, словно коршун нацеливаясь на добычу, не спешит, предвкушая удовольствие. Повернешь раньше - опасно, позже - можно не успеть, и тогда эрликоновские снаряды разнесут хрупкий По-2. Пора! И самолет метнулся в просеку. Смертоносная трасса прошла мимо. Комиссар вывел По-2 из разворота, а в это время второй "мессершмитт" уже зашел для атаки, от него тоже нужно уворачиваться. Из просеки По-2 снова выскакивает на лесной массив. Комиссар удачно маневрирует, и фашисты теряют По-2 из виду.
      Комиссар довернул самолет вправо, уменьшил обороты и крикнул:
      - Возьми управление, руки онемели!
      Старший лейтенант отработанными движениями проверил управляемость самолета и повел его на предельно малой высоте. Замелькали просеки, дороги; летчик взглянул на прибор скорости и с сожалением констатировал - мала.
      Отдохнув, комиссар снова взял управление на себя и повел самолет метров на пять повыше. "Побаивается земли", - подумал летчик. Он хорошо помнил, что, когда сам после истребителя сел на "кукурузник", тоже не сразу научился "брить" самые низкие травы.
      Освоившись, комиссар вскоре снова повел его на высоте пяти-шести метров над лесом. Вдали заблестела вода. В это же время летчик предупредил комиссара о новой опасности.
      Пара "мессершмиттов" заходила в хвост По-2. С восьмисот метров почти одновременно они начали поливать По-2 раскаленным свинцом. Рвались снаряды; пули впивались в плоскости, больно жалили тело маленького "кукурузника". После одного из взрывов комиссар ощутил запах гари, мелкие осколки снаряда обсыпали левую нижнюю плоскость самолета. А в атаку заходила следующая пара "мессеров", они сближались, пока еще не открывая огня. Расстояние быстро сокращалось, но "мессеры" почему-то не стреляли. В чем дело? И куда запропастилась третья пара "мессеров"? В это время легкий удар в плечо. Комиссар взглянул на летчика, указательный палец которого, словно стрела, показывал вперед. Враг был и там. Комиссар замер: несколько трасс, словно соревнуясь, уже неслись в направлении По-2. Он на мгновение сжался, всем своим существом ощущая, как выпущенные двумя парами фашистских истребителей пули проходят через самолет и, сталкиваясь в его теле, взрываются. Комиссар бросил было самолет вправо вниз, но твердая рука старшего лейтенанта рванула штурвал в обратную сторону. Комиссар понял, они были на грани гибели. Летчик, сидящий в задней кабине, предотвратил развязку. Но надолго ли эта отсрочка?
      Впереди показалась просека, комиссар резким движением направил самолет в нее. Зашумели слева и справа деревья, замелькали перед глазами металлические сетчатые вышки, и комиссар понял; что снижаться больше нельзя, там линия электропередачи. Он быстро потянул ручку на себя, но, следуя закону инерции, самолет еще какое-то мгновение продолжал нестись вниз. Новое усилие - и самолет нехотя подчинился воле летчика. Комиссар взглянул влево идущие навстречу две пары "мессершмиттов" проскочили мимо. Но первая пара снова стала поливать По-2 свинцом.
      - Впереди, совсем рядом, река. За ней должны быть наши. Остается двести, сто, метров до заветной речной глади, и вот он - Северский Донец! Отвернули влево, потом вправо, прижались к крутой стороне берега. Немцам атаковать с запада уже нельзя, они заходят с востока, с малой дистанции, почти в упор расстреливают По-2 и взмывают вверх, обдавая летчиков струей воздуха от винтов. Не удалось комиссару вовремя отвернуть, и правая верхняя плоскость моментально превратилась в решето. Самолет непроизвольно вышел из левого крена. А сверху на него устремилась на большой скорости еще одна пара "мессеров". Дистанция быстро сокращается, пора бы отворачивать, но самолет плохо слушается рулей.