Готовность номер один

      - Командир у нас дело свое знает, порядок любит, - говорит нам летчик Саша Гуржиев, такой же высокий и чернявый как комэск. - Летчик он отважный и мужик что надо. С ним хоть в огонь и в воду.
      Через полчаса в землянку пришли командир эскадрильи и штурман эскадрильи. Все разом затихли в ожидании приказа.
      Капитан Сурай сел к столу.
      - Получена боевая задача, - объявил он. - Группу - восемь самолетов поведет экипаж Раубе - Гуржий. Прошу достать карты. Цель - танки на западной границе деревни Орловка-Ивановка. Боевой расчет старый. Штурман продиктуйте уточнение линии боевого соприкосновения.
      Экипажи придвигаясь ближе к свету лампы, зашелестели картами, нанося уточненные данные линии фронта. Капитан Сурай окидывает коротким взглядом улетающих на боевое задание и говорит:
      - Через пятнадцать минут по самолетам. Запуск и выруливание по зеленой ракете. Я пошел на старт.
      Вскоре землянка опустела. Проводив взглядом взлетевшие самолеты, мы, новички, возвратились назад и занялись изучением района полетов.
      А вечером в хату, где мы разместились, зашел капитан в меховом комбинезоне.
      Мы вскакиваем:
      - Сидите, сидите! - говорит он, проходя ближе к столу и снимая шапку.
      - Узнаю в пришедшем рослого, под стать командиру эскадрильи, человека, который рядом с капитаном Сураем молча стоял перед строем, переводя изучающим взгляд с одного летчика на другого.
      - Комиссар эскадрильи, - представился он. - Фамилия - Лещинер, зовут Зиновий.
      Положив шапку на стол, вынул кисет и стал набивать трубку. Старцев выразительно посмотрел на трубку и подмигнул Мыльникову.
      - Закуривайте, - комиссар протянул кисет. - Вот только бумаги не держу.
      Ребята скромно взяли по щепотке табаку. Мыльников оторвал кусок газеты и свернул цигарку толщиной в палец.
      - Что бы и на завтра хватило, - пояснил он ребятам.
      - Берите, берите, - дружелюбно подбодрил комиссар нашего нахрапистого дружка. - У меня еще есть пачка "Звезды".
      Он высек огонь из зажигалки, протянул ребятам, потом стал раскуривать трубку. Пока он это делал, я поближе рассмотрел его. Интеллигентное лицо, спокойное, доброе, изрезанное легкими морщинками. Голубые, словно незабудки, глаза. Мягкая улыбка с ямочками около полных губ. Было в комиссаре что-то далекое, штатское и вместе с тем близкое, словно мы знаи его всю жизнь.
      - Будем знакомиться! - сказал он, сделав глубокую затяжку. - Начнем с вас, - указал он на Павла. - Расскажите, пожалуйста о себе.
      Младший лейтенант Старцев. 1920 года рождения. Работал на Уралмаше. Окончил, как и все мы Пермскую авиашколу.. - Павел кивнул на сидевших ребят.
      - Родители ваши где?
      - Детдомовский я...
      - Ясно. А вы откуда? - обратился он к Мыльникову.
      - Из Омска я.
      - Сибирь-матушка, - заметил комиссар. - Широка и богата, как вся наша страна, и также сильна.
      Он сделал глубокую затяжку и закашлялся.
      - А что отступали мы долго, так ведь немец пока сильнее нас. Напал внезапно.
      - Силу немалую скопил... - включился в разговор Старцев.
      - Совершенно правильно вы говорите, - согласился со Старцевым комиссар и потянул трубку. - Почти всю Западную Европу Гитлер ограбил, заставил гнуть спину на войну. Только просчитался он сильно. Россия ему не Бельгия и не Голландия... А главное - Советская Россия. Не внял советам Бисмарка, предостерегавшего немца от войны с Россией.
      Мы слушаем комиссара, а он продолжает:
      - Территория у нас огромная. Никакая молниеностность нам не страшна. Нынешняя война - это война длительная. Это, если хотите состязание двух систем - социалистической и капиталистической. Войну, что марафонский бег, выигрывает тот кто мобилизовал волю, сохранил ритм дыхания и на весь путь рассчитал свои силы. Силы у нас есть. Воля к победе у народа огромная, его морально-политическое единство крепко, как гранит. Мы обязательно победим, друзья мои! Может не всем придется пройтись по парадному ковру победы, но мы победим: иначе быть не может.
      Мы согласны с комиссаром. Он замолчал, окинул нас задумчивым взглядом и убежденно сказал:
      - Да, да, мы разгромим врага! Вот прочтите на досуге. - Он вынул из кармана, положил на стол брошюру с докладом И.В. Сталина "24-я годовщина Великой Октябрьской социалистической революции". Здесь все сказано. Задачи четко сформулированы.
      Комиссар подкрепляет свои слова легким постукиванием ладони о стол и смотрит на лампу, вокруг которой кружатся синие нити табачного дыма. Мыльников нарушает короткую паузу:
      - Можно вопрос, товарищ комиссар?
      - Конечно можно. - У улыбчивых губ комиссара появились обескураживающиеся ямочки. - Отчего ж нельзя? Спрашивайте. Если смогу, то отвечу сейчас. Если нет, то завтра или послезавтра.
      - Вы вот здорово обо всем толковали, о нас все узнали...
      Мыльников стеснительно прервал речь.
      - Говорите, говорите, пожалуйста, - подбодрил его комиссар и опять дружелюбно улыбнулся.
      - А о себе ни слова не сказали..
      - Вон оно что! - оживился комиссар. - Понимаю, понимаю. Так это поправимо. - Он посмотрел на часы. - Но поздно уже. Как - нибудь в другой раз...
      - А может сейчас? - не отступал Мыльников. - Ребята, чего молчите?
      - Время детское, - отозвался Старцев. - Спать все равно рано.
      - И покурим опять же по второму заходу, - не упустил случая Мыльников сострить. Он потянулся к кисету.
      - Женя у тебя в кармане запасец такой, что на троих хватит, - напомнил друг Старцев о недокуренной папиросе.
      Мыльников без стеснения ответил:
      - Это НЗ. На утро припасен, - и стал свертывать новую цыгарку.
      - Курите, курите, пожалуйста, - улыбаясь сказал комиссар.
      Ребята с нескрываемым любопытством смотрели на комиссара. Паша Старцев задумчиво подпер скулы кулаками. Женька Мыльников потихонечку покуривал и отмахивал в сторону едкий дым. Я смотрел на лицо комиссара и ловил себя на мысли, будто бы мы с ним раньше где-то встречались...
      Комиссар раскурил трубку, с наслаждением, как заядлый курильщик, затянулся.
      - Мне тридцать лет. Родился на Киевщине. В семье нас росло десять братьев. Работать начал с четырнадцати лет на мельнице у кулака. Позже уехал в Николаев, устроился на завод в котельный цех, "глухарем", - так тогда называли котельщиков... В комсомоле с 1928 года. Член партии с 1932 года.
      Учился я на рабфаке, на курсах штурманов и в промакадемии. Был пограничником и комсомольским работником. Затем работал в горком партии. В августе этого года а Политуправлении Южного фронта получил назначение в наш 210-й авиаполк. Вот коротко и все.
      Комиссар аккуратно выбил погасшую трубку, положил е в карман и, попрощавшись с каждым из нас за руку ушел.
      Позже в разных фронтовых ситуациях мы еще ближе познакомились с комиссаром Лещинером. И всегда он оставался для нас наставником, доступным товарищем, обаятельным и очень обходительным человеком.
      Первый боевой вылет
      Наконец наступил долгожданный день - 28 декабря 1941 года - день моего первого боевого вылета.
      Настроение у меня, как и у всех ребят, было радостное. Совсем недавно начался разгром фашистских захватчиков под Москвой. Враг бежал бросая технику, оставляя наши города и села.
      Мы сидим в землянке вблизи от стоянки самолетов. Жарко палит печка-буржуйка. На нарах аккуратно постлана солома. Маленький стол, на котором подмигивает походная лампа сделанная техниками из гильзы снаряда.
      Немногословный и сосредоточенный капитан Сурай смотрит на карту, развернутую на столе.
      - Идете девяткой. Ведущий Раубе - Гуржий. Ведомые: справа - Дорогавцев, слева - Ерошкин.
      Напряженно слушаю капитана, ем, как говорится, его глазами, а в голове одна мысль: "Пошлет или нет..."
      - Правый ведомый в третьем звене - экипаж Сивкова - Земякова, - слышу свою фамилию.
      Вот оно, первое боевое задание, взволнованно думаю про себя и оглядываюсь на штурмана Петю Землякова. Он слегка раскраснелся - тоже волнуется, понимающе кивает и переносит взгляд на карту.
      - Задача - бомбить танки противника, на окраине населенного пункта Медведково, вот здесь, - капитан показывает на карте. - Две зенитные батареи противника расположены в пяти километрах севернее цели. Вас прикрывают четыре истребителя И-6 из полка Тараненко. Все! Задача ясна?
      Командир группы Иван Раубе отвечает за всех:
      - Ясна!
      - Выполняйте!
      Капитан Сурай выходит из землянки. Командир нашей группы Раубе уточняет боевую обстановку, а ведущий штурман Гуржий - линию боевого соприкосновения. Затем Раубе объявляет свое решение:
      - Идем строем "клин". Делаем над аэродромом своих истребителей два круга. Если "ишаки" взлетают, идем вместе, если нет - одни, без прикрытия.
      Он задумывается, глядя на карту, потом говорит:
      - Выруливаем на старт по зеленой ракете. Взлет по одному. Сбор группы над аэродромом.
      С напряженным вниманием слушаем командира группы:
      - На цель заходим с левым разворотом. Боевой курс 180 градусов. После бомбометания снижаемся с левым разворотом, уходим домой. Вопросы есть?
      Вопросов, конечно, нет.
      - По самолетам! - командует Раубе и вместе со штурманом Гуржием выходит из землянки. Следом за ними - все мы, экипажи боевого расчета.
      Умрачное утро встречает зябкой тревожной прохладой. Молча расходимся по воим машинам. У моего самолета техник-лейтенант Королев докладывает:
      - Товарищ младший лейтенант, самолет к боевому вылету готов!
      - Хорошо, спасибо, Миша!
      Он улыбается в ответ.
      Волнуюсь, конечно. Надеваю парашют. Сажусь в кабину. Привычный осмотр приборов и агрегатов, проверка исправности действия рулей. Застегиваю замок привязных ремней.
      Штурман Петя Земляков проверяет тем временем подвеску бомб. Залезает в свою кабину. Проверяет пулемет. Готовит карты.
      Все в порядке. Ждем сигнала. Стремительно взлетает зеленая ракета.
      Запускаем мотор. Выруливаем на старт. Комэск Сурай уже на старте. Взмахом белого флажка он выпускает каждого из нас в воздух.
      Взлетаем. Волнение кончилось. Просто некогда волноваться. Работы в воздухе много и все надо успеть сделать вовремя: после отрыва от земли надо убрать шасси, а потом закрылки, увеличить шаг винта, проверить показания приборов, следить за скоростью и без опоздания сделать первый разворот. Кроме этого, нужно видеть все пространство вокруг.
      Вижу самолет ведущего Раубе и все самолеты группы. Петя делает обзор своей зоны. Прислушиваюсь к двигателю. Работает нормально. Срезая круг, пристраиваюсь к ведущему. Постепенно все самолеты занимают свои места.
      Деловито и мерно гудит мотор. В памяти четко встают слова командира группы, которые нам Иван Раубе часто повторял на учебных полетах: "Хочешь жить, держись в строю!"
      Стараюсь точно сохранять место в строю. Зорко слежу за самолетом ведущего. Раубе слегка покачивает самолет с крыла на крыло.
      - Внимание!
      - Подходим к линии фронта! - говорит Петя по СПУ{1}.
      У ведущего открылись люки. Даю команду штурману:
      - Открыть люки!
      Слышу в ответ:
      - Люки открыты!
      С самолета ведущего посыпались бомбы. Нажимаю на боевую кнопку. Бомбы летят на танки противника. Все время не отрываю глаз от ведущего. Весь строй, как единое целое, управляемое ведущим, делает левый разворот со снижением, на курс 90 градусов.
      Справа сзади видим черные клубки дыма - разрывы зенитных снарядов противника. Чужих истребителей не видно.
      Через полчаса - мы дома. Над аэродромом ведущий дает сигнал внимания, делает резкий отворот в сторону. Самолеты эскадрильи расходятся и по очереди заходят на посадку.
      Произвел посадку, зарулил на стоянку. Здесь уже встречает моторист Иван Михайлов, поздравляет с боевым вылетом и спрашивает:
      - Как мотор?
      - Нормально, Ваня! Спасибо!
      К самолету подходит комиссар эскадрильи капитан Лещинер.
      - Пройдем на правую сторону самолета, - говорит он.
      Мы с Петей Земляковым, ничего не понимая, растерянно идем за капитаном. Обошли самолет вокруг хвоста, остановились.
      - Поздравляю с первым боевым вылетом! - протягивает комиссар руку.
      Отвечаю:
      - Спасибо, товарищ капитан, - потом спохватившись, чеканю во весь голос, прикладывая руку к шлемофону: - Служу Советскому Союзу!
      Рядом на треноге щелкает фотоаппарат. Комиссар Лещинер широко улыбается.
      - Получите на память фотографии, ребята...
      Вот и состоялся первый боевой вылет. Ощущение от него - это сложная смесь чувства долга, страха и жажды схватки с врагом. Главным в полете было не потерять самообладания. Оказалось, что я был готов к этому.
      Семья, школа, комсомол, аэроклуб и великолепные командиры-наставники подготовили меня к первому боевому вылету.
      Ненависть к врагу, пришедшему на родную землю, - имела и в подготовке к полету и в самом полете огромное значение. Это не книжная фраза. В условиях войны ненависть к врагу имеет сой смысл. Она цементирует волю, учит мгновенно принимать решение и четко действовать. Ненависть к врагу мобилизует все силы бойца в единый порыв - победить во что бы то ни стало!
      В первый свой боевой вылет я не увидел еще войны, не понял ее смертельной опасности. Разве что заметил клубы зенитных снарядов. Все мое внимание было сосредоточено на ведущем и подчинено одному: точно сбросить бомбы на вражеские танки.
      - Разве это война?! - разочарованно сказал я товарищам в землянке после первого боевого вылета.
      Иван Ерошкин иронически улыбнулся. А Иван Раубе сурово посмотрел на меня и сказал:
      - Погоди, еще увидишь, что такое война... Воевать нам придется не один день и не два...
      В ходе последующих боев узнали мы, как война, словно зазубренным раскаленным лемехом прошлась по жизни миллионов людей, на долю которых выпали жестокие, невыносимые страдания, вырвала навсегда из нашего строя многих и многих боевых товарищей.
      Вслед за первым вылетом в этот же день последовало еще два, а на следующий день еще три боевых задания.
      "Прославился" на всю дивизию
      "Лиха беда начало", гласит старинная русская пословица. После первого последующие боевые вылеты проходили значительно легче, почти без напряжения, становились привычными. Нас уже не считали новичками. Летали мы почти каждый день с рассвета дотемна.
      По-прежнему я внимательно смотрел за ведущим, помня слова Ивана Раубе: "Хочешь жить, держись в строю". И в то же время видел вокруг уже значительно больше.
      К разрывам снарядов немецких зенитных орудий мы привыкли после нескольких боевых вылетов. Хотя и не скажу, что слишком приятно, когда ты летишь, а вокруг дымчато-черные разрывы смертоносных клубочков.
      - Снаряд зенитки что пуля-дура, - говорит капитан Сурай. - Надо еще уметь попасть по движущейся цели. Разумным маневром нетрудно уйти от снаряда, главное - увидеть первый залп. Истребители противника - иное дело...
      Перед вылетом капитан Сурай предупреждал:
      - "Месеров" много. Обычно делятся на две группы: одна связывает боем наших истребителей прикрытия, другая - атакует нас. Так что необходимо быть готовым в любой момент к отражению атаки.
      Мы, уже немного обстрелянные новички, ловим на лету каждое слово капитана, а он продолжает:
      - Главное вовремя увидеть противника, не допустить внезапной атаки. А там уже легче: держи плотный строй и защищай огнем товарища. Здесь нужны самообладание, воля и мастерство.
      Вскоре мне пришлось убедиться в правоте слов командира эскадрильи.
      Хмурым январским днем 1942 года я узнал, что такое немецкие истребители.
      ...Колко вьюжит мелкая поземка. Очередной вылет. Взлетаем и ложимся на курс. В воздухе густая дымка. Нашу группу из шести самолетов прикрывает четверка истребителей-"ишачков", - как мы между собой называем самолеты-истребители И-16, которые воевали еще в Испании. Отличные, маневренные, но уже устаревшие самолеты. Они более чем на сто километров в час уступают в скорости "мессершмитам".
      Подходим к линии фронта. Минут через пять - боевой курс. Слева впереди уже видна цель - эшелоны на железнодорожной станции Харцизск.
      - Слева сверху истребители противника! - докладывает штурман Петя Земляков. - Восемь штук, - уточняет он.
      "Вот тебе и настоящая война начинается", - думаю про себя.
      - Открываю люки, пока есть время, - говорит Петя. - смотри, уже заходят по четыре справа и слева!
      - В клещи берут, стервятники!..
      Нервы напряжены до предела. Все внимание - строю. Мы на боевом курсе. Ведущий штурман Маша Иванов уже прицеливается. Но в это время слышится дробный треск пулеметной очереди. Петя вместе с другими штурманами отбивается от атак "худых".
      С самолета ведущего посыпались бомбы. Нажимаю боевую кнопку на ручке управления. Все! Дело сделано! Теперь дай, как говорится, бог ноги. А наш ведущий группы - капитан Васильев, командир первой эскадрильи, уже ведет нас со снижением и с разворотом на курс 90 градусов - домой.
      Треск пулемета продолжается. Бросаю короткий взгляд влево назад, вижу ниточки пулеметных трасс, идущих от трех наших самолетов. Остальные молчат!
      - Петя, почему они не стреляют?
      - Наверное патроны кончились.
      - Как у тебя?
      - На исходе, но пока еще есть. Экономлю сколько можно.
      Тем временем огонь прекратили почти все штурманы наших самолетов. А Саша Иванов, штурман ведущего экипажа, при очередной атаке "мессера" высунулся по пояс из кабины и широкими взмахами рук к себе показывает ему: "Сюда, сюда!"
      Немец не понимает в чем дело... Огня нет. Он приближается метров н пятьдесят. Тогда Саша выхватывает ракетницу и бьет прямо в лоб фашисту. Тот с перепугу взмывает вверх, а за ним и другие стервятники.
      Вот уже и наша земля. Фашисты отстали. Они не рискуют летать над нашей территорией. Мы уходим домой.
      Сели благополучно на своем аэродроме. Обмениваемся впечатлениями от первого боя.
      - Кажется, живы...
      - Хорошо, что "худые" боятся летать над нашей территорией, а то было бы дело дрянь: отстреливаться нечем, кончились патроны.
      Впрочем, не всегда фашистские истребители боялись заходить на нашу территорию. Был один случай, когда они отступили о своего правил.
      Летели мы как-то на боевое задание. Цель - артиллерия противника - была недалеко от линии фронта. Отбомбились удачно, но после этого на нас навалились около двадцати "мессершмитов". Мы быстро, со снижением, ушли на свою территорию. Но "худые" продолжали преследовать нас, беспрерывно атаковали.
      У нас кончились боеприпасы. Экономить очень трудно, когда с каждой атакой тебе грозит смерть. И когда во всей группе остался лишь один стреляющий пулемет, мы уже подумали: "Ну, вот, теперь начнут нас щелкать, как орехи, одного за другим...". Вдруг сразу все "мессеры" отвалили в сторону.
      Когда мы приземлились на своем аэродроме, спрашиваю у командира эскадрильи:
      - Отчего "мессеры" как-то непонятно ушли? Наверное, горючее было на исходе?
      Капитан Сурай смеется:
      Не в этом дело. В стороне, ниже нас шел наш По-2. А у немцев знаешь, есть приказ: кто собьет такой самолет, награждается железным крестом.
      На ПО-2 обычно летали военачальники или доставлялись оперативные сведения. Поэтому "мессеры" и погнались за легкой наживой.
      Вот ведь как бывает на войне: один беззащитный ПО-2 спасает восьмерку экипажей скоростных машин-бомбардировщиков.
      Только не пришлось фрицам поживиться. Как мы узнали позже, пилот ПО-2, увидев "мессеров", сразу прижался к земле, сел и убежал от самолета. Гитлеровцы сожгли самолет, но пакет был доставлен пилотом по адресу почти без опоздания...
      Зимой 1941 года потерь в нашем полку было мало. Обстановка на нашем участке фронта была не очень напряженная. Немецкие истребители вели себя довольно осторожно.
      Самолеты, на которых мы летали, служили с самого начала войны и изрядно поизносились. Часто выходили из строя моторы. Техникам пришлось много возиться, чтобы держать машины в порядке.
      Как-то морозным утром, получив боевое задание, подхожу к самолету. Техник-лейтенант Королевы докладывает:
      - Товарищ младший лейтенант, самолет к полету не готов!
      - В чем дело?
      - Мотор не дает полных оборотов.
      Подошел техник звена Новоселов. Вместе с Королевым и Михайловым он ищет причину неполадок в двигателе.
      Тем временем наша группа взлетела. Мы остались на стоянке. Уже и старший техник эскадрильи Бабенко подключился к работе. Наконец, минут через тридцать после взлета группы, Королев докладывает:
      - Мотор в порядке!
      Что делать? О том, чтобы догнать группу, не может быть и речи. Срыв моего вылета был настолько очевиден, что с КП даже не передали об его отмене.
      А в голове одна мысль: "Надо обязательно лететь и бомбить врага". К тому времени я уже сделал около пятнадцати боевых вылетов, мог ориентироваться по маршруту, видел цель, результаты бомбежек и кое-что смыслил в тактике бомбардировщиков. Правда никогда еще не бомбил цель самостоятельно. А испытать свои силы очень хотелось и мне и Пете Землякову. Тут нас осенила идея: а что если слетаем без ведущего и самостоятельно сбросим бомбы по цели? Истребителей противника сейчас нет, да и к тому же, рассуждая формально, никто не отменял нам вылета.
      - Петро, цель найдем?
      - Конечно!
      - А отбомбиться точно сможем?
      - Думаю, сможем.
      - Тогда летим!
      Выруливаем на старт. Стартер, не имея других указаний, взмахивает флажком.
      Взлетаем. В это время комэск Сурай выскакивает из землянки и, увидев взлет самолета с красной цифрой "3" на хвосте, дает вдогонку красную ракету. Мы с Петей сделали вид, что не заметили запрещающего сигнала. Легли на курс к цели. Вскоре встретили своих. Они уже возвращались с боевого задания. Расстояние между нами было достаточно большим, чтобы на наш самолет не обратили внимания.
      Подходим к цели - автомашинам противника вблизи деревни Выскривка. Цель обнаружили. Петя командует:
      - Боевой курс!
      Изо всех сил стараюсь держать заданную высоту. Но проклятое волнение никак не дает мне точно выдержать режим полета.
      - Что же ты! - кричит Петя вне себя. - Курса держать не можешь! - Он сопровождает свою речь крепким словом. - А скорость, а высота?! Куда же полетят наши бомбы?!
      Идем на второй заход не сбросив бомбы. Понемногу успокаиваюсь и стараюсь выдержать все условия боевого курса. Ни зениток, ни "мессеров" нет, но ведь эта тишина может быть коварной...
      Наконец, с грехом пополам, бомбы сброшены. Не слишком точно, но терпимо для первого раза. Чтобы "компенсировать" наши неточности, заходим на штурмовку - обстреливаем с малой высоты из пулеметов автомашины.
      Вернулись домой. Докладываю командиру эскадрильи о боевом вылете. Капитан Сурай буравит меня глазами.
      - Кто разрешил вылет?
      - А его никто не отменял, товарищ капитан...
      - Не прикидывайтесь дурачком, Сивков! Даже ежу понятно, что лететь одному по меньшей мере глупо. Достаточно одного, самого захудалого "мессера"...
      Я молчу. Штурман эскадрильи грозно спрашивает Петю:
      - Где бомбили?
      Штурман Петя Земляков волнуясь больше чем над целью, показывает точку на карте крупного масштаба.
      "Не дай бог, по своим, как было однажды", - невольно думают наши товарищи, присутствовавшие при этом разговоре.
      Но, кажется, мы выдержали экзамен своих грозных начальников и, главное, товарищей по эскадрилье...
      - Ну, ладно, - цедит сквозь зубы комэск. - Всем быть готовым к следующему боевому вылету. А с вами, - он кивает нам с Петей, - мы еще разберемся. - И уходит в землянку.
      Я отделался "легким испугом", а капитану Сураю чуть было не влепили выговор.
      Так я "прославился" на всю дивизию. Но "холодное" отношение товарищей и особенно мною уважаемого командира эскадрильи были для меня серьезным уроком. В бою нельзя допускать таких вольностей. Так можно наломать дров. Да и кому нужен такой безрассудный риск? Только врагу!
      Однажды вечером прибегает посыльный.
      - Младший лейтенант Сивков, к комиссару эскадрильи!
      - Будет, значит нахлобучка! - замечает Павел Старцев.
      Надеваю шинель, шапку и ухожу. Порывистый ветер хлещет в лицо, насквозь пронзает колючим холодом, а мне жарко. Вхожу в командирскую хату.
      - Товарищ капитан, по вашему... - докладываю по уставному правилу.
      - Отставить! - прерывает меня комиссар Лещинер. - Садись, Гриша.
      Сажусь на табурет. Щеки пылают.
      - Да ты разденься. А то упреешь...
      Снимаю шинель и шапку, вешаю на гвоздь.
      Комиссар набивает табаком трубку, чиркает самодельной зажигалкой.
      Стою. Осматриваю комнату. Аккуратно застланная кровать. Стул на котором лежит стопка газет. Маленькая кожаная рамочка с фотографиями.
      Комиссар высек огонь не торопясь прикурил, глубоко затянулся.
      - Садись, садись, - говорит он мне, - в ногах правды нет. Закуривай.
      - Спасибо, не курю.
      - А я вот никак не могу бросить. Сколько раз пытался и... - он разводит руками. - Характера, что ли, не хватает... - и опять крепко затягивается.
      "Ну, думаю, что-то долго подготовку ведет. Мягко стелет да жестко спать..."
      А у комиссара взгляд дружелюбный, улыбчивый. Он спрашивает:
      - Письма давно получал?
      - Позавчера от отца.
      - Что пишут? Как живут? Помощь какая нужна?
      - Все нормально, спасибо.
      - А я о своих месяц ничего не знаю.
      Он пристально смотрит на рамочку с фотокарточками.
      - Жинка моя и трое ребят. Трудно ей с ними достается...
      Комиссар дымит трубкой, разговаривает доверительно. Понемногу успокаиваюсь, и мысль о нахлобучке покидает меня. Осмеливаюсь и спрашиваю комиссара:
      - Какие последние сводки?
      Он обстоятельно рассказывает о сводках Совинформбюро, называет по памяти оккупированные врагом города, объективно и оптимистически комментирует фронтовые события.
      Угасшая трубка лежит на столе.
      - Вот свежие газеты. Страшно злодействуют фашисты. - Голубые глаза комиссары становятся серыми и колючими. - Расстреливают. Вешают. Насилуют. Грабят. С изуверской жестокостью расправляются с коммунистами и комсомольцами.
      Внимательно слушаю комиссара. Он смотрит на наручные часы.
      - Ого, засиделись мы с тобой, Гриша.
      Торопливо одеваюсь.
      - На-ка свежие газеты, передай ребятам. И вот тебе еще партийный устав. Ты ведь готовишься в партию?
      - Готовлюсь.
      - Так вот, в Уставе, между прочим, и о партийной дисциплине сказано... И вот это еще возьми, - протягивает он мне брошюру. - Прочти, здесь есть замечательные ленинские слова: "Может ли сотня победить тысячу? Да, может, если сотня дисциплинирована, организована".
      Рассовываю газеты и брошюры по карманам.
      - Будь здоров! - крепко жмет мне руку комиссар. - Иди, отдыхай. Завтра с утра на боевое задание.
      Возвращаюсь к себе. Ребята не спят, дожидаются.
      - Ну как, с песочком прошлись? - спрашивает Павел Старцев.
      - Это уж как водится, - ухмыляется Евгений Мыльников. - На то оно и начальство...
      Отвечаю ребятам:
      - Братцы, комиссар свежие газеты прислал.
      После боя сердце просит...
      Обстановка на фронте тревожная и напряженная. Противник продолжает теснить наши войска. У нас много работы. Невзирая на плохую погоду, делаем в день по нескольку вылетов.
      Однажды вернулись с боевого задания. Кажется, все в порядке. Ни одной царапины. Погода - сверху смотреть - любо-дорого. Высота и видимость "миллион на миллион". А на посадке... Ох, уж эта проклятая поземка! Нынче разгулялась она на десять метров в высоту. Проваливаешься, как в преисподнюю. Не видно ни зги. Вот и подломал я при посадке хвостовое колесо.
      Знаю, не моя вина - погода, все равно неприятно и обидно. Техники и так измотались до предела, по трое суток не спят, налаживая на морозе изношенные моторы, буквально засыпают на ходу. А тут еще дополнительный ремонт машины в ПАРМе{2}у капитана Галиндзовского...
      В невеселом настроении вхожу в землянку. Привезли обед. Есть не хочется. Скорей бы ужин. С фронтовыми ста граммами и аппетит появится и шум в голове после вылета - не помеха...
      Ребята пообедали, отдыхают.
      - Шестой уж год я царствую спокойно, - размеренно декламирует Тима Гуржий, сидя на нарах. - Но счастья нет в душе моей, - неожиданно бодро заканчивает он и вдруг вопрошает: - А почему? - Тима хитроватым взглядом обводит ребят. - Да потому, что мы с тобой, Саша, партию в шахматы не закончили. Ведь перед вылетом я тебе шах объявил...
      Саша Гуржиев нехотя поднимается из дальнего угла доигрывать неоконченную партию.
      Женя Мыльников сидит около раскаленной буржуйки, тихо перебирая струны гитары, мурлычет:
      Вьется в тесной печурке огонь,
      На поленьях смола, как слеза...
      Иван Раубе лирическим тенором подхватывает свою любимую песню.
      - Ти-и-и, ти-и-и, - пищит зуммер телефона.
      - Слушаю, - говорит дежурный телефонист. А Иван Раубе уже протягивает руку к телефонной трубке.
      - Наверное, опять на разведку, - замечает Тима Гуржий, настороженно подняв голову о шахматной доски и забывая сделать очередной ход.
      - Проверка связи, - виновато сообщает дежурный связист, понимая, что он вместе со своим телефоном нарушил установившуюся на минуту почти мирную идиллию...
      Ребята продолжают заниматься каждый своим делом. Но уже не покидает состояние тревожной готовности к очередным боевым вылетам.
      В те дни в эскадрилье постоянно дежурили два лучших экипажа-разведчика Раубе - Гуржий и Ерошкин - Франчук. Им часто приходилось в сложных метеоусловиях зимы летать на разведку вражеских позиций.
      Однажды поздним вечером прямо с аэродрома подъезжаем на полуторке к столовой. У входа стоит Корецкий наш фронтовой почтальон.
      - Сивков, письмо!
      В руках у меня треугольник, сложенный из листка ученической тетради. Узнаю крупный обстоятельный почерк отца. Развертываю письмо здесь же, около столовой, жадно выхватываю каждое слово.
      Подходит Иван Раубе.
      - Весточка от родных?