Бог любит смех

"Ты чудесный старикашка, Билл, и я знаю, что ты имел в виду, рассказывая свою историю, и кого ты имел в виду -- тоже, так что я пошел отдавать боксерские перчатки Гусу, в конце концов. Но они пока у меня на руках, на случай, если я захочу дать ему сперва тумака по подбородку". Когда Альберт ушел, рождественская музыка зазвучала громче, а камера медленно надвинулась на рождественскую елку с незажженной звездой. Постепенно она начала светиться изнутри и, наконец, засияла ослепительным светом. Эд Салливан смотрел программу в своей больничной палате в Нью-Йорке. Он позвонил нам после передачи и сказал, что это была самая сердечная рождественская история. Он спросил, не могли бы мы выступить в его эстрадном шоу "Тост от города" в следующее воскресенье. Мы были в восторге, потому что его часовая программа была признана в бизнесе "вершиной" телевизионных шоу. Люди с телевидения, а иногда и в газетных обозрениях шоу-бизнеса называли Эда Слливана, кроме всего прочего, "Великой Каменной Рожей", но мы, работая с ним, нашли, что его сердце так же нежно, как ирландская колыбельная, и он -- один из истинно замечательных людей в бизнесе. Программа имела большой успех, и мы получили много звонков и телеграмм со всей страны. Эд был так любезен, что предложил нам выступить еще раз на День Святого Патрика. Как бы то ни было, в передаче "Тост от города" на той рождественской неделе, Альберт вернул меня на круги своя. Альберт повернул ко мне голову совсем по-человечески. "Ты был мастером своего дела", -- и повторил слова, которые произносили мы с дедом в день великого пожара. "Это удивительная вещь. Вот мы: ты -- старик, а я мальчик. И мы говорим о Боге. И получаем от этого удовольствие. Как ты это объяснишь?" Я посмеивался. "Может быть, как раз потому, что ты еще мальчик, а я -- уже старик. Ты ближе к Богу с одного конца, а я близок к Нему с другого. А посередине люди, похоже, подзабыли о Нем". Я опять был в амбаре в спящем патриархальном городке Эйткин, штат Миннесота. Я сидел на ящике для овса, спрашивал, спрашивал, спрашивал, а дед непременно отвечал. Я наклонился поближе и оцарапал Альберта бакенбардами. Когда наше выступление закончилось вспыхнувшей звездой под прекрасную музыку Рэя Блоха и его оркестра -- состоялось короткое интервью перед занавесом с Эдом Силливаном. Он рассказал, как увидел программу на больничной койке, и заверил всех, что я вовсе не стар. Я объявил для нашей семьи, которая могла смотреть передачу и в Милуоки и в Миннесоте, что они видели вовсе не дедушку Вагнера, и что меня телевизионная индустрия пока еще не сделала таким дряхлым, каким я казался с экранов. Я надеялся, что дед смотрел программу, и эхо его собственного голоса порадовало его. Маргарет, Билли и Майкл увезли меня по магистрали Нью-Джерси домой в Филадельфию. Я был очень задумчив. Слова Альберта заставили меня думать. Обернулся ли я лицом прямо к солнцу? Я получил на следующий день телеграмму от деда. Он словно читал мои мысли. Она гласила: "Не урони фонарь!" Через несколько воскресений мы сделали программу, рассказывающую, как получилось, что старик впервые пришел в парк и почему он стал разговаривать с животными. Я чувствовал себя странно, когда мы писали сценарий. Это была поразительная, но неумышленная параллель с моей собственной жизнью. Старина Билл по сценарию некогда был молодым, энергичным рекламным агентом с короткой стрижкой и с портфелем, регулярно садящимся в пригородный поезд из Стамфорда, штат Коннектикут. О, он был занят такими важными делами! Темп, темп, темп! Пока в один прекрасный день он не осознал, что потерял больше, чем приобрел, и тогда он бросил портфель в мусорную корзину, пришел в парк и сел на скамейку под деревом Альберта. Снова и снова он повторял про себя детскую песенку, которую пел ребенком: "Куда ты так быстро бежишь, старина?" "Ловлю горизонт! Но мне помощь нужна. Поскольку, хотя я и быстро бегу -- Угнаться за ним все равно не могу!" "Билл" решает сойти с проторенной дорожки, чтобы вернуться и делать то, что он, в глубине души, еще мальчиком хотел делать. Он хотел быть писателем и рассказывать обо всем прекрасном, что есть в жизни. Тогда он купил за десять центов блокнот, сел на скамейку и написал: Билл Сирз, "Моя жизнь". Он посмотрел наверх и увидел Альберта, бурундука, пристально глядящего на него. "Доброе утро, -- приветливо сказал Альберт. -- Мы тебя ждали". Вы наверное знаете, как бывает порой, когда кто-нибудь промурлыкает или споет мелодию, и ты часами, а то и днями, повторяешь и не можешь выкинуть ее из головы? У меня такая напасть случилась с детской песенкой. Я оправился на Сент-Дэвид поиграть в гольф с Биллом Хартом, Аланом Скоттом и Джином Крейном. Во время игры я не слышал даже весьма искусных выражений, некоторые из коих, как мне позже сказали, базировались на чистых классических мифах. Все, что я слышал, было: "Куда ты так быстро бежишь, старина? Билл Сирз, Моя жизнь. "Ловлю горизонт. Но мне помощь нужна". Билл Сирз, Моя жизнь.
      Г Л А В А 24. О! Гм! ТОТ ЖЕ СТАРЫЙ ШАБЛОН: ЛОНДОН, ПАРИЖ, РИМ, АФИНЫ, СТАМБУЛ, РАНГУН, БАНГКОК, ШАНХАЙ, ГОНОЛУЛУ, САНТЪЯГО, БУЭНОС-АЙРЕС, РИО -- ИЛИ ГДЕ-ТО ЗА РАДУГОЙ
      Когда я был не выше биты Мики Мэнтла, я обещал Богу и самому себе, что если когда-нибудь разгадаю смысл своего видения, я отправлюсь по свету и поделюсь вестью о своем открытии. Я так и не выполнил этого обещания. Я написал несколько сценариев для радио и телевидения о Вере Бахаи; я был членом их Национального Радиокомитета; я даже опубликовал эссе о своих убеждениях в сборнике Эдварда Р. Мюрроу "В это я верю", но потом я постепенно вернулся к той же формуле успеха: вставай, иди на работу, иди в банк, иди спать, умирай. Маргарет знала, что я очень неспокоен. Она предложила, чтобы мы все поехали на международную конференцию бахаи в Чикаго. Это был также мой первый визит в Храм Бахаи в Уиллмете, штат Иллинойс. Я сразу понял, почему его называют "первой новой идеей в архитектуре с тринадцатого века". Это была прекрасная мечта, воплощенная в камне. Комиссия по историческим исследованиям установила, что земля, на которой стоял Храм, принадлежала племени американских индейцев, чьего вождя звали Архангел. Я сидел под высоким сводом и слушал слова вдохновения, читаемые по святым книгам всех вероучений. Я представил себе, как Абдул-Баха стоял на бесплодной равнине в те дни, когда меня в первый раз посетило видение, и освящал землю и Всемирный Дом Богослужений, который предстояло построить на ней, на благо людей всех религий, наций и рас. Он предсказал, что когда этот Храм будет построен и освящен, из этого центра Учения Бахауллы разнесутся во все уголки планеты. Теперь мы присутствовали при освящении, слушали величественную музыку хора, прославляющего единство Бога, его посланников и всех Его созданий. На следующий день в Чикаго начинался большой духовный Мировой Поход, напоминающий поход, который совершили Пол, Питер, Варнава, Тимофей и Христовы Апостолы по городам и весям Европы. Было также послание к Конференции от правнука Бахауллы, мирового главы Веры Бахаи. Это был вдохновенный призыв к пионерам, "тем, кто идет первым", идти в далекие страны. Теперь я понимал полное значение моего видения. Пришло время идти "удить", как Петр, за семь морей души людские. В душе я всегда понимал, что недостаточно только верить, но, как Иона, надеялся, что кто-то другой отправится в Ниневию. Я слишком часто цитировал Маргарет слова греческого философа, чтобы пытаться сейчас обойтись без них: "Ищи истину. Реши в сердце своем, правда это или ложь. Если это ложь, восстань против нее со всей своей силой, но если это правда -- прими и береги ее стойко до конца". За завтраком все Сирзы заговорили одновременно. Похоже, у всех была одна и та же идея, хотя предложения несколько отличались. Майкл сказал: "Как насчет Китая?" "Я думаю -- Гавайи", -- предложил Билли. Почти одновременно мы с Маргарет сказали: "Африка". Было нелегко прощаться с дедом. Казалось, я был связан со стариком гигантской резиновой лентой. Чем дальше я уезжал, тем туже становилась связь. Я знал, что, если мои ноги оторвутся от земли, я приземлюсь прямо на ящик с овсом. Маргарет помогала мне готовить специальную передачу с дедом перед тем, как мы покинули Филадельфию. Я разговаривал с ним в своей передаче через дальнюю телефонную связь с Миннесотой. Я годами рассказывал о нем истории своим слушателям, так что у них появилось чувство, будто они знакомы с ним. Был его день рождения, к тому же это было прощание. Мы оба знали, что никогда больше не поговорим друг с другом, но мы не распространялись об этом. Я думал, что голос деда будет слабым и отдаленным. Ему было уже за девяносто. Но он вышел в эфир таким же свежим и энергичным, как Мэл Аллен во время Съезда Янки. "Ты думаешь, что сможешь когда-то достичь чего-нибудь?" -- первое, что он спросил у меня. "Я буду стараться", -- ответил я. Мой голос казался более старым, чем его. У меня в горле был комок величиной с апельсин. "С днем рождения, дед". "У меня их было так много, -- сказал он, -- что я чувствую себя обманутым. Они все еще не забрали меня из протекающего амбара. Это не очень весело -- продолжать жить в нем". Неожиданно он спросил: "Медаль Дакара за первое место еще у тебя?" "Прямо здесь", -- сказал я ему, похлопывая по бумажнику. "Не удовлетворяйся вторым местом. Держись впереди и не позволяй обставить себя в этих джунглях. И, сынок..." "Да?" "Не звони мне так поздно ночью больше. Я -- старый человек". Я услышал его смех, когда он клал трубку. Я почти видел его, толкающего дядю Клиффа под ребра и торжествующего: "Я могу пережить всю страну". Медленно положил я телефонную трубку. "Прощай, дед". -сказал я. Старик на следующей неделе получил сотни поздравительных открыток со всех концов страны от людей, которые считали, что знакомы с ним. Я уверен, что он был очень рад. Дед тоже отправился в путешествие. Он проделал с дядей Клиффом путь до Западного Побережья. Он потерял амбар и лошадей, и тогда взял маленький участок земли для сада за городом и каждый день шел, хромая, через город в свой сад. Когда он не мог уже передвигаться, он стал вязать носки и свитера в подарок внукам. Его знал каждый, и, когда он, как старый Принц, однажды ночью отправился спать и не проснулся больше, один из газетных обозревателей написал о нем благодарственное слово, о чужаке, который пришел в их город и за несколько коротких месяцев покорил их сердца философией, гласившей: "Чужих нет. Есть друзья, с которыми я еще не знаком". Мы продали нашу ферму и все наше имущество. До самого конца большинство друзей полагало, что это только рекламный трюк. "Вы правда уезжаете?" -- говорили они удивленно. "Вы все бросаете?" Маргарет высказалась лучше всех. "Мы не бросаем ничего. Мы все приобретаем. Жизнь заключается в движении". "Я никогда не считал вас религиозными фанатиками. Вся твоя жизнь ушла, Билл, на то, чтобы добиться всего этого. Множество парней отдали бы свою правую руку, чтобы иметь твою работу, а ты отбрасываешь все, как банановую кожуру". "У тебя не хватало времени относить деньги в банк в эти дни, Билл. Ты делал их! Оставайся". "Он чувствует, что должен отправляться в Ниневию", -- отвечала Маргарет. "Куда?" "В Ниневию". "А я думал, вы уезжаете в Африку?" "Это верно". "Лучше бы вы купили себе атлас. А то даже до Нью-Йорка не доберетесь". Дни нашего африканского путешествия были полны незабываемого счастья, волнений и смеха. Я написал об этом в книге, названной "Черное солнце". А эта история о мальчике и его мечте закончилась у подножия радуги.
      * * *
      Майкл сейчас учится на архитектора, Билли хочет быть писателем, а Маргарет хочет завести еще одну таксу. О да, она все еще "повелительница животных". Когда она выходит прогуляться по нашему участку, они все еще увязываются за ней. Она все еще похожа на локомотив длинного товарного поезда "Нью-Йоркский Центральный". У нас есть цыплята, гигантские шиншилловые кролики и два павлина. Один павлин взбирается на верхушки всех изгородей, сооружаемых нами, поэтому его назвали Сэр Эдмунд. Другой даже не пытается. Его назвали Лорд Листлесс. Есть две таксы -- Сирано и Роксана, два сторожевых пса-риджбека, Биг Финнеган и Скотланд-Ярд, и щенок, который наполовину риджбек, а наполовину -булль-мастиф. Он рос с пугающей быстротой, как будто кто-то надувал его, как шар. Когда его прислали нам с соседней фермы, Билли посмотрел и сказал: "Они ошиблись и прислали нам целую ферму". У нас также были кошки, нареченные: Фигаро, Мистер, Мерфи, Кубла Хан, и, вдобавок, приплод в моем коричневом пиджаке, пока безымянный. Я предложил секстет из "Лючии", но Маргарет сказала: "Не начинай все снова". Мы не имели права быть такими счастливыми. Наш дом -удивительное место. Он почти всегда полон людей. Учение Бахаи говорит: "Если хочешь иметь дворец в раю, сделай свой дом местом встречи друзей". Я все еще пытаюсь утолить жажду своей души, делясь открытиями того удивительного дня с людьми всего света. Я проделал путь свыше четверти миллиона миль. Я возвращаюсь домой лишь на время, необходимое, чтобы заработать достаточно денег для нового путешествия. Я иногда ем, немного работаю на радио и ТВ и много езжу. Я посетил Израиль, продолжая личное и подробное исследования всех мест, где бывал Бахаулла. Маргарет, Билл, Майк и Сирано отвезли меня в аэропорт, чтобы посмотреть, как я улечу. Сколько раз мы прощались за последние пять лет, и в скольких различных уголках мира! Маргарет также посвятила свою жизнь распространению Учения Бахаи, и мы постоянно едем, плывем или летим в противоположных направлениях. "Не люблю говорить прощай", -- сказала она грустно, когда мы однажды расставались в лондонском аэропорту. "Не будь "прощай", -- сказала я ей, цитирую африканскую поговорку, -- не было бы "привет". Она отправилась в путешествие по Индии, Бирме, Таиланду и Малайзии. Из Сингапура она прислала нам всем телеграмму. "Без вас схожу с ума". Билли ответил ей: "Похоже на то. Папа в Хайфе, разве ты забыла?". Я телеграфировал однажды из Штутгарта в Тусон, штат Аризона. Мать Маргарет ответила: "Маргарет в Мехико". Вернувшись, Маргарет связалась со Штутгартом, чтобы услышать лишь: "Билл в Греции". Однажды днем я сидел в ресторане Римского аэропорта Кьямпино, ожидая рейса 121 Южно-Африканской кампании до Найроби. Я наслаждался прохладительным напитком и колонкой Арта Бухвальда во Французском издании "Геральд трибюн", когда на стол упала тень. Я поднял глаза. Это была Маргарет, такая же свежая и полная жизни, как и в тот день, когда я впервые увидел ее через окно студии. "Ты со мной?" -- спросил я. Она показала свой билет, Рейс ЮА No 121 до Найроби. "Что нового?" Она сказала: "Ничего. Все старое: Мехико, Лос-Анджелес, Чикаго, Нью-Йорк, Лондон, Париж, Женева, Милан, Рим, Стамбул, Нью-Дели". Наш смех вызвал всеобщее внимание и неодобрение. Громкоговоритель объявил наш самолет, и когда мы шли, рука об руку, по взлетной полосе к большому ДС-7, я передумал о многих вещах: о времени, когда мы несколько дней сидели в Солт-Лейк-Сити без еды, пока, наконец, не наскребли на большую кастрюлю супа. Мы зажгли на столе свечи, а для эффекта я внес таксу, Призрака, лежавшего на подносе вверх лапами. Мальчики заплакали, решив, что мы собрались его съесть, вскочили и опрокинули весь наш суп на пол. О времени, когда я гнал наш джип по Скулкилл-Ривер-Драйв, торопясь в больницу Ханнемана, придерживая одной рукой Маргарет, в то время как она почти умирала рядом со мной. Это была ночь, когда мы потеряли нашего ребенка. О времени, когда у нас оставались последние три доллара и никаких доходов в перспективе. Маргарет сказала: "Мы выбрали ошибочный путь. Надо же так! Я пойду и истрачу три доллара на хороший обед". "У меня странное чувство, -- сказала она, -- будто что-то повеяло на меня ". "Это я", -- сказал я, вздохнув, глядя в последний раз на три доллара. Она вернулась с продуктами для замечательного обеда: "Будем праздновать", -сказала она. "Что праздновать?" -- спросил я. "Тот факт, что у нас будет великолепный обед". Она улыбнулась. "И, кто знает, может быть, что-нибудь еще". Она была права, как всегда. На следующий день я пришел домой, уже имея работу. Теперь, когда самолет уносил нас из Рима, разворачиваясь от Кастель-Гандольфо и набирая высоту в сторону Неаполя, я сказал Маргарет: "В одном мы следуем указаниям Бахауллы несомненно". "В чем, дорогой?" "Мы живем полной, богатой жизнью. Мы берем от каждой минуты всю ее трепетную радость, удивление, блаженство, волнение и красоту". Самолет снизился над Грейт-Рифт-Валли и сделал круг, чтобы приземлиться в новом аэропорту Найроби. Я сжал руку Маргарет. "Африка", -- сказал я. "Счастлив?" "Возвращаться домой? -- спросил я. -- Конечно. От путешествий устаешь. А ты как?" Я посмотрел на ее колени. У нее было расписание рейсов Пан-Американ и две карты Южной Америки, и странный блеск в этих голубых, как яйца малиновки, глазах. Мы оба начали смеяться. И я сказал себе: "Думаю, Бог любит смех. И я знаю, что я прав".
      КОНЕЦ