Бог любит смех

"Но жены нет", -- добавил я быстро. "Мальчики -- это прекрасно, -- сказала она. -- Я всегда хотела иметь пятерых". Я подумал, что, вот бы ее пятеро включали двух моих. Это было приятная мысль. Постпенно я успокоился и рассказал ей все о дедушке, Миннесоте и своем видении. Она была очень удивлена. "Как странно! -- сказала она. -- Это было примерно в то время, когда он был в Миннеаполисе". "Кто?" "Абдул-Баха". "Кто?" "Сын Бахауллы". "О! -- сказал я, совершенно озадаченный, -- это все объясняет. Ничто не может внести такую кристальную ясность, как откровенный ответ". "Извини, -- сказала она, смеясь. -- Бахаулла был основателем Веры Бахаи". "Имя звучит по-восточному". Она расмеялась. "Конечно. А как, ты думаешь, звучало имя Иисус Христос для римлян? Как Джон Смит?" Еще пять минут назад я элегантно подводил разговор к теме любви и брака, а теперь неожиданно оказался в середине Нового Завета. Я сказал себе: "Осторожнее. Эта Далила может остричь тебя". Я прервал разговор, подняв ее с песка. "Я, пожалуй, пойду домой, -резко сказал я. -- У меня рано передача". "Конечно". -- Ее глаза глядели еще дружелюбно, но с обидой. Мы оба молчали, пока автомобиль скользил вдоль Лэйкшор-Драйв. Как я мог объяснить, не оскорбив ее чувств, что единственная тема, которую мне никак не хотелось обсуждать в эти дни, это религия. Я говорил об этом нетерпеливо и с энтузиазмом многие годы со всеми подряд, но встречал только все более прохладный прием, и, наконец, счел весьма разумным компромисс, который позволил нам с дедом воссоединиться так много лет назад: "Вы можете говорить о Боге, но не трогайте церкви". Я внимательно изучал каждую религию, секту, культ и верование, какие только смог обнаружить на Востоке и на Западе. Сначала я надеялся обнаружить где-нибудь нечто, что выведет меня на тот удивительный образ из моего сна, или, по крайней мере, объяснит его значение. Искал я напрасно, со все убывающим интересом, пока, в конце концов, не был сыт религией по горло. И я бросил это. Три года я никому не говорил о своем видении. Сегодня вечером -- впервые, и рассказал я об этом Маргарет только потому, что хотел, чтобы она знала обо мне все, прежде чем я предложу ей выйти за меня замуж. Ночь отражала мое настроение. Луна исчезла, спрятавшись за темными тучами. Вскоре начался дождь. Я включил "дворники". Они монотонно ширкали взад и вперед, и в такт им, я мысленно говорил: "Проклятье!" Я зажег сигарету. Неожиданно в моей памяти вспыхнули слова деда, произнесенные им в день, когда он привел доктора, чтобы тот в первый раз взглянул на меня. Я все рвался поиграть с Джимми Миддлтоном, несмотря на то, что он болел свинкой. Дед сказал: "Нет". Я прокрался через заднюю дверь к Миддлтонам, и был выставлен из дома. Я приставил лестницу к стене и влез в спальню Джимми. Мы сыграли три партии в шашки. Он проиграл, но наверстал свое впоследствии. Вскоре мои щеки надулись, как главный парус галеона. Когда дед привел в мою комнату доктора, он сказал: "Я хочу, чтобы ты познакомился с моим свиноголовым внуком". Неужели и теперь я был свиноголовым? Тут я ничего не мог поделать. Я оставил машину у подъезда Маргарет. "Прости", -- сказал я. "Ничего. Ты можешь взять до утра машину". "Нет, спасибо, -- сказал я сдержанно. -- Я люблю гулять под дождем". "Я дам тебе плащ". "Не беспокойся". "Подожди здесь, -- настаивала она. -- Пожалуйста". Она быстро взбежала по ступенькам. Вернулась она без плаща, но в руки мне сунула книгу. "Прочти это, -- сказала она мне. -- Мне кажется, ты найдешь здесь кое-что, что крепко удивит тебя". Несмотря на мою холодность, она держалась, как ни в чем не бывало. Ее глаза были теплы и светились каким-то внутренним счастьем. Она выглядела так соблазнительно, что я забыл про свое настроение и наклонился, чтобы поцеловать ее. "Не сегодня, -сказала она. -- Я слишком взволнована из-за того, что ты прочтешь эту книгу". Потом она наклонилась сама и, неожиданно поцеловав меня, побежала назад вверх по лестнице. Этот незаслуженный поцелуй согревал меня по дороге домой, но он не мог сохранить меня сухим. Мое состояние отрешенности лучше всего передают мои слова, которые я произнес, когда обнаружил, что промок до нитки. Я вдруг остановился в дверях и сказал: "О Господи! Что я сделал с плащом, который она дала мне?" Я бросил книгу на кровать и переоделся в пижаму. Я сделал сэндвич из маринованного, с укропом, огурчика и французской булки, и чашку крепкого черного кофе. Когда я залезал в кровать, книга упала на пол. Я было о ней совсем забыл. Я поднял ее и начал листать. Это был текст публичного выступления, которое дал Абдул-Баха во время своего визита в Америку из Святой Земли накануне Первой Мировой войны. На внутренней стороне форзаца было посвящение Бахаулле от Льва Толстого, который писал: "Весь мир ищет решение своих проблем. Здесь, в Акке, есть Узник, Бахаулла, у которого имеется ключ". "Ладно, -- сказал я скептически сам себе, -- посмотрим". Я начал читать. Примерно в два часа я понял, почему Маргарет так разволновалась, когда я упомянул о своем детском видении. Меня словно пронзило током, когда перевернув одну из страниц, я увидел дату: 20 сентября, 1912 год. Это были те самые день и год моего первого видения! Абдул-Баха выступал в Миннеаполисе, штат Миннесота, в тот день. Он выступал совсем недалеко от маленького городка, в котором я жил я увидел видение. Я читал слова, сказанные им, очень внимательно. Было в них что-то смутно знакомое. Он призывал человечество искать истину самостоятельно и не идти по стопам тех, кто принимает все вслепую. Я закрыл глаза и увидел нашу старую комнату с зелеными вельветовыми шторами, выцветшими обоями и потертым диваном. Отец отложил свою утреннюю газету, подхватил меня и усадил верхом себе на ногу. Я играл в лошадки, и он мчал меня в Банберри-Кросс. "Человек приходил в эту ночь", -- сказал я ему. Отец засмеялся. "Кто приходил?" "Человек". "Что за человек?" "В моем сне". Я был ссажен, не доехав до Банберри-Кросс. Отец был расстроен. "Этель! -- позвал он. -- Он опять про это". Мать торопливо вошла. "Что тебе не нравится?" Отец уже надевал свой пиджак. "Он снова видел во сне этого сияющего человека". Мать бережно подхватила меня и поцеловала. "Конечно, он видел". Онав нежно прижала меня к себе. "Нас всех посещают скверные сны". "Это был хороший сон", -сказал я ей. "Как выглядел человек?" -- спросила она. "Я не знаю". "Что он говорил?" "Он сказал: "Не следуй по их стопам". Мать отпустила меня. Отец обернулся в дверях. "Слава Богу, я работаю в шахте и не прихожу, пока совсем не стемнеет". На следующее утро отец брился, когда я вошел в ванную. "Как меня зовут?" -- спросил я его. Мы раньше часто играли в эту игру. "Тебя зовут, -сказал он, -- Уильям Бернард Патрик Майкл Теренс Сирз". "Тогда почему он назвал меня Петром?" "Кто?" "Человек". "Что за человек?" "Человек, который приходил ко мне во сне". Отец порезал бритвой подбородок. "Этель!" Мать возникла словно ниоткуда. Она была очень терпелива со мной. "Ты уверен, что он назвал тебя Петром, дорогой?" Я кивнул. "Он сказал: Рыбачь, как Петр". В это утро отец ушел на работу с лицом, выбритым наполовину. Он велел матери отвести меня к доктору до его возвращения домой. Я отложил книгу Маргарет, поднялся и сделал себе чашку кофе. Потом снова начал читать. Позже в этот же день Абдул-Баха выступал в Сент-Поле, по другую сторону реки. Он призывал человечество быть как "рыбак Петр" в их неколебимой вере и энергично вылавливать души людские. Будь как Петр! Я положил книгу. Сна не было ни в одном глазу.
      Г Л А В А 16. ДОБРОДЕТЕЛЬНЫЕ СКРЯГИ, ЩЕДРЫЕ КЛЕВЕТНИКИ И ДРУЖЕЛЮБНЫЕ ВОРЫ.
      Утром первым делом я попытался дозвониться до Маргарет, но она не отвечала. Я знал, что она ежедневно слушает мою утреннюю передачу, поэтому попробовал передать сообщение с помощью музыки. Я исполнил: 1. Марджи 2. Все любят мою Маргарет 3. Маргарет, моя Маргарет 4. Прости меня 5. Прости меня, я заставил тебя плакать Плакать я ее не засталял, я заставлял ее смеяться, но я знал, что она поймет мои извинения, если услышит. Около десяти часов я получил телеграмму: "Прощаю. Надеюсь, тебе понравилась книга. Люблю. М". Я тотчас же позвонил ей. Ответа не было. В полдень я выехал. Я хотел взять другую книгу и извиниться лично. Ее соседка по комнате отворила дверь, когда я постучался в квартиру. "Маргарет нет", -- сказала она. "Где же она?" "Она уехала в школу Бахаи". "А где эта школа?" "Которая именно?" "О, Господи, а сколько же их?" "Одна в штате Мэн, одна в Мичигане, одна в Колорадо и еще одна в Калифорнии". "В какую же отправилась она?" "Я не знаю". Я уверен, что она знала, но получила специальное задание держать меня в неопределенности. Я это заслуживал, потому и не стал настаивать. Она предложила мне чашку чая и сказала, что Маргарет должна возвратиться через месяц. Наше получасовое общение открыло мне глаза. Месяц назад я был ведущим на церемонии университетсокго банкета для ученых, исследовавших первый подводный взрыв атомной бомбы на атолле Бикини. Один из них так ответил на мой вопрос об относительности: "Видите этого весьма лысого доктора на том конце стола?" "Да". "Вы согласны, что волос у него совсем немного, не так ли?" "В самом деле, совсем мало". "Но если вы найдете пяток волос в этом супе, вы скажете: В этом супе чертовски много волос. Верно? Это и есть относительность". Двадцать четыре часа назад я и не слышал о бахаи. Теперь я узнал, что бахаи есть в каждой стране, на каждом острове, и школы их -- повсюду. Соседка Маргарет протянула мне книгу. На ее личике было очень забавное выражение. "Маргарет оставила это для вас. Она сказала, что вы за ней зайдете". Маленькая чертовка! "А как вы догадались, что это именно я?" -- поинтересовался я. Ее соседка улыбнулась. "О, вы не слишком высокий, не слишком темноволосый, не слишком красивый -- но вы в порядке". Когда она открыла дверь, чтобы впустить меня, она сказала: "Чем вы на самом деле интересуетесь -- книгой или голубыми, как яйца малиновки, глазами?" Я покраснел. Она засмеялась. "Без глаз тут не обошлось". Я ответил честно. "Сначала на сто процентов это были яйца малиновки, но теперь и то, и другое поровну". Я прочитал книгу в ту ночь. На следующий день за завтраком я стал обсуждать ее с Маллиганом. Он сказал: "Прошу тебя! Не за едой". Ни от кого из друзей я не получал ощутимой поддержки. "Мне кажется, ты говорил, что сыт религией по горло?" "Не религией, -- ответил я, -- а тем, во что превратили религию". "Напиши мне точный отчет, но не торопись. Я собрался на гольф, а не на исповедь. Передай мне клюшку номер девять". Я передал ему номер семь, и он промахнулся. Так ему и надо. Один из самых близких мне друзей ("для твоего же блага, Билл") сказал мне доверительно: "Забудь это. У тебя хорошая работа и пара чудесных ребятишек. Чего ты еще хочещь? Зачем ты впутываешься в это?" "Что ты там нашел, Билл? Это бессмысленно". Я решил взять быка за рога. Я пригласил к обеду лицо, хорошо известное в церковных кругах. Когда мы закурили сигары, я попросил его откровенно сказать мне, что он знает о Вере Бахаи. Мне было совершенно ясно, что все его сведения об этом можно уложить в конверт и за два цента отослать в Сингапур, но атмосфера сделалась такой же прохладной, как вино. Он не только пренебрежительно отозвался о ней, но еще и посмотрел на меня с таким сожалением, будто подозревал, что у меня съехал чердак. Вдруг я опять сделался маленьким мальчиком, прыгающим босиком по пыльной дороге, печатающим следы "динозавра", ведущие к дедушкиному амбару. Я решил, получив жалованье, слетать к старику и потолковать с ним. Я вошел в амбар и уселся на ящик с овсом. Дед как раз кормил старого толстого Принца. Он отлично меня видел, но не промолвил ни слова. Будто я никогда не покидал этого дома. Наконец, он оглянулся. "Не сиди, как индеец в сигарной лавке, -- сказал он, -- лошади должны быть накормлены". Я зачерпнул меру зерна и отнес в стойло Бьюти. Она узнала меня и позволила погладить по носу. После того, как мы накормили, напоили и устроили на ночлег лошадей, мы снова уселись на ящик с овсом. Мы молча сидели некоторое время, покуда дед проделывал новое отверстие в поводе для Бьюти. "Ну, выкладывай", -- сказал он. Я рассказал ему всю историю. Когда я закончил на том, какой холодный прием ждал меня от моего собрата по церкви, он начал посмеиваться. "Никогда не справишвай у Нимрода об Аврааме, -- сказал он, -- у фараона о Моисее, у фарисеев о Христе, и у щенков молокососов о старых друзьях". Дед очень заинтересовался Бахауллой. Он хотел узнать о Нем поподробнее. Я рассказал ему то немногое, что знал: что Вера Бахаи возникла в Персии в 1844 году, и что Бахаулла, видимо, азиат. Дед опустил на нос свои очки и холодно взглянул на меня. "Я, кажется, замечаю, что ты с пренебрежением задираешь свой западный нос? --спросил он. -- А кем же, по-твоему, был Христос, американским индейцем?" Между дедушкой и Маргарет было много общего. "Персия -- мусульманская страна, -- сказал я. -- Мне кажется, именно поэтому все шарахаются от меня, стоит мне заговорить. Они полагают, что это какая-то мусульманская секта". "Я весь дрожу от страха, -- ответил дед, пробуя пряжку на новом отверстии повода. Пока он подгонял недоуздок на Бьюти, он все мне растолковал. "Будда был индийским принцем, но столетиями Его вера называлась сектой индуизма, потому что он вырос в Индустане. Христос был евреем, и в течение столетий люди думали о Его учении, как о секте иудаизма. -- Он вернулся на ларь с овсом. -- А известно ли тебе, что первые пятнадцать епископов христианской церкви были обрезанными евреями?" "Ты очень много читаешь", -- сказал я ему. "Это помогает мне не считать чудным чье-то имя только потому, что оно ново для меня", -- сказал он. По временам он делался весьма разъяренным старым джентельменом, но у него всегда была благая цель. Он любил наносить уколы в то, что он называл людскими "пузырями самодовольства". "Был парень по имени Тацит, -- сказал дед, -- историк, мне рассказывали. Он в высшей степени одобрял императора Нерона за подавление секты иудеев, сторонников культа Назарянина. Несомненно, Рим приветствовал бы религию, лидер которой носил бы имя Маркус, Люциус или Кайюс -- но Иисус из Назарета? Азиатский вздор!" "Ты считаешь, что Бахаулла может быть прав?" "Откуда мне знать? -- фыркнул дед. -- Хотелось бы побольше разузнать об этом. Но я скажу тебе одну вещь, -- я бы не отказывался от этого только потому, что мои друзья не сочли это истиной. -- Он снова начал посмеиваться, и я приготовился слушать еще одну историю. -- У меня когда-то был друг", начал он, в Айове. Он хотел основать новую газету. Беда была в том, что все читали "Трибуну". Уже много лет. Он решил действовать, несмотря ни на что. Он назвал свою газету "Истина". Ко дню, когда выходила его газета, он тщательно инструктировал всех своих продавцов. Когда кто-нибудь спрашивал вечернюю газету, продавец интересовался:"Что вы хотите? "Истину" или "Трибуну"? Единственным способом узнать истину было -- взять и прочитать. И я предлагаю тебе сделать что-нибудь вроде этого". "Неважно, сколь популярную?" "Чего ты хочешь? "Истину" или "Трибуну"?" "Я работаю в шоу-бизнесе". "Свет, который мы видим ночью от Северной Звезды, покинул ее двадцать шесть миллионов световых лет назад. Сколько лет ты в шоу-бизнесе?" -- проворчал дед. "Ну хорошо, -- сказал я ему. -- Оставь меня в покое". Он по-настоящему вскипел. "Мир создавался не теми, кто был популярен. Шуберт получил около шести сотен долларов за все, что он сделал в жизни, потому что считалось, что он писал "звонкие мотивчики". Гарвей был изгнан из медицины теми, кто возражал против его утверждения, что в нашем теле есть насос, гоняющий кровь по сосудам. Пастер почти бежал из Франции, когда имел смелость заявить, что обнаружил под своим микроскопом маленьких "животных", которые делают людей больными. Эдисона называли тупогловым за то, что он собирался заключить свет в бутылку. Линкольн был застрелен в Фордовском театре, когда он сказал, что народ не может быть наполовину в рабстве, а наполовину свободен. Джордано Бруно был сожжен..." "Ладно! -- воскликнул я. -Я понял твою мысль". Лошади забеспокоились, Бьюти ударила в пол копытом и громко заржала. Дед поднялся и пошел в дом. "Я оставлю тебя обсудить это с Бьюти, -- сказал он. -- Может быть, она научит тебя немного лошадиному разуму". После того, как он ушел, я встал и похлопал Бьюти по крупу. "Дед-самоучка -- это ужасная штука, Бьюти, -- сказал я ей. -- Она снова ударила копытом в пол. -- Если его очки не направлены внутрь ящика с овсом, они погружены в Плутарха на глубину многих веков". Бьюти была согласна. Или, может быть, это просто я напомнил ей о ящике с овсом. Во всяком случае, она снова заржала, и я нарушил правила и сыпанул ей лишнюю меру зерна. После обеда дед принес карты и доску для игры в крибедж. Я чувствовал, что у него есть что-то на уме, что он хочет высказать, прежде чем мы начнем играть. "Выкладывай", -- сказал я ему. "Не хотел бы, чтобы это звучало чересчур напыщенно -- то, что я сказал в амбаре, -- сказал он. -- Но правда такова сынок, что я и сам как будто прирос к этим твоим мечтам. Как будто они отчасти мои. Видимо, я старею и хочу как-то продлить молодость. Мое кровообращение медленнее государственного правосудия". Он разжал и сжал правую ладонь. "В этой руке нет настоящей крови со времен правительства Тафта". Он наклонился и оцарапал меня бакенбардом. "Беда с твоим старым дедом, -- сказал он, -- все смотрит, как другие птицы улетают на юг, и сам хочет улететь, да не может. Нет у него для этого крыльев. Я, точно старый петух, сидящий на заборе и наблюдающий, как другие пролетают у него над головой. Я пытаюсь присоединиться к ним, но, как ни машу крыльями, все равно лишь падаю на землю. Поэтому я пытаюсь возместить разговорами свою неспособность летать. Сдавай карты". Через три часа он сказал: "Пятнадцать два, пятнадцать четыре, пятнадцать шесть, ход восьмеркой -- это будет четырнадцать, а у его милости -- пятнадцать, и я вышел". Я вздохнул. "Для человека с такими высокими идеалами ты удивительно замечательно мошенничаешь, играя в крибедж". Он засмеялся. "Не будь фанатиком, -- сказал он. -- Мы все -- странная смесь хорошего и плохого, сынок. Щедрые клеветники, добродетельные скряги, дружелюбные воры". "И увертливые философы", -- добавил я. Он сменил тему. "Помнишь ту хорошенькую девочку по соседству, из-за которой ты терял голову? Марджи Келли?" Я кивнул. "Она спрашивала о тебе на той неделе". "Как она сейчас?" "У нее золотое сердце, но оно скрыто в целой горе плоти. Она массивнее, чем круп Бьюти и безобразна, как новорожденный теленок, но, я так понимаю, она удивительно готовит". "У меня теперь другие интересы". "Так я пошел, -- сказал он и захромал к постели. -- Он тихо напевал себе под нос: "Марджи! Я весь в думах о тебе, Марджи". Новости распространяются быстро.
      Г Л А В А 17. ДЮЖИНА БУТОНОВ КРАСНОЙ РОЗЫ ПРОТИВ ИМУЩЕСТВЕННОГО ПРАВА
      Прошел месяц, а Маргарет все еще не звонила мне. Мое сердце подсказало, что она вернулась, даже раньше, чем это сделали мои шпионы. Каждый из нас знал, что другой ждет звонка. Это было то, что в романтических кругах известно, как "холодная война". Это греховное расточительство лунного света и танцевальной музыки, но таковы ее правила. Оба сидят у телефона, ожидая, что другой первым подаст сигнал о капитуляции. Каждый заходит настолько далеко, что поднимает телефонную трубку и начинает набирать номер, но потом внезапно бросает трубку, не дожидаясь соединения. Это эффективная техника, если ее применять с умом, но если довести ее до крайности, может случиться так, что в воскресной газете вы прочтете о помолвке вашей девушки с кем-то другим. Я на самом деле хотел побольше услышать о Вере Бахаи, равно как и увидеть Маргарет. Я чувствовал, что она тоже хочет увидеть меня, но, возможно, не желает, чтобы я думал, будто она навязывает мне свой интерес к Вере. Я раздумывал над этим однажды за завтраком, когда она вошла к Луиджи с молодым человеком, который был так высок, так темноволос и так красив, как только могла желать ее соседка по комнате. Я не хотел видеть, как она томится среди чужих людей, и собирался встать и присоединиться к ним, когда заметил, что у Маргарет опять бриллиантовое обручальное кольцо. Таким образом, это был ее парень. Даже издали серый костюм на нем выглядел на двести пятьдесят долларов, а бриллиантвое кольцо было похоже на фару автомобиля губернатора Санта-Фе. Я понимал, что будет нелегко, но все же я слышал призыв к битве.Мои ирландские предки, которые обратили в бегство захватчиков (или сдались им?), взывали ко мне из древних торфяных болот. Маргарет оглядела комнату, и ее глаза встретились с моими. Они задержались на мгновение, а потом скользнули мимо, как будто мое лицо было иллюминатором, а она смотрела сквозь него на Бискайский залив. Я почти слышал шепот Маллигана: "Двадцать против одного". Теперь нужно было вести романтическую войну с применением или денег, или фантазии. Предпочтительнее было бы использовать и то, и другое, но, так как я был в то время всего лишь человеком "букета нарциссов", мне пришлось выработать стратегию. Я посылал Маргарет бутон красной розы каждое утро на протяжении одиннадцати дней. Общая стоимость их была ниже, чем цена дюжины роз, но общий эффект был как от поля орхидей. С каждой розой я посылал сообщение из единственного слова. По истечении одиннадцати дней послание приобрело смысл: "я-хочу-встретить-тебя-в-следующую-пятницу-чтобы-позавтракать-у-Луиджи". Я позаимствовал маллигановы брюки, вертрамову спортивную куртку, шелковый галстук Лена Льюиса от Карсона-Пири-Скотта, но надел свои туфли и прочие мелочи. Маллиган предложил мне придти с опозданием на полчаса и обставить свой выход, но я боялся, что она может не придти вообще, поэтому ждал на кухне. Луиджи приглядывал за столиком на двоих в углу. Он вошел на кухню, захватил поднос с коктейлями и одарил меня улыбкой, которая выглядела так, будто кто-то переместил качалку от кресла-качалки в уголки его рта. "Она здесь!" -прошептал он. Я проскользнул на стул напротив Маргарет и вручил ей красную розу. "Теперь дюжина", -- сказал я. Она положила ее рядом с тарелкой. "Я скучала по тебе". "Я видел, как ты изводилась две недели назад за ленчем". Она одарила меня улыбкой новогодней елки. "Я тебя тоже видела". Я заметил, что она не надела бриллианта. "Твое кольцо не носится из-за того, что ты то надеваешь, то снимаешь его?" "Я возвратила кольцо в тот день за завтраком. Вот почему он был в городе". Пока мы ели, она сказала мне, что не звонила, потому что хотела быть свободной от всех обязательств, прежде чем мы встретимся снова и продолжим там, где остановились.Она наклонилась ко мне через стол и взяла за руку. "Я нарочно проигнорировала тебя в тот день, так как подумала, что будет некрасиво выставлять тебя напоказ перед ним". Какой только смысл не вкладывают ангелы в слова. "Напоказ" всегда было для меня вполне обыденным -- как на витрине. Теперь же это неожиданно наполнилось нежной красотой соло валторны в Пятой симфонии Чайковского. Я зажег сигарету, дважды уронив ее перед этим, и сказал небрежно: "Луиджи, принеси мне запеченную телятину". "Ты только что ел ее", -- сказал он. В тот же день я нанял специального посыльного Западного Отделения и заплатил ему доллар сверх за доставку личного послания. Он должен был спеть:"Марджи! Я весь в думах о тебе, Марджи. Подпись: Билл". Когда я пришел домой с работы, в моем почтовом ящике была посылка. Это оказалась книга под названием "Бахаулла и новая Эра". Я начал читать после обеда и не прерывался, пока не услышал, что молочник принес мне сливки для кофе. Я как раз направлялся на работу, когда в аллее возник рассыльный из Западного Отделения, которого я отправил к Маргарет. Он остановился передо мной. "Сирз?" "Да". Он начал петь голосом, который в истории получил название "четвертого тенора" -- высоким и отвратительным. "О, Джонни! О, Джонни! Как ты влюблен. О, Джонни! О, Джонни! Над нами небосклон..." И так далее до устрашающего конца. Моя хозяйка распахнула окно и выглянула наружу. Она ничего не сказала, но я могу спорить, что ей хотелось спросить рассыльного: "Он сделал тебе больно?" "Что это за фантазия?" -- спросил я. "Подписано: Маргарет, -- сказал он. -Распишитесь здесь". Я позвонил ей с работы. "Что это за мысль -- с поющей телеграмой? -- спросил я. "Я просто хотела ответить тебе в том же духе". Она положила трубку раньше меня. Позднее я выяснил, что мой посыльной не знал мелодии и слов "Марджи", и поэтому спел "В дуновении легкого бриза будто слышится имя -- Луиза". Я пробормотал про себя, возвращаясь к спортивной программе: "Наша неповторимость не в наших слабостях, а том, что есть в нас лучшего". В пятницу я был свободен и позвонил Маргарет. Ответила ее соседка. "Могу я поговорить с Маргарет?" "Конечно, -- сказала она, -- но это будет стоить вам пять долларов". "Почему?" "Она в штате Мэн ведет курс в Летней школе". "Это будет стоить мне два доллара, -- сказал я ей. "Вряд ли, насколько я вас обоих знаю". "Когда она возвращается?" "Через месяц". "Она не сказала, что уезжает, когда мы разговаривали вчера утром". "Она как раз собирала вещи, сразу после музыкальной серенады и апельсинового сока. Вы не должны были путать ваши телеграммы, недостаточно-высокий, недостаточно-темноволосый, недостаточно-красивый". "Это была ошибка". "Еще бы! Пока, Луиза!" Течение истинной любви не бывает гладким, если оно вовсе не застывает. Я прождал месяц и в первый печер, когда Маргарет вернулась в город, пригласил ее пообедать у Луиджи. Она появилась, одетая в голубое с золотом платье китайского шелка и жакет, в тон платью. Она выглядела, как все бесценные сокровища династии Мин. Я представил ей веснушчатого паренька за нашим столиком. "Это Рыжий Филлипс", -- сказал я ей. Рыжий встал и запел "Марджи". "Он туг на ухо, -- сказал я ей, -- и я потратил три дня, чтобы научить его". Рыжий извинился. "Простите, мэм, но я не знал "Марджи", поэтому спел "Луизу". Если бы кто-нибудь только сказал ..." "Все в порядке", -- сказала она. "Убирайся", -- сказал я Рыжему, -- я бы дал тебе доллар, если бы ты уже не вытянул из меня столько". Маргарет дала ему три. По одному за каждого из нас и один за обещание отказаться от карьеры певца. Я приколол букет к ее плечу. Он обошелся мне дороже обеда. Потом мы поехали на смотровую площадку. Там есть место с видом на озеро, которое молодые влюбленные называют "Пункт "Возврата нет". Широко известно, что если ты берешь свою девушку в это необычное место, то дело очень серьезное. Мы оба знали это. Была одна из тех ночей, когда смотришь на небеса, звезды и луну и говоришь: "Этого не может быть!" Луна была близкая, круглая, оранжевая, толстая и счастливая. Все-таки мне понадобилось два часа, чтобы добраться до сути дела. Общались мы главным образом тихими вздохами. Я был как луна. Чем дольше я ждал, тем меньше и бледнее становился. Я понимал теперь, что она точно знала, что происходит. У каждой женщины есть встроенный радар, который позволяет обнаруживать легкую тень интереса и защищает от нежелательного. Она выглядела мучительно прекрасной, но казалась далекой, как Марс, который сиял своим красным ликом сквозь ветровое стекло. Каждый раз, когда я был готов спустить корабль на воду, она начинала беспечно болтать о туфельках, юбках, свитерах, перчатках, платьях, шляпках и сумочках. Внезапно я выбросил приготовленную речь в окошко и выключил радио. "Я хочу кое-что сказать, что может поразить тебя", -- сообщил я. Маргарет посмотрела на меня с мягкой улыбкой. "Да, дорогой, -- сказала она. Годы научили м еня, что значит эта улыбка: "Ты-бедняжка-я-думаю-тебе-никогда-не-видать-меня". "Мне предложили работу в Солт-Лейк-Сити. Я не хочу уезжать и оставлять тебя здесь в волчьей пустыне, и, когда я накоплю достаточно денег, чтобы купить обручальное кольцо, я буду просить тебя выйти за меня замуж. Конечно, я куплю тебе и кольцо невесты. Позже. Может быть, не такое большое, как тот "высокий-темноволосый-и-красивый" маяк, но что-нибудь достаточно изящное. Я откинулся в кресле, набил трубку и зажег ее. "Между прочим, -- добавил я, зажигая спичку, -- оказывается, я тебя очень сильно люблю". Наступила долгая тишина. Это было очень удивительно. Под конец стало совсем ужасно. Затем Маргарет достала что-то из своего кошелька и надела на палец. Это было простенькое, но симпатичное кольцо. "Я купила его сама, -- сказала она, -- на прошлой неделе в Бостоне". Она зажгла сигарету и добавила небрежно: "Между прочим, я тоже, оказывается, люблю тебя очень сильно". Мы принялись хохотать и целоваться -- и то и другое одновременно -- что было вообще характерно для стиля нашей жизни. Это была опьяняющая смесь. * * * В ту ночь, когда закончился наш медовый месяц, у меня было яркое сновидение. Я проснулся и увидел склонившуюся надо мной Маргарет. "Что случилось?" -- спросила она. "Ничего". "С кем ты разговаривал во сне?" Я рассказал ей. "Это был тот самый чудесный образ, который приходил ко мне, когда я был мальчишкой, в Миннесоте. Я никогда не забуду его". Маргарет села на кровать рядом со мной. "Я сидел на скале, -- сказал я. -- Зима как будто внезапно обрушилась на всю округу. Я взглянул на холм слева от меня, -- этот прекрасный сияющий образ стремительно мчался с холма прямо ко мне. Он подъехал ко мне и, осыпав облаком снега, остановился на вираже. Затем он поманил меня пальцем. "Пойдем со мной", -сказал он. Потом я тоже оказался на лыжах, и мы спускались по склону вместе. Мы промчались по ложбине к широкому выступу и встали, глядя на долину внизу. И тотчас же зима кончилась, и воздух стал теплым и наполнился ароматом роз. Внизу, в долине, в сумерках поблескивал город. Это был город волшебно мерцающих огней. Далеко справа было видно, как луна отражается в большом серебряном озере. Мой чудесный спутник показал вниз на город. Он улыбнулся мне и сказал: "Вот город". Потом он исчез, а я проснулся и увидел, что ты смотришь на меня. "Где был тот город? -- спросила Маргарет. -- Ты узнал его?" "Нет. Я никогда не видел его прежде. Но я узнаю его, если увижу снова". Одно я знал: где бы ни был тот город, я буду искать, пока не найду его. Я был уверен, что в том городе мне откроется смысл моего видения, и что-то прекрасное случится со мной. Я чувствовал, что внутри весь горю. "Твое лицо светится, как двухсотваттная лампочка", -- сказала мне Маргарет. "Постоянного или переменного тока?" -- спросил я. "Я не могу сказать, -- ответила она, -- пока не дотронусь". Она поцеловала очень счастливого мужчину.
      Г Л А В А 18. "О-О-О-О-О-О!" ПОКУПКИ, ИЛИ КАК СТАТЬ МИЛЛИОНЕРОМ
      "Чего мне больше всего не хватает с тех пор, как мы поженились, -- сказала мне однажды утром за завтраком Маргарет, -- так это покупок". "Я думал, ты собираешься сказать -- еды", -- сказал я, отправляя в рот последнюю булочку с корицей. Когда мы поженились, Маргарет сказала, что знала -- я старомодный тип мужа, который не любит жить на средства жены.