Вереница

Сейчас Софи поражала ее тогдашнее долготерпение, даже зимой, вдали от озера Листер, когда время отмерялось другими вехами – ожиданием дней рождения, учебой и оценками, телефонными звонками. Она успела испытать томительную скуку взрослости, зря потерянного времени, потому что это было ее время – и она имела право его терять. Она была достаточно взрослой, чтобы забыть смерть дедушки; она была достаточно поглощена собой, чтобы ее встревожил печальный уход тетушки и безумные, ничего не понимающие глаза дяди. Даже когда она узнала название – наследственное слабоумие Альцгеймера – и впервые услышала о том, как эта болезнь передается по наследству, Софи оценила свои шансы со всей самонадеянностью юности: раз заболевают двое из четырех, то есть шансы – пятьдесят на пятьдесят, значит, мама заболеть не должна. Она была младшей дочерью младшей дочери, избалованной, обласканной, окруженной вниманием и заботой, взлелеянной в золотом коконе семьи. Разве ей могло грозить какое-то несчастье? Из мрака вынырнула Мелисанда, потерлась о ноги Софи, тыкаясь носом в рюкзак и громко урча. Софи послушно обшарила рюкзак, отложив в сторону ненужный фонарь и упаковку спичек, которые следовало оставить на крайний случай, нашла миску, перочинный нож и пакетик с кормом, вспорола пакетик ножом и вывалила содержимое в миску. Мелисанда недовольно зашипела, услышав шуршание.

– Вот будешь сама носить рюкзак, тогда и привередничай, – сказала ей Софи.

Она налила кошке воды – земной воды – и сама выпила немного. Потом прилегла, облокотившись, и подумала о москитах и светлячках, которые умирали еще до наступления осени. Она вспомнила, как сиживала летними ночами и про себя перечисляла всех, кого она переживет. Они ведь не сетовали на краткость жизни – так и она не будет. Мысли о скоротечности бытия, о насекомых, средневековых крестьянах и королях утешали ее и примиряли с действительностью.

В то лето, когда матери поставили диагноз и она была слишком удручена, чтобы поддерживать семейные традиции или фамильный героизм, Софи сама надраила серебро и накрыла стол. Она вытащила все поваренные книги и попыталась воссоздать то, что создавала все эти годы ее мать. Золотой уголок, где у всех всегда полно времени.

Ирония заключалась в том, что именно за накрытым столом ее предала подруга. Рэйчел, самый близкий человек в мединституте, которую Софи сама познакомила со старшим из своих двух братьев. Рэйчел, которая, по мнению Софи, должна была понять ее лучше всех. Рэйчел, которая на празднике солнцеворота сделала то, чего она, Софи, решила не делать: принялась обсуждать их генетическую судьбу. Она разглагольствовала о том, как генетические дефекты передаются из поколения в поколение; с горячностью рассуждала о том, как выгодно для науки и человечества обследование еще одной семьи с такой распространенной формой слабоумия, – а потом с сияющим видом заявила, что не стала бы рожать детей от любимого человека, если бы эти дети рисковали потерять в зрелом возрасте рассудок. И таким образом разделила семью Софи на обреченных и спасенных.

У Рэйчел и Кейта, брата Софи, было уже трое детей, которых Рэйчел героически растила одна, в то время как Кейт подвергался разным программам детоксикации. Результаты анализов подтвердили, что у него нет мутированных генов, и перспектива прожить семь десятков лет сломила его, чего не удавалось сделать перспективе ранней смерти. Рэйчел и Софи не разговаривали с тех самых пор, когда Кейт впервые отказался приехать на праздник солнцеворота. “Скукотища!” – заявил он. Голос Кейта, говорящего словами Рэйчел.

Софи услышала шепот во тьме. Несколько голосов спорили еле слышно: “…я ее запросто пришью, вот увидишь!” Мелисанда заворчала, прижимаясь к траве; Софи подхватила кошку, нащупала другой рукой корзинку и сунула ее туда. От напряженных усилий разглядеть невидимое по телу пробежала дрожь. Софи слегка задыхалась, почти физически ощущая крик, застрявший в горле. Кого звать на помощь в этой кромешной тьме? Она нашарила перочинный нож и открыла его.

Огонек зажигалки яркой точкой вспыхнул во мраке – ближе, чем ожидала Софи. Он осветил бледное, заостренное тьмой лицо и ряд гвоздиков в ушах.

– Мы жрать хотим, – нагло заявил парень. Из тьмы за его спиной раздался угодливый девичий смешок. – У вас есть жратва. Дайте нам немного.

– Отстаньте от меня!

Смутные очертания лица придвинулись ближе.

– Дай нам что-нибудь – и мы от тебя отстанем. Он щелкнул пальцами под носом у Софи.

Не думая ни минуты, не колеблясь, Софи взмахнула ножом, пропоров нападавшему рукав и руку. Парень взвизгнул и отшатнулся; зажигалка ударилась о колено Софи и упала на зеленый пол.

– Ты что, охренела?!

Она чуть было не рассмеялась – и над ним, и над невообразимой дикостью только что сделанного.

– Ты угрожал мне!

Друзья столпились над раненым, поднося зажигалки к его лицу и руке, которая сжимала рукав. Между пальцев сочились струйки крови. Рана в общем-то пустяковая, наметанным глазом определила Софи.

– Я так и знала, дурацкий прикол! – взорвалась девица. – Какого черта мы сюда приперлись?

К ним приблизились несколько фигур.

– А пошли вы! – заявил один из юнцов, но вся шайка начала понемногу отступать от Софи в сторону.

– Доктор! – раздался голос санитарки. – Если хотите, пойдемте с нами. Там вы не будете в одиночестве.

Софи схватила нож и миску и, впопыхах проливая воду и роняя сухой корм, сунула их в рюкзак. Ее трясло. Это из-за удара ножом, подумала она. Удара без раздумий и колебаний. Мысли о Рэйчел и о том, что эта дура сделала ради своей собственнической любви, довели ее до бешенства – и как только появился повод излить накопившуюся злость, Софи схватилась за нож. Теперь ей было ужасно плохо.

– А мы как же? – раздался из мрака дрожащий девичий голос.

– Сегодня останетесь здесь, – ответил ей один из подошедших с отчетливым и резким восточноевропейским акцентом. – А завтра видно будет.

– Она его порезала!

Софи, пошатываясь, зашагала вперед, подальше от неудачливых грабителей, и вздрогнула, почувствовав, как кто-то к ней приблизился.

– Все в порядке, – раздался голос санитарки. – Это Адриен ла Флер. Мы с вами уже встречались. Идите за Стивеном, у него глаза, как у пантеры. Сейчас безопаснее держаться вместе – по крайней мере пока все не утрясется.

– Утром, – сказал голос с акцентом.

Во тьме то тут, то там вспыхивали слабые огоньки. Кое-где горели небольшие костры. Тишину прорезали оклики людей, искавших друг друга, резкие вопли или рыдания, тихие разговоры и стоны, которые тут же смолкали, придавленные тьмой и необычностью обстановки. Где-то вдали пьяные голоса распевали походную песню с множеством куплетов. Софи сосредоточилась на ходьбе, стараясь не спотыкаться под бременем рюкзака и сжимая корзинку с ее живым и беспокойным грузом.

Увидев призрачное свечение во тьме, Софи подумала, что это галлюцинация. Но нет, перед ней был импровизированный указательный знак – флюоресцирующие детские наклейки, налепленные на шест и образовавшие что-то вроде тотемного столба.

– Кто это? – спросил голос.

– Не зажигайте лампу, – отозвался Стивен. – Вы мне глаза попортите. Вот, привел еще одну заблудшую овечку.

Остальные задержались возле тотемного столба, а Стивен проводил Софи, лавируя между спящими вповалку телами. Очевидно, подумалось Софи, это остатки толпы, привлеченной смертью; покойник наверняка лежит где-то рядом. Стивен заверил ее, что здесь ей будет хорошо, и оставил устраиваться на ночлег. Мелисанда яростно царапала стенки корзинки. Люди вокруг начали недовольно ворчать. Софи сдалась, подняла дверцу и выпустила Мелисанду.

Позже кошка разбудила Софи, тыкаясь в нее носом и влажными от стенных водопадов лапами, пока хозяйка не повернулась и не легла на спину. Мелисанда привычно устроилась у нее на груди, и Софи вновь уснула, убаюканная нежным урчанием.

7. Морган

Он не помнил, когда закрыл свой блокнот, сбросил его с колен, а пиджак – с плеч и улегся на зеленое покрытие, смежив усталые веки. Большинство членов отряда уже спали – в пещере или около выхода, не считая четырех часовых. Как выразился Акиле Рахо, такой охране могли бы позавидовать монашки в монастыре.

Как ни странно, Моргану приснилась Земля. Он сидел у компьютера в своей лаборатории. Он знал, что это его лаборатория, хотя все помещение скрывалось в белом тумане. На экране змейками извивался, раскручиваясь и скручиваясь в кольца, шестиугольник из ярко-синих линий. Внизу было что-то написано, но ни текст, ни клавиатура не были английскими и вообще не походили ни на один земной язык. Морган пытался нащупать пальцами знакомые клавиши, однако не мог их найти. А синие линии все извивались на экране – и он должен был закрыть эту программу.

“Счастливчик Кекуле! – подумал Морган, проснувшись и вспомнив загадочную картинку на экране. – Приснились змеи – а наутро открыл формулу бензола”.

– Вот черт! – пробормотал он вслух, ощущая знакомую боль в правом глазу.

Нащупал в кармане брошенного на рюкзак пиджака бутылочку имитрекса и проглотил одну капсулу, не запивая водой.

– Что с вами, проф? – тихо спросил Эй Джи.

– Мигрень, – коротко откликнулся Морган.

Эй Джи ответил еще более кратким кивком. Перед отлетом, несмотря на то что он по восемнадцать часов в день проводил на совещаниях, Эй Джи нашел время, чтобы поговорить с Морганом о его нечастых, однако сильных мигренях. Морган боялся этого разговора, считая его прелюдией к исключению из списка кандидатов. Что вы будете делать, если у вас кончатся лекарства? “Наверное, вам придется меня пристрелить”, – ответил Морган, и это была шутка лишь наполовину. Эй Джи ее не поддержал и совершенно серьезно посоветовал Моргану взять с собой запас на десять лет. “Не исключено, что мы улетим надолго”, – с бесстрастным видом заявил сержант.

У него, как и у остальных членов отряда, была незаурядная способность все раскладывать по полочкам. Вызвавшиеся добровольцами в самое длительное и странное из всех путешествий в истории человечества, они, казалось, верили в одно из двух: либо они вернутся с победой, либо не вернутся вовсе. Все они были холостые, хотя у некоторых были подруги, а у одного или двоих – дети. Морган как-то случайно услышал, как они строят планы на будущее, на ближайший год и на случай смерти одновременно. Обсуждали, как отметить следующий день рождения ребенка и когда пропавшие без вести признаются умершими по закону. Сам Морган полностью перечеркнул свою жизнь: уволился с работы, продал машину (небольшая потеря; только волшебник или помешанный на машинах юнец мог бы проездить на ней еще зиму) и отдал всю одежду, которую не взял с собой, в благотворительное общество. Книги, записи музыки и диски с компьютерными программами он переслал своей племяннице Хэтэуэй, хотя и не представлял себе, зачем они ей. Единственный предмет, по которому она успевала, было рисование. Сестра Моргана говорила, что учителя поражаются тому, с какой яростью девочка отстаивает свою самобытность и внутренний мир. Впрочем, у племянницы Моргана была еще одна страсть – к космическим исследованиям, и он всячески поощрял ее, “Черт бы побрал эту девчонку! – в приступе жалости к себе подумал Морган. – Надо же было ей забеременеть так некстати! Могла бы отправиться со мной…”

Он на минутку представил себе, блаженно улыбаясь – несмотря на иголочку, покалывавшую глазное яблоко, – как Хэтэуэй снова ставит его в тупик элементарными и вроде бы такими естественными вопросами, которые доводили до белого каления учителей. И которые не раз подсказывали Моргану решение технических проблем, мучивших его до одурения. Но он не имел права желать, чтобы семнадцатилетняя девочка, даже не будь она беременна, отправилась с ним в это путешествие в один конец.

Однако, хотя Морган и предполагал, что не вернется, он не оставил никаких распоряжений на случай смерти. Вот разница между ним и остальными членами команды. Они были совершенно уверены – Морган полагал, что эту уверенность им вдолбили, – что их невозвращение означает смерть. Если они не сумеют вернуться домой – значит они погибли здесь, на вражеской территории.

В пещере бесшумно возник часовой и о чем-то пошептался с Эй Джи – судя по голосу, Эдвард Иллес. Поскольку часы у всех стояли, Иллес, получив указания от Эй Джи, начал будить смену. Люди заворочались, недовольно заворчали, кто-то пнул Иллеса в ребра ногой. Потом кто-то слишком близко прошел мимо Моргана с лампой, и иголка в глазнице раскалилась добела. Он накрыл лицо полой пиджака. Соприкосновение с материалом было болезненным для кожи – побочный эффект лекарства.

Тьма и тишина почти оглушали. Так же тихо было, пожалуй, только в горах, куда Морган ездил в отпуск с коллегами по лаборатории из Калифорнийского университета в Лос-Анджелесе. Там они подвыпили, и эхо пьяных разговоров еще долго раздавалось у Моргана в ушах вместе с отдаленным колокольным перезвоном. Но даже в горах было слышно поскрипывание бревенчатых полов, ветви деревьев шелестели на ветру, на крышу то и дело со стуком падали сосновые шишки… Здесь тишина была абсолютной.

Моргана разбудил свет, проникший через ткань пиджака. Он по привычке сощурился, однако от боли осталось лишь воспоминание. Имитрекс сотворил свое обычное чудо. Тем не менее Морган нащупал солнечные очки-, надел их и только тогда сел, кивнув Эй Джи, пристально смотревшему на него оценивающим взглядом.

Старший инженер Кент Хьюс провел рукой по заросшему щетиной подбородку.

– Долгая была ночка!

Главврач принялся подшучивать над Хьюсом, предлагая использовать его щетину в качестве часов. Морган сел по-турецки и принялся слушать их пикировку. Его способность к адаптации была основана на смекалке, умении наблюдать и поступать как другие. Он не хотел нарушать какие-либо неписаные законы.

Из пещеры выходили по двое, с бритвами в руках. Моргана сопровождали Раф Техада и младший инженер Борис Дюраскович. Моргану безумно хотелось остаться одному и спокойно побриться лезвием, которое ему одолжил Эй Джи, – электробритвы, естественно, не работали. Он дважды порезался. Техада нахмурился и протянул тюбик с антисептической мазью.

Когда они вернулись, Эй Джи, капитан и сержант-системщик Андре Бхакта стояли, склонив друг к другу головы, и что-то тихо обсуждали.

– Собирайтесь поскорее, проф, – шепнул Техада. – У нашего капитана всего две команды: “Стой!” и “Вперед!” И когда он командует “Вперед!” – мы идем.

Морган поднял свой пиджак, и из кармана выскользнул пластиковый пакетик. Сначала Морган решил, что он пустой, но потом до него дошло, что пакетик выпал из правого, незастегнутого кармана, куда он вчера положил образец. Подняв пакетик, Морган увидел, что он не пуст. Там была маленькая горсточка серой пыли, похожей на вулканический пепел. Морган потер ее между пальцами через пакет. Отрезанный вчера от зеленого покрытия кусочек превратился в пыль. Здравый смысл – и вовремя пришедшие на память наставления инструктора из химической лаборатории – удержали Моргана от желания открыть пакетик и понюхать пыль.

– Что-то случилось, проф? – внезапно насторожился Эй Джи.

– Нет, но… – Морган протянул ему пакетик. – Это образец покрытия, который я взял вчера.

Эй Джи передал его капитану. Пакетик прошел через руки Бхакты, Техады, Хьюса и Пьетта, который заметил: “Очень похоже на наши чипы”, и в конце концов вернулся к Моргану без дальнейших комментариев. Он ученый – ему и решать проблему.

– Ладно, ребята, – выпрямившись, сказал Эй Джи, – пойдем и посмотрим, что к чему. Разведаем обстановку, начнем составлять карту местности. Если вы заметите что-нибудь такое, что, по-вашему, должен видеть проф – позовите его. Затем его сюда и взяли.

– Что не за умение обращаться с холодным оружием – это точно, – тихо съязвил Акиле Рахо.

8. Хэтэуэй

Дорогая мама и все остальные!

Здесь просто потрясающе. Только не воображайте себе блестящие панели и кнопки. Все, что я пока видела, это пещеры и туннели. Стены светло-серые, похожие на камень, но не такие холодные; если приглядеться, видны разные кристаллики и прожилки. Наверху они светятся. Воздух наполнен сиянием, а вода бежит себе вниз, как водный занавес.

То, что случилось на берегу, было очень странно. Я совершенно не помню, как сюда попала. Я собрала манатки, выскользнула за дверь и пошла по ступенькам на пляж – вы все смотрели в это время телек. Может, я даже радовалась немного нашей ссоре, потому что вы думали, будто я дуюсь. Но я начала эту ссору не нарочно, честное слово! Просто слово за слово – и пошло-поехало… Короче, на пляже все было похоже на ожидание фейерверка. Собралась большая толпа, однако почти все молчали и напряженно ждали, что будет: то ли их сейчас напугают, то ли из-за кустов выскочат люди и, помирая со смеху, скажут: “Классно мы вас разыграли, придурки!” Я не хотела ни с кем разговаривать – смотрела на море и считала минуты до полуночи.

И вот тогда произошла странная вещь. Я увидела над водой что-то темное, хотя никто вроде к берегу не подлетал и не подплывал. Люди вдруг закричали и побежали прочь, словно это не они только что томились от нетерпения и жаждали хоть что-нибудь увидеть. Меня сбили с ног, и я упала на песок. Помню только, как попыталась встать. А потом, в точности как пишут в книгах, я очутилась здесь.

(Я все думаю о наших следах на песке – как солнце взойдет и наполнит их тенью. Как море смоет их. Как люди, которые остались, будут ходить по ним, пока не затопчут. А мы никогда не вернемся, чтобы снова оставить там наши следы…)

Я не видела пока ни одного инопланетянина, зато людей здесь тысячи и тысячи. Все думали, что кто-то поприветствует нас и скажет, что нам делать. Но мы так и бродим тут одни, словно первый день в школе. Все смотрят друг на друга и думают, стоит знакомиться или нет. Несколько женщин с серебряными значками были ужасно обеспокоены тем, что я одна, и хотели, чтобы я присоединилась к их группе. Я изобразила лучезарную улыбку и сказала, что моя мать и мои сестры просто отошли и осматривают пещеру. Но эти тетки от меня не отставали; пришлось помахать рукой – якобы родным в пещере – и сделать ноги.

Я обошла всю пещеру, в которой мы оказались вначале, вдоль и поперек. По форме она похожа на плоскую чашу. Потом я увидела туннель, достаточно высокий для того, чтобы можно было идти в полный рост, и он привел меня в другую пещеру, а за ней оказалась маленькая пещерка с деревьями не выше меня ростом. Ноги у меня жутко гудели, а желудок сводили спазмы, и мне необходимо было опорожниться, поэтому я присела прямо под этими деревьями. Да, место тут необычное, но, похоже, инопланетяне старались, чтобы мы чувствовали себя как дома. Я не верю, что они съедят нас или отложат в нас яйца. Они так старались сделать это место приятным для нас… Хотя у них очень странные представления о гостеприимстве.

Потом я села и закончила мое прощальное письмо. Только я начала писать это, как вдруг погас свет – точно как в той пьесе про двух чудиков, которую мы смотрели. Я знаю, что это классика, но там действительно слонялись двое бомжей, которые все ждали парня, а он так и не пришел. А роды во время похоронной речи… Вообще жуть какая-то! Сразу видно, что пьесу написал мужик. Женщине никогда бы в голову не пришло объединить рождение ребенка с могилами. Я, например, хочу оградить своего ребенка от могил, от смерти, от всего плохого. Может, инопланетяне тоже ее видели (пьесу), потому что свет погас в один момент. Я даже подумала, что сейчас на веревочке спустят луну. Стало очень тихо, слышно было только, как люди продираются между деревьев. Фонари ни у кого не работают. Они (люди, а не деревья – здесь все-таки не настолько странно) в конце концов ушли, чему я очень обрадовалась и улеглась спать. Поскольку в первом письме я сказала правду про вас, напишу вам правду и про себя. Среди ночи я проснулась совершенно потерянной. Я лежала во тьме на странной пружинящей зеленой подстилке под странными карликовыми деревьями. В космосе, за тысячи километров от Земли, совершенно одна, если не считать ребенка. Я так вдруг затосковала по нашему дрянному домишке в Скунсовом переулке, с забранными кверху розовыми занавесками, с ободранным красным ковром и вечной вонью… Наверное, парень, который жил там до нас, держал не кошку, а кугуара. Или же он был оборотнем. Но когда я просыпалась ночью, я слышала, как сопит во сне малышка Джой, как громко, по-мужски храпит Дэйв и как скрипит зубами Пета. У меня никогда не было своей комнаты. Не знаю, долго ли я ревела – вернее, тихо обливалась слезами, потому что старалась, чтобы меня не услышали. Но в конце концов я выплакала все слезы и снова заснула.

Мне кажется, ночь длилась дольше, чем на Земле. Когда я проснулась, я просто знала, что уже день. Я лежала и думала, что же будет, если свет так больше и не загорится. Сжевала пару батончиков гранолы, чтобы заглушить тишину. Все вокруг, затаив дыхание, гадали, что будет, если свет так и не загорится – и кто первым заорет. Как вдруг – раз! – свет зажегся, и люди радостно загалдели под деревцами.

Я еще не написала вам о том, какое благоговейное чувство я испытала, впервые очутившись здесь. Я вспомнила всех первооткрывателей – Колумба, Веспуччи, Кука и моего героя Магеллана. Я не могу объяснить, почему он мой герой. Я уверена: окажись мы друг напротив друга на сиденьях в автобусе, я бы сразу его возненавидела. Он был ортодоксальным католиком, а у меня аллергия на все эти “во имя Отца, и Сына…”. Но он действительно верил в свои видения! Знаю, знаю: неправильно восхищаться такими людьми – они могут представлять угрозу для окружающих. Ну да ладно… Я просто хотела сказать, что я стояла, смотрела в одну из пещер и думала об этих парнях. Что у них было? Утлое суденышко, шторм, цинга, бунт на корабле, лихорадка, драки и червивые галеты. Я стояла и думала, какая же я счастливая. Я и глазом не успела моргнуть, как оказалась тут, и тело мое полно сил, а душа – радости. Это очень трудно передать словами. Когда я найду себе местечко и устроюсь, я вытащу краски и постараюсь нарисовать все увиденное. Может, я пока не знаю, что ищу, но когда я найду это, то обязательно узнаю. Это будет место, которое мне захочется сделать моим. Скорее всего я подыщу себе что-нибудь наверху, в одной из стенных пещер. Когда смотришь на них, видно, что они внутри темно-зеленые, потому что там полно растительности. Не то чтобы мне не хотелось быть с людьми – просто я стараюсь быть разборчивой. Когда я найду людей, с которыми захочу быть вместе, я приглашу их к себе. А пока мне лучше побыть одной.

9. Софи

Софи прикрыла глаза рукой, инстинктивно защищаясь от света, от темных и холодных зимних пробуждений в школе, от беспощадных срочных вызовов в дежурном отделении “Скорой помощи”, от проказ озорных братьев. И тут вспомнила…

Мелисанда мяукала и терлась головой о рюкзак. Щурясь от внезапного света, такого же яркого, как вчера “днем”, Софи села, глядя на шевелящиеся кругом тела – тела в спальных мешках, под одеялами, на одеялах и без одеял, просто на голом зеленом покрытии. И еще одно тело неподалеку, которое никакой свет уже не в силах пробудить, – покрытый одеялом труп мужчины, умершего сразу после прибытия.

Жена покойного Виктория сидела, сгорбившись, на чемодане в головах мужа, поджав под себя ноги. Она просто посмотрела вниз, когда зажегся свет, еле заметно кивнула и снова застыла в прежней позе.

Некоторые уже стояли: молодая медсестра Адриен, ее спутник – рыжеватый, привлекательный, но все время внутренне напряженный мужчина, который помогал ей считать; коренастый человек средних лет с изможденным, резко очерченным славянским лицом и высокий светловолосый мужчина в белой сатиновой рубашке, живо жестикулировавший при разговоре. Медсестра была поглощена беседой со вторым и третьим мужчиной; рыжеватый испуганно отпрянул в сторону, когда мимо него прошла женщина, завернутая в одеяло. Его – или ее – движение вывело коренастого мужчину из задумчивости. Он поглядел вокруг, на людей, которые бесцельно бродили кто куда, и гаркнул:

– Эй! Писайте подальше от воды!

Софи узнала голос одного из своих ночных спасителей со славянским акцентом. Несколько женщин вздрогнули; двое мужчин не обратили на окрик внимания. Славянин отошел от своих собеседников и принялся вправлять непокорным мозги. Прогнав их к небольшому углублению подальше от стен, он затем пошел по кругу, подгоняя тех, кто не хотел шевелиться, и сорвал одеяло с какой-то женщины, сидевшей на корточках. Она заорала на него; он ответил ей тем же. Все кругом, раскрыв рты, завороженно смотрели на эту сцену. Женщина натянула джинсы, на ощупь застегивая молнию и ни на миг не прекращая ругаться. Высокая, всего на пару дюймов ниже своего соперника, она раскраснелась от смущения и ярости.

– У вас там труп гниет, мать твою! – заявила женщина, взмахнув рукой.

– Не будь я вынужден бороться с вашими дурными привычками, я уже убрал бы его.

Люди начали собирать пожитки. Славянин обернулся к ним:

– Идите отсюда! И если из-за вашей беспечности здесь начнется эпидемия тифа или холеры, не жалуйтесь мне потом!

– Уймись, Арпад, – сказал светловолосый в сатиновой рубашке.

Женщина прошла мимо Арпада, так закинув одеяло на плечо, что оно хлестнуло его по лицу, а потом начала собирать свои вещи, прошипев:

– На Земле я бы засудила этого гада!

Другие женщины сочувственно кивали, поддакивая ей, один из двоих мужчин никак не проявил свои чувства, а второй выдавил неловкую улыбку. Однако все они собрали свои пожитки и поплелись за ней.

– “Этого гада”, – с выраженным французским акцентом повторил мужчина в белой рубашке. – Я семь лет с ним проработал и могу с ней согласиться. Он и правда гад.

Арпад ухмыльнулся, явно польщенный.

– Этот гад пятнадцать лет организовывал лагеря для беженцев в Европе и Африке. – Мужчина в белой рубашке сделал паузу, оглядев свою аудиторию и убедившись, что люди внимательно слушают его. – Возможно, инопланетяне наконец появятся и пригласят нас в комнаты для гостей. А может быть, и нет. Может, мы уже находимся в комнатах для гостей. Вы когда-нибудь видели больных холерой? А тифом? Вы когда-нибудь болели дизентерией? Или гепатитом? Все эти болезни – плюс еще целый список – передаются фекально-оральным путем. Надеюсь, вы догадываетесь, что это значит. Достаточно заболеть одному… Я на вашем месте не стал бы рассчитывать на то, что инопланетяне будут спасать нас, если мы свалимся из-за собственной неряшливости!

Еще одна группка людей направилась прочь из лагеря, пряча от светловолосого глаза. Он пожал плечами и продолжил убеждать остальных; затем они принялись возводить строения из ширм, простыней и лагерных палаток.

Софи, чей мочевой пузырь наполнился, однако не настолько, чтобы нельзя было терпеть, решила, что и без нее вполне обойдутся.

В лагере, на пологом днище огромной чаши, осталось еще человек восемьдесят. У стен народу было гораздо больше. Люди сидели и лежали на зеленом полу. Некоторые уже встали и ходили, в основном поодиночке или парами. Примерно в километре от стен пол возвышался, образуя неровный горный массив из светлого “камня”, очень похожего на материал, из которого были сделаны сами стены, однако не излучавшего свет. При этом слегка туманном освещении его силуэт казался Софи руинами замка.

Голос мужчины в белой рубашке прервал ее размышления.

– Вас зовут Софи, если не ошибаюсь? – Он выговорил ее имя с французским произношением. – А меня – Доминик Пелтье. Вы врач, насколько я понимаю.

Рядом он выглядел старше, чем она думала вначале. Загар состарил его белую кожу и углубил морщинки вокруг глаз и возле рта, превратив их в резкие складки, но когда он улыбался, его длинное лицо было не лишено привлекательности.

– Да, – ответила Софи. – Только предупреждаю сразу: я изучала патологию, а в последние пять-шесть лет занималась в основном наукой. Если вам нужен врач, лучше поищите санитаров, врачей “скорой помощи” или сельских докторов.

– Никогда не знаешь, кто может пригодиться, – сказал Доминик, аккуратно записывая что-то в карманном дневнике, испещренном записями по-французски.

Лагерь поразительно быстро обретал форму. Наверху, где вода сочилась вдоль стен на зеленый пол, устанавливали водосборники; в нижнем углу оборудовали отхожее место. Из щитов и палаток уже построили три кабинки, хотя они слегка покачивались, поскольку зеленое покрытие было недостаточно глубоким и твердым, чтобы служить надежной опорой. Между верхней и нижней точками лагеря валялись вещи, кое-где аккуратно сложенные, кое-где в полнейшем беспорядке. Границы лагеря были обозначены тремя посохами, воткнутыми в зеленый пол и украшенными обрывками флюоресцентных бумажек – светящимися тотемными столбами, один из которых Софи видела ночью.

Мелисанда нюхала и царапала свернутый матрас неподалеку, Софи искренне надеялась, что ее соседи не страдают аллергией или инстинктивной неприязнью к кошкам, но на всякий случай поманила Мелисанду к себе, привлекая ее шелестом сыплющихся в миску кусочков сухого корма,

К Софи, обогнув спальный мешок, подошла женщина с горсткой ярко-зеленых ленточек в руке и с очень серьезным выражением лица начала пристегивать одну из них к свитеру Софи. Та отшатнулась.

– Извините! – искренне произнесла женщина. – Вы должны ее пристегнуть, чтобы мы знали, кому можно здесь находиться. – И, глядя на непонимающее лицо Софи, добавила: – Мы не хотим, чтобы все наше имущество разграбили только потому, что мы не знаем, кто должен здесь быть, а кто нет. Кстати, нам не помешает как-то наладить распределение продуктов.

Она нахмурилась, словно ожидая возражений, затем, когда их не последовало, снова потянулась к груди Софи с лоскутком и булавкой. Софи не сопротивлялась.

– Хорошо, когда рядом есть люди, способные что-то организовать, – сказала на прощание женщина, отправляясь на поиски очередной жертвы.

– Софи! – позвал Доминик, махнув рукой.

Он вместе с рыжеватым мужчиной стоял у трупа под покрывалом. Над умершим склонилась медсестра с бледным, несмотря на привычку, лицом.