Он приехал в день поминовения

      - У какого нотариуса?
      - Не станете же вы утверждать, что вам ничего не известно?
      Больше всего, однако, пришлось в этот час удивляться Жажа, прикорнувшей у плиты с рыжим котом на коленях. Сквозь дрему она заметила, чго на площади остановилась большая машина, откуда вылезли двое. Она, естественно, не могла предположить, что это к ней, и прямо-таки выпучила глаза, узнав одного из приехавших, когда он взялся за ручку двери.
      - А этому что здесь надо? - проворчала она, столкнув кота на пол и вставая.- Выходит, и вы, месье Плантель, не брезгуете пропустить стаканчик у мамаши Жажа?
      Посетитель, сопровождаемый капитаном Сулемда-лем, в самом деле был не кто иной, как судовладелец Эдгар Плантель собственной персоной. Волосы у главы фирмы "Басе и ПлангеЛь" были седые, приглаженные на висках, лицо розовое, в руке трость с золотым набалдашником.
      - Жажа, у вас остановился молодой человек, приехавший вчера в город?
      - Возможно.
      - Он здесь?
      Плантель не сел, и вид у него в роскошной шубе был такой барственный, что комната казалась слишком для него тесной.
      - А что вам от моего парня нужно?
      - Он вышел? Не знаете, куда?
      - Я в чужие дела не лезу. Он вам что, родня? Коли так, я не сказала бы, что он очень уж спешит увидеться с вами.
      Плантель колебался. Может быть, присесть с Сулемдалем где-нибудь в уголке и подождать? Но с минуты на минуту сюда ввалятся рыбаки, матросы с его же судов... Он подал Сулемдалю знак, и оба опять сели в машину. Шофер обернулся, ожидая распоряжений.
      - Постоим здесь.
      Со вчерашнего вечера, когда Сулемдаль, обедая у Плантеля в его особняке, невзначай рассказал судовладельцу о своем пассажире, Жиля разыскивали по всей Ла-Рошели. Во всех гостиницах города опять зазвонили телефоны.
      Совершенно случайно матрос с "Флинта" увидел Жиля в полдень у Жажа и сообщил об этом капитану.
      - Интересно, не отправился ли он к Жерардине...
      Армандина зажгла лампы, и атмосфера в будуаре стала еще более обволакивающей.
      - Итак, мой юный друг... Вы позволите мне называть вас так? Я ведь гожусь вам в отцы. Итак, повторяю, вы не получали никаких известий, никакого уведомления? Вы даже не читали объявлений, помещенных в газетах почти всего мира? Интересно... Понимаете, я не вправе сказать вам больше. Не сердитесь, что невольно интригую вас. Скоро вы все поймете... Дорогая, прошу вас, позвоните мэтру Эрвино. Узнайте, дома ли он. Ответили? Передайте мне трубку. Алло! Это вы, Эрвино?.. Я не оторвал вас от дел?.. Подагра? Тем лучше... Да нет же, я говорю "тем лучше" лишь потому, что благодаря подагре застал вас дома в день поминовения. Угадайте, кто сейчас рядом со мной... Нет, я не из дому. Так вот, со мной молодой человек по имени Жиль Мовуазен... Исключено. Совершенно уверен... Именно об этом я и подумал. Будем у вас через несколько минут.
      - Дайте ему хоть допить чай,- вмешалась Армандина, увидев, что Рауль Бабен уже натягивает свое тяжелое пальто.
      - Эрвино ждет нас. Вы даже не представляете себе, какую новость услышит этот молодой человек из уст почтенного нотариуса! Идемте, друг мой. И не забудьте, что наша приятельница была первой, кто оказал вам гостеприимство в этом городе.
      Бабен не подозревал, что Жиль тут же мысленно возразил ему: "Неправда! Первой была Жажа!"
      И неизвестно почему молодой человек с нежностью вспомнил о носках, валявшихся у его постели и заштопанных толстухой.
      - Моя машина у подъезда. Эрвино живет на улице Гаргулло.
      Уже смеркалось. Дождь перестал, и по улицам медленно прогуливалась праздничная толпа. Бабен и Жиль вошли в темный двор, в глубине которого стоял старый особняк.
      Посетителей ждали: слуга немедленно провел их в библиотеку, и сидевший там человек сделал слабую попытку подняться им навстречу.
      - Не трудитесь, пожалуйста. Дайте ноге покой... Месье Мовуазен, рад представить вам мэтра Эрвино, нотариуса вашего покойного дяди.
      Нотариус, неприметный старичок в халате неопределенного цвета, со вздохом водрузил левую ногу на табурет.
      - Садитесь, месье Мовуазен. Мне стоило немалых трудов разыскать вас.
      - Извините, это я его разыскал.
      - Но как...
      - Его родители умерли в Тронхейме. Несчастный случай. Молодой человек приехал сюда и...
      - Вы ввели его в курс дела?
      - Еще нет.
      Жилю почудилось, что собеседники обменялись беглым взглядом. Эрвино нерешительно предложил:
      - Не позвонить ли Плантелю?
      - Как вам угодно. Теперь, когда этот здесь...
      Нотариус придвинул к себе аппарат; то, что он услышал в ответ, явно его озадачило.
      Тут они с Бабеном заговорили вполголоса. Жиль робко сидел .на краешке кресла. Он угадывал слова:
      - Где?
      - В маленьком кафе возле порта. С ним Сулемдаль.
      Бабен чуть не прыснул со смеху.
      - Что будем делать?
      - Может быть, пошлете за ним?
      Нотариус позвал лакея. Жилю стало жарко. У него немного кружилась голова. От сигары, предложенной Бабеном, он отказался.
      - Благодарю вас, я не курю.
      - Рюмку портвейна?
      - Я не привык к вину.
      Во всем происходящем чувствовалось нечто двусмысленное, но Жиль был слишком ошарашен, чтобы разбираться в своих впечатлениях. Конечно, все очень заняты им, но заняты и чем-то помимо него. Обращаются с ним уважительно, но так, словно его можно не принимать в расчет.
      - Ввиду дня поминовения вскрытие завещания состоится не раньше чем послезавтра,- снова возвысил голос мэтр Эрвино.- Пока что, месье Мовуазен, могу сообщить вам одно: вы - единственный наследник вашего дяди. Вот уже четыре месяца, как мы вас повсюду разыскиваем.
      Слова Жиль различал ясно, даже с какой-то неестественной отчетливостью, но смысл их улавливал с трудом, и собеседники, пристально следившие за его реакцией, только диву давались. Ни изумления, ни радости. Уж не дурачок ли он?
      - Ваш дядя не только возглавлял "Грузоперевозки Мовуазена", но был держателем акций почти всех крупных предприятий Ла-Рошели и прилегающего района.
      Лакей, посланный за Эдгаром Плантелем и капитаном Сулемдалем, привез их и ввел в библиотеку. Плантель был слегка бледен.
      Он коснулся руки Бабена и негромко бросил:
      - Поздравляю.
      - Не с чем.
      Сулемдаль удивленно и даже с известным почтением взирал на безбилетного пассажира, который не сегодня завтра станет одной из самых важных персон в Ла-Рошели.
      - Месье Мовуазен, узнав, что вы в городе и находитесь в одном из припортовых ресторанов, я счел своим долгом... Поверьте, я счастлив познакомиться с вами...
      Почему Жиль повернулся в сторону нотариуса, как и прежде, забившегося в кресло? Лица мэтра Эрвино было почти не видно, и, вероятно, поэтому Жилю показалось, что оно осклабилось в усмешке, от которой юноше стало не по себе.
      - Присаживайтесь же, господа, прошу вас,- громко проскрипел нотариус.- Человеку, прикованному подагрой к креслу, не слишком приятно, когда вокруг стоят. Чем вас угостить? Виски? Портвейном? Ба-бен, кнопка рядом с вами. Позвоните, пожалуйста, метрдотелю.
      III
      В первую минуту он решил, что все еще находится на борту, и эта мысль на мгновение обрадовала его. Покачивание слева направо, медленный подъем и сразу за ним резкое падение вниз - все, вплоть до плеска текущей где-то воды, напоминало Жилю дни сильной качки, когда он, совершенно больной, валялся в своей узкой, выкрашенной эмалью каюте и добрый капитан Сулемдаль ухаживал за ним ласково и насмешливо, как нянька.
      Да нет, чепуха! Он помнит, как сошел с "Флинта" на берег. И отлично знает, что лежит сейчас в особняке на улице Реомюра, самой аристократической улице Ла-Рошели. Вот который теперь час - этого он не может угадать: глухие шторы не пропускают света. Во всяком случае, внизу кто-то уже встал. Из крана течет вода. Женский голос переговаривается с мужским. Звуки отдавались в больной голове Жиля пушечными выстрелами, но были так неразборчивы, так невнятны, что вначале он различал только непрерывную канонаду: бум-бум-бум! Бум-бум-бум!
      Э, да это же стук чашек и кастрюль. Голоса, несомненно, доносятся из кухни. Боже милостивый, что это был за обед1 И почему все так старались его напоить? Разве это доставляло ему удовольствие? Нисколько. Зачем же тогда ему непрерывно подливали? Сперва портвейн у этого мерзкого бледного нотариуса со скрипучим голосом. Как его? Эрвино... Что он сказал, когда Жиль уходил?
      - Желаю вам хорошенько повеселиться, молодой человек.
      Что было потом? Это Жиль помнил еще вполне отчетливо. Они сразу поехали на улицу Реомюра. На стенах, вдоль лестницы, висели очень красивые гравюры: ла-рошельский порт в разные времена.
      - Мой сын покажет их вам, - сказал Плантель. - Жан их коллекционирует. Он у нас отлично разбирается в гравюре и живописи.
      Еще один метрдотель, маленький толстяк с редкими очень черными волосами, зачесанными на лысый череп. Почему Жиль до сих пор видит его, как в кривом зеркале, -растянутым в ширину?
      - Если месье Жан дома, попросите его спуститься.
      И тут события пошли ускоренным темпом. Как Жиль сожалел о тех последних минутах, когда он еще был один у кладбищенской ограды! Он видел торговку свечами, чей лоток стоял прямо на тротуаре, каменотеса, продававшего горшки с хризантемами, старого одноногого нищего, который сидел на земле, выставив напоказ культю...
      Большая курительная. Поленья в камине. Просторные кожаные кресла, запах горящих дров, сигар, ликеров.
      - Садитесь, друг мой.
      Почему теперь его взял под свое покровительство Плантель? Разве он более важная персона, чем Бабен? Толстяк тоже поехал с ними, но держится скромней, чем раньше.
      - Алло! Это вы, Жерардина?.. Приходите к нам вечерком обедать... Да-да, запросто. Обещаю вам приятный сюрприз... Ну, конечно... Боб в Париже?.. Тем хуже для него.
      Снова пришлось пить. Плантель точными движениями холеных рук сам приготовлял коктейли в серебряном кубке.
      - Полно! Это еще никому не вредило. В ваши-то девятнадцать!.. Входи, Жан. Познакомься с нашим другом Мовуазеном, Жилем Мовуазеном, племянником Октава.
      Тем хуже для них! Сами его напоили, вот и кажутся ему теперь какими-то карикатурами. Жан Плантель, высокий худой блондин лет двадцати пяти, с редкими волосами, напомнил Жилю кузнечика. Кстати, он и руки, сухие, скрипучие, непрерывно потирает, как кузнечик передние лапки.
      - Ваше здоровье, Мовуазен!
      А тут еще тетка Элуа, которая одна разглагольствует и сотрясает воздух больше всех остальных, вместе взятых!
      - Значит, моя бедная сестра... Надо же вспомнить наконец и о тронхеймских мертвецах. Все-таки они родители Жиля!
      - Как это случилось?
      И Жиль, разгоряченный, раскрасневшийся, с блестящими глазами, бесхитростно поведал:
      - Видите ли, печка...
      Мадам Плантель, почтенная старая дама в митенках, которые, несомненно, носит из-за пятен на коже, ожидала гостей в столовой. Она одна не проронила ни слова за весь вечер.
      - Его надо поместить у нас, - объявила тетя Элуа. - Я сейчас позвоню дочерям.
      - Зачем? Он переночует здесь, в комнате для гостей. Не забудьте, Жерардина, что, согласно завещанию, он должен поселиться в доме на набережной Урсулинок.
      - С этой женщиной?
      - Разве вы сами не знаете?
      - И зачем только Боба понесло в Париж! Он был бы так счастлив помочь ему!
      - Но Жан-то здесь.
      Жиля ни о чем не спрашивали. Им просто распоряжались. За него строили планы, при нем намекали на вещи, которых он не понимал и которые никто не давал себе труда объяснить. Зато ему усердно подливали.
      Накладывая себе рыбу, Жиль опрокинул свой бокал, растерялся и так сконфузился, что на добрых четверть часа перестал что-нибудь видеть, не замечал даже, что ест и пьет.
      Бум-бум-бум! Бум-бум-бум!
      Звонок. Шум в кухне. Шаги в коридоре, дребезжание фарфора. Видимо, в чью-то спальню подают на подносе завтрак. Несколькими комнатами дальше напускают воду в ванную. Похоже, час уже не ранний.
      В голове у Жиля стреляет то справа, то слева, точь-в-точь как плохо закрепленный груз перекатывается в трюме. Где-то рядом должен быть графин с водой. Жиль протянул руку, но нащупал лишь стену. И тихо простонал:
      - Папа!
      Ему хотелось плакать. Раньше он не замечал за собою такой чувствительности. И странное дело: ему все время вспоминался отец. Почему не мать? Он понимал, что это несправедливо. Ведь это она вырастила его в невероятно трудных условиях, в лишенных удобств гостиничных номерах. Она так часто грустила, выглядела такой озабоченной.
      Отец, напротив, всегда делал вид, что у него хорошее настроение, всегда был как-то странно, трагически невозмутим.
      - Утром нашли что поесть. Вечером тоже найдем. Чего еще требовать?
      Вечером во фраке, этой униформе фокусника, с длинными крашеными усами... А ведь он так мечтал стать выдающимся музыкантом!
      Жилю почудилось, что кто-то в домашних туфлях прошел по коридору и остановился, прислушиваясь, у его двери, но он не пошевелился.
      'Он еще не считает их всех, включая тетушку Жерардину, своими врагами, но кое-какие мелочи все же подметил. Впрочем, он, может быть, и преувеличивает, потому что был пьян.
      Как они смотрели на него после обеда в курительной, куда снова подали напитки! У них был вид сообщников, которые хоть и не доверяют друг другу, но все заодно и вместе подстерегают жертву. У тети Элуа очень крупные зубы, поэтому, улыбаясь,- а улыбается она безостановочно и беспричинно: вероятно, без улыбки лицо у нее чересчур злое,- она выглядела так, словно запускает их во что-то невидимое.
      Бабен посматривал на Плантеля с циничной безмятежностью, как будто говоря: "Хоть ты и великий Плантель из фирмы "Басе и Плантель", а я, Рауль Бабен, тебя все же обвел".
      Отказавшись от предложенной хозяином "гаваны", он вынул из кармана и раскурил очень крепкую сигару. Жерардина задымила сигаретой.
      - Прямо с утра займись нашим другом Жилем,- сказал сыну Плантель.
      Тут ведь есть еще одно обстоятельство: Жиль плохо одет. Они стыдились его черного шевиотового пиджака с чужого плеча, длинного почти как сюртук. И его смущения в те минуты, когда широкомордый метрдотель подавал ему незнакомые кушанья. Все они заметили! Шпионили за ним! Прятали в глазах улыбку! Молча перебрасывались насмешливыми, взглядами!
      Его, видите ли, намерены приодеть! Что он сам думает- это неважно. Затем его водворят в дом на набережной Урсулинок. Они даже не удосужились рассказать, что представляет собой эта его тетка, с которой, согласно завещанию, ему отныне придется делить кров.
      Выбрав подходящий момент, Плантель отвел Жиля в угол курительной. Жилю уже было нехорошо. Голова у него кружилась. Тем не менее подробности он запомнил.
      - Скажите, друг мой, как вы очутились у Армандины? Вы же не знакомы с нею.
      Жиль не лгал еще ни разу в жизни.
      - Она сама узнала меня, когда я выходил с кладбища.
      - Как она могла вас узнать, если никогда не видела?
      - Я похож на отца и на дядю.
      - Во-первых, она не знала вашего отца, потому что всего лет пять-шесть как приехала в Ла-Рошель. Что касается вашего дяди, я покажу вам его фотографию. Вы нисколько на него не похожи. Впрочем, я понимаю... Позже я вам объясню. Видите ли, мой юный друг, вам следует остерегаться Бабена и вообще всех, кто...
      Пока они говорили, Бабен издали наблюдал за ними, словно понимая каждое их слово.
      - Я полагаю, месье, сегодня мне лучше возвратиться в гостиницу, где я оставил вещи.
      Жилю хотелось увидать Жажа, вернуться в свою комнатушку.
      - Вещи уже здесь. Я послал за ними слугу.
      На стенах висели огромные портреты людей в старинных нарядах, и один из них, нечто вроде мушкетера, следил глазами за Жилем, куда бы тот ни шел. Прямо наваждение!
      - Выпейте-ка рюмочку этого старого коньяку. Он вас подкрепит, а утром...
      При мысли о том, что он проведет ночь в чужом доме, где каждый закоулок дышит издевательской враждебностью, Жиль так перепугался, что покорно выпил.
      Тут глаза у него полезли на лоб. Он понял, что это катастрофа. К глотке его подкатил ком. Он не успел выйти, рыдания перехватили ему горло, и его вырвало йа великолепный персидский ковер.
      - Зачем вы напоили его, Плантель! - вздохнула Жерардина.- Бедный мальчик!
      Жиль видел все как в тумане-в глазах у него стояли слезы. Кто-то держал его за плечи.
      - Воды, Жан!
      - Ни в коем случае. Лучше нашатырю.
      - Извините меня! Пожалуйста, извините!
      - Бабен, позвоните Патрису, прошу вас! Как ему ни было худо, Жиль успел запомнить имя этого метрдотеля с чересчур широкой рожей.
      - Не угодно ли месье пройти со мной?
      - Можно?
      Хотя голова у Жиля по-прежнему раскалывалась от боли, он уже оделся. Плантеля-младшего, которому отец поручил с утра заняться гостем, еще в дверях поразил его спокойный, безразличный взгляд.
      - Хорошо спалось? Почему вы не позвонили, чтобы вам подали завтрак?
      - Мне не хочется есть.
      - Отец просит извинить - ему пришлось отправиться в порт. Я навел справки по телефону. Хотя вчера был день поминовения, некоторые магазины открыты. Потом мы с вами съездим в Бордо или Париж, иначе вас не приодеть - здесь не найдешь ничего приличного. Ваша тетя ждет нас обоих к завтраку. Вы познакомитесь с вашими кузинами.
      - А как же другая тетка? - холодно осведомился Жиль.
      - Какая?
      - Та, с которой я буду жить.
      - Колетта? Насчет нее не беспокойтесь. Видеться вам с ней придется не часто, и это к лучшему. Она вдова вашего дяди Мовуазена. Как-нибудь я расскажу вам поподробней... Они с вашим дядей порвали всякие отношения еще за несколько лет до его смерти. Жили под одной крышей и не разговаривали. Ее поведение... Ну да ладно. Во всяком случае, уехав с набережной Урсулинок, она потеряет свою ренту.
      - Она обманула дядю?
      - Немножко! - усмехнулся Жан Плантель.- Ну, идем. Машину брать не стоит.
      Этот день оставил у Жиля меньше воспоминаний, чем предыдущий, но одно из них оказалось все же довольно ярким.
      Они с Жаном Плантелем зашли в узкий магазанчик на маленькой площади, называвшейся площадью Ла Кай. Справа была часовая мастерская, прямо напротив - аптека, закрытая, как и накануне.
      Магазинчик был бельевой, но торговали в нем и английским конфекционом.
      Жан Плантель с привычной непринужденностью выбирал вещи. Когда выяснилось, что черного пальто тут не найти, он заявил:
      - Вам нет нужды соблюдать полный траур - в городе ведь не знают о вашей утрате. Этот темно-серый реглан вам, пожалуй, подойдет. А теперь примерьте шляпу.
      Жиль чувствовал, что выглядит смешным. В это утро он был очень бледен. Веки у него покраснели. Насморк все еще не прошел, и нос блестел.
      Он видел себя в синеватом зеркале трюмо: длинная тощая фигура с беспомощно повисшими руками, придавленная тяжелым регланом, как свеча гасильником.
      В этот момент он поднял глаза и на втором этаже дома напротив заметил двух хохочущих девушек. Они стояли у окна, на стеклах которого было написано: "Пюблекс".
      Жиль окаменел: одна из девиц, потешавшихся над ним, была незнакомка с причала.
      - Не найдется ли у вас светло-серых брюк, пока мы не сшили ему приличный костюм? И еще нам нужна дюжина сорочек, пижамы, перчатки, галстуки.
      - Сейчас я все вам покажу, месье Плантель.
      В примерочной, находившейся в глубине магазина, Жиля переодели с головы до ног. Он не сопротивлялся и с унылым безразличием позволил распоряжаться собой.
      Но он не забудет! Он ничего не забудет! Жан Плантель, изумленный его покорностью, решил про себя: "Да он просто кроткий дурачок!"
      Тетушка Элуа почла долгом устроить в честь племянника торжественный прием. Жиль прошел через магазин, где очень приятно пахло, особенно смолой. Поднимаясь по винтовой лестнице, на которой была развешана разная корабельная снасть, он услышал озабоченный девичий голос:
      - Живей, Луиза! Он уже здесь. Тетка не переставая улыбалась во весь свой зубастый рот и называла его "мой маленький Жиль".
      - Сейчас вы увидите ваших кузин. Боже, как досадно, что Боб в Париже! Я уверена, вы с ним...
      Здесь было поскромней, чем в домах, где Жиля принимали накануне: обстановка более буржуазная, цвета более темные и приглушенные.
      Кузины Жиля разоделись по-праздничному. Та, что косит,- в голубое, другая - в сочно-розовое. В гостиной стоял рояль.
      - Благодарю, тетя. Я не буду пить.
      - Да не огорчайтесь вы так из-за вчерашнего. После всего, что вам пришлось перенести, вполне естественно...
      Омара он есть не стал. На вопросы отвечал вежливо, но без единого лишнего слова.
      Зато в свой черед задал неожиданный для всех вопрос:
      - Когда я увижу тетю Колетту?
      - Надеюсь, вы вообще не увидитесь с этой женщиной! - взорвалась Жерардина Элуа. - Я хочу сказать, что вам не придется с ней общаться. Довольно того, что это дурацкое завещание вынуждает вас жить с ней под одной крышей, и...
      - Она одного возраста с дядей?
      -- На двадцать лет моложе. Он женился на ней, когда она служила билетершей в кино "Олимпия". Не правда ли, Жан, эта особа не заслуживает, чтобы...
      Как бы то ни было, возвратившись на улицу Реомюра, Жан Плантель переменил мнение о Жиле и объявил отцу:
      - Будем держать ухо востро. Этот парень себе на уме. Я знаю, что говорю, - весь день к нему присматривался.
      Собрание состоялось на следующий день, в десять часов утра, в конторе мэтра Эрвино.
      Председательствовал, несмотря на подагру, сам нотариус; ему помогал клерк, от которого дурно пахло. Присутствовал и Рауль Бабен с золотой часовой цепочкой через все брюхо и неизменной сигарой в зубах.
      Жерардина Элуа в парадной сбруе держалась подчеркнуто скромно, тогда как Плантель всем своим видом показывал, что взял Жиля под свое покровительство.
      Был там еще высокий дряблый субъект со слезящимися глазками, которого все именовали "господин министр": когда-то он действительно несколько дней занимал этот пост и поныне сохранял за собой сенаторское кресло. Фамилия его была Пену-Рато.
      - Итак, господа, я приступаю к официальному вскрытию завещания.
      Уж не для того ли Эрвино читает так быстро и невнятно, так подчеркивает одни слоги и глотает другие, чтобы Жиль почти ничего не понял во всей этой юридической галиматье?
      - Итак, резюмирую. Жиль Мовуазен наследует все движимое и недвижимое имущество покойного Октава Мовуазена при условии, что поселится в особняке на набережной Урсулинок и не будет препятствовать проживанию там вдовы Мовуазен. Покуда последняя проживает в особняке, но лишь при соблюдении этого категорического условия, я, как душеприказчик покойного, обязан ежегодно выплачивать ей на содержание пенсию в двенадцать тысяч франков, обеспеченную за ней Жилем Мовуазеном... До достижения им законного срока совершеннолетия опекуном над ним назначается месье Плантель, вторым опекуном - его тетка мадам Элуа... Остальные пункты завещания имеют второстепенное значение и явятся предметом...
      Контора нотариуса была плохо освещена: она помещалась в первом этаже особняка на улице Гаргулло, и в окна пришлось вставить толстые зеленые витражи.
      - Теперь, в присутствии всех вас - вот почему я осмелился, господин министр, пригласить и вас к себе в контору, - я обязан вручить месье Жилю Мовуазену запечатанный пакет, который он должен вскрыть в вашем же, повторяю, присутствии. Вот этот пакет.
      Эрвино вынул из письменного стола конверт, запечатанный красным сургучом.
      - В этом пакете содержится ключ от личного сейфа Октава Мовуазена, установленного им у себя в спальне. Указания на этот счет даны точные, хотя и несколько странные. Комбинация букв, открывающая сейф, мне не известна и нигде не записана. Однако воля покойного выражена совершенно категорически: сейф ни в коем случае не может быть взломан. Остается лишь добавить, что месье Жиль Мовуазен получит право открыть сейф лишь после того, как тем или иным путем узнает шифр.
      Обращаю, наконец, внимание присутствующих на то, что дубликат этого ключа хранится в одном из сейфов Французского банка. Сейчас я попрошу всех подписать кое-какие бумаги, а во второй половине дня займусь формальностями, которые...
      Когда Жиль выбрался на улицу Гаргулло - магазины в этот день уже торговали, и на ней было людно,- в кармане у него лежал маленький плоский ключ, которым, судя по тому, что он услышал, ему никогда не придется воспользоваться.
      - Надеюсь, господин министр, что вы, равно как и наш друг Жерардина, не откажетесь позавтракать с нами.
      Завтрак сильно смахивал на поминки. Бабен извинился и ушел. Министр с дряблым животиком говорил мало, глаза у него слезились.
      - Поздравляю вас, молодой человек, с... с этим... и надеюсь, вы докажете, что достойны доверия, оказанного вам вашим дядей, который был нашим общим другом, и...
      Теперь настал их черед почувствовать себя неловко в присутствии этого молодого человека, который, все еще мучаясь от насморка, поглядывал то на одного из них, то на другого, но никому не давал прочесть свои мысли.
      А думал он о девушке с причала, о двух существах, прильнувших друг к другу в желтоватом тумане сумерек и целовавшихся до тех пор, пока у них не пресекалось дыхание.
      Теперь он знал, где она служит.
      Но она вместе с подружкой смеялась над его новым пальто и шляпой.
      IV
      Они шли с тетушкой Элуа по набережной в сумерках, расцвеченных неяркими огнями. Жерардина была возбуждена, как мамаша, впервые провожающая сына в школу. Весь день ей не сиделось на месте. Двух своих служанок и обеих дочерей она отправила в особняк на набережной Урсулинок, а затем что ни час вспоминала еще о какой-нибудь мелочи, звонила еще одному поставщику, посылала приказчика за покупками.
      - Насколько все было бы проще, мой бедный Жиль, если бы вы поселились у нас!
      Они перешли через канал, подведенный к гавани. Впереди открывалась тихая набережная, вымощенная мелкой круглой брусчаткой, на которой видимо, перед складом оптового виноторговца - шеренгами выстроились бочонки.
      Это и была набережная Урсулинок, где предстояло поселиться Жилю. Темные пятна в вечерней светотени - это грузовики Мовуазена, как называют здесь тяжелые зеленые фургоны, снующие между городом и окрестными деревнями.
      Вокруг них толпились люди с пакетами и корзинами. На крыши машин наваливали поклажу, и все это происходило в странной полутьме: набережная не освещалась, и желтоватые фары автомобилей можно было различить лишь с большим трудом; красные задние огни видны были лучше и казались издали огоньками гигантских сигар.
      Погода была сырая, холодная, и тетушка Элуа решила, что вся эта суетня в липкой мгле производит на Жиля тягостное впечатление.
      - Вам почти не придется заниматься грузовиками. Дело идет, так сказать, само собой. Всем ведает управляющий, изрядное животное. Как раз то, что нужно, чтобы держать этих людей в узде.
      Огромное здание на набережной. Бывшая церковь. Двери распахнуты настежь - сейчас здесь гараж для грузовиков Мовуазена. Направо застекленные кабины с окошечками. Мужчина средних лет в люстриновых нарукавниках, прячущий под густыми бровями добрые боязливые глаза.
      У колонн бывшей церкви штабеля сельскохозяйственного инвентаря, ящиков, бочек, разложенных по местам назначения; рев запускаемых моторов; под когда-то священным сводом всего две лампы без отражателей; дым, вонь бензина и, наконец, управляющий, о котором говорила мадам Элуа, - человечек с короткими ножками, вместо левой руки протез с холодным железным крючком на конце.
      - С ним пусть уж вас знакомит Плантель. Идемте в дом.
      В старину там, наверно, жил причт. Сразу за церковью, превращенной в автовокзал, опять полная темнота. Мощеный двор, обнесенный железной решеткой; дом очень старый, с двумя флигелями.
      - Мовуазен купил его только потому, что особняк принадлежал одному графу, у которого начинал ваш дядя.
      - Кем? - спросил Жиль.
      - Шофером. Вам об этом еще напомнят - злых языков тут достаточно.
      Из окон третьего этажа лился свет, неяркий, словно процеженный. Жерардина дернула ручку звонка, задребезжавшего, как монастырский колокольчик, но никто долго не появлялся. Наконец маленькая старушка открыла дверь и молча посторонилась.
      Ни с Жилем, ни с Жерардиной она не поздоровалась. Пока мадам Элуа сама нащупывала выключатель в коридоре, старушка заперла дверь и удалилась.
      - Когда Боб вернется из Парижа, он вместе с вами приведет дом в порядок. У него прекрасный вкус. Мовуазен жил не как все люди.
      Одну за другой она распахивала двери. В огромных, давно не топленных комнатах пахло сыростью. Мовуазен приобрел дом со всей обстановкой и не удосужился переставить в нем ни одной безделушки, не перевесил ни одной картины.
      Гостиная с позолоченными креслами по стенам и хрустальной люстрой, зазвеневшей от шагов, могла бы сойти за танцевальный зал.
      - Здесь все надо переделывать, - вздохнула Жерардина. - Пойдемте наверх.
      На втором этаже тот же хаос, тот же хлам. Октава Мовуазена это не трогало - он жил на третьем.
      - Вы тут, девочки?
      На верхней площадке мелькнула Луиза в косынке: барышни Элуа привели с собой служанок и помогли им прибрать несколько комнат.
      Еще минута, и Жиль останется наконец один! Руки у него дрожали от нетерпения. Голова кружилась. Он не слушал, что ему говорят.
      Разве не удивительно, что Мовуазен, богач Мовуазен, как называли владельца грузовиков, устроил себе в этом особняке заурядную мещанскую квартирку? Поговаривали даже, что он перевез туда мебель, доставшуюся ему от родителей. В столовой стоял круглый стол, буфет в стиле Генриха III, обитые кожей стулья с толстыми декоративными гвоздиками.
      Мадам Элуа с видом женщины, привыкшей лично за всем следить, удостоверилась, все ли в порядке и есть ли в вазах цветы, которые она велела доставить сюда.
      - Готово, девочки? Посмотрим спальню.
      Это была комната дяди. Обстановка ее когда-то украшала спальню его родителей в Ниёль-сюр-Мер. Крестьянская кровать под красное дерево. Продавленное кресло. На стене два фотопортрета в овальных рамах - старик и старуха в чепце. Жиля немало удивило, что дед его оказался невысоким коренастым человеком с могучей челюстью лесовика.