Он приехал в день поминовения

      - Жиль...
      Он не повернул головы - ему надо следить за дорогой.
      - Я должна поговорить с тобой, Жиль.
      - Завтра,- как можно естественней отозвался он.
      Еще издалека они заметили, что террасы кафе черны от людей. Жиль взял в объезд и обогнул город. Машина остановилась у домика Лепаров на улице Журдана.
      - Не зайдете на минутку? Нет? Ой, какая я глупая! Жиль, должно быть, так устал!
      Хотя и был праздник, Мовуазен поднялся к себе в кабинет.
      - Я мешаю, Жиль?
      Алиса обвела глазами кабинет, где всегда чувствовала себя посторонней. Невозмутимо кивнув, Жиль взялся за телефон, она попятилась и вышла.
      Еще несколько часов - и все кончится.
      Телефон если и смолкал, то не больше чем на полчаса; порою Жиль подолгу ждал, не снимая руки с трубки.
      - Ренке?
      - Пока что все хорошо, хозяин. Сначала зал довольно сильно шумел. Тогда председательствующий пригрозил удалить публику, и все поуспокоились.
      Несколькими днями раньше Жиль сходил посмотреть зал, где слушаются уголовные дела. Сейчас там, наверно, все окна настежь - народу полно, жара невыносимая.
      - Держалась она исключительно хладнокровно. Вошла, окинула зал твердым взглядом...
      В одиннадцать утра позвонили из Фонтене-ле-Конт.
      - Это вы, Жиль?.. Туда не пошли?.. Так я и думала. Я тоже считаю, что так лучше... Можно я буду звонить вам время от времени, узнавать, что нового?.. Как она?
      - Хорошо. Пауза.
      - До скорого, Жиль!
      - До скорого, тетя!
      Потом настал черед Бабена. Он звонил из раздевалки для адвокатов, прикрыв трубку рукой. Говорил тихо. Слова приходилось угадывать.
      - Все в порядке... Только что вызывали Юара... Да, как мы и предвидели.
      Это означало, что на суде капитан Юар выразил удивление, почему его словам придали такую важность. Да, он помнит, конечно, что с какого-то бидона был сорван колпачок. Но был ли это бидон с крысиным ядом?.. Комиссар так настаивал, что он, Юар, сказал "да" - только бы поскорее отделаться... В тот день он купил несколько бидонов лака для лодки своей дочери. Возможно... Это же было так давно!
      Полдень.
      - Это вы, хозяин? Они хотят все закончить сегодня же. Заседание возобновится уже в час дня. Публика в зале недовольна. Не стоит ли...
      К особняку подкатила машина Плантеля Судовладелец, шагая через несколько ступенек, поднялся по лестнице. Не постучав, как свой человек в доме, распахнул дверь, плюхнулся в единственное кресло, утер лоб.
      - Ну и жара! А ведь у меня еще самое лучшее место-позади судей. Мне удалось перемолвиться с Пену-Рато. Он считает, что все идет отлично. Если этот идиот кладовщик не забудет, что ему вдолбили...
      - Как тетка?
      - В лучшей форме, чем когда бы то ни было. Иногда кажется, что судят не ее - она сама Два раза перебивала председательствующего... Ну, я пошел. Времени в обрез, перекушу и...
      В дверях Плантель задержался. Неожиданно утратил самоуверенность.
      - Значит, как договорились-вечером, если, конечно...
      Утвердительный кивок.
      - Алло! Хозяин? Снова Ренке.
      - Час от часу чище! Пену-Рато свирепствует. Если так пойдет дальше, на скамье подсудимых окажется полиция. Комиссар вне себя. Он был вызван уже дважды и давал показания таким тоном, что суду пришлось призвать его к порядку...
      - Что вам, Марта?
      В комнату, постучавшись, вошла прислуга.
      - Мадам спрашивает, можете ли вы...
      - Скажите мадам, что я прошу меня не беспокоить.
      Наконец речь защитника.
      - Алло!.. У Дворца правосудия собралось человек двести, не меньше. Шесть вечера.
      - Присяжные удалились на совещание... Семь часов.
      - Присяжные все еще совещаются. По-моему, это добрый знак. Председательствующий произнес небольшую речь, в которой подчеркнул, что в случае сомнения долг каждого из них...
      Когда Жиль в последний раз снял трубку, он был уже на пределе.
      - Да, слушаю.
      - Жерардина Элуа оправдана. На улице настоящая манифестация. Половина собравшихся была на ее стороне...
      Жиль оставался один еще десять минут. Он провел их за дядиным бюро, укладывая в кожаный портфель дела в желтых полукартонных папках.
      Снова телефон.
      - Да, тетя... Оправдана...
      - Вы довольны, Жиль?
      Он молча кивнул, забыв, что говорит по телефону.
      - Алло! Почему не отвечаете?.. Если бы вы знали, как мне вас недостает!..
      - Войдите.
      В дверях появился Плантель. Жиль еще держал трубку.
      - Доброй ночи, тетя!.. Да, как-нибудь на днях... Заметив легкую улыбку на губах судовладельца, Жиль пожал плечами, взял портфель и бросил:
      - Идемте.
      Они ехали через непривычно оживленный город, и люди провожали глазами их машину. Вошли они к мэтру Эрвино не через контору, а через парадную.
      В полутемной гостиной их уже ожидали нотариус, сенатор и Бабен.
      - Подайте портвейн, Жозеф, и можете идти.
      Жиль заметил, что, несмотря на лето, в камине горел огонь, как и в тот раз, когда он впервые попал сюда.
      - Благодарю вас всех, господа,-сказал Жиль, кладя портфель на столик.
      - Я полагаю, месье Мовуазен, что мы выполнили взятые на себя обязательства по отношению к...
      Жиль посмотрел на нотариуса так, что тот осекся.
      Затем Жиль раскрыл портфель, вытащил документы.
      - Вы имели в виду вот это, месье Плантель?.. А вы это, месье Бабен? А вы это, месье Эрвино?..
      Жиль понимал, что камин растоплен только ради этой церемонии. Он равнодушно бросил туда бумаги, и они тут же вспыхнули.
      Эрвино направился к столику, на котором стоял портвейн и рюмки.
      - Надеюсь, вы не откажетесь... Но Жиль снова посмотрел на него, взял опустевший портфель и проронил:
      - До свиданья!
      Когда он вернулся на набережную Урсулинок, его поразила царившая в доме тишина. Гостиная была пуста. Жиль приоткрыл дверь в кухню.
      - Мадам легла,- сообщила Марта.
      Нахмурившись, Жиль прошел в спальню, где горел только ночник, кровать была не постелена. Алиса лежала одетая, с покрасневшими глазами.
      Жиль, стоя, смотрел на жену, слегка встревоженный этой неожиданной картиной.
      - Жиль?.. Я не знаю, ты, может быть, рассердишься. Но я не виновата, клянусь тебе. Мама велела не беспокоить тебя, пока все это не кончится. Сядь поближе. Возьми мою руку. По-моему...
      Жиль неловко присел на край постели и взял Алису за руку, как врач, щупающий больному пульс.
      - По-моему... По-моему, у меня будет ребенок, Жиль.
      Она не решалась взглянуть на него, испуганная тишиной, внезапно воцарившейся в спальне.
      Жиль заметил, что она слегка пошевелилась и следит за ним сквозь приспущенные веки.
      - Ты молчишь?
      - А что мне говорить?
      И так как на ресницах Алисы повисли слезинки, Жиль нагнулся и поцеловал ее.
      Эпилог
      Вечер в Фонтене
      Машина преодолела последний подъем, и Жиль увидел огни Фонтене, звездочками мигавшие в вечернем тумане. Теперь он разбирался в их мнимом хаосе не хуже, чем иной в движении небесных тел. Прямая, озаренная яркими фонарями магистраль, вдоль которой плывет молочное облачко паровозного пара, - это улица Республики; а там, где световой ореол города позволяет различить очертания крыш, шеренгой выстроились немногочисленные крупнее магазины.
      Сейчас Жиль минует мост, проедет мимо иссера-белого собора на площади Вьет, спустится по населенной ремесленниками улочке и возьмется за медный дверной молоток, вернее, даже не успеет взяться. Прохожие на улице Кордуан попадаются редко, поэтому Жиль оставлял машину на площади Вьет.
      Это было его время - час вечерних сумерек, когда тени кажутся особенно расплывчатыми, как бы напитанными тайной.
      Не в этот ли час он высадился в Ла-Рошели накануне Дня поминовения и не в этот ли час Алиса - влажные губы, размытые полутьмой черты, льнущее к нему тело - встречалась с ним в аллеях парка?
      Эта мысль поразила его, когда он проезжал скупее всего освещенную часть улицы Республики. У зверей есть такое время суток, когда они живут наиболее полной жизнью. Разве не так же у людей?
      В какие бы давние годы ни уносили Жиля воспоминания, все улицы неизменно виделись ему в сумерках. Может быть, потому, что его родители вечно скитались. Светлые утренние часы были не для них. В это время они, наглухо зашторив окна, спали тяжелым сном в номере какой-нибудь гостиницы, и неистовый уличный шум, прорываясь сквозь завесу сна, лишь изредка пробуждал в них обрывки сознания.
      Вставали Мовуазены поздно - часа в два, порой и позже. Ели тоже не как все люди, за семейным столом, а перебивались всухомятку провизией, купленной накануне в первой попавшейся лавочке, и на камине или ночном столике у них всегда валялись крошки хлеба и огрызки колбасы.
      Жизнь начиналась тогда, когда для остальных день близился к концу. А в этот час все города - на одно лицо, и тени, скользящие мимо витрин, всюду кажутся одинаковыми.
      Наконец, после представления, когда горожане уже спят, почти вся труппа - японские акробаты и танцевальная пара, дрессировщица голубей и воздушные гимнасты - опять встречались, по соседству с театром или цирком, в каком-нибудь ресторанчике, содержатель которого - бывший артист.
      Еда там подавалась самая разная - венгерский гуляш, латышские блины, польский копченый гусь, балтийская рыба; разговоры шли о лондонском Палладиуме, брюссельском Зеркальном дворце...
      Одиноко сидя за рулем, Жиль доехал до конца улицы Республики. Справа, у кафе "Новый мост", заметил зеленоватый автомобильчик доктора Соваже.
      Шторы в кафе были задернуты, но Жиль и так знал, что врач сидит там сейчас вместе с тремя партнерами под приторно-сладким светом лампы в углу отделанного темными панелями зала и с важным видом бросает карты на малиновую скатерть.
      Так каждый день, в один и тот же час он выпивает одно и то же количество аперитивов, становясь все возбужденнее, язвительней, ожесточенней, пока игра не завершается неистовой злобной перебранкой.
      На площади Вьет Жиль вылез из машины. Нарушил звуком шагов тишину улицы Кордуан. Издалека заметил приглушенный шторой свет в окне справа и, как всегда, не успел взяться за дверной молоток.
      Легкие шаги по каменным плитам коридора.
      Приоткрытая дверь. Уголок, где его ждут.
      - Добрый вечер, Жиль!..
      В доме на улице Эвеко все, наверно, было так же, как здесь. Обстановка простая, но кажется, что каждый предмет, вплоть до кочерги с медной ручкой-набалдашником, живет собственной жизнью. Тут словно ощущаешь бег времени, медленный ход минут, как можно почувствовать течение ручья, если опустить туда руку.
      На столе шитье. Колетта садится на свое место. Она уже третью неделю живет одна в четырех комнатах - мать ее умерла от воспаления легких.
      Вопросительный взгляд: "Он в кафе?"
      Она знает, что Жиль, проезжая мимо, непременно удостоверился, на месте ли машина доктора.
      Странное дело! Несколькими месяцами раньше Алиса сама настояла:
      - Поезжай, навести тетку.
      Она подумала, что это Жилю на пользу. Иногда ей становилось с ним чуточку страшно - такая непреодолимая стена одиночества выросла вокруг ее мужа.
      - Да заставь гы его хоть немного развлечься! - советовала Алисе мать, все чаще появлявшаяся в особняке на набережной Урсулинок.
      - Я стараюсь, мама. Но увы, даже когда мы вместе, он словно не замечает меня.
      - Он слишком много работает.
      Жиль делал все, о чем просила жена, ни разу не сказал ей "нет". Мадам Лепар, например, с давних пор хотелось проводить лето в Руайане и предел мечтаний! - жить в доме с видом на море.
      - Я вот все думаю, Жиль, не полезно ли Алисе в ее положении...
      Жиль снял в Руайане виллу. Поселил там жену и тещу. Каждый вечер приезжал ночевать.
      Будущее материнство ничуть не страшило Алису, и порой казалось, что она кичится им, нарочно выпячивая свой пока еще не очень заметный живот. Беременность не мешала ей ходить в казино на танцы, заводить приятелей и приятельниц.
      - Почему ты не дашь себе несколько дней полного отдыха, Жиль?
      В самом деле, почему? Ничто не вынуждало его ежедневно, в одно и то же время, подниматься на третий этаж в кабинет. Плантель был прав: достаточно солидное дело в известном смысле идет по инерции.
      Но чем ему еще заниматься? День его, правда, не превратился покамест в неизменный, наглухо замкнутый круг, как у дяди, однако и у Жиля уже намечался распорядок дня с обязательными ориентирами, за которые он очень держался,- например, рюмка портвейна в одиннадцать утра за стойкой "Лотарингского бара".
      Вокруг него шумел город с его домами, жителями, более или менее отчетливыми социальными группами, более или менее дружными семьями, с рыбными промыслами, заводами и прочими предприятиями, но особняк на набережной Урсулинок казался среди этого мирка совершенно одиноким.
      Жизнь в доме складывалась тоже странно. Входя в гостиную, Жиль заставал либо тещу, либо одну из теток или подружек Алисы, с которыми был едва знаком.
      Он здоровался. Садился в уголок, но вскоре извинялся и уходил к себе на третий этаж.
      - Съезди навести тетку...
      Весь город, ополчившийся на Жиля, когда тот явился издалека и неожиданно получил наследство Мовуа-зена, был теперь готов распахнуть перед ним двери.
      Может быть, люди решили, что он стал таким же, как они? Вероятно, да. Они наверняка перешептываются: "Маленький Мовуазен понял, что..."
      Это потому, что в определенный час он усаживается у себя в кабинете, звонит по телефону, выстраивает цифры столбиками, занимается грузовиками, прикидывает объем перевозок и расход горючего, оплачивает счета, подписывает чеки и векселя, а на улице рассеянно здоровается с прохожими.
      - Пообедаешь со мной, Жиль?
      Колетта разожгла пожарче плиту, на краешке которой доспевал обед. Она опять носила траур - теперь по матери, так что Жиль, всегда видевший тетку в черном, и не мог представить ее себе одетой иначе.
      Колетта ходила взад и вперед: застелила скатертью стол, достала из буфета тарелки и приборы.
      - Малыш здоров?
      Наверно, здоров, раз ничем не болен. По правде говоря, Жиль совершенно не вспоминал о ребенке. Иногда корил себя за это. Даже испугался, когда понял, что не испытывает к собственному сыну никаких чувств.
      - Ничего не могу с собой поделать, тетя, - признавался он Колетте. Как я ни стараюсь, он для меня чужой. Его настоящая семья - это те, кто его окружают: мать, няня, бабушка, приятельницы, которые целыми днями сидят у Алисы...
      А вот в этом домике, где на пол ложится длинный отсвет от медного маятника старых стенных часов, где хлопочет Колетта, то и дело исчезая в кухне, где слышатся уже ставшие привычными звуки, Жилю кажется, что у него тоже есть свой домашний очаг.
      Теперь Соваже появлялся здесь уже не каждый день. Находил благовидные предлоги, ссылался на визиты к больным. Сначала Колетта много плакала.
      - Он совершенно переменился, - признавалась она Жилю.- Вышел из тюрьмы злым, ожесточенным. Подчас у него такой вид, словно он ненавидит меня, считает виноватой в том, что случилось.
      И это любовь, которая была прекрасна, пока Колетта жила затворницей на набережной Урсулинок и они лишь украдкой встречались у ее матери на улице Эвеко! Теперь, когда их чувство могло беспрепятственно расцвести, от пылкого человека с нервным лицом и лихорадочным взглядом остался только заурядный картежник и глотатель аперитивов, который, как наркоман, выходил из себя при одной мысли, что ему не удастся в обычное время сесть за карты в кафе.
      - Ты молчишь, Жиль?
      Эти долгие паузы возникали не один раз за вечер, и чаще всего Жиль с Колеттой пугались их.
      - Я думаю, тетя.
      Жиль все еще не мог решиться. Ему казалось, что он собирается притронуться к слегка грустному и все же такому теплому чувству счастья, переполнявшему их по вечерам в доме на улице Кордуан.
      Быть может, довольно одной фразы, одного слова, чтобы все разлетелось и они оба оказались лицом к лицу среди внушающей ужас пустыни!
      Жиль думал об этом много дней, много недель.
      - Я не хочу стать тем, чем был дядя, Колетта.
      Она давно знала это, давно чувствовала, как он борется с собой. Наследство Октава Мовуазена пригибало его к земле. Жиль боялся, что его засосет, и все-таки почти сознательно, не щадя себя, погружался в болото.
      - Послушайте, тетя...
      - Что ты решил?
      - Вы же знаете, я хочу уехать. Но...
      Он видел, что она дрожит, что она беззащитна.
      - Я хочу уехать с вами, как уехали мои родители, понимаете?
      Он был не в состоянии выразить свою мысль словами. Ему хотелось передать ее образами, ощущениями, сменой света и тени. Например, так: гудящие от звуков аркады улицы Эскаль близ музыкальной школы и молодая пара, задумавшая бежать... Ниёльское кладбище... Бабушка, тонкие черты ее лица...
      У нее было два сына, два Мовуазена. Тот, что со скрипичным футляром под мышкой ежедневно отправлялся в Ла-Рошель, уехал. Другой остался.
      Сестра его матери сделалась Жерардиной Элуа и тоже осталась.
      Он, Жиль,- не из их породы, он из расы изгоев и скитальцев, и стоило ему войти в дом на набережной Урсулинок, как он сразу почувствовал, что они с Колеттой - одной крови.
      Не из-за нее ли, боясь потерять голову, он женился на Алисе?
      Теперь он знает - этому конец.
      - Правда, Колетта?-тихо добавил он.- Мы уедем вместе?
      Он даже не подошел, чтобы поцеловать ее и прижать к себе. Это было нечто посильнее, чем объятия, и он только шепотом повторял, не сводя с нее горящих глаз и чувствуя, как у него перехватывает горло:
      - Правда?
      Их разделял накрытый стол. Простая, обыденная картина: тарелки, кусок сыра, ломоть хлеба, и все-таки благодаря ей Жиль вновь обретал поэзию гостиничных номеров, где он вот так же ел вместе с родителями, а вокруг шумел неведомый мир, незнакомый город, который жил своей, чуждой им жизнью.
      Колетта не возразила. Она лишь посмотрела на Жиля. Протянула руку и кончиками пальцев коснулась его руки.
      - Ты веришь? - спросила она, словно заглядывая в будущее и подводя итог их радостям и печалям.
      - Верю.
      И тут ей почудилось, что с Жиля спадает маска, из-под которой предстает его истинное лицо, расцветающее наконец подлинной, юной улыбкой.
      Он поднялся. Опрокинул чашку. Положил руки на плечи тетке и заставил ее встать.
      - О, Колетта!..
      Это был не только порыв нежности, но и знак беспредельной признательности. Колетта освободила его. Теперь он тоже смотрел вперед. Навсегда вырывался из круга, в котором его пытались замкнуть, из жизни, для которой не был создан.
      Он опять стал почти ребенком.
      - Колетта! Колетта! - твердил Жиль, сжимая ее так сильно, что она чуть не задохнулась.
      Он не решался вымолвить единственное слово, которое рвалось у него с губ: "Благодарю!"
      Когда они вновь увидели окружающий мир, тела их были опустошены, как после долгой болезни, но лица озаряла радостная улыбка.
      - Поговорим серьезно, Жиль.
      Колетта сама не верила своим словам. Теперь уже ничто не имело значения. Они, конечно, могут рассуждать о практических деталях, но это все равно что игра, в которую полагается играть - и только.
      - На что же мы будем жить? Он знал, что это ей безразлично, что коль скоро они вдвоем, ее ничто не страшит.
      - На что придется. Я играю на трех инструментах. И даже...- Легкая и торжествующая улыбка.- Немного владею последним ремеслом отца. На худой конец, перебьемся, как перебивались мои родители, верно?
      Только теперь глаза у него затуманились, и Жиль стыдливо отвернулся. Ему показалось, что в эту минуту он приобщил к своему решению родителей, стал ближе к ним-до такой степени ближе, что ему захотелось перемолвиться с ними.
      О деньгах Мовуазена вопрос не вставал, не мог встать. Они пойдут Алисе. Без Жиля ей будет лучше.
      - Если бы вы знали, Колетта, как я...
      Где взять слова? Все они слишком слабы. Сердце Жиля отчаянно билось, словно оно, вырвавшись из телесной оболочки, взмыло над землей.
      - Как я...
      Колетта стояла перед ним, такая маленькая, такая хрупкая, что он не удержался и поднял ее на руки, как будто решив сейчас же унести подальше отсюда.
      Когда он опустил ее на пол, оба то плакали, то смеялись, я лица их, сквозь пелену слез, казались преображенными, подобно лицам, которые видишь во сне.