Три загадки Арктики

Поместив их в канцелярии базы Гидроотряда и снабдив их двумя банками корнбифа и тремя фунтами галет, я обратился за содействием к Председателю Енисейского губисполкома т. Гольдич, который со своей стороны распорядился об оказании им всякого возможного содействия: предоставил им безденежный проезд до Ново-Николаевска в вагоне начальника Сиб. милиции, снабдил их деньгами (500 тыс.) за счет Комсеверпути, двумя полушубками, в которых они нуждались, провизией (10 ф. хлеба, 5 ф. копченостей, 3 ф. масла, 1/4 ф. чая, 1/2 ф. табаку и 2 коробки спичек) и, находя их пребывание в канцелярии неудобным, предоставил им помещение в гостинице «Дом крестьянина». Как иностранцам, незнакомым с нашими порядками, для выполнения всяких деловых формальностей им предоставлено было полное содействие от базы отряда, наконец, чины отряда старались оказать им гостеприимство по личной, частной инициативе.

Считая безусловно необходимым оказать этим представителям дружественной нам Норвегии и в дальнейшем всякое содействие, прошу вашего распоряжения о скорой и удобной доставке их на родину».

Удивительная примета времени – в рапорте соседствуют 500 тысяч рублей и 2 коробки спичек.

Советские организации делали все, что было в их силах. Якобсен и Карлсен были снабжены специальными мандатами: «…согласно договора между Российским Советским Правительством и Правительством Норвегии, все советские учреждения и должностные лица обязаны оказывать предъявителю сего полное содействие при его поездке».

Нет, не верилось, что находки с мыса Приметный и документы, составленные экспедицией, были отобраны у Якобсена и Карлсена на советской границе. В 1975 году Н. Я. Болотников, а потом и мы вновь обратились в Норвежский полярный институт с просьбой, если возможно, просмотреть архив Амундсена и прояснить судьбу утерянных документов. Через некоторое время от П. Л. Хагеволя пришел ответ.

«Этой весной, – писал он, – я по телефону спросил секретаря Надзирательного комитета по сохранению Дома Руала Амундсена г-на Хальвурсена о возможном наличии в Доме Р. А. материалов по находкам поисковой экспедиции 1921–1922 гг. и оборудованию Модовской экспедиции. Г-н Хальвурсен пообещал мне, что он поедет туда со мной летом просмотреть, что там есть. Вместе мы поехали на машине в дом Р. А. В сарае около дома мы нашли много бумаг, главным образом писем от различных людей всего мира, посланных Р. А. или брату его Леону А. в 1917–1925 гг.

Мы не успели разобрать все, что там есть, но мы собираемся вернуться туда осенью. Мы привезли два чемодана, заполненных бумагами, в Полярный институт, и я провел три дня в конце июля, просматривая их. Главный результат этого разбора для вас: вещи, найденные экспедицией Бегичева – Якобсена около костра, попали в Норвегию».

Почему же находки с мыса Приметный были заброшены и забыты? (Быть может, даже выброшены, поскольку так трудно оказалось о них что-нибудь разузнать.)

Народ Норвегии свято хранит память о своих героях. Широко известно, что в специальных музеях в Осло стоят на вечном приколе и суда викингов, и знаменитая «Йоа», и легендарный «Фрам», и «Кон-Тики» Тура Хейердала. На родине, в небольшом норвежском городе Берне, установлен памятник Кнутсену.

Могло ли случиться, что Руал Амундсен не передал последние реликвии Пауля Кнутсена его родственникам или в один из музеев Норвегии?

Очевидно, нет.

Возникло противоречие: с одной стороны, найденные предметы попали в Норвегию, с другой – они не отмечены достойным вниманием. Истина, как нам кажется, открылась, когда в первом издании книги Р. Амундсена «Моя жизнь» мы прочли: «Бедные ребята! Это были бравые и верные товарищи, и их гибель мы всегда будем горько оплакивать… Один из наших товарищей был найден у острова Диксон. А о втором до сих пор никто ничего не слышал». Последние слова, на наш взгляд, свидетельствуют: Руалу Амундсену было понятно, что вещи, обнаруженные на мысе Приметный, не принадлежали Тессему и Кнутсену. Он-то знал, какие патроны были в его экспедиции.

Возможно, в не разобранной до сих пор переписке Амундсена есть документы, более основательно подтверждающие наше предположение. А может быть, обнаружатся и какие-то записи Амундсена с оценкой находок Н. А. Бегичева и Л. Якобсена.

Руал Амундсен знал, разумеется, историю полярных путешествий, он знал и о пропавшей без вести экспедиции В. А. Русанова. Перед отплытием «Мод» он получил письмо из Парижа от матери Жюльетты Жан – жены В. А. Русанова, которая была на «Геркулесе» в его последнем плавании:

«Я читала в газете «Le Matin», что Вы ведете подготовку к экспедиции на Северный полюс.

Я мать госпожи Русановой. Русановская экспедиция ушла в июле месяце 1912-го года на Шпицберген с намерением отправиться оттуда к Новосибирским островам.[4]

Экспедиция Отто Свердрупа не нашла никакого следа.

Господин Амундсен, извините меня за смелость, но я прошу Вас сообщить мне, не намерены ли Вы проявить участие к судьбам моих дорогих детей: моей дочери и моего зятя, к судьбе их товарищей и попытаться отыскать их следы в Арктике.

Я знаю от своего зятя, что капитан (А. С. Кучин. – Авторы), который вел их судно, сопровождал Вас в Вашей замечательной экспедиции, во время которой Вы достигли Южного полюса.

Прошу Вас принять выражение моих самых почтительных чувств и мои самые искренние приветствия. Вдова Жан-Соссии».

Вполне могло случиться, что, рассматривая предметы, найденные на Таймыре в 1921 году, Амундсен не просто отверг «норвежскую» общепринятую версию, но и выдвинул свою собственную – «русановскую». В этом случае, возможно, эти предметы-реликвии – не норвежские, а русские – Амундсен сберег, чтобы вернуть их в Россию, на родину В. А. Русанова.

Мы хотели бы обратиться к норвежским организациям и отдельным гражданам Норвегии с просьбой выяснить судьбу находок Н. А. Бегичева и Л. Якобсена и в случае, если они сохранились, передать их в Советский Союз. Дом-музей В. А. Русанова в Орле – родном городе Владимира Александровича – был бы счастлив иметь исторические экспонаты…

9. «МЫС ЗЕМЛЯНОЙ, ВЫСОКИЙ, ОБРЫВИСТЫЙ»

В 1973 году мы искали могилу Кнутсена. Нам хотелось восстановить историческое место, сложить рядом с могилой гурий, отдать дань уважения героическому походу Питера Тессема и Пауля Кнутсена. Зимой выяснилось, что находки Бегичева не имеют отношения к норвежцам, но это не уменьшило нашего интереса к точному определению местоположения мыса, где были сделаны находки в 1921 году. Теперь искать стоило и для того, чтобы по трем стоянкам В. А. Русанова (о. Геркулес, о. Попова-Чухчина и эта новая, третья, стоянка) восстановить путь русских героев с судна «Геркулес».

К полевым работам 1974 года мы готовились тщательно. Сначала после знакомства с дневником Бегичева казалось, что все просто. Имелись точные координаты места: «широта 75°07 и долгота 88°13 », и пеленги от него на характерные сопки и мысы. Но вот беда: судя по координатам, место находок должно было располагаться не на берегу, а в тундре, километрах в восьми от моря.

Вспомним, что экспедиция Бегичева – Якобсена работала в сложных погодных условиях. В дневниках Бегичева день за днем записи: «сильный туман», «сильный туман и шел снег», «сильный снег и пурга», «ничего не видать», «уже два месяца, как мы не видели солнца». Ориентироваться в таких условиях, определять свои координаты было очень не просто.

К тому же карты, которыми пользовалась экспедиция, были весьма приблизительными. Многие реки, мысы, острова на них попросту отсутствуют. Несуществующие на карте объекты Бегичев называл по характерным признакам: приметная сопка, бухта глубокая, мыс каменный. Или совсем просто: «другой мыс». Идентифицировать такие названия с современной картой подчас невозможно, а следовательно, пеленги Бегичева помочь нам не могли.

Оставалось единственное – попытаться умозрительно пройти маршрутом Бегичева – Якобсена, день за днем восстановить по сохранившимся архивным данным весь путь советско-норвежской экспедиции.

Для этого мы могли использовать четыре источника: 1) дневник Бегичева, 2) отчет, написанный им после окончания экспедиции, 3) рапорт инженера С. А. Рыбина, составленный на основании опроса Якобсена и Карлсена, и 4) статью самого Якобсена, опубликованную в газете «Моргенбладет» 18 марта 1922 года.

Опорной точкой для восстановления маршрута служил мыс Вильда. Все четыре источника сходились в том, что спасательный отряд был здесь 28–29 июня – за две недели до находки костра. Но вот в других «показаниях» единодушия не было. Каждый из источников рассказывает о событиях того или иного дня по-своему. Часто «показания» на первый взгляд исключают друг друга. Бегичев, например, пишет: «…пересекли реку». В тот же день Якобсен отмечает: «…переправились через три реки». На самом деле в этих записях нет противоречий, просто Бегичев не счел нужным сообщить о двух переправах через, по-видимому, небольшие речки.

Сложнее обстояло дело с оценкой пройденного пути. Большинство расстояний определялось участниками экспедиции либо на глазок, либо по данным колеса-одометра, прикрепленного к задку саней.

«Но показаниям этого счетчика не придавалось особой веры, – пишет Рыбин, – так как при переправах через бугры колесо приподнималось с земли, а по липкой глине и мокрому снегу совершенно не катилось».

В показания одометра каждый, видимо, вносил свой поправочный коэффициент. В результате один источник указывает: «прошли 17 верст», другой – «прошли 20 километров» и т. д. Какой цифре отдать предпочтение?

Решающую роль в нашей работе сыграло знание местности, приобретенное во время Таймырской экспедиции 1973 года. Мы уже прошли по этим местам, воочию представляли себе мысы, сопки, реки и могли судить, насколько тот или иной объект похож на описания Бегичева и Якобсена.

Почти полгода ушло на восстановление маршрута советско-норвежской спасательной экспедиции. К концу июля 1974 года, перед началом нового путешествия на Таймыр, мы смогли подвести итоги своих исследований.

«С большой вероятностью, – записано в плане поисков полярной экспедиции «Комсомольской правды» 1974 года, – «могила Кнутсена» находится на мысе, долгота которого 87°41 в. д.».

Расположение мыса хорошо согласуется с местами ночевок аргиша Бегичева накануне и на следующий день после находки, со всей прокладкой пути.

С долей импровизации и с учетом магнитного склонения всем пеленгам с мыса, которые приводятся в документах, можно дать удовлетворительное объяснение.

Внешний вид мыса, насколько мы помнили, также согласуется в общих чертах с его описаниями в источниках.

По расчетам, это был первый мыс к западу от полуострова Михайлова. Тот самый возвышенный выступ земли, который стал для двух отрядов экспедиции 1973 года словно препятствием на пути к дугообразной косе, где независимо друг от друга отряды планировали устроить ночлег.

На картах Таймыра, даже самых подробных, этот мыс остается безымянным, и мы для удобства дали ему собственное название – мыс «М». Сейчас трудно вспомнить, почему оно появилось. Может быть, потому, что мы по укоренившейся традиции, так же как и в 1973 году, имели в виду могилу Кнутсена. А может быть, потому, что это была наша цель – «Мета». На древних географических картах встречались такие названия: «Meta incognita» – «Неведомая цель».

Следует сказать, что параллельно с нами прокладку пути Бегичева – Якобсена вел В. А. Троицкий. Он жил и работал в Хатанге, мы постоянно переписывались и обменивались новыми сведениями.

Позднее он писал нам: «Вы убедились, какое это сложное дело – идентификация старых названий и описаний местности с современной картой. Мне пришлось повозиться со многими первоисточниками по Таймыру, и среди них «бегичевское дело» – определение места костра – было наиболее трудным».

Троицкий и члены пашей экспедиции анализировали одни и те же документы. Но выводы получились совершенно разными. «По моим данным, – писал В. А. Троицкий, – место находки – на мысе Изгиб, скорее всего к северо-востоку от оконечности мыса Изгиб, близ обрывистого края».

Мыс Изгиб находится на полуострове Михайлова приблизительно в 11 километрах к северо-востоку от нашего мыса «М». Кто же прав? Да и удастся ли вообще найти на местности какие-то следы «могилы Кнутсена»?

В 1921 году участники спасательной экспедиции отметили место своей находки.

Бегичев пишет: «Мы вырыли могилу и зарыли обгоревшие кости, поставили крест и выбили на цинке, когда поставлен крест и кому. Я поставил свой знак из плавника и зарубил на нем топором, когда был на этом месте…»

Как обычно, запись, сделанная Рыбиным, более подробна и обстоятельна:

«У края ямы поставили крест высотой немногим более 1 сажени; вокруг нижней части стойки креста прибили железную полосу (найденную здесь же обшивку полоза), на которой Кузнецов предварительно выбил ножом насквозь надпись по-русски. Саженях в 5-ти от могилы, на юго-запад от нее, Якобсен и Карлсен зарыли в землю и обложили камнями столб, высотой около одной сажени. На этом столбе на высоте около 1 метра от земли они вырезали ножом свои инициалы и дату: «L. J. А. К. 11.8.1921».

В десяти саженях на запад от этого знака поставил свой знак Бегичев, врыв в землю столб и обложив его камнями: высота этого столба сажени 1–1,2. На этом столбе вырезаны инициалы Н. Б. и дата, но как точно составлена эта надпись – Якобсен и Карлсен не помнят. Кузнецов, кажется, вырезал свои инициалы на знаке Якобсена».

Итак, крест с прибитым к нему куском железного полоза, два столба с вырезанными и вырубленными инициалами. Сохранился ли хотя бы один из этих знаков?

В августе 1974 года отряд экспедиции «Комсомольской правды» в составе В. Ростова, Ф. Склокина, И. Маркова был высажен с вертолета на мыс «М». Приводим часть отчета начальника отряда Владимира Ростова.

«Вертолет заходил на мыс «М» с моря, земля стремительно надвигалась. Сверху очертания берега казались совершенно иными, чем виделись на карте. «Где будем садиться?»—крикнул штурман. Твердой уверенности, что под нами мыс «М», ни у кого не было. «Сделаем круг над лагуной», – попросил я и очертил рукой дугу.

Вертолет завалился на правый бок, пошел правым разворотом над лагуной, и вдруг все отчетливо, как на карте, увидели мыс «М». «Идем на посадку! – крикнул бортмеханик. – Приготовьтесь!»

Вертолет зыбко стоял на земле, открылась дверца, и мы выскочили из кабины. Над головой грохотали лопасти, а из-под ног, словно став видимыми, бежали струи воздуха от винта. Несколько секунд выгружали вещи. Дверь машины задвинулась, воздух будто стал твердым, небо померкло, л вертолет ушел на запад, к Диксону.

Захватывающих поисков не получилось. Захватывающие поиски были в Москве. Здесь же оказалось все до обидного просто. Мы надели рюкзаки, прошли 150–200 метров по направлению к обрывистому берегу и сразу, именно сразу, увидели знак Никифора Бегичева. Столб лежал на земле, мы его подняли. Посередине прочли четкую надпись: «1921 Н. Б.».

Первые волнения улеглись, беспорядочные рыскания по мысу прекратились. Надо было обдумать случившееся, послать радиограмму. Пока ставили мачту радиоантенны, натягивали палатку, развертывали радиостанцию, окончательно успокоились.

Утром не спеша, тщательно начали составлять план мыса «М» с привязкой к горам, мысам в море и триангуляционному знаку. По компасу засекли азимуты на характерные ориентиры. Разметили полигон предстоящих поисков, приготовили рулетку и инструменты.

Что мы сделали? Исследовали, казалось бы, каждую пядь земли в радиусе 100–120 метров от знака Бегичева. Выкопали несколько ям-шурфов; щупом-зондом искололи каждый квадратный дециметр поисковой площадки. Тщательно обследовали береговую линию на 4–6 километров в сторону полуострова Воронцова и на 6–8 километров прилегающий берег полуострова Михайлова. Буквально на коленях исползали косу, отделяющую лагуну от моря. Результатов эти поиски не принесли.

Знак лежит в нескольких метрах от песцовой ловушки. Может быть, его принесли охотники? Но тут нет «пасти», частью которой служит массивное бревно, а есть только пружинные капканы. Для вехи, которой охотники обозначают место, знак не годится – слишком уж не удобен. Для костра? Но, во-первых, знак Бегичева чертовски тяжел, а во-вторых, почему же тогда его не сожгли, да и следов костра нет.

Марков ходил к триангуляционному знаку и переписал «автографы», оставленные па столбах. Эти фамилии могут понадобиться. Еще два дня мы, все еще надеясь на удачу, по нескольку раз повторяли и углубляли поиски. В последний день решили вблизи места находки установить памятный столб с табличкой: «Здесь в 1921 году Н. Бегичев обнаружил стоянку неизвестной экспедиции. Место восстановлено и найдено по архивам экспедицией «Комсомольской правды». 8 августа 1974 г….»

Остается добавить, что знак Бегичева – это ствол плавника длиной около 2,5 метра. Слова «неизвестной экспедиции» в надписи, сделанной нашими товарищами на памятной табличке, свидетельствуют о сомнениях, которые оставались у нас в августе 1974 года по поводу того, были ли на мысе «М» в самом деле русановцы. На геодезическом знаке ножом вырезаны надписи: «Зверков, Бажепов 11-VI.49 г.», «Иванов 1956», «Котов, Горохов». Хотя ближайшее поселение находится в нескольких сотнях километров, за полвека здесь побывало не менее десятка людей: охотники, геодезисты, гидрографы… Ни с кем из тех людей, фамилии которых сохранились на триангуляционном знаке, мы не знакомы. На мыс «М» они пришли много раньше отряда полярной экспедиции «Комсомольской правды». Нам хотелось бы адресовать к ним вопрос: не видели ли вы, товарищи, каких-либо реликвий экспедиций Русанова или Бегичева – Якобсена па мысе, о котором идет речь?

Так был завершен поиск. Не у мыса Приметный, а километрах в 40 к западу от него, на высоком мысу, некогда стояли члены русановской экспедиции. Знак Бегичева – толстое бревно плавника с глубокими зарубками – ныне экспонат Музея Арктики и Антарктики.

После окончания экспедиции выяснилось, почему вычисления В. А. Троицкого указали на мыс Изгиб. В архиве Академии наук, в Ленинграде, и он, и мы изучали один и тот же дневник Бегичева. Но одну из записей Бегичева (а писал он, надо сказать, чрезвычайно неразборчиво) восприняли по-разному. Мы прочитали: «в 2-х км», а В. А. Троицкий – «в 27 км».

Как часто судьба поисков может зависеть от такой вот нелепой случайности!

Теперь два слова о местоположении стоянки.

Представьте себе длинную галечную косу, сплошь покрытую бревнами плавника. В основании косы поднимается уступом четырехметровый мыс, где в 1921 году и был обнаружен костер. На самом мысу плавника нет. Экспедиционный опыт подсказывает, что зимой, когда совершали свой переход Тессем и Кнутсен, было бы значительно проще и разумнее разжечь костер внизу на косе, а не таскать бревна плавника наверх. Разводить костер наверху имело смысл только летом или осенью, когда волны могли захлестывать косу. К тому же летом (полярный день) с высокого места при хорошей погоде легче осмотреться, наметить дальнейший путь. Наконец, костер, зажженный на возвышенности, мог быть сигнальным, если участники экспедиции В. А. Русанова по какой-то причине разъединились.

Только эти соображения оправдывают тяжелую работу – перетаскивание бревен на 100–150 метров и подъем их на четырехметровую высоту. Кстати, эта работа была бы просто непосильна для одного оставшегося в живых норвежца (если следовать «версии Бегичева»). Так находка места костра добавила новые аргументы в пользу того, что на мысе «М» побывали русановцы.

… Мыс «М». Мы так давно привыкли к этому краткому названию. Оно – наше, оно – любимое. Но мы прекрасно понимаем, что для карты слова «мыс «М»» не годятся. Дать же название этому безымянному мысу есть настоятельная необходимость.

Читатели помнят, как обрисовал его Никифор Бегичев: «земляной, высокий, обрывистый». Это внешние, физические характеристики мыса. Любую из них можно принять за название. В самом деле, чем плохо: мыс Земляной, или мыс Высокий, или мыс Обрывистый. Но мы предлагаем все-таки назвать его исходя не из описания Бегичева, а с учетом того факта, что на нем была стоянка русановцев.

Имя Владимира Александровича Русанова вызывает у советских людей законную гордость – революционер, патриот России, смелый ученый, отдавший жизнь освоению северных окраин своей Родины. Тайна гибели его экспедиции не разгадана, но известны три стоянки первопроходцев. Две из них дали повод назвать острова Геркулес и Попова-Чухчина. Пусть и третья, материковая, послужит памяти о пионерах Северного морского пути. Нам кажется, что мыс, который дал пристанище людям из экспедиции Владимира Русанова, можно было бы назвать мысом Русановцев.

10. НИКОГДА НА ЭТОМ МЫСЕ НЕ БЫЛО СТОЛЬКО ЛЮДЕЙ

Предложение о названии мыс Русановцев не только наше – участников полярной экспедиции «Комсомольской правды», но и моряков…

В 1978 году мы снова были на Таймырском полуострове. К концу путешествия все 15 участников полярной экспедиции «Комсомольской правды» должны были встретиться на берегу бухты Михайлова, на мысе «М». Первый отряд из шести человек пришел сюда рано утром, и все тотчас принялись за установку памятника в честь русановской экспедиции.

На косе они нашли шестиметровый ствол плавника, занесли его с немалым трудом на возвышенную часть мыса, врыли в землю, прибили металлическую пластину с надписью. Сложили большой гурий.

Потом пришли еще семеро.

Бухта Михайлова отгорожена от моря на северо-востоке стрелой полуострова Михайлова, а на западе – полуостровом Воронцова. Последний имеет почти круглую форму и соединяется с материком узким перешейком. Путь семерых проходил вдоль северного берега полуострова Воронцова на восток. Потом, когда открылся вход в бухту Михайлова, к мысу «М» можно было бы идти напрямую – по азимуту. Но надвигался густой туман, крупная волна шла с северо-запада, и, чтобы случайно не потерять драгоценного времени, для надежности, два тримарана и одна лодка от северо-восточной точки полуострова Воронцова пошли строго на север, «воткнулись» в полуостров Михайлова, а потом уже под его берегом побежали в глубь бухты.

Туман скрыл полуостров Воронцова. Высокий глинистый берег слева шел строго на восток, не было заливчиков и мысов – темная линия обрывов была точно прочерчена по линейке. По карте мы знали, что от места, где кончается высокий берег, до мыса «М» два километра. Дальше появлялись низкие косы, заливы и бухты. Направление берега быстро менялось – с восточного на южное, потом на юго-западное. Тут лежал остров, на котором мы ночевали в 1973 году, однако с моря он казался совершенно новым, незнакомым, только карта служила подсказкой. И вот вдруг, всем на удивление, из тумана черным высоким бастионом открылся мыс «М».

Металлическая плита на памятном знаке. Фото М. Деева

Вновь прибывших встречали товарищи. Лодки вытащили на берег. Среди камней горел костер – варилась еда. Мы зажгли еще один, чтобы обсушиться возле него. День, на который была намечена общая встреча, кончался, а третьего, маленького, отряда экспедиции – двух наших товарищей – не было. В душу закрался страх: не случилось ли с ними чего-нибудь?

В море, в 300 метрах от нас, стояло гидрографическое судно «Валериан Альбанов». В тумане гирлянда тусклых огней, обозначивших силуэт судна, была едва различима.

Потом пришел катер. Леденев и Шпаро отправились с визитом к капитану, а члены экспедиции, оставшиеся на берегу, зажгли на мысе «М» огромный костер. С борта «Альбанова» огонь казался фантастическим, он пробивал тьму, туман, и даже крошечные черные фигурки возле него были превосходно видны.

Мы решили поддерживать огонь на мысе «М» в течение всей ночи. Наши друзья, зная, что в лагере тревога из-за их отсутствия, могли ведь идти и ночью, и тогда костер на вершине мог бы помочь им. Установила дежурство: полтора часа два человека поддерживают огонь, затем их сменяют. Именно двое дежурных, потому что с косы надо таскать бревна для костра наверх, а это тяжелый труд.

В шесть утра – общий подъем. На восемь назначена церемония открытия памятника. Туман поредел, и – чудо – рядом с гордым красавцем «Альбановым» стояло еще одно судно необычной формы. Танкер, догадались мы.

В восемь к берегу подошел катер. На красных спасательных жилетах мы прочли слова «Ардатов», Рига. Потом причалил катер с гидрографического судна. Нас было тринадцать и моряков не менее тридцати; легко поручиться, что никогда на мысе «М» не было столько людей.

В 1913 году тут стояли русановцы. Они жгли костры. Три костра, как сказано в рапорте С. Рыбина. Стоя на камнях возле костра, приблизясь к огню так, что вот-вот запалится одежда, мы говорили о русановцах. Мы не пытались придумать новые версии их гибели, не мечтали разгадать тайну исчезновения экспедиции. Мы просто думали о них.

Шестьдесят пять лет назад на фансботе часть экипажа «Геркулеса» могла идти нашим вчерашним путем вдоль обрывов полуострова Михайлова. Люди, наверное, удивлялись быстрой смене направления береговой черты, а потом, поразившись неожиданно возникшей горе, пристали к косе рядом с ней. Они грелись возле костра и подбадривали друг друга. Они долго разыскивали пресную воду, готовили еду, подтаскивали к костру бревна. Они делали все то, что делаем мы.

1913 год… Карта не могла помочь первопроходцам. Они не могли «выйти в эфир». Им было хорошо известно, что ни один человек не знает, где они находятся, что никто не придет им на помощь. Они храбро боролись, но, видимо, обстоятельства оказались сильнее…

Моряки разделяли наши чувства.

Капитан «Альбанова» Василий Васильевич Струнин открыл памятник. Второй помощник комсорг Архангельской гидробазы Виталий Егоров произнес краткую речь:

«Друзья! Нам выпала большая честь присутствовать па открытии мемориала в честь полярного исследователя В. А. Русанова и его товарищей.

Незримые нити протянулись к нам от ушедшего в небытие 65 лет назад экипажа «Геркулеса». Сегодня мы, моряки гидрографического судна «Валериан Альбанов», вносим свой скромный вклад в дело освоения Арктики, продолжая эстафету, переданную нашими отважными соотечественниками.

Нам неизмеримо легче. Мы живем в то время, о котором мечтали Русанов и его товарищи. Советский атомоход «Арктика» покорил Северный полюс, наши гидрографические суда ведут исследования в высоких широтах. Но Арктика осталась Арктикой. Мы молоды, за нами будущее, и мы приложим все силы к выполнению заветов наших старших товарищей. Память о них навсегда останется в наших сердцах».

Потом каждый участник митинга принес камень к большому гурию, сложенному в основании памятника. К столбу рядом с памятной плитой были прибиты небольшие медные таблички от экипажей «Валериана Альбанова» и «Ардатова».

При всеобщем одобрении было выдвинуто предложение обратиться с просьбой в Гидрографическое предприятие Морфлота СССР о присвоении безымянному мысу названия мыс Русановцев.

Через час после митинга берег опустел. Первозданную красоту его дополнял строгий облик памятника – мыс венчался каменным гурием и высокой вехой из плавника. Каждый из нас, бросая последний взгляд с борта «Альбанова» па этот берег, понимал, что подвиги героев-первопроходцев должны навсегда остаться в памяти человеческой.

Через три часа на берегу одного из проливов в шхерах Минина мы нашли двух запоздавших товарищей. Оказалось, что мотор на их лодке безнадежно сломался. Экспедиция 1978 года заканчивалась. Неожиданным послесловием к ней стало письмо из Архангельска от Виталия Егорова, которое вскоре пришло в редакцию «Комсомольской правды». К письму был приложен протокол открытого комсомольского собрания гидрографического судна «Валериан Альбанов» от 5 сентября 1978 года. Собрание постановило:

«Отдавая дань уважения первооткрывателям Арктики, в честь экспедиции полярного исследователя В. А. Русанова установить в будущем году на берегу бухты Михайлова, рядом с памятным знаком, открытым в 1978 году, обелиск. Постоянно осуществлять над ним шефство. Призываем молодежь всех судов Архангельской гидробазы присоединиться к нашему начинанию».

В письме были и копии радиограмм капитанов гидрографических судов «Иван Киреев», «Николай Коломейцев», «Сергей Кравков», «Яков Смирницкий», «Федор Матисен». Моряки горячо поддержали благородный почин комсомольцев судна «Валериан Альбанов».

Прошел год. Судно «Валериан Альбанов» снова пришло в бухту Михайлова. 8 сентября пять членов экипажа – четвертый механик Александр Попов, моторист Виктор Большак, матрос-электрик Николай Кирикович, матрос 1-го класса Виктор Ключаров и Виталий Егоров – высадились на берег и начали строительство нового памятника.

Потом в «Комсомольской правде» под рубрикой «Записки нашего современника» был напечатан поэтичный дневник Егорова, который он вел в течение четырех дней на месте стоянки экспедиции В. А. Русанова,

11. «ЧТО НЕ МОГЛО БЫТЬ ДОКАЗАНО ФАКТАМИ, ПОПОЛНЯЛА ФАНТАЗИЯ»

Теперь настала пора поговорить о захоронении на мысе «М». Кнутсен здесь не погиб. Выходит, свой конец нашел на мысе кто-то из спутников Русанова или, может быть, сам начальник экспедиции?

Впрочем, вчитаемся еще раз в документы.

«Здесь лежат обгоревшие кости человека», – записал в дневнике Бегичев.

Ларс Якобсен более осторожен. «В большой куче золы, – пишет он, – находились сильно обгоревшие кости, так что было трудно определить, человеческие ли они. Одна из них обгорела меньше, и, по всей вероятности, это была лобная часть человеческого черепа».

Наконец, Рыбин тщательно проанализировал рассказы Якобсена и Карлсена.

«Факт нахождения костей так серьезен, – пишет он, – что при расспросах об этом обстоятельстве я приложил особенное старание, чтобы понять, на основании каких признаков нашедшие их убедились в том, что кости эти принадлежали человеку, и в результате у меня самого такого же убеждения совершенно не получилось.

Ни одной из костей Якобсен не везет и объясняет причину этого тем, что косточки были в таком состоянии, что при неосторожном обращении с ними они распылились в прах…