Монах (№2) - Монах: последний зиндзя

Она долго раздумывала.

– Вы играете на моей любви к стране, чтобы заставить меня пожертвовать человеком, составляющим мою жизнь.

– Первые ветви Ордена, которые Дзебу посетит, находятся в Китае и Монголии. Он встретится с людьми, которые стараются повлиять на ход событий в этих странах.

– Вы не можете обещать, что, когда Дзебу покинет меня, произойдут чудеса, разве не так?

– Конечно, я не могу ничего гарантировать, – сказал Ейзен. – Но знание того, что вы должны действовать определённым образом, и такое действие, независимо от его результатов, ведут к озарению.

– Не пытайтесь отвлечь меня обещаниями озарения. – Её голос был резок и сердит. – Мне нужен Дзебу!

– Как я говорил вам при нашей первой встрече, сила вашей любви показывает, что вы уже значительно озарены. Но одним из важнейших источников силы бакуфу является уважение, почти поклонение, которое большинство самураев питает к Ама-сёгун. К несчастью, распространяется слух, что реальная власть над бакуфу принадлежит вашему любовнику, монаху, пользующемуся дурной репутацией Ордена зиндзя, который, что еще хуже, наполовину монгол.

Танико была оскорблена.

– Я имею право на личную жизнь! Начиная с императора, на этих островах нет ни одного дворянина, который не спит с несколькими женами и разными куртизанками. И более того, Дзебу – герой! Его деяния легендарны! Как может кто-нибудь говорить что-то плохое о нём?

Ейзен покачал головой.

– Наши господа могут развлекаться как хотят, но наши дамы должны быть целомудренны. Я не одобряю такое положение дел так же искренне, как и вы, но мы не можем изменить его. Что касается героизма Дзебу, есть много людей, которые завидуют ему и ненавидят его. Юкио был героем, но люди все равно отвернулись от него.

Танико была в слезах.

– Я не сделаю этого! Я не откажусь от него! Это нечестно! Я люблю его всю свою жизнь, и мы ни разу не смогли провести вместе больше нескольких месяцев подряд. Даже в последние шесть лет мы встречаемся только во время коротких визитов. Теперь, впервые в нашей жизни, мы можем жить вместе, как мы всегда хотели. Нам осталось так мало времени, сенсей! – Она молила о понимании. – Мы не можем надеяться, что проживем ещё долго. Правда же, мы имеем право на несколько лет счастья, оставшихся нам!

Ейзен покачал головой.

– Единственное, что обещано нам в этой жизни, – страдание.

Гнев кипел в ней. Она перевела дыхание и открыла рот, чтобы протестующе закричать, чтобы заявить «нет» вере в то, что жизнь – это только страдание, «нет» его требованию жертвы, «нет» всем страданиям и потерям своей жизни, «нет» многим годам, проведенным вдали от Дзебу. Но пока она дышала, ей показалось, что какая-то огромная сила овладела ею и вбирает в себя ее дыхание, как вода вблизи берега вбирается в большую подступающую волну, и вот уже её легкие наполнились так, что были готовы разорваться. Затем волна отхлынула.

Она позволила воздуху вырваться из неё одним ужасным воплем, долгим криком ярости и агонии, криком, идущим из самой глубины её существа. От силы, вложенной ею в этот вопль, у нее скрутились мышцы живота, запылало горло и заболели связки на шее. Она продолжала кричать, пока последний глоток воздуха не вышел из её груди.

Она открыла глаза и с изумлением увидела, что Ейзен сидит в неглубоком пруду с карпами, глядя на нее с таким же удивлением, как и она на него. Через мгновение он начал смеяться.

Вокруг раздалось клацанье оружия. Самураи, охранявшие Танико, услышали ее вопль и поспешили к ней на помощь. Воины-монахи Дайдодзи увидели Ейзена, упавшего в пруд, и прибежали помочь своему сенсею. Две группы вооружённых людей стояли кольцом вокруг Ейзена и Танико, яростно глядя друг на друга, напряжённые и готовые сражаться. Танико и Ейзен отпустили их, уверив, что всё в порядке и что они никоим образом не хотели причинить вреда друг другу. Прежде чем кто-нибудь успел помочь ей, Ейзен с плеском поднялся из пруда, как бы самой своей ловкостью подтверждая, что все в порядке.

– Сенсей, что случилось? – тихо спросила Танико, когда они снова остались наедине.

– Это явление разработано мастерами чан из Китая; мы, последователи дзен, ввели его здесь в боевые искусства, – сказал Ейзен. – Это называется «киай», крик. Через много лет практики изучающий эти искусства может издать крик, способный оглушить или убить человека. Сейчас, под влиянием ситуации, вы издали такой киай естественным образом.

– Да, но что случилось со мной, сенсей?

Ейзен взглянул в её лицо. Солнце давно село, и сад Дайдодзи освещался многочисленными бронзовыми и каменными фонарями, их свет, мерцая, отражался в пруду. Из-за ограды храма выглядывала почти полная жёлто-оранжевая луна.

– Ах! – сказал Ейзен, внимательно всмотревшись в лицо Танико. Его взгляд и лёгкий вздох подтвердили то, о чем она догадывалась. Поднималась луна, и она чувствовала, что внутри нее тоже поднимается свет. Страдание, которое она испытывала мгновение назад, было вытеснено чистой, безграничной радостью. Её озарило! Её вопль был криком самой жизни, жизни, которая была в её родителях и которую они передали ей, жизни, которая перешла к ним от бесчисленных поколений предков, которая была такой же, как и жизнь, находившаяся в Ейзене, в карпах в пруду, в деревьях вокруг них. Быть живой – значит страдать. Вопль боли и протеста против боли есть первоначальный крик жизни. Первым побуждением каждого рождённого ею ребенка был такой крик. Это был крик ян, творческого начала, самим своим страданием побуждаемого преодолевать свои несчастья и становиться сильнее и мудрее. Она почувствовала неразрывность всего сущего. Это был экстаз, который она раньше ощущала лишь в самые возвышенные моменты с Дзебу.

– Этот крик, сенсей, – сказала она, – выражал тот облик, который я имела, прежде чем родилась.

Ейзен опустился на колени и прижался руками и лицом к земле перед ней, смиренно признавая её озарение. Она была так поглощена своими новыми мыслями и чувствами, что едва замечала, что он делает.

– Я не чувствую, что я сделала открытие, – сказала она, когда он снова поднялся. – Я чувствую, будто я вспомнила что-то, что я всегда знала.

– Одно дело – знать, что огонь обжигает тело, – сказал Ейзен. – Совсем другое – узнать эту истину, положив руку в пламя факела. Теперь мне нужно найти новую кунг-ан, чтобы вы над ней работали.

– Я должна продолжать решать кунг-ан до конца моей жизни?

Ейзен засмеялся.

– Говорит ли когда-нибудь изучающий боевые искусства: «Теперь моя учеба окончена, мне не нужно больше тренироваться»? – Его круглое лицо стало серьёзным и сострадательным. – Иногда воодушевление дает нам кунг-ан для решения. Теперь, когда вы нашли облик, который имели перед рождением, может быть, у вас появится мудрость, чтобы решить, что вы и Дзебу должны делать.

Танико задумалась на мгновение, всматриваясь в себя, чтобы понять, изменились ли её чувства к Дзебу. Ничего не изменилось. Она всё ещё хотела, чтобы он был рядом с ней до конца ее жизни, и она всё ещё негодовала на Орден за попытку разлучить их.

– Ваш Орден не имеет права отсылать Дзебу от меня, – твердо сказала она. – Я заставлю его остаться со мной. Мы заслуживаем того, чтобы быть вместе после всех этих лет, и только попробуйте разлучить нас!

Ейзен кивнул.

– Вы должны делать то, что считаете нужным. В этом самая суть озарения. Что касается Дзебу, ему было дано время подумать о своей поездке. Я не знаю, что он решит. Может быть, он скажет вам. Когда вы увидите его снова?

– Я впервые за месяц увижу его послезавтра – в Хэйан Кё. Он остался в Хакате, содействуя строительству и оказывая помощь жертвам.

– Пожалуйста, передайте ему привет от меня, когда увидите его. И скажите его светлости сегуну Саметомо, что я надеюсь увидеть его, когда ему будет удобно. Я мечтаю узнать, каких успехов он добился с рассказом о том, как Е-шу сказал «нет».

Глава 26

Сердце Танико взволнованно трепетало – отчасти от счастливого возбуждения, отчасти от страха, – когда она ехала навстречу Дзебу по дороге, поднимавшейся на склон горы Хигаши. Ей удалось ускользнуть от всех своих дам, служанок, слуг и стражников-самураев. Те, кто остался в Рокухаре, думали, что она находится в императорском дворце, нанося визит молодому императору и августейшей семье. Те, кто был во вновь отстроенном императорском дворце, думали, что она в Рокухаре. Она и Дзебу смогут быть вместе наедине, празднуя полнолуние Восьмого месяца в объятиях друг друга в том месте, где много лет назад началась их любовь.

Они привязали лошадей у старинной статуи Дзимму Тенно. Первый император Страны Восходящего Солнца выглядел свирепым, как всегда, но более потрёпанным непогодой. Она на мгновение остановилась перед статуей, молча докладывая основателю государства, что варвары изгнаны из его пределов. Потом они повернулись и пошли рука об руку по тропе, пока не достигли места, где много лет назад они лежали вместе и обменялись обетами любви. Эти перекрученные сосны на склоне холма, может быть, были лишь сеянцами, когда они впервые пришли сюда, подумала она. Помнит ли Дзебу их обеты, и хочет ли он еще сдерживать их? Она же никогда не забывала его слова: «Я твой до конца моей жизни и до конца твоей жизни».

В свете заката Хэйан Кё казался поднимающимся из фиолетовой осенней дымки, в которой речной туман смешивался с дымом костров, на которых готовили пищу. Столица выглядела почти такой же, как и в ту, другую ночь. Вряд ли нашлась бы какая-нибудь ее часть, которую за последние тридцать семь лет не разрушил бы пожар или землетрясение, но её жители были неутомимыми строителями. Танико сняла шляпу из рисовой соломы и вуаль, скрывавшую лицо, и села на травяной коврик, который Дзебу расстелил для нее. Они заговорили о войне.

– Мы получили известие от одного из наших людей в Корее, – сказал Дзебу. – Великий Хан потерял три тысячи кораблей и восемьдесят тысяч человек Это крупнейшее из поражений, понесенных монголами со времени возвышения Чингисхана. Кублай пришел в ярость, услышав эту новость, и бегал по дворцу, крича: «Аргун! Аргун! Что сделал ты с моим флотом?» Он лишился чувств, и пришлось его лечить укалыванием китайскими иглами и уложить в постель. Теперь, говорят, он намеревается предпринять еще одну попытку вторжения.

– О нет! – Сердце Танико упало. – Мы не можем ещё раз пройти через такое испытание!

– Монголы тоже не смогут. Это поражение ослабило авторитет Кублая у его вассалов – ханов и воинов. Я не думаю, что он сможет собрать ещё одну армию и флот. Конечно, нельзя быть уверенными. Ещё много лет мы должны быть готовыми к войне.

Танико с удовлетворением представила себе варварскую ярость Кублая. «Что ты теперь думаешь о нас, Слон? – подумала она. – Ты, так презиравший всегда нашу маленькую страну. Ты всё ещё хочешь вернуть меня в свой гарем?»

– Ему сейчас шестьдесят пять лет, – продолжал Дзебу. – Он стар, а в его семье умирают рано. Я думаю, после его смерти его наследники не будут так заинтересованы в завоевании наших островов, и Монгольская империя распадется. Это уже начинается.

– Эта буря убедила жрецов и народ, что никакой захватчик никогда не сможет завоевать нас, – сказала Танико. – Они говорят, что нам помогают боги. Кое-кто из самураев считает, что эту бурю принёс рассерженный призрак Юкио. Они говорят, что Юкио сражался рядом с ними, стремясь отомстить Аргуну и его монголам.

– Я действительно видел Юкио, – сказал Дзебу. Воспоминание об этом наполнило его голос удивлением.

– Ты видел Юкио?

– Он стоял рядом со мной на поручнях «Красного Тигра», смеясь, когда я сражался с Аргуном.

– Ты думаешь, это действительно было видение, или это существовало только в твоём сознании? – спросила его Танико. – В этот момент ты, наверно, был чрезвычайно взволнован.

– Мой отец, Тайтаро, перед смертью учил меня, что ум, создающий такие видения, сам по себе чудотворен. В схватке может прийти внутреннее зрение. Иногда в такие моменты человека могут посетить видения.

Танико положила свои небольшие белые пальцы на его длинную коричневую руку.

– Когда я говорила с Ейзеном прошлой ночью, у меня было сатори, вспышка озарения. Это был момент едва ли не самого глубокого счастья в моей жизни.

Он улыбнулся, в бороде сверкнули крепкие белые зубы.

– Значит, теперь ты немного лучше понимаешь, что же я ищу всю мою жизнь.

– Дзебу, – сказала она, – моё сатори произошло, когда Ейзен сказал мне, что твой Орден хочет, чтобы ты отправился в путешествие на запад.

Дзебу немного помолчал. Наконец он посмотрел на неё глазами, полными боли и печали.

– Я собираюсь уехать, моя любовь. Я должен!

Она вздрогнула, как будто ощутив предчувствуемый ею физический удар. Она раскачивалась вперед и назад, закрыв лицо руками и плача. Он взял её за руку, но она отдернула её. Как посмел он пытаться утешить её таким банальным жестом? Она взглянула на него: он тоже плакал. На мгновение она пожалела его.

– Не говори, что ты должен уехать. Ейзен сказал мне, что решение оставлено за тобой.

– Если бы Орден приказал мне ехать, я бы чувствовал за собой право на отказ. Сначала я отказался. В последний месяц, после того как ты уехала из Хакаты, я пережил невероятные мучения из-за этого решения. Танико, я люблю тебя. Я не хочу покидать тебя. Тем не менее этой поездкой я могу сделать так много! Ейзен должен был объяснить тебе, почему это так важно для Ордена. А я буду первым человеком из Страны Восходящего Солнца, который совершит столь дальнее путешествие – на другой конец света, в неизвестные земли белых варваров. Танико, путешествия и познание составляют всю мою жизнь. Если бы я не любил тебя и мысль о разлуке с тобой не была бы невыносимой, я был бы переполнен радостью при мысли о таком путешествии. Я не могу дождаться отъезда!

– Мне жаль, что наша любовь – такое бремя для тебя, Дзебу. Но, кажется, у тебя почему-то есть силы расстаться со мной. – Казалось, он старается сделать вид, что страдает так же, как она, но это не могло быть правдой.

– Если я откажусь от этой обязанности, мой внутренний взор затянется облаками, а мой контакт с Сущностью прервётся.

– А я и наша любовь должны быть принесены в жертву твоим духовным достижениям? Вот что не нравится мне во всей этой погоне за внутренним зрением, или озарением, – называй это как хочешь. Это не что иное, как эгоизм духа!

Дзебу удивлённо кивнул.

– Давным-давно Тайтаро покинул мою мать, Ниосан, чтобы следовать за своим внутренним голосом. Она погибла во время резни в Храме Цветущего Тика. Когда он рассказал мне, как она умерла, был момент, когда я возненавидел его за то, что он покинул её. Так же, как ты должна ненавидеть меня сейчас. Но ты узнала сатори. Поэтому ты должна знать, что в озарении мы осознаем, что индивидуальное самосознание – всего лишь иллюзия. Мы все – части Сущности.

Она снова заплакала. Она чувствовала себя беспомощной – она не смогла тронуть его своим гневом. Она пережила достаточно из того, о чем он говорил, чтобы понять его. Но все равно она не сможет отказаться и не откажется от него!

– Откуда ты знаешь, что отречение от нашей любви не повредит твой драгоценный внутренний взор? – спросила она. – Почему ты так уверен, что то, что ты решил, правильно?

– Я не уверен, – сказал он. – Быть уверенным, что поступаешь правильно, – вернейший способ заблудиться. У нас, зиндзя, есть способы напомнить себе, что то, что мы делаем, не обязательно правильно. Но я знаю, что должен сделать это, также как шесть лет назад я знал, что должен ответить на твой призыв и прийти к тебе в Камакуру. Чем глубже мой внутренний взор, тем больше за меня выбирает Сущность.

Она презрительно усмехнулась.

– Когда задаешь монахам трудные вопросы, они всегда скрываются за словами, которые невозможно уловить, как облака дыма.

Удивлённый, он снова заплакал, взял её рукав и промокнул глаза.

– Это так напоминает мне то, что сказала моя мать, когда я стал читать ей наставления. «Твои слова гремят, как пустое бревно в храме», – сказала она. Мне понятны твои чувства. Тем не менее, ты понимаешь, что глубоко в моих словах, как бы пусты они ни были, есть истина.

– Истина такова, что ты собираешься покинуть меня, – прошептала она, задыхаясь.

– Я не собираюсь уезжать сегодня или завтра, моя любовь, – сказал Дзебу. – Я уеду лишь весной. Мы с Сакагурой снарядим небольшой корабль и отплывем в Китай. Сакагура ещё не знает, что я решил взять его с собой. Но он хочет быть моим учеником, а мне нужен кто-то, кто поможет мне пересечь океан и станет моим спутником после этого. Я вернусь, Танико. Будь уверена в этом. Одна из причин, по которой я совершаю эту поездку, это то, что я смогу вернуться к Ордену с новыми сокровищами знания. Я вернусь, и после этого мы будем вместе навсегда. Я обещаю тебе это!

Её ярость и горе выплеснулись, но не в крике, как прошлой ночью, а в потоке речи, прерываемой всхлипами;

– А я обещаю тебе, что, когда я засну, мой рассерженный призрак будет покидать моё тело и следовать за тобой по всему миру, он будет мучить и терзать тебя, пока ты не сойдёшь с ума. Как я сойду с ума здесь, если ты покинешь меня. Я думаю, ты уже сошёл с ума! После того как нам приходилось жить порознь так часто в нашей жизни, можешь ли ты по своей доброй воле отвернуться от меня? Даже если ты действительно вернешься, пройдет десять лет или больше. Может быть, я уже умру! Я умру! Разве ты забыл, что, когда мы были мальчиком и девочкой, здесь, на этом месте, так много лет назад, ты поклялся, что будешь моим навсегда? Ты не любишь меня по-настоящему! Никогда не любил! Я была всего лишь той, к кому ты возвращался после своих легендарных подвигов. Если ты покинешь меня сейчас, Дзебу, я навсегда возненавижу тебя. Навсегда!

Дзебу обнял ее. Сначала она попыталась оттолкнуть его, но он держал её крепко, и вместо гнева она в его объятиях почувствовала утешение. Боль тянула её изнутри, как будто внутри неё затаился чудовищный краб и старается вырваться наружу. Указательным пальцем Дзебу вытер слезы с ее щек. В лесу стрекотали сверчки. Показалось ли это Танико, или в их стрекотании была печаль оттого, что наступает зима и все маленькие насекомые скоро умрут? «Я и он скоро тоже умрем, – подумала она, – и наша любовь погибнет навеки».

– Есть еще одна причина, по которой я должен сейчас уехать, – мягко сказал он. – Рассказывал ли тебе Саметомо о том, как мы поссорились перед тем, как он уплыл в кобая Сакагуры?

– Он рассказывал мне, что рассердился из-за того, что ты настаивал, чтобы воины не пускали его в битву.

– Он сказал, что наша любовь становится национальным скандалом. Храмы, семьи воинов, народ теряют уважение к тебе. Он никогда бы не сказал мне этого, если бы не рассердился, но это правда.

– Смешно!

– Танико, ты сама говорила, что то, что мы любовники, уже больше не секрет. Мунетоки и Саметомо нуждаются в тебе. Они будут нуждаться в тебе, пока Саметомо не вырастет. Чаще всего путь, ведущий к озарению, это просто выполнение своего долга так хорошо, как только можешь, в соответствии со своим местом в мире. Для тебя этот путь заключается в том, чтобы принять мой уход и трудиться для того, чтобы сделать бакуфу сильными. Твой долг в том, чтобы сохранять фигуру Ама-сёгун яркой и блестящей!

Он всё ещё держал её в объятиях. Одна часть её хотела поднять голову и поцеловать его губы, такие зовущие, окруженные белой бородой, другая – хотела оттолкнуть его, уйти с этой вершины горы, важность которой для них он предал, и больше никогда не видеть его. Она ненавидела все эти разговоры об озарении. Оно не имело ничего общего с жизнью и с любовью. Но она знала, что это правда. Она была пленницей своего положения. Но она может отказаться от своего положения. Или предложить сделать это. Если он поймет, что она готова отказаться от всего ради него, тогда, конечно, он пожелает отвернуться от Ордена ради нее.

– Что ж, хорошо, – сказала она. – Если ты не останешься со мной, то я поеду с тобой.

Его серые глаза расширились.

– Ты откажешься от своего положения, покинешь семью и дом и отправишься путешествовать по свету со мной?

– Ты возьмёшь меня?

После долгого молчания он сказал:

– Конечно, из-за этого путешествие станет более трудным. Ты очень сильная, но Орден всё равно будет возражать. Они скажут, что твое присутствие рядом со мной замедлит мое передвижение. Они будут правы, но это не имеет значения. Я решил совершить эту поездку, несмотря на все страдания, которые она навлечет на тебя и меня. Им придется согласиться, чтобы я совершал её на моих условиях. Ради нашей любви, если ты считаешь, что должна сделать это, я не могу отказать тебе.

Она почувствовала себя как атакующий воин, падающий лицом вниз, когда его противник неожиданно шагнул в сторону. Она не предполагала, что он согласится взять ее. Она думала, что в действительности он хочет расстаться с ней.

– Ты действительно взял бы меня с собой?

– Танико, я должен совершить эту поездку. Я думал, что из-за этого у меня нет другого выбора, кроме как расстаться с тобой. Мне никогда не приходило в голову, что ты тоже захочешь поехать!

Она слишком поздно разглядела ловушку, в которую попала. Эту ловушку поставил не Дзебу. Эту ловушку устроила карма, сама жизнь. Иногда, как говорил Ейзен, жизнь становится сенсеем и задает нам кунг-ан, чтобы мы их решали.

– Я не могу ехать, – сказала она. – Я не думала, что ты согласишься.

Его печальная улыбка была прекрасна. Она протянула руку и погладила его белую бороду.

– На мгновение ты дала мне надежду, – сказал он. – Это было жестоко. Я часто был так сердит на тебя, Танико-сан. Ты всегда хотела быть в центре событий, при дворе, в гуще общественной жизни. Я всегда не любил твои амбиции. Но теперь я знаю, что амбиции больше не управляют тобой. Они превратились во что-то другое. Ты остаёшься, потому что именно это выбрало для тебя озарение. Ты не можешь перестать быть Ама-сёгун, даже ради нашей любви, потому что Сущность говорит тебе, что ты должна делать это.

Танико прислушалась к своему сердцу. Он был прав. Пусть даже любовь к Дзебу была самой мощной силой в её жизни, она не может оставить свой пост. Но удерживали её уже не амбиции. На ней лежала грандиозная неоконченная задача. Она чувствовала ту же мощную связь, что удерживает капитана на борту находящегося в опасности корабля, что заставляет сражающегося самурая удерживать уязвимую позицию. Камакура нуждается в ней, и она не может покинуть её.

– Я помогала строить её, – прошептала она. – И она ещё не окончена. Я не могу оставить её сейчас!

Он крепко держал ее за руки.

– Будь целомудренной богиней, и самураи никогда не восстанут против бакуфу. Но сейчас, ты знаешь почему, я должен уйти, хотя я разрываюсь на части. А когда мы состаримся, мы вместе проживем последние годы нашей жизни и вместе уйдем из этого мира. И если ты веришь в повторные рождения, верь, что мы родимся вновь парой крестьян, у которых будет двадцать детей и которые проживут вместе в мире девяносто лет. Несомненно, в этой жизни мы собрали достаточно хорошей кармы, чтобы заслужить это. Верь во что хочешь, моя дорогая, но превыше всего верь, что нас невозможно разъединить.

– Ничто не может разрушить нашу любовь, – сказала она. – Я верю в это!

– Танико, – сказал он, – большинство людей слепы к тому факту, что мы все едины. Люди прячутся за своими границами, своими стенами, реками и морями и воюют друг с другом. Орден выучил меня быть воином, и в войнах я провел почти всю свою жизнь. Я выполнял свой долг везде, где оказывался. Но теперь я надеюсь, что смогу провести остаток моей жизни, не убив больше никогда ни одно человеческое существо. Танико, в этом хаосе в гавани у меня были и другие видения, помимо Юкио. Я видел океан крови, всей крови, которая была пролита и еще прольется из-за того, что люди убивают. Я видел Древо Жизни, это видение сказало мне, что все существа едины. Я хочу, чтобы Древо Жизни росло. Я хочу, чтобы люди перестали лить кровь в этот океан. Как смогут люди вести войны, если они осознают, что все они – частички одного существа? Мы должны расстаться с иллюзией разделённости. Люди смогут разрушить границы, свободно пересекая их, чтобы поделиться с другими людьми тем, что они имеют. Настанет день, когда границы рухнут и у нас будут знания, необходимые, чтобы прекратить убийство человека человеком. Для этого работает Орден, для этого работаю я. Поэтому я уезжаю.

– Я понимаю.

– И ещё, – сказал он, – я уезжаю из-за Моко. Моко был человеком, который разрушил границы и учился. Почему существуют люди, подобные Аргуну и Кублай-хану, подобные Согамори и Хидейори, которые несут смерть таким же, как они, человеческим существам и никогда не спрашивают, что же они делают? Я хочу выяснить, почему был убит Моко!

– Громадный вопрос! Ты действительно думаешь, что найдёшь ответ?

– Я смогу подвести Орден и народы мира ближе к ответу. На западе лежат удивительные страны, о которых я мало знаю. Может быть, они ведут войны по причинам, отличным от тех, по которым воюем мы. И, узнав, в чем различие и в чем сходство этих причин, я смогу больше узнать о том, что такое война.

– Я могу рассказать тебе кое-что о Западе. Когда я жила у Кублай-хана, одной из моих подруг была принцесса из страны под названием Персия. – Танико протянула к нему руки и обняла его за шею. Он опустился рядом с ней, обнимая ее. Пока они разговаривали, стало темно, и его силуэт смутно вырисовывался рядом с ней.

Он погладил ее щеку.

– Мы проведем вместе всю зиму, и ты будешь рассказывать мне истории о гареме Кублай-хана.

Она засмеялась.

– Некоторые из них не для ушей монаха!

– Даже такого монаха, как я? Саметомо сказал, что я всего лишь искатель приключений в монашеской одежде.

– В этом ты весь. Посмотри, как легко ты решил покинуть меня. – Казалось, она примирилась с этой мыслью, потому что уже могла шутить об этом. Но Дзебу не разделил её шутки.

– Ты ещё любишь меня? – спросил он, вглядываясь в неё серыми глазами. – Могу я пронести это с собой через весь мир? Могу я надеяться вернуться к тебе, чтобы эта надежда помогла мне уйти?

У неё хлынули слезы, но она положила голову к нему на грудь и прошептала:

– Да.

«О, как одинока я буду! – подумала она. – Как бы я хотела, чтобы ты не уходил!»

Он достал из-за пазухи халата какую-то вещь, сверкавшую в свете поднимавшейся полной луны. Он вложил это в её руку. Её пальцы почувствовали шероховатую поверхность, но, подняв камень к глазам, она увидела, что он покрыт замысловатой гравировкой. Узор из тончайших линий, слишком сложный, чтобы ум мог его разгадать, растекался по поверхности, заставляя её следить за его извивами, пока у неё не заболели глаза. В его глубинах мерцал огонёк, яркий, как сатори.

– Дзебу, какая прекрасная вещь!

– Это подарок для тебя из страны монголов. – Он рассказал ей историю Камня. – Тайтаро использовал его как талисман при тренировке моего духа, но в конце концов признался, что в нём нет никакого волшебства. Но на его поверхности выгравировано Древо Жизни, прекрасный рисунок. Ты можешь обнаружить, что он помогает тебе сосредоточиться во время медитации. Смотри на него каждый день и думай обо мне, и, может быть, ты откроешь, что мы одно целое, как я и говорил, и что мы в действительности не разлучены.

– Это великое волшебство, – сказала она. Она положила Камень в карман на рукаве и прижалась к Дзебу. Её руки скользнули под его халат, она ласкала шрамы на его груди, как только что пыталась проследить рисунок на Камне. Его пальцы пробрались через ее шелковые одежды и слегка гладили ее кожу, лаская ее гладкую поверхность.

Яркие лучи полной луны Восьмого месяца, самой красивой луны года, заливали землю вокруг них, их халаты и их тела. Гирлянды фонарей пунктиром прочертили улицы раскинувшегося под ними города. Всё было так, как много лет назад, только они сами неизмеримо переменились.

– О, Дзебу! – прошептала она. – То, что мы познакомились и любили друг друга, хотя всё было против нашей любви, это величайшее блаженство на свете!

Этой ночью, при свете полной луны, под стенами горы Хигаши, сливались их тела и души. Все страдания, перенесенные ими раньше, всё одиночество, которое им предстоит изведать в будущем, не имело значения. Они стали едины в вечном «сейчас».

Из подголовной книги Шимы Танико:

«Я решила, что не позволю ему прочитать мой дневник сейчас. И не позволю, когда он вернётся ко мне. Так я хоть немножко накажу его за то, что он уезжает.

Мы проведем вместе эту единственную зиму, и потом я действительно стану и монахиней, и сегуном. Когда Дзебу уедет, я буду спать одна и посвящу себя бакуфу. Я буду умом и голосом, но никогда не буду ни мужчиной, ни женщиной.

Почему меня всю жизнь не покидает это стремление участвовать в государственных делах? Хотя Ейзен и отвергает эту мысль, это стремление происходит из облика, который я имела, прежде чем родилась. Когда я была в животе моей матери, никто не знал, мужского я пола или женского. И если отбросить то, что я женщина, и все то, чего от меня ожидают из-за того, что я женщина, то я стану просто живым существом, которое не хочет быть беспомощным предметом или собственностью, которое хочет иметь значение, совершать действия. Это потребности моего более глубокого «я». Это не значит, что я хочу перестать быть женщиной. Я рада, что у меня есть нежные чувства и что я могу открыто показывать их, как не смеет ни один мужчина, потому что я женщина. Меня приводит в восторг, что мужчины желают меня. Я люблю удовольствие, которое я получаю от мужчин. Хотя оба моих ребенка погибли, время, когда внутри моего тела росло другое человеческое существо, было самым прекрасным в моей жизни. Но я не хочу быть женщиной за счет невыполнения моих более глубоких потребностей.

И поэтому, из-за того, что я к этому стремилась, из-за кармы или судьбы, я стала Ама-сёгун. Кажется, я одна из всех женщин поднялась так высоко. Когда я была девочкой и страной правил императорский двор в Хэйан Кё, женщины часто имели большое влияние. Но теперь этой страной правят самураи. Женщины не могут состязаться с мужчинами в битве. И пока государством правят воины, женщины будут всё больше и больше порабощаться. Может быть, я смогу использовать своё положение, чтобы помочь женщинам. Но против нас действуют мощные силы.