Бригадир державы (№19) - Кукловод

Несмотря на то, что тосты в честь Урусова следовали один за другим, и в питие себя никто не ограничивал, никто не напился, и собравшееся общество вело себя вполне пристойно. Когда я немного привык к обстановке, начал приглядываться к новым лицам. Судя по стилю поведения, за столом собрались люди как-то зависимые от хозяев, что чувствовалось в излишних восторгах в адрес княжеской четы и некотором подобострастии поведения. Впрочем, все оставалось в рамках приличия, что меня, честно говоря, порадовало. Нет ничего противнее, наблюдать за добровольным унижением раболепных подданных.

Когда физические возможности обедающих оказались, исчерпаны и самый ненасытный гость, мужчина непомерных размеров со щеками, закрывающими уши, откинулся на спинку стула, довольный князь подозвал обоих поваров и на двух языках высказал им свое благоволение. На этом, собственно, обед и окончился. Все встали из-за стола. Несколько мужчин прошли в биллиардную, пить ликеры и курить сигары. Сам же Николай Николаевич и остальная часть компании, включая, дам, отправилась по своим покоям отдыхать.

Только лишь я вошел в свою комнату, как стащил с ног сапоги, сбросил всю одежду и сразу же рухнул в постель. Впервые за довольно продолжительный промежуток времени мне удалось по-человечески поесть и лечь на чистые простыни. Сон сразил меня, как удар дубиной по голове. Стоило только вытянуться на постели, как я мгновенно заснул и проспал без перерыва до середины ночи.

Разбудили меня скрип половицы и свет горящей свечи. Я открыл глаза и увидел склонившегося над собой человек. Свеча стояла за его спиной на столе, и лица нежданного гостя рассмотреть было невозможно.

– Кто вы?! – хриплым со сна голосом спросил я, еще ничего толком не соображая после темного, провального сна на полный желудок.

Незнакомец отпрянул и окончательно превратился в темный силуэт.

– Не бойтесь меня, я не причиню вам зла! – громким шепотом ответил он.

– А я и не боюсь, – сварливо ответил я, осознавая, что лежу голым поверх одеяла и от этого испытывая понятное неудобство. – Как вы сюда попали?

– Дверь была открыта, – виновато ответил он, – я случайно зашел…

И зачем-то зажег свечу, – подумал я, а в слух сказал:

– Если вам это не помешает, то я встану и оденусь!

– Да, конечно, извините, я выйду и подожду в коридоре.

Он действительно пошел к двери и теперь, когда свет оказался за его спиной, я разглядел худощавую фигуру молодого человека в шлафроке с совершенно лысой головой. Я быстро встал и натянул на себя белье и панталоны.

– Теперь можете войти, – позвал я.

Ночной гость тотчас вернулся в комнату. Было ему на вид лет двадцать пять.

Его худое вытянутое лицо венчал идеально круглый череп.

– Я объяснюсь, – по-прежнему шепотом, сказал он. – Вы, наверное, меня не помните, матушка рассказала, что в вас попала бомба, и вы потеряли память, а между тем мы были немного раньше знакомы. То есть не то что знакомы, нас не представляли, но я вас уже видел.

Это все было как-то запутано, то знакомы, то он меня просто видел, но я уже догадался, кто это мог быть и спросил:

– Вы сын Урусовых, – догадался я, – и мы, вероятно, встречались нынешним летом? – догадался я.

– Не то, что встречались, – ответил он, – я обычно к гостям не выхожу, но может быть, мельком и сталкивались.

– Нет, я ничего не помню о нынешнем лете, так что нам стоит познакомиться заново.

– Да конечно, позвольте вам рекомендоваться, Иван Николаевич Урусов. Мы бы с вами нынешним летом могли почти подружиться. Мои приятели об вас хорошо отзывались. Жаль, что с вами произошло такое несчастье.

– Ничего, я со временем все вспомню, – пообещал я, не зная о чем с ним говорить дальше. – Как поживаете?

– Мне, кажется, я не вовремя, – не ответив на вопрос, сказал молодой Урусов, – я, если вы не против, зайду завтрашней ночью.

– Почему ночью? – не понял я. – Если вам есть нужда со мной говорить, говорите сейчас, возможно, я до завтрашнего вечера здесь не останусь.

Молодой человек внимательно меня выслушал, какое-то время обдумывал ответ и сказал так, что я невольно им заинтересовался.

– Останетесь, вам пока некуда идти.

– С чего вы это взяли? – удивился я его осведомленности о моих делах. Вернее об их отсутствии.

– Так, просто знаю, – скучным голосом ответил он. – Я многое знаю…

– Что именно? – спросил я, начиная подозревать, что у молодого князя не все дома.

– Я живу ночью, а днем сплю, – с запинкой ответил он, – вы сами видите какой я, мне нельзя, чтобы меня видели чужие. Потому матушка сначала и не хотела, чтобы вы у нас гостили. Я избегаю посторонних, встречаю людей только своего короткого круга. Я не совсем, такой как все.

– Да? Теперь понятно, а что в вас такое особенное?

– Во мне? Как, вы сами не видите?

– Нет, – совершенно искренне ответил я, – по-моему, выглядите вы достаточно импозантно. Вам идет бритая голова…

– Она не обрита, – перебил он, – у меня совсем не растут волосы!

– Ну и что, вас это смущает? Тогда носите парик. Я встречал многих людей, у которых плохо росли волосы, но никогда не думал, что это для них было большим несчастьем! Причем не только для мужчин, но, даже, для женщин.

Теперь я понял, что мучит бедного парня, но так как нет ничего более простого, чем игнорировать чужие комплексы, отнесся к его горю довольно спокойно.

– Живите так, чтобы никому и в голову не пришло считать ваши волосы, – добавил я.

– Но как же! – воскликнул он, впервые повышая голос. – Не могу же я всю жизнь ходить в парике! – ответил он на зацепивший его совет. – Без волос человек урод!

– Что такое красота или уродство? Всего лишь отклонение от середины, если вас волнует успех у прекрасного пола, то большинству женщин нужна не наша внешность, а место в обществе. Вы князь, вы богаты, сейчас идет война, поступите в армию, станьте героем, это можно сделать и без волос на голове и, поверьте, против такого не устоит ни одна красавица.

Кончив свою назидательную речь, я подумал, что она пропала втуне, Иван Урусов, никак не реагируя на «мудрые» слова, смотрел мимо меня на темное окно.

– Увы, вы меня не понимаете, я ведь не просто человек, а человек не от мира сего. Я избранный!

На это возразить или ответить было нечего, кроме того, что посоветовать, сходить к психиатру.

– Мне нельзя поступать так, как обычным людям, я должен совершить великий подвиг! – вполне серьезно сказал он.

– Да? Ну, тогда я вам не советчик, я самый простой человек и не преследую своей жизнью ваших возвышенных целей!

– Могу вам в этом только позавидовать, – грустно сказал он, – у меня совсем другая судьба. Вам очень понравилась Анюта? – совсем не в тему спросил он.

– Анюта? – удивился я такому неожиданному переходу. – Я не знаю никакой Анюты. «Не для какой-нибудь Анюты из пушек делают салюты» – процитировал я пришедшее на память двустишие Козьмы Пруткова.

– Анюта девушка, что проводила вас сюда, – тихо, стараясь не смотреть на меня, продолжил он. – Вы ей еще денег дали…

– А вот вы о ком говорите! О горничной? Только она назвалась не Анютой, а Аннет.

– Это все одно. Она вам понравилась? – дрогнувшим голосом, повторил он вопрос.

Только теперь я понял, чего ради, он явился ночью в мою комнату и так странно себе ведет. Вероятно, князь влюблен в дворовую девушку, не пользуется успехом и отчаянно ее ревнует. Пришлось выкручиваться:

– Аннет, кажется, милая девушка, только я ее, признаться, толком не рассмотрел.

– Но вы дали ей деньги, – настойчиво проговорил он.

– Ну и что? Она меня проводила, я дал ей на чай. Обычное дело. А что, не нужно было?

– Так вы в нее не влюблены?! – поверив мне на слово, воскликнул он.

– Влюблен?! Чего ради?

– Тогда простите меня, это я так, мне совсем не нужно было сюда приходить. Я помешал вам спать.

– Пустое, я и так спал с самого обеда. У вас в доме можно где-нибудь найти воду или квас, пить очень хочется.

– Я распоряжусь, вам принесут сюда, – ответил он, видимо, пользуясь возможностью уйти без ущерба для собственного достоинства.

– Буду премного благодарен, – сказал я, провожая Урусова до двери.

Молодой князь ушел, а я присел в широкое кресло, ожидать обещанное питье. Ночь была где-то на второй своей половине. В доме стояла полная тишина. Минут через десять, в дверь тихо постучались.

– Войдите, – сказал я и пошел встретить слугу.

Однако вместо слуги с напитком, в комнату вошла девушка в одной длинной рубахе и кокетливом чепчике с оборками и бантиками на голове. Я сначала обознался, решил, что это явилась Аннет спасться от ночных страхов, но гостьей была не горничная, а незнакомая девушка. У нее были неправильные черты лица и болезненный вид.

– Э-э-э, – протянул я, но так ничего и не сказал, тем более что она меня тотчас перебила.

– Простите за поздний визит, у вас только что был мой брат… Мне можно войти?

– Входите, княжна, – я вспомнил, что видел ее за обедом, она сидела подле хозяев в начале стола, – только мне сейчас принесут воду, как бы…

– Ничего, я всего на минутку, – ответила она.

Мне пришлось отстраниться и пропустить ее в комнату. Эти странные ночные визиты уже начинали слегка напрягать. Хорошенькое дело если юную хозяйскую дочь застанут в моей комнате. Объяснить, что она тут делает в одной ночной рубашке, будет нелегко.

Княжна, как только оказалась в комнате, сразу же села на стул и стала рассматривать обстановку, как будто никогда здесь раньше не была.

– Слушаю вас, барышня, – холодно сказал я, так и не дождавшись объяснений, что ее привело сюда в такое время.

Княжна, прервала осмотр комнаты и повернулась ко мне:

– Зачем к вам приходил князь Иван?

– Он был у меня, – начал я, но по ходу решил, не лезть в чужие дела и сказал то, что и должно было в такой ситуации. – Вам лучше об этом спросить у него самого.

– Он не станет со мной говорить, – сказала княжна, – он у нас такой нелюдимый!

– Тогда я ничем не смогу вам помочь, однако могу вас уверить, что это был простой светский разговор, никак до вас не касаемый, – велеречиво вполне в духе времени, объяснил я нежелание говорить на эту тему.

– Вы это, наверное, говорите? Он ничего обо мне не спрашивал? – с плохо скрываемой тревогой спросила она.

– Совершенно так, будьте в этом благонадежны, простите, я даже не имею честь знать вашего имени…

– Имени? Мне зовут Машей, как и маменьку, – сказала княжна. – Вернее будет сказать, так как я уже взрослая, Марьей Николаевной.

– Очень приятно было познакомиться, – шаркнул я по полу босой ногой и взял ее под руку. – А теперь, дорогая Марья Николаевна, вам лучше уйти к себе, если вы не хотите чтобы нас тут застали вдвоем!

– Да, да, я сейчас уйду. Так братец наверное ничего обо мне не говорил?

– Не говорил, – начиная раздражаться, повторил я, пытаясь вытеснить ее к порогу. – Покойной ночи!

– Ах, какой тут покой! – огорченно сказала княжна. – Если бы вы только знали!

Однако узнать что-либо я не успел, в дверь опять постучались.

– Какой ужас! – прошептала барышня. – Если меня здесь застанут, я погибла! Спрячьте меня, ради Бога! Я вас умоляю!

Что я в тот момент подумал, передать литературным языком невозможно, а наиболее эмоциональные эпитеты мне теперь стыдно повторять даже про себя.

– Лезь в шкаф! – забыв всякие приличия, зашипел я и в мгновение ока, засунул гостью в большое отделение шкафа, где было сложено мое оружие.

Прикрыв дверцу, я метнулся к дверям и слегка ее приоткрыл, придерживая ногой, и высунул в коридор руку:

– Давай сюда!

– Чего давать? – спросила Аннет.

– А, это ты, Анюта, тебе чего? – не слишком любезно ответил я.

– Может быть, вы, барин, меня впустите в комнату или так, и будем разговаривать через дверь? – сердито сказала она.

– Ко мне нельзя, – сдуру сказал я, забыв, что такое женское любопытство, потом добавил не слишком убедительный довод, – я не одет!

– Ничего, я на вас смотреть не стану, – ехидно сказала она. – Обещали меня ночью беречь, вот я и пришла!

– Знаешь что, Анюта, давай лучше я тебя поберегу как-нибудь в другой раз, сейчас мне принесут квас и нехорошо, если тебя здесь увидят.

– Ничего я не боюсь, мне скрывать нечего, я девушка честная!

– Конечно честная, кто бы в этом сомневался, только на чужой роток не накинешь платок, зачем тебе лишние разговоры!

– У тебя там уже кто-то есть? – легко перейдя, с холодного вы, на сердечное ты, подозрительно спросила она.

– С чего ты взяла! – чуть быстрее, чем следовало, ответил я. – Я же сказал, что не одет и мне должны принести…

– Слышала я про квас! Тогда я посижу возле двери, как же такого барина оставлять без присмотра. Коли вы так такой трус, и боитесь, что вас честная девушка без одежды увидит!

– Это твое дело, хочешь сидеть сиди, только смотри яичко не высиди! – разозлился я. – Говорю тебе, ко мне нельзя, значит нельзя. Я спать хочу! Принесут квас, можешь отослать его назад, я ложусь!

– Хорошо, – послушно ответила она. – Мне в колидоре не так боязно, как в девичьей.

Похоже, что в этом доме жили одни ненормальные. Я прекратил разговор, захлопнул дверь и запер ее на задвижку. На лбу от всего происходящего даже выступила испарина. Что теперь делать с княжной Марьей я не представлял даже приблизительно. Самовольная, импульсивная горничная увидев ее не преминет поднять шум, а после этого начнется такое! Главное было бы за что страдать!

Не успел лязгнуть засов, как тихо скрипнула дверца шкафа и оттуда вылезла сама виновница происшествия.

– Тише ты! – забыв даже думать о светском этикете, зашипел я. – Лезь назад в шкаф!

– Там нечем дышать, и пахнет горелым порохом, а меня от этого запаха тошнит! – обижено сказала она. – Я лучше на кровати полежу.

– Делай что хочешь, – обреченно сказал я, – но учти…

Что ей нужно учесть, я не придумал и вместо этого махнул рукой.

– А это кто приходил? – спросила девушка, забираясь на кровать.

– Анюта, она теперь сторожит возле дверей! Тебе это понятно?!

– Понятно, – спокойно ответила она. – А какая Анюта Пирогова или Савельева?

– Не знаю, та, что горничная, в которую твой братец влюблен!

– А, значит Пирогова. И что ей нужно?

– Видимо того же что и тебе! – окончательно отказавшись от церемоний, ответил я. – Ты можешь ответить, зачем явилась сюда среди ночи?

– Конечно, могу, я же вам говорила, хотела спросить о брате, – явно не поняв моего раздраженного тона, ответила девушка.

– Вот и Анюта тоже хотела что-то спросить, а я не пустил ее в комнату, – дал я задний ход, не понимая чего тут больше: невинной дурости или раскованности. – А теперь скажи, как ты отсюда выйдешь, если она всю ночь будет стоять под дверью?

Княжна подумала и тотчас все решила:

– А я никуда выходить не буду, посплю тут.

– Тут?! А если нас застукают? Ты представляешь, что будет, если твои родители узнают, что ты ночевала в одной постели с мужчиной?!

– Ничего не будет, скажу, что перепутала комнаты, – спокойно ответила она.

– Ну, блин, вы даете! – только и смог сказать я. – И они поверят?

– Конечно, поверят. Папенька у меня добрый, настоящий ангел, а маменька всегда мою сторону держит. Да вы не бойтесь, я тихо сплю, вы меня и не услышите!

Что мне оставалось делать, когда я даже не смог понять, кто она, наивная дурочка или прожженная авантюристка.

– Хорошо, если так, давай будем спать, – вынуждено согласился я. – Задуть свечу?

– Не нужно, мне без света будет страшно. А вы, Алексей Григорьевич, – впервые назвала она меня по имени, – правда колдун?

– Колдун? – удивился я, начиная понимать, чем моя скромная персона вызвала такой ажиотаж у местного женского населения. – С чего ты решила, что я колдун?

– Ну, так, люди говорят. И маменьку вылечили, и ваш человек рассказывал…

– Какой еще человек? – проигнорировав «маменьку» спросил я. – У меня никаких человеков нет, я сам по себе!

– Как же нет? А тот, что с вами приехал! Он много чего о вас рассказал.

– Вы говорите о крестьянине, что увязался за мной? Он же обычный врун! Я познакомился с ним два дня назад! – сердито сказал я. – Тоже, нашли, кому верить! Я ему завтра все уши оборву!

– Не хотите говорить, не говорите, – обиделась княжна. – Только напрасно, мне можно любую тайну доверить. Вот вы же никому не скажете, что я у вас в комнате ночевала?

– Ясное дело не скажу, – машинально ответил я, с ужасом представляя, сколько турусов на колесах мог нагородить мой философствующий возничий.

– Ну, вот видите! – обрадовалась княжна. – И я умею хранить секреты! Если вы, например, меня поцелуете, я о том никому, до самой смерти не расскажу!

– Зачем мне вас целовать? – осторожно спросил я, начиная опасаться, что так просто наше совместное лежание не кончится. Княжна вблизи оказалась не такой уж некрасивой. Обычная молодая девушка с нежной, правда, очень бледной кожей и грустными глазами.

– Не знаю, зачем мужчины барышень целуют, наверное, вам это нравится, – объяснила она.

Сказав это, княжна Марья приподнялась на подушке и посмотрела мне прямо в глаза. Не могу сказать, что в них была одна только невинная чистота. Глаза смотрели довольно лукаво.

– А вас уже кто-нибудь целовал? – задал я обычный мужской вопрос, машинально, на всякий случай, прощупывая, почву для дальнейших отношений.

Барышня состроила гримасу и уклонилась от прямого ответа:

– Не знаю, кажется, нет.

– Что значит, «кажется»? – искренне удивился я. – Я что-то себе не могу представить человека, который не знает, целовался он или нет!

– Ну, зачем вы так говорите, я, правда, не знаю, – она как-то загадочно улыбнулась, отчего ее лицо стало милым и женственным. – Однажды я спала, а ко мне в комнату вошел Жорж Щербинин.

– Это еще кто такой? – перебил я.

– Вы не знаете Щербининых? Довольно известный род. Конечно, по знатности им далеко до Урусовых… Они к нам приезжали всем семейством, Жорж был тогда кавалерийским юнкером. Интересно где он сейчас?

Я внимательно смотрел на княжну и никак не мог понять, нравится она мне или нет.

– Ну и что сделал Жорж, когда вошел?

– Не знаю, я ведь так и не проснулась, но мне кажется, что он меня поцеловал, – словно вспомнив что-то приятное, отвела взгляд княжна Марья.

– И что вам еще тогда показалось? – перешел я на ее язык. – Вам не показалось, что он еще и прилег рядом с вами?

– Я так крепко спала… Впрочем может быть и прилег. Он такой милый и скромный юноша… Мне так не хотелось просыпаться и его отталкивать… А ведь сон не может быть грехом? Я, правда, на всякий случай, потом свечку Матери Заступнице поставила.

– Понятно, – сказал я, вполне представляя, какой сон ей тогда приснился.

Недаром говорят, что девятнадцатый век был самым ханжеским в обозримой истории. Однако не проснуться, когда рядом с тобой в постели лежит «скромный» юнкер, на мой взгляд, было большим перебором.

– И много еще таких снов тебе снилось? – спросил я, опять переходя на «ты».

– Нет, кажется, всего один тот раз, – ответила она и переменила тему разговора. – А как ты колдуешь?

– Хочешь узнать? – хмуро сказал я. – Раздевайся, покажу!

– Раздеваться? Зачем? – удивилась барышня.

– Так полагается.

– Хорошо, – тотчас согласилась она, единственно, что уточнила, – а совсем раздеться или чепчик можно оставить? Маменька никогда ночью чепчика не снимает, говорит, что черти могут в волосы вцепиться.

– Чепчик можешь оставить, – разрешил я, сам еще не зная, что я буду делать дальше. После рассказа о юнкере Щербинине, мой романтический порыв, сразу пошел на спад.

– Хорошо, я разденусь, – спокойно сказала княжна, встала и действительно сняла через голову ночную рубашку.

Она, как и большинство молодых девушек была «приятной для глаз».

– И что дальше делать? – спросила она стоя рядом с постелью.

– Ложись и закрой глаза, – распорядился я.

Девушка послушно все исполнила, легла на спину и разве что глаза зажмурила слишком сильно. Я посмотрел на нее. Без одежды она казалась полнее, чем в рубашке и не совсем здоровой.

– Вы теперь будете колдовать? – не зная, что я собираюсь делать, спросила она.

– Да, буду, – ответил я и взял в руку ее запястье. – Ты когда бегаешь, задыхаешься?

– Откуда вы знаете? – удивилась Марья и не выдержала, посмотрела на меня.

– От верблюда, похоже, у тебя, милая, порок сердца, тебе не с юнкерами сны смотреть, а лечиться нужно, – вздохнул я. – Ладно, чем смогу помогу, а потом я тебе в таком сне приснюсь, что никаких юнкеров вспоминать не захочешь!

Глава 4

Когда я проснулся, княжны в комнате уже не было. Ночной сеанс лечения, так мня вымотал, что лишь только я кончил свои шаманские пассы, крепко уснул. Когда Мария встала и ушла, я не слышал. Судя по тому, что в доме было тихо, наше «тайное свидание» осталось не раскрытым, и пока меня никто не призывал к ответу за растление девицы.

Первым делом я дернул шнур звонка. За последние тринадцать лет, что я пропустил в развитие страны, судя по косвенным признакам, здесь многое изменилось.

Во всяком случае, гостей селили не в каморки со скудными признаками мебели, а в комфортабельные комнаты, появились даже звонки. Впрочем, на мой вызов так никто и не явился, пришлось самому вставать и идти разбираться с завтраком.

Как обычно бывало почти во всех барских усадьбах, которые мне довелось посетить, дворни здесь было не меньше чем государственных чиновников в Российских учреждениях. Занималась она тем же чем и чиновники, слонялась, с деловым видом безо всякого видимого дела и прока.

– Эй, любезный, – окликнул я лакея со смазанной маслом, блестящей прической, – где бы мне…

Малый бросил на меня затравленный взгляд и словно на глазах растворился в воздухе. Пришлось идти дальше. Внизу в парадном зале на прежнем месте сидела энергичная ключница. Однако стоило мне посмотреть в ее сторону, как она сорвалась с места и, звеня связкой ключей, скрылась в неизвестном направлении. Только теперь я вспомнил, что благодаря словоохотливому возничему, меня здесь считают колдуном. Оставалось как-то выкручиваться самому, но тут появилась на горизонте Анюта и прямо направилась ко мне.

– Аннет! – радостно воскликнул я, направляясь к ней навстречу. – Какая встреча!

Девушка презрительно на меня посмотрела, словно с ног до головы окатила холодной пеной зимнего штормового моря, и сделала не менее презрительный, чем взгляд книксен. Это у нее получилось так выразительно, что я не выдержал и покатился от хохота. Анюта сначала еще больше рассердилась, даже гневно блеснула своими синими глазами, но потом, глядя на меня оттаяла и засмеялась сама.

– Ну, не сердись, пожалуйста, – отсмеявшись, попросил я, – не мог я тебя вчера к себе пустить, так получилось…

– Знаю, барчук, поди, на меня жалиться приходил, – окончательно прощая, сказала она, – надоел он мне. Всю только обслюнявит, а платочка за полушку не подарит. А вас, как встанете, барыня просила к ней прийти, они в малой гостиной сидят.

– Ладно, пойдем к барыне, – согласился я. – Ты не знаешь, где у вас можно позавтракать?

– Могу приказать в комнату принести, а хочешь, так в буфетной.

– Лучше в буфетной, – решил я, уже наученный, как тут приносят заказы. – Что княгиня, здорова?

– А чего ей сделается, все утро с барышней шепталась, теперь вас дожидается.

– Да? – без особого восторга сказал я. – Интересно, о чем это они шептались…

Марья Ивановна в роскошном утреннем платье сидела на большом бархатном диване в окружении трех дам достойного возраста, и немного походила на парадный портрет Екатерины II.

Впрочем, к такому идеалу стремились многие матроны этой эпохи. Я подошел и почтительно поклонился.

– Садитесь, любезный Алексей Григорьевич, – ласково сказала она, и у меня сразу же отлегло от сердца. Похоже, пока меня не собирались принудить загладить дочерний грех женитьбой.

Я поцеловал у княгини ручку и сел рядом на краешек дивана, вполне сообразно моде этого времени: согнув одну ногу в каленее, а другую, отставив на отлет. Сидеть так было неудобно, зато выглядел я эффектно.

– Я хочу поблагодарить тебя за Машу, – переходя на «ты», сказала матрона. – Она тобой не нахвалится!

– Ну, наше дело такое, так сказать, долг, и вообще, – не зная, не только, что говорить, но даже что по этому поводу думать, забормотал я.

– Я ее уже ругала, что она меня не разбудив, сразу отправилась к тебе, – продолжила княгиня, – да видно дочка права, слишком большая у нее нужда случилась!

– Это ничего, какие еще церемонии, – поддакнул я, пока еще не понимая, о чем идет речь.

– Маша говорит, что ты волшебник, она почти перестала задыхаться. Поверишь, мы так измучились, ничем не умея помочь. Доктора говорят, это со временем пройдет, но я им не верю. Это так страшно когда болеют дети!

– Так ей стало лучше? – наконец уразумев, что речь идет о болезни, спросил я.

– Да, много лучше, она даже пошла погулять. Ты уж, Алексей Григорьевич, не сердись на девочку, что она подняла тебя в такую рань.

– О чем вы говорите, княгиня, у княжны не совсем хорошо с сердцем. Я как сумею, помогу, но ей нужно будет больше двигаться, помногу ходить пешком…

– Голубчик, если поможешь дитю, я тебе буду по гроб жизни благодарна. Маша у меня такая чудная девочка. Мы все так за нее боимся!

– Конечно, Марья Ивановна, я сделаю все, что в моих силах. И пока тут у вас, понаблюдаю за ней.

– Понаблюдай, голубчик, понаблюдай. Может тебя поселить рядом с ней? А то у нее сердцебиения бывают большей частью по ночам.

Вопрос оказался соблазнительно двусмысленным и я, было, собрался отказаться, княгиня это поняла и поспешила уговорить:

– Комната что рядом с Машиной не хуже твоей нынешней, тебе там будет удобно.

Я понял, что выбора у меня не остается, и не стал сопротивляться.

– Ладно, мне все равно где жить, пусть будет рядом с княжной…

– Большое тебе, Алексей Григорьевич, спасибо. А уж как Маша обрадуется!

Спорить я не стал, может так оно и будет, княжна нашему соседству обрадуется. Однако я почти дал себе слово постараться не воспользоваться благоприятной ситуацией.

Мы еще перекинулись парой слов, я раскланялся с Марьей Ивановной и пошел в буфетную комнату. Там оказалось довольно многолюдно, четверо местных обитателей, по виду небогатые дворяне, соседи, а возможно, бедные родственники хозяев, коротали время между завтраком и обедом за охлажденными напитками. Когда я вошел, общий громкий разговор разом оборвался, и на меня уставились пять пар испуганных глаз. Я поклонился и собрался представиться, но не тут-то было! Гости, побросав недопитые стаканы, с хорошей скоростью рванули к выходу, за ними попытался улизнуть и буфетчик, но мне удалось его поймать в прямом смысле за руку.

– Стой! – строго сказал я. – Ты это куда бежишь?

– Ваше высокоблагородие, ваше сиятельство, – забормотал он, – мне всего на минутку отлучиться, а потом я вашему… все что хотите. Не погубите невинную душу!

Буфетчик был невысок ростом, но широк в талии, с круглым, как полная луна лицом и трясся, как студень на вибростенде.

– Погоди любезный, – попытался я его успокоить, – не бойся, никакой я не колдун и ничего тебе плохого не сделаю! Если конечно ты меня накормишь.

– А-а-а, в-а-а-а, – опять начал заикаться он, но, посмотрев на меня, успокоился и вполне членораздельно спросил, что мне подать.

Мы обсудили меню и я сел за общий стол, заставленный недопитыми стаканами и початыми бутылками. Там, спустя двадцать минут меня отыскала княжна Марья. Я уже кончал завтракать и собирался встать из-за стола, когда она влетела в буфетную комнату и сразу подошла ко мне.

Теперь при дневном свете, с разрумянившимися щеками, она выглядела премиленькой, впрочем, повторюсь, как почти любая девушка ее возраста. Не могу сказать, что у нее были классические черты лица или с первого взгляда в ней была видна аристократка, скорее напротив, лицо Маши был просто, округло, носик вздернут, а подбородок чуть маловат. Однако веселые, живые глаза и соблазнительно припухшие губы очень ее украшали, и мне стало весело на нее смотреть.

– Ах, вот вы где, Алексей Григорьевич, – воскликнула она, – а я вас по всему дому ищу.

А я подумал, что разок ее поцеловать, конечно, только во сне, большим грехом не будет…

– Маменька вам говорила, что после вашего лечения у меня перестало болеть в груди?

– Говорила, – подтвердил я, – и попросила переселиться в комнату рядом с вашей, для продолжения лечения.

– Правда? – засмеялась она. – Это хорошо!

Имея некоторый жизненный опыт, я в этом так уверен не был, но спорить не стал. Пока она не ушла, я взял ее за запястье, проверить пульс. Почему-то это немудреное действие так испугало буфетчика, что он начал усилено креститься, а потом спрятался за стойкой.

С пульсом у Марьи Николаевны все оказалось хорошо, даже лучше чем я надеялся. Отпустив ее руку, я пожаловался:

– Не знаю, что здесь наболтал про меня возчик, но теперь все от меня шарахаются, как черт от ладана! Ладно бы, еще дворовые, когда я сюда вошел, отсюда сбежали все ваши родственники.

– Я слышала, – улыбнулась княжна, – что вас считают колдуном. А что мужик рассказал, мы сейчас узнаем. Филимон, – окликнула она буфетчика.

Сначала никакой реакции на призыв не последовало, но после третьего обращения тот, наконец, вылез из-за стойки. Вид у него был хуже некуда, лицо потное, глаза блуждающие и ко всему трясущиеся бульонные щеки.