Бригадир державы (№19) - Кукловод

– Злые люди заколдовали, и не только нас, а весь дом. Посмотрела бы ты, что там, – я кивнул на дверь, – творилось!

– А что? – тотчас, не скрывая любопытства, спросила она.

– Ну, примерно то же что и с нами. Все как будто с ума сошли. Где кто кого поймал, там и лежали. Теперь, слава богу, опомнились.

– Неужто правда, ты сам видел? – загорелась она.

– Видел… Ничего интересного, сплошное скотство.

– А кто нас так хорошо заколдовал?

– Брат княжны, – сказал я, не вдаваясь в подробности. – Попытался так ее убить, чтобы никто не догадался. Ну, а мы все уже попали за компанию.

– А у тебя с ней что-нибудь было? – непонятно с чего, спросила Люба.

– Нет, конечно, как ты могла такое подумать!

Она пытливо на меня посмотрела, вытянулась под одеялом, и закинула голые руки за голову.

– Мне она нисколечко не нравится! А тебе?

– Это дело вкуса, – уклонился я от обсуждения Машиных достоинств.

– А вот такое колдовство немножко понравилось, – добавила она. – А тебе?

– Мне больше нравится не колдовство, а любовь.

– Правда? Я тебе так нравлюсь?

– Очень нравишься, – подтвердил я, не рискнув объяснить ошибку в совпадении слова и имени.

– Ты еще полежать не хочешь? Не думай, я не навязываюсь…

– У тебя же все болело, ты сама говорила?!

– Что поделаешь, такова наша женская доля, – скорбно сказала девушка, – ничего, потерплю.

И тут же не удержалась и рассмеялась.

Я тоже засмеялся, поцеловал ее в щеку и полез под одеяло.

Глава 14

Дом пробудился только к обеду. Я услышал, что люди ходят по коридору, оделся и вышел посмотреть, как там обстоят дела. Навстречу попалась какая-то дворовая девушка, стрельнула глазами, потупилась и шмыгнула мимо. Первым делом я навестил Машу. Дверь открыла какая-то горничная, поклонилась и без вопросов пропустила в покои.

Княжна сидела в кресле возле окна и даже не повернулась на звук моих шагов. На низком пуфике подле нее примостился Петруша и тоже едва мне кивнул. Оба были бледными и выглядели подавленными. Я поздоровался и остался стоять. Никто не рисковал нарушить молчание. Состояние их понять было не сложно, как и отношение ко мне, свидетелю их ночного «непотребства». Я не стал ходить вокруг, да около и сразу перешел к сути дела:

– Вы, что еще не поняли, что произошло ночью? – в лоб спросил я.

Мне не ответили. Маша водила пальчиком по подоконнику, Кологривов сидел, низко опустив голову.

– Нас всех загипнотизировал князь Иван! Думаете только вы одни этим занимались? Весь дом!

Молодые люди вскинулись и удивленно посмотрели на меня, не понимая, правду я говорю или издеваюсь.

– Как это может быть? – севшим голосом, спросил Петруша.

– Думаю, что он так хотел убить и заодно и опозорить Машу, – объяснил я. – Мне удалось вовремя понять, что происходит. И знаете, кто нас всех здесь загипнотизировал? Сергей Петрович!

– А он-то здесь причем? – наконец подала голос и княжна.

– Этого я не знаю. Может быть, он связан с Иваном или тот его заставил делать против воли. Когда он сбежал, сразу все прекратилось.

– Но, как же, – начал приходить в себя Кологривов, – а как же матушка?

– Она спала и ничего не слышала, – успокоил я заботливого сына.

– А вы, Алексей Григорьевич? – тихо, спросила княжна.

– Я? Я тоже спал, а когда услышал что творится в доме, вышел и застал Сергей Петровича в гостиной. Хотел его задержать, но он сбежал, а мой пистолет дал осечку.

– Какой стыд! – вдруг воскликнула княжна и горько заплакала. – Я больше не хочу жить! Теперь мне выход в петлю или в монастырь!

– Марья Николаевна! Ангел! – бросился к ее ногам Кологривов. – Это я во всем виноват! Если вы только сможете меня простить! Умоляю вас, станьте моей женой!

– Ах! – воскликнула Маша и прижала его повинную голову к своей груди.

Я хотел поздравить обрученных и сказать: «finitalacomedia», но понял, что тут меня уже никто не видит и не слышит, лишь, скорбно вздохнул, и вышел из покоев. Вышел, чтобы тут же наткнуться на виконта де Лафера. Он был мрачен и грозно шевелил усами. Я приветливо поздоровался. Он не ответил и холодно сказал:

– Мосье Крылофф, вы сегодня ночью допустили бестактность и должны дать мне удовлетворение!

– Полноте, виконт, – примирительно сказал я, – я не хотел вас обидеть. Сегодня ночью весь дом оказался под действием животного магнетизма и если бы я вас… не прервал, то вы бы, – я покопался в памяти, но не нашел в своем бедном французском лексиконе подходящее слово и заменил его другим, – замучили мадам до смерти.

– Что вы этим хотите сказать?! – возмутился француз.

– Расспросите своих солдат, что тут было ночью, и все поймете. А если вас это не удовлетворит, то я всегда готов к вашим услугам.

– Погодите, – сказала он совсем другим тоном, и удержал меня за рукав. – Объясните толком, что произошло и какой еще к чертям магнетизм?

Пришлось ему вкратце рассказать.

Понятно, не посвящая ни в какие подробности и чужие секреты. Де Лафер выслушал и покачал головой.

– Мосье, я воевал во всей Европе, но поверьте, такое слышу впервые. Вы говорите серьезно или шутите?

– Это легко проверить, – ответил я и подозвал французского солдата, который зачем-то забрел наверх.

– Расскажите своему капитану, что тут было ночью, – попросил я.

Солдат смутился и, опустив повинную голову, сказал:

– Господин капитан, мы не виноваты. Это все русские дамы, они нас, наверное, чем-то опоили. Поверьте, я совсем не хотел этого делать…

– Хорошо, идите, – отпустил рядового офицер и добавил, обращаясь ко мне. – Простите меня, мосье Крылов, за недавнюю резкость, но Россия действительно загадочная страна. То, что я делал сегодня ночью с мадам, я никогда не делал ни с одной женщиной! Она согласилась стать моей женой! – помедлив, добавил он.

– Ну, вот и хорошо, – ударил я его по плечу. – Устроим тут вам всем комсомольскую свадьбу.

– Какую свадьбу? – не понял он старинное русское слово «комсомол».

– Общую. Минуту назад лейтенант Кологривов предложил руку и сердце княжне Урусовой.

Мы с виконтом расстались друзьями, я пошел дальше, но был остановлен Гермесом-Тишкой. Лакей успел уложить свои кудри в прежнем порядке, но был бледен и подавлен.

– Погодите, сударь, – остановил он меня и протянул на ладони два серебряных рубля.

– Это что? – удивился я.

– Возьмите назад, мне теперь деньги без надобности, – со слезой в голосе, сказал он.

– Объясни толком, – попросил я, – что еще случилось?

– Сегодня ночью…, – начал он и замолчал.

– Ну, и что ночью?

– Вы сами знаете, – пробормотал он. – Если о том, что было, узнают в людской, мне не жить!

Он был таким напуганным, что мне стало его жалко.

– А что, все-таки, случилось ночью? – делая непонимающее лицо, спросил я. – Я ничего не знаю.

По его лицу пробежал лучик надежды.

– Вы правду говорите? – тихо, спросил он.

– Правду, я ничего такого не видел, так что можешь оставить эти деньги себе.

Похоже, что парень поверил в мои добрые намеренья и начал возрождаться на глазах. Он опять превратился в прежнего красавца.

– Тогда я куплю Дуне колечко, – сказал он и добавил свою любимую присказку, – ну, и так далее.

– Ты бы мне ее хоть показал, – попросил я, тем более что вся местная дворня толклась сейчас здесь же в большой гостиной.

– Вон она моя красавица, – ответил Гименей, – с чернявым французом болтает.

Я оглянулся и узнал и вчерашнюю округлую красотку и француза с галльским черепом.

– Хороша? – ревниво поинтересовался лакей.

– Не то слово, я тебе просто завидую, – сказал я. – А то, что с тобой было, я уже и запамятовал. Так что живи спокойно, главное чтобы буфетчик не проболтался.

– Я ему охальнику поболтаю, – угрюмо пробурчал он.

Успокоив бедолагу, я вернулся к себе. Люба уже убрала постель и собиралась вернуться в людскую. Я ей сказал, что хозяевам сейчас не до слуг и уговорил остаться. Мы сидели и просто разговаривали о жизни.

– Господа у нас хорошие, добрые, – рассказывала девушка. – И барин покойный был хорошим человеком. Да и про барчука дурного слова не скажу. Только все одно, неволя хуже клетки. Ты не слышал, говорят, скоро крепость отменят?

– Не отменят, – покачал я головой. – А что бы ты на воле делала?

– Эх, мне бы волю, в Москву подалась в белошвейки. Видел на барыне платье? Я сшила. Свой кусок хлеба хоть и черствый, да сладкий.

– Москва-то вся сгорела, там сейчас негде жить.

– Это ничего что сгорела, еще лучше отстроится! И работы сейчас там будет, рук не хватит. Барыни-то, поди, без нарядов остались!

Я подумал, что стоит попробовать выкупить Любу на волю. Крепостные девушки стоили недорого, примерно пятьдесят рублей; Кологривовы мне должны за лечение, и можно будет если с ними не сговориться, то сторговаться.

Обещать я ей ничего не стал, чтобы зря не обнадеживать. Девушка после разговора о воле и рабстве, поскучнела и скоро ушла. В доме, постепенно все успокоилось и затихло. К обеду из своих покоев вышли даже господа. Екатерина Романовна отводила от меня взгляд, путалась в словах, краснела, и я подумал, что нам самая пора собираться в дорогу. Вопрос с лошадями я так и не решил, но, в крайнем случае, можно было доехать до ближайшего города на помещичьих, а дальше воспользоваться почтовыми. Это было лучше, раздражать хозяйку своим укоряющим присутствием и ждать пока князь Иван нас достанет. Сталкиваться с ним у меня больше не было никакого желания.

За стол мы сели впятером. Без Сергея Петровича оказалось еще скучнее, чем с ним. Обе парочки не обращали внимания на окружающих, в этом случае, на меня, и я все никак не мог найти повод завести с хозяйкой разговор о Любе. Говорили за обедом по-французски, так что тягаться в красноречии с русскими аристократами мне было не по силам. Да и разговор, когда делался общим, носил, можно сказать, абстрактный характер. Мне показалось, что все просто боятся коснуться ночных событий. Даже об исчезнувшем ночью чиновнике никто ни разу не вспомнил.

Из столовой перешли в малую гостиную пить кофе, и я попробовал завести разговор о крестьянстве крепостном праве.

– Мосье виконт, – спросил я француза, – как ваши крестьяне обходятся без власти помещиков?

Де Лафер подумал и сказал, что вполне обходятся, но они французы, а не русские и, значит, совсем другие люди. Ответ был, как мне представилось, скрыто бестактный, но кроме меня никто так не посчитал. Молодым людям было не до свободы и равноправия, а Кологривова вскользь обронила, что русский мужик без отеческого барского присмотра тотчас сопьется и разорит свое хозяйство.

Затевать глупый и бессмысленный спор я не собирался, точку зрения людей желающих благодетельствовать окружающих своими наставлениями, я знал и так. Потому без обиняков, попросил Екатерину Романовну уступить мне дворовую девушку Любку.

В гостиной тотчас воцарилась неловкая тишина, русские смотрели на меня во все глаза, француз, не понимая о чем разговор, на всех нас. Кологривова, как хозяйка, попыталась замять неловкость и, не глядя на меня, ответила, что своих крестьян не продает.

– Я и не прошу вас, ее продать, – спокойно, не замечая неодобрительных взглядов, сказал я, – я хочу ее выкупить, чтобы дать вольную.

– Вольную? Но зачем она ей? – удивленно воскликнула хозяйка.

– То есть как это зачем? – теперь уже удивился я. – Чтобы быть свободной, разве этого мало?

– Это Любка вас об этом попросила? – поджав губы, спросила барыня. – Ей у меня плохо? Ее кто-нибудь несправедливо обидел?

– Не знаю, – пожал я плечами, понимая, что она пытается перевести разговор совсем в другую плоскость. – Разве люди хотят стать свободными, только тогда, когда их обижают?

Кологривова проигнорировала мой ответ и отрицательно покачала головой:

– Я не могу выполнить вашу просьбу, Алексей Григорьевич. Господь возложил на меня обязанность заботиться о своих людях, и я буду нести этот крест, как бы мне не было трудно!

Я понял, что разговор на эту тему можно не продолжать. Барыня не намерена оставлять своей неусыпной заботой хорошую портниху. Соблазнять ее деньгами было бы бессмысленно, больших сумм у меня не было, а несколько лишних червонцев, ее все равно не устроят. Однако последнюю попытку я, все-таки, предпринял.

– Жаль, – сказал я. – Я очень рассчитывал на вашу доброту.

– Именно из-за своей доброты, я никогда и не расстанусь с Любушкой. Она мне почти как дочь! – добила меня Кологривова.

Я так рассердился на такое лицемерие, что не стал заводить разговора о лошадях, оставил недопитым кофе и ушел к себе. Минут через десять, ко мне зашла Маша. Была она без своего обожателя, что меня немного удивило. Она без приглашения села в кресло и молча смотрела в окно.

– Что-нибудь случилось? – спросил я.

– Нет, я просто шла мимо, – не очень внятно ответила княжна, потом посмотрела на меня ледяными глазами и спросила:

– Чем это тебя так заинтересовала та мужичка?

– Ничем особенным, – пожал я плечами, – просто хорошая девушка, очень неглупая и тяготится своим рабством.

Машу, мой ответ не заинтересовал и не удовлетворил. Теперь я начал понимать, чего ради, она ко мне явилась. Взыграла обычная женская ревность. Подтверждение этому не заставило себя ждать.

– Неужели она лучше меня? – тихо спросила она и так посмотрела, что я подумал, что в их семейке свирепость нрава не очень смягчилась со времен Тамерлана.

– В каком смысле лучше? – не понял я.

– Тебе с ней было лучше, чем со мной?! – с плохо скрытой ненавистью спросила Урусова.

Я мог то же самое спросить и у нее, но начинать «семейную сцену», было бы не самым правильным решением. Пришлось воспользоваться мужским коварством.

– Если ты об этом, то между нами ничего не было, эта Люба спасла нас всех от твоего брата.

– Как так спасла?

– Она меня разбудила, когда в доме началось ночное безобразие. Если бы не она, не уверен, что ты сейчас бы со мной разговаривала.

Маша пристально посмотрела на меня и, кажется, поверила. Похоже, что кроме способности летать от ведьмы у нее была только вспыльчивость.

– И ты не собираешься брать ее с собой?

– Конечно, нет, чего ради? У нее в Москве есть крестный, у которого портняжная мастерская, – импровизировал я, – она хочет служить там белошвейкой.

Все-таки, Маша была доброй девушкой, гнев ее тотчас улетучился, и ей стало стыдно.

– Я поговорю с Петром, может быть он сможет убедить мать, – сказала она, вставая. Потом опять села, решила выяснить мучавший ее вопрос. – Ты меня не осуждаешь?

– Конечно, нет, ты же это делала не по своей воле.

– Но когда мы, ну, помнишь, в той избушке…

– Я что-то не пойму, о чем ты говоришь, – лицемерно ответил я, – это о твоем лечении?

Такой поворот темы ее устроил, и княжна немного развеселилась. Всегда ведь можно свои недостатки представить как достоинства.

– А ты не очень расстроился, что я получила предложение Петра Андреевича? Мне кажется, из него получится хороший муж. Правда Кологривовы бедные и не очень знатные, но меня это не останавливает. Если родители не будут против, я, может быть, соглашусь стать его женой.

Кажется, Маша не поняла или не поверила, что ее родители погибли.

Я не стал ничего выяснять. Тем более что за дверью поднялся шум. Мы прекратили разговор и вышли посмотреть, что случилось.

– Казаки приехали! – радостно крикнула, пробегая мимо нас, какая-то девчонка. – С ружьями и пиками, страшные жуть! Их уже все встречают!

Где «там» догадаться было не трудно, и мы отправились во двор. Казаков оказалось около эскадрона под командой молодого кавалерийского офицера. Мы спустились с крыльца поздороваться.

Казаки чувствовали себя героями и франтили перед женщинами. Французы дворовыми девушками были тотчас забыты, они теперь направили свои чары в новом направлении. Мы с Машей подошли к штабс-капитану, разговаривавшему с Кологривовой. Княжна, одетая в просторное, не по размеру платье хозяйки, кавалериста не заинтересовала, и он поздоровался с нами довольно небрежно.

Разговор у Екатерины Романовны с офицером шел о наших французах.

– Вы можете быть благонадежны, – говорил он, – доставим в нужное место. У нас теперь пленных столько, что хватит на целую армию. Один мой начальник, Александр Самойлович захватил их тысячи!

Имя отчество мне показалось знакомым, и я спросил, о ком говорит молодой человек. Он свысока военного мундира глянул на странно одетого штатского и небрежно ответил, что капитан Фигнер.

– Так вы партизаны, – сказал я. – Я как-то встречал вашего начальника, но больше знаю Сеславина.

– Да-с, конечно, – не заинтересовавшись мной, даже глядя не на меня, а в сторону, формально вежливо проговорил штабс-капитан. – Теперь партизан многие знают.

Меня такое пренебрежительное отношение не понравилось, но затевать ссору с героическим молокососом, офицеру было слегка за двадцать лет, я не стал.

– А не случится ли с ними дурного? – спросила Кологривова. – Они у нас который день и нечего плохого мы от них не видели.

– Это как получится, – засмеялся штабс-капитан, – наш командир французов недолюбливает. Вам же нечего опасаться, вы свое дело сделали, и что будет дальше, тому для вас нет касательства.

Екатерина Романовна многозначительно посмотрела на стоявшего тут же виконта и ободряюще кивнула ему головой. Тот понимал, что его ждут неприятные перемены, но ничего не мог возразить, вполне понимая свое незавидное положение.

В отличие от хозяйки, у меня на душе спокойно не было. Хоть до этих французов мне и не было, в общем-то, никакого дела, но я знал командира отряда, его славу живодера и видел наглого штабс-капитана, который мне совсем не нравился.

– Екатерина Романовна, можно вас на два слова, – нарушая все правила этикета, попросил я. – Дело касается вашего хозяйства и не терпит отлагательства.

Кологривова удивленно на меня посмотрел, пожала плечами, извинилась перед офицером отошла со мной на несколько шагов.

– Если вы разрешите им увести французов, – сказал я, – то они их тут же зарубят.

– Что вы такое говорите, Алексей Григорьевич! – воскликнула она, бледнея. – Как так зарубят? Разве такое возможно?

– Вполне возможно, я знаю их командира капитана Фигнера, он пленных не берет.

– Но что же делать? – испугано сказала она и посмотрела на своего виконта. – Если это правда, то Шарль… Вы, наверное это говорите? Их убьют?!

– Не наверно, а точно. Внимательно посмотрите на того хлыща, – сказал я и посмотрел на штабс-капитана, – и теперь представьте судьбу наших пленников.

Екатерина Романовна послушно посмотрела на молодого человека. Он ждал ее возвращения, скаля в улыбке зубы. Похоже, она мне тут же поверила на слово.

– Я в отчаянье, что же делать? – прошептала она. – Вы мне поможете?

– Ну, не знаю, – с сомнением ответил я, – я вам уже один раз помог, спас жизнь сына, а вы даже не захотели выслушать мою просьбу…

– Это вы о Любаше? Не обижайтесь, но она мне так дорога…

– Мне тоже, – сухо сказал я. – Так что могу предложить вам поменяться. Виконта за крестьянку.

– Хорошо, – подумав, согласилась Кологривова. – Если вы так этого хотите, я ее отпущу на волю, но единственно из своего человеколюбия!

Меня мотивы ее поступков в тот момент не интересовали, я решил больше не прокалываться и предложил план действия:

– Пригласите офицера и казаков отдохнуть, потом напишете Любе вольную, тогда я посмотрю, что можно сделать.

Кологривовой скрытый ультиматум, очень не понравился, и она попробовала торговаться:

– Зачем же сразу писать вольную. Вы не верите моему слову?

– Не верю, – ответил я. – Люба слишком вам дорога и вы вполне можете передумать.

– Как вам будет угодно! Господин штабс-капитан, – окликнула она гостя, – сделайте одолжение, позвольте просить вас с нами отужинать!

Партизану предложение понравилось и он не раздумывая, согласился.

Мысль об обмене возникла у меня спонтанно, и пока даже на уровне идеи, я не представлял, как отбить противников у своих превосходящих сил. Оставалось, присмотреться к офицеру и действовать по обстоятельствам. В это время в окружении восторженных поклонниц, штабс-капитан и казаки направились в дом.

Я тоже вслед за всеми, вернулся в большую гостиную, где принимали героя. Кологривова была бледна, выглядела расстроенной и пытливо вглядывалась в гостя. Кажется, он ей теперь не нравился так же сильно как и мне.

Начались взаимные представления. Кавалериста звали Иваном Константиновичем Виттенбергом. Впрочем, немецкая фамилия ровно ничего не значила, внешность и повадки у него были чисто русские.

– Александр Самойлович столь много сделал в борьбе с супостатами, – начал рассказывать о своем командире штабс-капитан, – что его знает и ценит не только светлейший, но и в Петербурге. И хотя лета у Александра Самойловича еще молодые, но слава его гремит во всей армии.

Мне оставалось только порадоваться, что сюда приехал не сам Фигнер. Тот был умен, хитер и жесток и справиться с ним, было бы значительно труднее.

Узнав фамилию и титул симпатичной девушки одетой в странное, с чужого плеча платье, Иван Константинович поменял к ней отношение, приосанился и начал делать ей откровенные авансы. Это очень не понравилось Петру Андреевичу, а так как и он не боялся ни черта ни Бога, то скоро обстановка в гостиной стала напряженной. Виконт, который так же здесь присутствовал, не мог понять, отчего так расстроена Екатерина Романовна и старался ее развлечь. Ну, а я ждал, когда она напишет вольную, а до того сидел в сторонке, наблюдая за разворачивающимися событиями.

Как многие нежные, романтические натуры, Кологривова, до последнего момента, тянула резину, занималась гостем, демонстративно прикладывала к вискам пальцы, намекая на внезапную мигрень, но за бюро с бумагами не посылала. Мне это начало надоедать, и я встал, собираясь уйти. Только тогда она вспомнила обо мне, подошла и спросила, почему я ничего не предпринимаю.

– Жду вольную, – ответил я.

– Ах, вы разве не видите, что мне не до того! – сказала она. – Давайте, как-нибудь потом, я обещаю, что не забуду! Будьте же, кавалером!

– Боюсь, что у меня ничего не получится, – объяснил я, умело, скрывая зевок. – Скоро ваш сын поссорится за Марью Николаевну с Виттенбергом, они будут стреляться и тогда уже никак не удастся благополучно решить наше дело.

– Но это не благородно, вынуждать женщину делать то, что она не хочет! – сказала крепостница-помещица, с опаской глядя на петушащихся молодых людей.

– Не припомню, чтобы мне случалось вам говорить, что я благородный человек, – сердито ответил я. – Если вы сейчас же не напишите вольную, я уйду, и разбирайтесь со своими делами сами.

Екатерина Романовна тяжело задышала, но одного взгляда на виконта ей хватило, чтобы укрепить силы и она послала моего кудрявого приятеля Прошку за бумагами.

Я опять сел в сторонке и не вставал с места, пока она не написал, и не отдала мне документ. Только после этого, подошел к общей компании. Здесь дело уже принимало неприятный оборот. Оба поклонника женской красоты и богатого приданного уже стояли в бойцовской стойке. У них сказывалось, не только естественное желание понравиться приглянувшейся женщине, но и извечная неприязнь между простой армией и лейб-гвардией. Формально, спор был о том, кто из них лучше воюет. Я разом взял быка за рога:

– А не пострелять и нам, господа, по цели? Проверим, кто из нас лучше владеет пистолетом. Думаю, что я вас примирю тем, что стреляю лучше и армии и гвардии.

Расчет был безошибочный, какие пацаны откажутся посоревноваться в воинском искусстве! Офицеры посмотрели на меня насмешливо и согласились. Обстановка немного разрядилась.

Петруша Кологривов послал слугу прибить к каретному сараю игральную карту, и мы вышли во двор. Дамы заинтересовавшись предстоящим состязанием одели теплое платье, а мы проверили свои пистолеты. Теперь соперники говорили между собой изысканно вежливо и дружно дискредитировали меня как наглого штафирку.

Я же собрался продемонстрировав свое владение оружием, припугнуть штабс-капитана дуэлью и спровадить отсюда подобру-поздорову. Однако в последний момент мне пришел в голову более эффективный план, рискованный только с финансовой точки зрения.

– Может быть, господа, заключим пари, – предложил я. – Сделаем равные ставки, и выигравший получит приз? Стреляем из трех раз, чтобы не было ошибки. Все по очереди, по одному выстрелу. Осечка не в счет. Долг, если у кого он будет, приравнивается к карточному.

– Я согласен, – первым, не раздумывая, сказал Кологривов. Виттенбергу не осталось ничего другого, как тоже кивнуть головой.

– Каков сделаем заклад? – спросил он, стараясь, чтобы голос звучал уверенно и спокойно.

Я вытащил свой кашель с серебром и подкинул на руке.

– Давайте, рубликов по пятьсот серебром!

Сумма пари была непомерно высокая, но потерять лицо было еще страшнее, чем лишиться таких денег и оба офицера небрежно кивнули.

– А не боитесь, Алексей Григорьевич, всего лишиться? – насмешливо спросил штабс-капитан. – Я долги не прощаю.

– Боюсь, но что делать! Риск благородное дело. Кто не рискует, тот не пьет шампанского! – добавил я, в наше время навязшую в ушах банальность.

Шутка оказалась новой и понравилась.

– Ну, что, приступим, господа, – нетерпеливо предложил Виттенберг. – Кто будет стрелять первым?

– Я думаю, нужно тянуть жребий, – сказал гвардейский лейтенант.

Мне показалось, что он уже начинает жалеть, что поддался своей горячности и ввязался в авантюру.

– Принеси-ка, любезный, пук соломы, – попросил я кучерявого лакея и тот, забыв о своем обычном достоинстве, трусцой побежал в конюшню.

Пока он не вернулся, мы мирно стояли рядом, обсуждая достоинства разного оружия.

– С такими пистолетами как ваши, я не стал бы рисковать, – подколол меня Виттенберг, – это же обычные французские армейские пистолеты. Вот, посмотрите, каковы мои. Настоящий аглицкий мастер Томсон!

Пистолеты у него и правда были отменные, как он стреляет, я не знал и невольно нервничал. На кон я поставил почти все свои деньги.

– Вот-с, солома-с, – доложил запыхавшийся лакей. – Самая лучшая!

Он так волновался и хотел чтобы его рвение заметили молодые красавцы, что над ним можно было посмеяться, но никто из нас даже не улыбнулся. Я выбрал три соломинки, подровнял их по длине и у двух обломил разной длинны концы.

– Первым стреляет тот кому достанется длинная, последним короткая, вы согласны господа? Прошу, тяните.

Каждый вытянул свою соломинку. Первым номером выпало быть Кологривову, второму мне. Штабс-капитан надкусил свою короткую соломинку и недобро усмехнулся.

– Господин лейтенант, прошу, к барьеру! – шутливо предложил он.

Петруша подошел к лежащей на снегу оглобле, означавшей огневой рубеж, и встал в позицию. Мне было его немного жалко. Он только начинал оправляться после ранения, был еще слаб, а на него так и сыпались приключения. При дневном свете стало видно как он бледен, да и руки у него заметно дрожали.

– Может быть, вы, Петр Андреевич, откажетесь от пари, вы еще нездоровы, – предложил я.

– Нет, отчего же, рука у меня твердая, – упрямо сказал он и начал поднимать ствол.

Все многочисленные зрители – местная дворня, казаки, французы, заворожено ждали первого выстрела. Наконец он прозвучал, и Петр Андреевич досадливо прикусил губу. Его пуля легла в сантиметре от карты.

– Отменный выстрел, – снисходительно похвалил его Виттенберг, – теперь ваш черед, господин Крылов.

Пистолеты у меня были пристреленные, заряды, после ночной осечки я проверил, свежий порох на полки подсыпал, кремни подвинтил, осталось сделать сущую малость, точно попасть в цель.

Я безо всякого пижонства старательно прицелился и выстрелил. Пуля легла слева, как говорят стрелки, на девять часов, слегка зацепив карту.

Все участники состязания подошли к мишени. О таком варианте, как неполное попадание договора у нас не было. Соперники замялись, не зная признавать ли выстрел. Мне было интересно наблюдать, как они будут себя вести.

– Пожалуй, попадание есть, – наконец, сказал честный Кологривов.

– Какое же это попадание! – возразил Виттенберг. – Вот если бы пуля зацепила карту хотя бы половиной, тогда я бы не спорил. А так, это чистый промах.

– Ну, что же пусть будет промах, теперь ваш выстрел, – сказал я.

Штабс-капитан вскинул пистолет и выстрелил. Его первая же пуля пробила карту.

– Вот так нужно стрелять, господа! – не удержался он от хвастливого жеста на публику.

Кологривов опять занял место стрелка и сумел-таки попасть в карту.

– Ваша очередь, – сказал он мне, отходя в сторону.

Я преодолел стартовое волнение, спокойно, как на тренировке прицелился и попал почти в середину карты. Теперь никаких комментариев не последовало. Виттенберг молча взвел курок, встал в позицию и выстрелил, но его хваленый Томсон дал осечку.

– Не подсыпал свежий порох на полку, – нервно, объяснил он и выстрелил второй раз.

Со второй попытки его пистолет выстрелил, но пуля далеко ушла в сторону от мишени.

Кавалерист не удержался и выругался себе под нос. Теперь у нас получилось равное количество попаданий. Пистолетов у каждого было по паре и для третьего выстрела их нужно было перезарядить. Каждый делал это сам. Наконец, все было готово. Петр Андреевич перекрестился, встал на позицию, излишне долго целился, выстрелил и промахнулся.

По губам штабс-капитана пробежала торжествующая улыбка. Один соперник выбывал из призеров.