Три дня в Дагезане

Шестаков Павел Александрович
Три дня в Дагезане

      Павел Александрович ШЕСТАКОВ
      ТРИ ДНЯ В ДАГЕЗАНЕ
      Повесть
      ОГЛАВЛЕНИЕ:
      Гроза
      Туман
      Снег
      Луна
      Радуга
      Полдень
      ================================================================
      Гроза
      - Кто такой Калугин? - Мазин положил руку на дверцу машины. - Ты уверен, что в поселке полное безлюдье...
      В полуметре от колеса "Волги" круто вниз уходила гранитная серо-розовая стенка, под ней пенилась, пробиваясь среди валунов, стиснутая ущельем бутылочного цвета речка. Впереди, прямо из скал, росли пихты. Их острые ярко-зеленые верхушки перемежались с ледовыми вершинами хребта, кипенно сверкавшими на фоне солнечного, почти фиолетового неба. Зато путь в долину преграждала черная, подернутая пепельной дымкой туча.
      - В самом деле? Значит, упустил, старик, - произнес Сосновский сокрушенно.
      - Выкладывай все, пока не поздно!
      Борис Михайлович глянул в зеркальце на тучу.
      - Пожалуй, поздно. Назад не проедешь. А Калугин личность вполне почтенная. Москвич, художник. Богат и расточителен. Посему окружен людьми.
      - Жарятся шашлыки, и льются напитки?
      - Не буду отрицать того, что скрыть невозможно. Шашлыки у Калугина отменные. У него, понимаешь, свой метод приготовления. Вымачивает мясо в вине.
      - Борис! За сколько времени отсюда можно выбраться пешком?
      - Не дури, старина. Места здесь всем хватит. Не желаешь цивилизации ставь палатку и гоняй комаров, сколько душе угодно. Можешь махнуть через перевал. - Сосновский кивнул в сторону ледовой гряды. - А поостынешь, осточертеет величавое уединение - возвращайся в компанию художественной интеллигенции. Между прочим, Марина Калугина отлично ездит верхом.
      Бориса Мазин встретил случайно на улице. С тех пор как они вместе работали в уголовном розыске, прошло десять лет. Сосновский защитил диссертацию, располнел, то и дело вытирал носовым платком капли пота, катившиеся по загорелой шее за воротник рубашки.
      - В такое пекло - спасение одно: горы. Не завидую тебе - париться летом в городе!
      - Через три дня я иду в отпуск.
      - В отпуск? Слушай, Игорь, махнем со мной! Райский уголок, первозданная природа. Крошечное местечко под самым хребтом. Одно время были лесозаготовки, но теперь заказник. Рабочих перебросили в соседнее ущелье. Домишки они распродали за бесценок. Я купил один за двести (учти, за двести рублей!), вложил еще сотни полторы, и теперь мне все завидуют. Правда, ближайший магазин в девяти километрах, но что стоит уединение!
      Уединение и соблазнило Мазина, а, оказывается, его-то и нет!
      Удаляясь от наползающей тучи, "Волга" спускалась серпантиной вниз. Игорь Николаевич вытянул руку из окна, и она повисла над пропастью. На противоположном склоне можно было прочитать уцелевшие от военной поры слова: "Перевалы - наши. Фашист не прошел!" Внизу, возле дощатого моста, стоял и смотрел на спускающуюся машину парень в вылинявшей ковбойке и помятых джинсах. По обожженному солнцем лицу кустилась рыжеватая бородка. Лицо было из тех, что называют современными: вытянутое, с правильными чертами. Ровный нос пересекала тяжелая оправа очков.
      - Эй! - махнул рукой Сосновский, притормаживая. - Как мост?
      Парень подошел неторопливо.
      - На скорости проскочите.
      Вода шумно накатывалась на деревянные опоры, и одна уже заметно накренилась. Настил над ней прогнулся. Борис смотрел неуверенно, однако выбора не было. Машина скользнула по пружинящим доскам. Под ее тяжестью опора подалась, но выстояла. Сосновский вытер пот со лба и сказал не без удовольствия:
      - Не завидую я тому, кто после нас поедет. А ты куда? - обратился он к парню. - Если в Дагезан, садись, подвезем.
      Тот покосился на приблизившуюся тучу.
      - Спасибо. Пожалуй, кости прополаскивать достаточно.
      - Отдыхаешь? - спросил Сосновский, когда машина тронулась.
      - Да.
      - Один?
      Снова короткое "да". Парень произносил совсем мало слов, но голос его что-то напомнил Мазину.
      - В палатке живешь? - продолжал выспрашивать Борис Михайлович.
      - Ночую у Калугина.
      Спасла парня от дальнейших признаний девушка. Она шла по дороге легким, привычным к горам, шагом. Сосновский широко распахнул дверцу:
      - Галина Константиновна? Прошу.
      Девушка заколебалась.
      - Что тут ехать... Два километра осталось.
      - Не нужно обижать трех одиноких мужчин, - сказал Борис Михайлович серьезно, и девушка села рядом с парнем в ковбойке.
      - В Дагезан вы, конечно, по личному делу? - Сосновский прибавил скорость. - Школы там нет, да и время каникулярное.
      - Какое может быть личное дело у учительницы! Хочу егеря повидать. Говорят, он самолет нашел, что в войну сбили.
      - Самолет? - встрепенулся парень. - На Красной речке?
      - Не знаю.
      - Зачем он вам?
      - Как зачем? Это же наш самолет, советский. Перенесем погибших в поселок, родственникам напишем.
      - Удастся ли опознать? - усомнился Сосновский.
      - Не опознаем, могилу Неизвестного летчика сделаем.
      Дагезан появился из-за очередного поворота. Ущелье расширилось, отвесные склоны сменились пологими, поросшими густым орешником. Ниже под серыми потемневшими крышами примостились дома, окруженные садиками и огородами.
      - Повезло мне, дома Матвей, - обрадовалась учительница, показывая в сторону от дороги. Там, за низким заборчиком из штакетника, стоял мужчина в гимнастерке без пояса и разглядывал "Волгу", прикрыв от солнца глаза ладонью. - Он ведь в горах больше...
      - Мне тоже нужен Филипенко, - сообщил бородатый и вышел вслед за Галиной.
      Мазин снова прислушался к его голосу. На этот раз он показался ему не только знакомым, но и озабоченным.
      Они пошли тропинкой через мокрый луг, где местами были проложены широкие доски. Галина обернулась и помахала рукой.
      - Здешняя? - поинтересовался Мазин.
      - Преподает в интернате в Мешкове. Там вся окрестная детвора учится. Ну и общественница, конечно. Вечно в хлопотах. Славная девушка.
      Стало видно, что поселок пустует, в окнах не было рам, заборы покосились, а огороды заросли бурьяном.
      - И у тебя такая развалина?
      - Жилище мое не поражает роскошью, но всегда открыто для людей с чистым сердцем.
      - Считай, что тебе попался именно такой человек. И не раздави на радостях ишака, - предостерег Мазин.
      Впереди по дороге ехал на осле человек, одетый в черный пиджак и солдатские галифе, заправленные в коричневые, домашней вязки носки. Сосновский просигналил, но ишак и ухом не повел, меланхолично перебирая крепкими ногами. Зато седок обернулся и приподнял над головой потрепанную соломенную шляпу.
      - Мое почтение уважаемым путникам.
      - Здоров, Демьяныч! Много меду накачал?
      - Солнышка пчелкам не хватает, Борис Михайлович.
      У Демьяныча было маленькое ласковое лицо.
      - А я тебе сапоги привез резиновые.
      - Много благодарен. Вещь в здешних условиях необходимая.
      Демьяныч стукнул ишака кулаком по шее, чтобы тот освободил дорогу. "Волга" с трудом обогнула упрямого конкурента. Осел смотрел на машину с отвращением.
      - Забавный старик. Пасечник из Тригорска. За колхозными ульями присматривает. И сам этакий продукт природы: травы варит, зверье уважает. Говорит: "И в пчеле душа есть, только тайна ее от нас скрыта..." А вот и калугинский дворец.
      Дом художника резко выделялся среди местных строений. Было в нем почти три этажа: нижний, полуподвальный - гараж, выложенный неровным красноватым камнем; основной - деревянный, с широкими окнами в замысловатых переплетах, и мансарда - мастерская. Чувствовалось, что сооружен дом по собственному замыслу человеком знающим и умелым.
      - Почти все своими руками сделал. Жадный на работу мужик.
      - Не зря потрудился, - согласился Мазин.
      Речка делала здесь крутой изгиб, и дом возвышался на полуострове, окруженный великолепными елями.
      - Увы, мой дворец много скромнее.
      Через несколько минут они разминали затекшие ноги у небольшого, но ладного, недавно отремонтированного домика, пахнущего хвоей. В комнате стояли две раскладушки, шкаф и столик с тумбочкой. Мазин выглянул в окно. Снежные вершины начало затягивать.
      - Там бывают туры, - провел рукой вдоль хребта Борис.
      - Можно получить лицензию на отстрел?
      - Получить можно. Подстрелить труднее. Мясо я у Филипенко добываю. У него оленина не переводится. Между прочим, Игорь, ты тут не хвались специальностью. Скажи, что инженер или врач-педиатр, а то мы голодными насидимся.
      - И это говорит юрист!
      Игорь Николаевич покачал головой и, перекинув через плечо мохнатое полотенце, пошел к реке умываться. Небо потемнело, подул ветер. Мазин разделся до пояса и поежился, опустив руки в ледяную воду.
      - Прохладно?
      Это спросил, заметно окая, худощавый пожилой человек в большом берете, весь в крупных, будто вырезанных по дереву морщинах. Он опирался на сучковатую толстую палку.
      - Прохладно.
      Незнакомец прыгнул с камня на камень.
      - Тут не Сочи. Все, что угодно, но не Сочи. А там, - он поднял палку над беретом, - тундра. Камушки, снежок, ледок. Откуда и спускается портящая настроение погода. Однако разрешите представиться: Кушнарев, Алексей Фомич, некогда архитектор. - Старик перескочил на ближайший валун. - По-видимому, встречаться придется. У Михаила Михалыча Калугина.
      - Я незнаком с Калугиным.
      - Неважно, несущественно. Природа сведет и познакомит. Уже сегодня, судя по грозе, которой не миновать.
      И запрыгал дальше.
      - Игорь! Где ты застрял? - крикнул Сосновский.
      Мазин вернулся в дом, растирая полотенцем мокрые плечи.
      - Архитектора встретил. Что за личность?
      - Кушнарев? Постоянный гость Калугина. Друг юности.
      Черно-синяя туча придавила ущелье. По тяжелому, переполненному водой брюху ее скользили седые клочья, но дождь еще не начался, только отдельные крупные капли, срываясь, постукивали по крыше, врываясь ударами в шум кипящей реки.
      Неожиданно в открытую дверь шагнул парень с черной, давно не стриженной шевелюрой.
      - Про крючки, конечно, забыли? - спросил он у Сосновского, не здороваясь.
      - Крючки привез.
      - Профессиональная прокурорская память?
      - Я, Валерий, никогда не был прокурором.
      - Все равно. "За богатство и громкую славу везут его в Лондон на суд и расправу".
      Сосновский пояснил:
      - Это сын художника Калугина.
      - Я догадался, - сказал Мазин.
      - Догадались? Вы тоже прокурор?
      - Игорь Нколаевич - врач.
      - Очень приятно. Не можете ли вы пересадить мне сердце? Скучно жить с одним и тем же сердцем. Особенно художнику. Потому что я не сын художника, как отрекомендовал меня ваш нетактичный друг, а сам художник.
      - Непризнанный?
      - Опять догадались, доктор. Что вы еще про меня скажете?
      - Зря ершитесь! Непризнанный не значит бездарный.
      - Попробуйте убедить в этом моего родителя! Впрочем, бесполезно. Мы странно спроектированы, доктор. Все видим по-разному. Что видите вы в этом окне? Горы? Деревья? Тучи? А я вижу крики души своей, спутанные вихрем, рвущиеся о скалы.
      - Как поживает Михаил Михайлович? - прервал Сосновский.
      - Вопрос, разумеется, задуман как риторический. Вы не мыслите родителя иначе чем в бодром времяпрепровождении, так сказать, в веселом грохоте огня и звона. А между тем последние дни он погружен в думы, что противоестественно для признанного человека. Хотел видеть вас. Зайдите, утешьте! И вы, доктор... Не забудьте скальпель. Вы обещали мне новое сердце.
      Выходя, Валерий качнулся.
      - Сердитый молодой человек? - спросил Игорь Николаевич.
      - Доморощенный. Мажет холсты несусветной чушью, а считает художественным откровением. Позер, кривляка, паяц.
      - Не жалуешь ты его.
      - Зато папаша балует. Марина-то у Калугина жена вторая. А мать Валерия умерла. Сам Михаил Михайлович - человек мягкий, деликатный, выпороть парня как следует не способен. Родительская рука не поднимается. От этих поблажек один вред. Попомни мое слово, отмочит Валерий штучку! Ну да нас с тобой это не касается, на чужом пиру похмелье.
      - Вот именно. Между прочим, я бы отдохнул с дороги.
      Мазин прилег на раскладушке и сразу же почувствовал усталость сказались пятьсот километров в машине, да и весь трудовой год давал знать. Зато впереди целый месяц, свободный от повседневных хлопот и обязанностей. Ни одного преступника, разве что егерь-браконьер, да это что за преступник, так... Все же трудную он работу себе выбрал. Сизифову. По статистике преступность сокращается, но в служебном кабинете этого не заметишь. Правда, придет иногда трогательное письмо: "Игорь Николаевич, вы мне отца родного дороже, если б не вы, пропал бы я, сгубил жизнь молодую навеки, а вы спасли, свели с неверной дорожки..." Правильно, и такие были. Но не успеешь письмо дочитать - звонок: выезжай на место происшествия! То ли дело Борька! Без пяти минут профессор. Окружен молодыми порядочными людьми. Приобрел райский домишко. Красотища какая - воздух, тишина, покой...
      Он посмотрел на горный склон по ту сторону реки. Обрывки туч цеплялись за пихты. "Крики души... Позер... На чужом пиру похмелье..." В окне, как в кинокадре, появилась женщина на лошади и промелькнула, низко наклонившись, укрывая лицо от дождя. Засыпая, Мазин вспомнил нескладные строчки капитана Лебядкина:
      И порхает звезда на коне
      В хороводе других амазонок.
      Улыбается с лошади мне
      Ар-ристократический ребенок.
      ...Проснулся он в темноте. Надрывно ревела речка, и гул ее смешивался с шумом сильного, равномерного дождя. Кровать Сосновского была пуста.
      "Куда его занесло? И сколько сейчас времени?"
      Мазин пошарил по столу, где лежал спичечный коробок. При неровном, вздрагивающем свете он нашел на полке керосиновую лампу и зажег ее второй спичкой. Было зябко и неуютно, хотелось надеть теплые носки и свитер и выпить рюмку водки.
      Скрип досок нарушил гул воды. Мазин подумал, что возвращается Борис, но пришедший, потоптавшись на крыльце, не толкнул дверь по-хозяйски, а постучал.
      - Войдите.
      Появилась незнакомая фигура в модной заграничной куртке на застежке-"молнии". По блестящей ткани стекали струйки.
      - Увидел огонек и позволил себе, помня приглашение...
      - Это вы, Демьяныч? Не узнал вас в куртке.
      - С вашего позволения, за сапогами зашел. Дай бог здоровья Борису Михайловичу. А куртку мне художник Калугин привез. Теплая она, легкая, хотя и не по возрасту.
      - Теперь молодые и старые одинаково одеваются. Располагайтесь. Борис выскочил куда-то, пока я спал. Выпить не хотите?
      В полуметре от колеса "Волги" круто вниз уходила гранитная
      - Да вот заманил меня Борис Михайлович в ваши края.
      - Края любопытные, во многом еще первозданные. Мало где природу такую сыщешь, хотя лес извели значительно. Вы, извиняюсь, как и Борис Михайлович, по юридической части работаете?
      - По медицинской, - проронил Мазин неохотно.
      "Вечно Борька что-нибудь выдумает!" - Как ваши пчелы?
      - Трудятся пчелки. Все пчелиное производство пользу человеку приносит. Много народному хозяйству целебных продуктов дает.
      Но произнес это Демьяныч вяло, без энтузиазма. Заметно было, что не чувствует он в Мазине понимающего собеседника и тяготится отсутствием Сосновского.
      - Борис Михайлович, видимо, к Калугину направился? Тогда не скоро вернется. Беседовать с художником любопытно. Многое в жизни повидал, в столице с видными людьми общается.
      - А сбежал в медвежий угол.
      - Угол? - удивился пасечник. - Усадьба со всеми удобствами! Большие деньги наше государство творческим работникам выплачивает...
      Старик не закончил, услыхал шаги. Сосновский распахнул дверь, вытирая мокрое лицо носовым платком.
      - Заждался, Игорь? И Демьяныч тут? За сапогами пришел?
      - За ними, Борис Михайлович.
      Пасечник вскочил со стула.
      - Сейчас достану. Да сиди, папаша! - Борис повернулся к Мазину. Задремал ты, а я думаю: что это Калугин мной интересовался? Ну и решил сбегать.
      - Что же?
      - Поторопился. У него с Валерием разговор происходил. Кажется, прорвало родителя. Выглядели они мрачновато. Страсти я охладил, замолчали оба. Но Калугину уж не до меня было, да и жена вошла. Постепенно общий треп начался, хотя и натянуто.
      Сосновский вытащил из рюкзака сапоги.
      - Держи, Демьяныч. Примеряй!
      - И так вижу: в самый раз. Что я должен, Борис Михайлович?
      - Ерунда. Медком угостишь.
      - Премного благодарен. - Пасечник заспешил.
      - Чудак, - сказал Сосновский ему вслед. - Надел бы сапоги. Дождь как из ведра поливает. А нас ждут на медвежатину.
      За окном сверкнуло, и следом оглушительно треснул раскат грома. Отдавшись в горах, он повторился, перекрывая шум дождя.
      - Сдался, - махнул рукой Мазин. - Под воздействием стихий у меня исчезает предубеждение к здешнему обществу.
      Дача художника светилась в пелене дождя, напоминая корабль, застигнутый штормом в бурном море. Снова сверкнула молния, высветив контуры дома, и снова прокатился по ущелью гром, на этот раз сильнее, чем раньше, и продолжительнее. После вспышки тьма стала еще чернее, и особняк Калугина больше ие выделялся в ней.
      - У Калугина электричество?
      - Он подключился к леспромхозовской линии. Постой... Свет-то погас! Оборвало провода, или столб подмыло.
      Мазин освещал путь фонариком-жужжалкой. В конусе света сыпались бесконечные капли.
      Марина Калугина, одетая в толстую вязаную кофту, встретила их с подсвечником. Выглядела она озабоченно.
      - Ко всему прочему выключили свет. Приходится коротать время в романтическом полумраке. Не возражаете? Тогда раздевайтесь.
      На вешалке в прихожей уже собралось много одежды, в том числе две куртки, похожие на куртку Демьяныча. Мазин повесил свою между ними и прошел вслед за женой художника. Она показалась ему совсем молодой.
      Свечи усиливали необычное впечатление от большой комнаты. В центре ее находился широкий круглый стол, вернее - обыкновенный дубовый пень с набитыми поверх толстыми, грубо обработанными досками. В стене напротив двери гранитными глыбами был выложен камин. Жарко горели смолистые поленья, отчего в комнате казалось особенно тепло и уютно. Освещали ее с десяток свечей, вставленных в сработанные природой подсвечники - корни и сучья, лишь слегка подправленные рукой мастера. Калугин строго выдержал гостиную в определенном, диковато-охотничьем стиле.
      Вдоль стола и поодаль сидели люди, знакомые Мазину. У камина, протянув ноги к огню, расположился Кушнарев. Валерий откупоривал бутылку с грузинским вином. В руках у него вместо штопора был большой охотничий нож. В стороне сидели учительница и бородатый парень-турист с журналом "Юность". От стола их отделяла безголовая медвежья шкура. Положив на колени сжатые в кулаки руки, присел на стул Филипенко, человек лет тридцати пяти. Мускулы плотно подпирали его поношенную гимнастерку, схваченную новеньким офицерским ремнем. Свечи оттеняли лицо с густыми бровями и крупным носом. Под глазами выделялись темные мешки отеков, что не вязалось с прямой, здоровой фигурой. Задержавшись секунду на последнем госте, пасечнике Демьяныче, Мазин понял, что хозяина в комнате нет. Марина, которая успела тем временем два или три раза пересечь гостиную и прикурить от свечи сигарету, откликнулась на его мысль:
      - Михаил Михайлович решил, что света недостаточно, и отправился в мастерскую за лампой, которая сломалась полгода назад. Теперь он там возится без толку, а мы ждем.
      - Хозяин всегда прав, - возразил Сосновский примирительно.
      - Валерий, ты не поторопишь отца?
      Тот посмотрел на Марину как-то непонятно и не ответил.
      - Я прошу тебя, Валерий.
      - Не стоит.
      Мазин не понял, что не стоит - просить или идти наверх.
      - Позвольте я, с вашего разрешения, побеспокою Михаила Михайловича, предложил пасечник.
      - Сделайте одолжение.
      - Я пойду к себе, - заявил Валерий и вышел в другую дверь.
      Мазин подсел к учительнице.
      - Как ваш поиск?
      - Самолет лежит в трудном месте, но Олег собирается взобраться по скале.
      - Нужно ли рисковать? - спросил Мазин, узнав наконец, как зовут парня в очках. Имя это ему ничего не говорило.
      - Нужно, - ответил Олег лаконично.
      Демьяныч задерживался. Марина, крутя в тонких пальцах сигарету, поглядывала то на лестницу, откуда должен был появиться Калугин, то на дверь, в которую вышел Валерий. Потом она подошла к этой двери и скрылась за ней. И тут же вернулся пасечник. Он не улыбался, как обычно.
      - Михаил Михалычу нехорошо. Где Марина Викторовна?
      - Нужно ее позвать, - предложил Сосновский.
      - Минуточку. Вы доктор, Игорь Николаевич? Может, посмотрите его...
      Мазин бросил недобрый взгляд на Бориса, и они втроем вышли из гостиной. Лестница тянулась вдоль каменной стены. На площадке у двери пасечник остановился.
      - Что случилось, Демьяныч?
      - Михаил Михалыч скончался.
      Это прозвучало негромко и неправдоподобно.
      - Умер?!
      - Видно, Михаил Михалыч заряжал ружье и произошел выстрел.
      Мазин первым вошел в мастерскую. Наверно, днем здесь бывало очень светло, целая стена и часть крыши были стеклянными, но теперь только тусклая свечка выделяла из мрака отдельные предметы обстановки: широкий мольберт с натянутым и загрунтованным холстом и кресло, в котором, свободно откинувшись на спинку, сидел мертвый Калугин. У ног его лежало ружье. Тульское, добротное, с насечкой. Выстрел в упор обжег вельветовую ткань, края рваного отверстия пропитались кровью. Глаза Калугина были полуприкрыты и неподвижны. На чисто выбритом, широкоскулом, очень русском лице застыла неожиданная боль.
      Сосновский наклонился.
      - Невероятно, чтобы случайный выстрел произошел одновременно из двух стволов.
      - Как же вы понимаете? - спросил пасечник.
      - Самоубийство? - Борис раздвинутыми пальцами замерил расстояние от мушки до курков, потом прикинул длину руки художника и покачал головой. Он не мог дотянуться до спусковых крючков. Иногда это делают ногами, но Калугин обут, и я не вижу палочки.
      Хлопнула дверь позади, и Мазин едва успел поддержать вошедшую Марину. Она замерла, даже не крикнула.
      - Марина Викторовна! - попросил Сосновский. - Умоляю вас, будьте мужественной. Вы должны помочь. Милиция доберется не скоро, и убийца может воспользоваться временем...
      - Убийца? Временем? Кто это сделал?
      - Мы не знаем. Но преступник недалеко. Может быть, здесь, в доме. Когда прозвучал выстрел?
      - Я не слышала выстрела.
      - А ты, Демьяныч?
      - Не слыхал.
      - Что за чушь, - нахмурился Борис Михайлович. - Марина Викторовна, соберитесь с силами. Присядьте. Вспомните, пожалуйста, когда Михаил Михайлович пошел в мастерскую?
      - Сразу, как только потух свет.
      - Кто мог подняться сюда за это время?
      - Не знаю. Никто. Каждый. Муж не любит свечи. Считает, что они чадят. - Она еще говорила о погибшем так, будто он был жив. - Поэтому он сказал: "Свечи не зажигай, я налажу лампу". Мы ждали минут пятнадцать. Потом мне стало неудобно держать людей в темноте, и я зажгла свечи. За это время каждый мог подняться. Но я не верю. Зачем? Зачем?
      - Это важный вопрос. Хранил ли Михаил Михайлович в мастерской какие-нибудь ценности?
      - Ничего, кроме этюдов.
      - Ружье всегда было здесь?
      - Оно висело над тахтой.
      - Будем считать, что ружье сняли со стены. Что ж нам известно? обратился Сосновский к Мазину и Демьянычу.
      Оба промолчали.
      - Но никто не стрелял! - повторила Марина.
      - Это требует разъяснений. Боюсь, что искать преступника придется среди гостей. Только человек, хорошо известный Михаилу Михайловичу, мог свободно войти в мастерскую, взять ружье и навести в упор, не вызвав подозрений. Теперь убийца рассчитывает, что Калугин не назовет его имени. Марина Викторовна! Помогите нам лишить его этой уверенности.
      - Как? - спросила Марина, ничего не поняв.
      - Вам нужно спуститься и сказать, что Михаил Михайлович жив, но еще не пришел в себя.
      - Это невозможно. Скажите сами. Я не смогу.
      - Сказать должны вы. А мы посмотрим, как откликнутся гости.
      - Хорошо, я попытаюсь.
      Мазин и Борис подняли художника с кресла и перенесли на тахту. Жена наблюдала за ними, прижав пальцы к вискам.
      - Пойдемте, Марина Викторовна.
      Сосновский взял ее под руку. Демьяныч поднял свечу.
      - Что там стряслось? - спросил первым Кушнарев, когда они спустились.
      - Ужасный... ужасный случай... Он заряжал ружье...
      - Рана не смертельная. Игорь Николаевич оказал первую помощь. Попытаемся связаться с больницей, - пояснил Сосновский.
      Мазин успел осмотреть каждого, но не увидел ничего, что могло бы дать повод для размышлений. Все вели себя сдержанно. Даже подчеркнутого облегчения он не заметил, но и это не было удивительно: ведь слышали только о несчастном случае, а далеко не каждый такой случай смертельно опасен. В общем, реакция казалась нормальной. Никто не проявил страха или растерянности. Впрочем, при свечах многое могло и ускользнуть.
      - Сейчас лучше разойтись по своим комнатам, - предложил Борис Михайлович. - А нам придется пойти позвонить, - повернулся он к Мазину.
      Тот кивнул.
      - У тебя ключ от почты, Матвей?
      Егерь отделил ключ от связки.
      Собственно, почтовое отделение в поселке перестало существовать с тех пор, как расформировали леспромхоз, но жена Филипенко исполняла функции почтальона и телефонистки, просиживая в бывшем отделении два-три часа в день. Домик этот находился неподалеку, и Сосновский с Мазиным добрались туда за несколько минут, однако связаться с райцентром не удалось.
      - Похоже, связь повреждена, - предположил Сосновский.
      - Не мудрено в такую погодку, - отозвался Мазин меланхолично. Он совсем не так представлял себе долгожданный отпуск. Дождь продолжал неукротимо заливать ущелье. Игорь Николаевич пригладил слипшиеся волосы. Зато тебе будет что рассказать студентам. Небольшая криминалистическая разминка солидного ученого... Кстати, ты блестяще принялся за дело.
      - Шутки сейчас неуместны.
      - Почему? - Мазин слегка качнул керосиновую лампу в решетчатом чехле, висевшую на крючке, ввинченном в потолок. По тесной, давно не беленной комнате заметались тени. - Без юмора тебе не обойтись. Особенно когда останешься наедине с покойником. Ведь ты надеешься, что его придут убивать во второй раз!
      - Считаешь, что затея неудачная?
      - Наоборот. Потеряешь за ночь пару килограммов. При склонности к полноте это хороший выигрыш.
      - Я думал, что туда пойдешь ты.
      - Я?!
      - Конечно. Убийца наверняка будет следить за мной. А ты сможешь действовать, не привлекая внимания.
      Мазин вздохнул.
      - Я надеялся, тебя заинтересует необычное дело, Игорь.
      - Что ты увидел необычного?
      - Хотя бы то, что никто не слыхал выстрела.
      - Выстрел прозвучал одновременно с громом. Прибавь дождь, гул реки, плюс каменные стены - и все станет на место. Расчет!
      - Как можно рассчитать удар грома?
      - Гроза продолжалась не меньше получаса.
      - Но гром мог и не ударить, когда убийца навел ружье на Калугина. Не мог же он держать его на прицеле несколько минут, дожидаясь очередного раската!
      - Конечно, нет. Ты правильно предположил, что убийца хорошо знаком хозяину. Он без помех взял ружье и поднял его, когда вспыхнула молния. Она предваряет гром на несколько секунд. По вспышке, кстати, можно предположить и силу удара.
      - Да... Хладнокровный наглец. Придется нам повозиться.
      - Желаю успеха.
      - Прекрати, Игорь. Это твой долг. Мы не знаем, когда приедет милиция. Нельзя его упустить. Я все продумал. Ситуация складывается в нашу пользу. Благодаря моей хитрости ты вне подозрений - рядовой врач. Мы делим функции: я брожу по поселку в гороховом пальто с лупой и отвлекаю преступника, а ты делаешь настоящее дело. Разумеется, и я не ограничиваюсь показухой.
      - Ты перегнул, объявив Калугина живым. Мы имеем дело не с дураком. Он стрелял в упор из двух стволов, а ты хочешь убедить его в том, что он промахнулся.
      - Не согласен. Преступление не шахматная задача. Всего не рассчитаешь. И не робот же он! Он должен был опасаться, что Калугин заподозрит его, что кто-нибудь войдет в мастерскую, что гром задержится... И так до бесконечности. В подобном состоянии неуверенность неизбежна. Разве ты не помнишь случаев, когда пуля проходила в миллиметре от сердца? Он...
      - Пуля, но не картечь дуплетом... И почему не она? Что мы знаем о мотивах?
      - Тут я пас. Вообще, это невероятно.
      - Задачка! - произнес Мазин, постепенно отступая под натиском Бориса. - Интересно, что убийца предпримет дальше? Конечно, твой ход типичная авантюра, но лучшего, пожалуй, не придумаешь. Однако всю ночь я там не выдержу.
      - Игорь! Ты настоящий друг. Спасибо, старик!
      - Боря, не будь сентиментальным. Это не идет лысеющему научному работнику. Сделаем так: я незаметно поднимусь в мастерскую, а ты покрутись на глазах. Потом подменишь меня.
      - Обязательно заряди ружье! Патронташ на стенке.
      Они поспешили к даче. Смутная тень мелькнула впереди. Человек шел без фонаря.
      - Ты, Матвей?
      - Я, - ответил егерь. - Дозвонились?
      - Нет. Забери ключ.
      - Дрыхнут, заразы? Ну ничего. Утром подыму.
      Несколько тусклых огоньков светилось в окнах второго этажа и один наверху, в мансарде. Не доходя подъезда, Мазин шагнул в сторону. Сосновский поднялся по ступенькам. Игорь Николаевич услыхал слова Марины:
      - Наконец-то! Мне так страшно...
      - В мастерской никого нет?
      - Нет, я сказала, что он забылся.
      Мазин обогнул дом и огляделся, но ничего подозрительного не обнаружил. Дождь немного ослабел, и гроза прекратилась, зато поток в реке звучал сильнее, тревожнее. Через заднюю дверь Игорь Николаевич проник в прихожую и остановился, припоминая, где находится лестница. Потом на ощупь нашел перила и стал подниматься, избегая шума.