Крестовый поход на Россию

Спустя несколько дней Красной Армией был нанесен новый удар на участке 6-го румынского армейского корпуса в районе г. Садовое (в 50 км южнее Сталинграда). В результате были разгромлены 5-й и 21-й пехотные полки, 22-й артиллерийский полк, штаб 5-го пехотного полка; убит командир 5-го пехотного полка полковник Бутенеску; уничтожено до 3000 солдат и офицеров, 15 орудий, 17 танков, много пулеметов, минометов и автомашин, взяты большие трофеи. Румынских солдат и офицеров 6-го армейского корпуса охватила паника183. В ходе операции были захвачены ценнейшие секретные документы об оперативных замыслах врага не только на Сталинградском, но и на других фронтах, о взаимоотношении гитлеровцев с союзниками, о моральном состоянии румынских войск и т. д.

В результате анализа материалов, полученных в ходе сентябрьских контрнаступательных операций против румынских дивизий, штаб Сталинградского фронта сделал следующие выводы: «Румынские части хотя сравнительно достаточно были укомплектованы, но боеспособностью обладали довольно низкой. Где бы ни наступали наши части, даже меньшими силами, чем у противника, румыны всегда были биты. Это лишний раз подтвердилось частными операциями 57-й и 51-й армий с 29 сентября по 4 октября, когда армии, наступавшие по одному усиленному полку на две пехотные дивизии румын, смогли разгромить до трех полков. Частные операции 57-й и 51-й армий показали большую неустойчивость румын южнее Сталинграда, их значительную чувствительность к ночным внезапным ударам. Немцы вынуждены были снять из-под Сталинграда до 100—130 танков и одну мотодивизию, чтобы поддержать румын южнее Сталинграда. При этом было установлено, что за румынскими частями находились немецкие заградительные отряды, примерно на дивизию – один немецкий батальон».

Далее в документе обращается внимание на низкое моральное состояние румынских войск и плохие взаимоотношения между гитлеровцами и их румынскими союзниками. В заключение сказано: «Все это вместе взятое говорило за то, что обеспечение правого фланга сталинградской группировки немцев довольно ненадежно и сулит определенные успехи при нашем ударе южнее Сталинграда на участке обороны румынских частей»184.

К таким же выводам пришло командование Юго-Западного фронта на основе анализа разведданных о боевом и морально-политическом состоянии румынских войск на Дону. В одном из отчетов читаем: «Моральное состояние невысокое. С наступлением холодов оно еще более ухудшилось. Все это объяснялось следующими причинами: бесперспективностью войны для румын, которую понимало большинство солдат и офицеров. Солдаты, оторванные от своей страны на тысячи километров, не хотели воевать на стороне Германии. Нежелание воевать выражалось в массовом членовредительстве, дезертирстве и добровольном переходе на сторону Красной Армии. Питание солдат в связи с широко развитой системой хищений в интендантстве было организовано плохо, поэтому часть солдат бродила по окрестным деревням в поисках пищи. Солдаты боялись наступающей зимы. Тяжелое продовольственное положение в стране также отражалось на моральном состоянии румынских войск. Только суровыми мерами и широко развитой пропагандой об «ужасах» советского плена офицеры удерживали солдат от массовой сдачи в плен и поддерживали дисциплину в войсках»185.

Данные фронтов о боеспособности и моральном состоянии румынских войск имели важное значение при планировании операции по разгрому фашистской группировки на подступах к Сталинграду и выборе участков прорыва вражеской обороны. «Генеральный штаб на основе данных фронтов, – писал Г.К. Жуков, – изучил сильные и слабые стороны немецких, венгерских, итальянских и румынских войск. Войска сателлитов по сравнению с немецкими были хуже вооружены, менее опытны, недостаточно боеспособны даже в обороне. И самое главное – их солдаты, да и многие офицеры не хотели умирать за чуждые им интересы на далеких полях России, куда их забросило по воле Гитлера, Муссолини, Антонеску, Хорти и других фашистских лидеров».

Жуков отмечал, что еще до подготовки детальных расчетов контрнаступления у Сталинграда «было ясно, что основные удары нужно наносить по флангам сталинградской группировки, прикрывавшимся румынскими войсками»186. Это же подчеркивали в своих мемуарах A.M. Василевский и А.И. Еременко. Советскому командованию, писал A.M. Василевский, было хорошо известно, что фланги сталинградской группировки врага были «прикрыты более слабыми во всех отношениях, тяготившимися войной румынскими войсками. Большая протяженность участков обороны румынских войск и отсутствие за ними резервов еще более усугубляли уязвимость здесь вражеской обороны»187. Маршал А.И. Еременко отмечал, что при планировании разгрома фашистских армий под Сталинградом и на Дону во внимание принимались и политические факторы, «в частности, взаимоотношения между гитлеровцами и румынами»188. В отчете Сталинградского фронта по этому поводу сказано: «Между румынами и немцами царит скрытая вражда, которая иной раз прорывается наружу и выливается в крупные эксцессы. Немцы презирают румын и стараются на каждом шагу их унизить»189.

Не доверяя румынским солдатам, немецкое командование по различным поводам направляло в румынские части все большее число своих офицеров, а в тылу румынских войск увеличивало численность заградительных отрядов. Пленный полковник, командир 27-го полка 6-й румынской пехотной дивизии Иосиф Чобану рассказал: «По настоянию германского командования в каждой румынской дивизии имеется немецкий офицер, который контролирует и направляет действия румынского генерала – командующего дивизией. Это оскорбляет национальное достоинство румынских офицеров и вызывает среди них большое недовольство»190.

Все эти факты, став достоянием румынской общественности, усиливали недовольство и в стране. В одном из циркуляров Генеральной дирекции полиции от 24 ноября 1942 года констатируется: «В последние дни солдатами-фронтовиками распространяется слух, что наша армия находится в прямом подчинении немецкого командования, которое на передовой линии Восточного фронта выставляет только румынские части, а в тылу их размещает немецкие войска, с тем чтобы задерживать наши части, когда их теснят русские. В результате такой постановки наши потери в людях и технике очень велики. Этим способом Германия хочет застраховаться на случай возможного сопротивления наших войск, не желающих больше воевать на Восточном фронте»191. Полиция Антонеску, естественно, требовала принимать меры против «распространителей слухов».

Меры принимались, но они не приостановили упадка морально-психологического состояния румынских войск и населения. Апатия, чувство обреченности стали охватывать румынские войска, находившиеся в далеких донских степях и предгорьях Кавказа.

Антивоенные настроения, особенно сильные на фронте, быстро распространялись на тыловые части. В докладной записке от 16 октября 1942 года глава Секретной службы информации (ССИ) Е. Кристеску писал, что «вновь сформированные части, которые из страны перебрасываются в зону операций, вступают в действие с невиданной боязнью, моральное состояние их низкое. Имеются сигналы, – пишет далее Кристеску, – что в новых частях, находящихся на пути к фронту, низкое моральное состояние принимает и внешние формы проявления. Унтер-офицеры и низшие чины критикуют и обсуждают последние военные меры, выступают без подчеркнутого желания воевать»192.

О некоторых причинах недовольства и низкого морального состояния румынских солдат, возвращающихся с фронта в отпуск, писал в своей докладной записке от 22 октября 1942 года губернатор Бессарабии генерал Войкулеску. В ней отмечается, что солдаты, не получая полного продовольственного пайка, в пути «остаются голодными и вынуждены попрошайничать у населения и железнодорожников», некоторые ходят в рваной одежде, не имеют нательного белья. Далее в докладной сказано: «Солдаты, размещенные в привокзальных бараках, спят на полу без всяких подстилок, нет кроватей, а так как полы смазаны керосином, то одежда становится грязной. Бараков не хватает, солдаты вынуждены спать на улице.

Недовольство на фронте, – продолжал губернатор, – вызвано и тем, что румынские солдаты, хотя и сражаются рядом с немецкими, не получают такое же денежное вознаграждение. Немецкие солдаты получают по 2 марки в день, а румынский – 1 марку в месяц. Раненые румыны не пользуются тем уходом, что немецкие солдаты…»193

Как на фронте, так и в тыловых частях антивоенные настроения все больше проявлялись в форме дезертирства. Согласно отчетам румынского военного командования, еще на пути к фронту из 991, 993 и 994-го отдельных пехотных батальонов, насчитывавших каждый по 1000 солдат и офицеров, дезертировало соответственно 130, 180 и 93 человека, а после первых боев в 993-м батальоне сбежало 92 человека и 243 «пропало без вести», в 994-м дезертировало 98 солдат194. Красноречивым признанием роста дезертирства явился и приказ от 24 октября 1942 года командующего 3-й румынской армией генерала Думитреску, с явным беспокойством отметившего: «В результате обследования положения с дезертирством констатируется, что количество дезертиров большое и продолжает расти»195. Если в 1941 году румынские военно-полевые суды рассмотрели 3976 дел, связанных с дезертирством из частей, находившихся в самой Румынии, то в 1942 году – 20 456, т. е. в 5 с лишним раз больше. Кроме того, в течение 1942 года полевыми судами было рассмотрено 2000 дел по дезертирству из фронтовых частей и 10 406 – в связи с неявками на призыв в армию. Всего в 1942 году суду военного трибунала за различные правонарушения в армии подвергся 41 871 человек196. Следует иметь в виду, что далеко не все дезертиры и лица, уклонявшиеся от призыва, попадали под суд. Следовательно, их число было значительно больше, чем указано в статистике военно-полевых судов.

Моральное состояние румынских войск не могло не вызывать беспокойства у немецкого командования. Но положение самой германской армии после понесенных огромных потерь в летне-осенней кампании 1942 года было таково, что гитлеровцы при всем пренебрежительном отношении к румынской армии не могли без нее обойтись.

14 октября 1942 года Гитлер был вынужден подписать приказ о переходе к зимней обороне и о защите занятых рубежей «любой ценой», «до последней капли крови», что фактически означало признание провала планов немецкого командования о разгроме Красной Армии и победоносном окончании войны в 1942 году. Того, чего, по словам румынского военного атташе в Берлине И. Георге: больше всего боялась общественность Германии – затяжки войны до наступления новой зимы, – было не миновать. Конца войны, тем более успешного, не было видно. В информационном бюллетене, присланном И. Георге осенью 1942 года из Германии, читаем: «… продолжительность войны вызывает недовольство всего народа. Тяжелые потери на Восточном фронте серьезно повлияли на моральное состояние внутри страны… В среде немецкого народа наблюдаются большая нервозность, разочарование, растерянность и неуверенность». Единственное, чем мог утешить И. Георге свое бухарестское начальство, было то, что «по мере того, как растут внутренние трудности, увеличиваются эсэсовские организации – гарантия того, что хороший порядок будет сохранен»197.

Подводя итоги изложенному, можно сказать: второе стратегическое наступление вермахта и его союзников летом и осенью 1942 года, так же как наступление 1941 года, не принесло фашистским правительствам Германии, Румынии и других стран гитлеровской коалиции желаемого результата – разгрома Советского Союза. Красная Армия не только выдержала натиск вооруженных сил фашистской Германии и ее сателлитов, но и сокрушила их наступательную мощь. В ходе боев на советско-германском фронте в указанный период огромные потери понесла армия военно-фашистской Румынии. И хотя вместе с войсками вермахта она дошла до Волги и предгорьев Кавказа, однако не только ее солдаты, но и значительная часть офицеров утратили веру в победу, были охвачены чувством обреченности. Такие же настроения царили и в самой Румынии. Политика клики Антонёску вызывала все большее недовольство среди широких масс. В стране назревал новый кризис, начало которому было положено ноябрьским наступлением Красной Армии на Дону и под Сталинградом.

Оккупационная политика Румынии на захваченных советских территориях

В результате активного участия Румынии в войне против Советского Союза ей удалось оккупировать и ряд областей Украины. На этих территориях была установлена оккупационная администрация, созданы румынские органы власти. Из королевской Румынии на захваченные территории были направлены тысячи гражданских и военных чиновников, полицейских и жандармов.

Для управления оккупированной обширной советской территорией, общая площадь которой составляла около

100 тыс. кв. км, правительство Антонеску создало три губернаторства: Бессарабия198 (центр – г. Кишинев), Буковина199 (центр – г. Черновцы) и Транснистрия200 (центр – с 19 августа до 17 октября 1941 года г. Тирасполь, а затем – г. Одесса).

Прибыв 24 июля 1941 года в Черновцы, Й. Антонеску собрал румынских и иностранных журналистов и заявил, что «лично будет руководить организацией Бессарабии и Буковины», что с прежним отношением к этим областям покончено и «утверждается новый порядок, основанный на честности и труде, справедливости и правдивости»201. На одном из заседаний румынского правительства при обсуждении вопросов о будущих границах Румынии министр культуры и культов И. Петрович с пеной у рта говорил о необходимости «полностью ликвидировать… Молдавскую республику»202. Успокаивая своего министра, вице-премьер Михай Антонеску заявил, что в Берлине он обговорил все территориальные вопросы в плане того, чтобы «в будущем избегать создания молдавских республик»203.

Правительство Антонеску пыталось «сказать свое слово» в Берлине и в отношении будущего решения так называемой украинской проблемы. Оно не прочь было сотрудничать с различными группами Организации украинских националистов (ОУН) в борьбе против большевистской власти. Еще до войны в королевской Румынии, как и в Германии, действовали украинские националистические организации, различные «союзы» русских фашистов. С начала войны деятельность этих организаций и «союзов» заметно активизировалась, они охотно предлагали свои услуги гитлеровцам и румынским фашистам для борьбы с коммунизмом204.

Однако в лагере антисоветчиков проявились и серьезные противоречия. Тесно сотрудничая с гитлеровцами, вожаки ОУН надеялись увидеть себя во главе «самостийного» украинского государства и стали на страницах своих журналов открыто претендовать на всю Бессарабию и всю Буковину. В Бухаресте опасались, что создание «самостийного» украинского государства, пусть даже под эгидой Германии, может стать помехой на пути осуществления аннексионистских планов Румынии за счет территорий Молдавской и Украинской республик. Тревога усилилась особенно после того, как 30 июня 1941 года на съезде бандеровцев во Львове было объявлено о создании «Первого краевого правления» – своего рода правительства «самостийной» Украины. Как сообщал 25 июля 1941 года в Берлин германский посланник в Румынии Киллингер, «Антонеску проявил интерес к будущему украинскому государству» и выразил пожелание не иметь с ним общей границы. Посетивший за день до этого германский МИД румынский посланник в Берлине Босси передал желание своего правительства, чтобы в состав упомянутого государства не вошла Галиция, дабы не нарушить «прямую связь между Германией и Румынией». Румынский посланник запугивал гитлеровского дипломата, что большое украинское государство сможет подчинить себе не только Румынию, но и другие европейские страны205. Но опасения Бухареста были напрасны. В Берлине не собирались создавать украинское государство. У Гитлера были свои планы: Советская Украина должна была стать германской колонией. Он отверг «государственную» деятельность бандеровцев, несмотря на их клятвенные заверения в верности национал-социалистической Германии и готовности сражаться до конца против СССР. Детище оуновцев – «Первое краевое правление» – оказалось мертворожденным.

Между тем в начале сентября 1941 года в Бухаресте был опубликован декрет, определивший статус и устройство Бессарабии и Буковины206. «Уполномоченные» генерала Антонеску по руководству Бессарабией и Буковиной, соответственно генералы Войкулеску и Калотеску, стали именоваться губернаторами и в качестве «высшей власти» были наделены большими правами. Административный аппарат губернаторств распределялся по управлениям, именуемым директоратами. На территории оккупированных Бессарабии и Северной Буковины было вновь введено в действие законодательство королевской Румынии. В качестве официальной валюты был утвержден румынский лей.

В отличие от Бессарабии и Северной Буковины Транснистрия формально в состав румынского государства не входила. В соответствии с «Соглашением об обеспечении безопасности, администрации и экономической эксплуатации территории между Днестром и Бугом (Транснистрия) и Бугом и Днепром (область Буг – Днепр)», которое было подписано 30 августа 1941 года в Бендерах между представителями немецкого и румынского командования207, Румыния получила лишь немецкий мандат на осуществление временной «администрации и экономической эксплуатации» территории между Днестром и Бугом.

Для связи между кондукэтором и губернаторами, а также для руководства оккупационной администрацией и координации ее деятельности при Кабинете министров был создан так называемый Военно-гражданский кабинет для администрации Бессарабии, Буковины и Транснистрии (КББТ)208, возглавляемый генеральным секретарем правительства.

Сам факт подчинения губернаторств Бессарабия и Буковина, официально объявленных «румынскими провинциями», и оккупированной Транснистрии единому органу – КББТ, которому, кстати, вменялось в обязанность проводить и работу по поддержанию «национального самосознания» среди румын, проживавших на оккупированной германскими и итальянскими фашистами территории Югославии и Греции, говорил о том, что фашистские правители Румынии не делали большой разницы между губернаторствами. Все же решено было иметь на Востоке двойную демаркационную линию: одну вдоль Днестра, которая вроде отделяла «собственно Румынию» от ее же оккупационной зоны, другую – вдоль Буга, отделявшую румынскую и немецкую зоны оккупации.

В губернаторствах все руководящие посты в центральном аппарате, а также все должности префектов и преторов были доверены только уроженцам Старого королевства. Все префекты были главным образом военными.

В целях обеспечения своим аннексионистским акциям международного признания, МИД Румынии разослал правительствам ряда стран уведомление «о восстановлении румынского суверенитета» над Бессарабией и Северной Буковиной. Особый восторг вызвал у правящей верхушки ответ госдепартамента США. На одном из заседаний правительства М. Антонеску объявил: «Что касается Бессарабии и Буковины, могу сообщить, что их возвращение и аннексия признаны даже Соединенными Штатами»209.

Что же касается Транснистрии, то правители Румынии не собирались довольствоваться ролью только «администраторов». Они надеялись со временем аннексировать и эту территорию, включив ее в состав своего государства. 16 декабря 1941 года на заседании правительства губернатор Транснистрии Алексяну, обращаясь к Й. Антонеску, заявил: «Мы, господин маршал, работаем там с мыслью, что владеем этой областью твердо и окончательно». Предупреждая членов правительства, что «никакого политического заявления в отношении Транснистрии сделать сейчас не может», Й. Антонеску вместе с тем сказал: «Действуйте там так, будто власть Румынии установилась на этой территории на два миллиона лет». Восторженный губернатор произнес: «Именно это я хотел услышать от Вас»210.

Еще более определенно высказался кондукэтор о своих аннексионистских планах на заседании правительства 26 февраля 1942 года: «Не секрет, что я не склонен упустить из рук то, что приобрел, – заявил он. – Транснистрия станет румынской территорией, мы ее сделаем румынской и выселим оттуда все чуженациональное население. Во имя осуществления этой цели я готов вынести на своих плечах все тяжести…»211 Эта линия главы государства получила одобрение присутствующих членов правительства. В напыщенном тоне кондукэтор заверил: «Нет такой силы, которая могла бы нам помешать!»212

Что же мешало румынским официальным кругам открыто афишировать свои аннексионистские планы в отношении советской территории между Днестром и Бугом? Излагая эти причины на заседании правительства 23 января 1942 года, М. Антонеску говорил о нецелесообразности в данный момент менять «юридический статус Транснистрии» или же предпринимать какие-либо шаги, которые могли бы быть интерпретированы как стремление осуществить «территориальный суверенитет» Румынии над этой областью, во-первых, потому, что сами немцы сохраняют пока статус «военной оккупации» и официально еще не объявили о включении какой-либо части советской территории в состав рейха. Во-вторых, как заявил М. Антонеску, «пока неизвестно, что станет с Россией, очень трудно знать, как далеко простирается Транснистрия». Иными словами, он боялся, как бы не прогадать, заранее установив границы этой области. Однако правительство Румынии открыто не заявляло о своих намерениях в отношении Транснистрии больше всего из-за боязни того, как бы аннексия этой советской территории не рассматривалась в качестве компенсации Румынии за Северную Трансильванию. «Совершенно ясно, господа, – говорил М. Антонеску, – что Венгрия будет настаивать на этой мысли о компенсации; я же не хочу дойти до того (в случае если политические обстоятельства в один день, возможно, приведут к тому, что румынский народ станет господствовать на Черном море), чтобы мы потеряли нашу колыбель, ибо великие творцы мира уже будут проникнуты венгерской пропагандой, которая утверждает: венгры задыхаются, им негде жить, в то время как румыны имеют богатства Украины и могут владеть берегами Босфора, ибо являются черноморской державой; и все же они упрямо добиваются каких-то уездов, которыми они когда-то владели»213.

Одобряя эту линию своего руководства, члены правительства требовали вместе с тем усилить пропаганду «прав» королевской Румынии на территорию Транснистрии. «Вы совершенно правы, – заявил И. Петрович, обращаясь к М. Антонеску, – но следует вести пропаганду, ибо очень много румын спрашивают, что мы ищем в Одессе… Сейчас, когда у нас имеется возможность экспансии, ее нужно осуществлять. Это признак жизненности»214.

Новый поток литературы о «правах» фашистской Румынии на восточные территории заполнил книжный рынок. К выполнению правительственного задания были подключены профессора, академики. Профессор Э. Диаконеску в своем труде, озаглавленном «Восточные румыны. Транснистрия», сетовал по поводу того, что неверно проводилось «воспитание румынского народа», которому внушали, что граница Румынии должна быть всего лишь на Днестре. Румынские поселения, доказывает ясский профессор, простираются далеко на Востоке, и поскольку румыны «представляют здесь историческую перманентность по отношению к кочевым племенам варваров», они вправе включить эту территорию в состав Румынии. Создание «Великой Румынии» – «единой, сильной, хорошо подготовленной, проникнутой наступательным духом» – якобы нужно для «спокойствия Европы».

В саму Транснистрию посылались докладчики с лекциями на темы: «Откуда происходят и кто такие заднестровцы»; «Наше заднестровское происхождение, историческая и цивилизаторская роль Румынии»; «Древность румын в Транснистрии по сравнению с другими проживающими там народами» и др.215 Они должны были убедить местных жителей в их многовековой принадлежности к румынскому государству.

Активную деятельность по подготовке «присоединения» Транснистрии к румынскому королевству развернули местные националисты: Смокина, Зафтур, Булат, Ильин, Думитрашку и др. 15 декабря 1941 года они учредили в Тирасполе так называемый «Национальный совет заднестровских румын», цель которого состояла в том, чтобы «сотрудничать с административными органами в деле подготовки присоединения к родине-матери»216. Но так как по указанным политическим причинам правительство Румынии решило временно не выставлять официально свои аннексионистские требования в отношении Транснистрии, то и миссия этого «Совета» не афишировалась. Было решено замаскировать его деятельность под вывеской «Молдавского научного института», созданного осенью 1941 года в Тирасполе.

Поддерживая у румынских союзников иллюзии о «Великой Румынии», Гитлер вместе с тем не собирался делить захваченное со своими младшими партнерами. Излагая свои планы «освоения» оккупированных советских территорий, он прямо заявил на совещании 16 июля 1941 года в узком кругу своих приближенных: «Теперь является важным, чтобы мы не раскрывали своих целеустановок перед всем миром… Поэтому мы пока будем действовать так, как если бы мы осуществляли мандат. Но нам самим при этом должно быть совершенно ясно, что мы из этих областей никогда уже не уйдем». Касаясь далее отношений с Румынией, Гитлер сказал: «В настоящее время наши взаимоотношения с Румынией хороши, но никто не знает, как эти отношения сложатся в будущем. С этим нам нужно считаться, и соответственно этому мы должны устроить свои границы. Не следует ставить себя в зависимость от благожелательства третьих государств. Исходя из этого, мы должны строить наши отношения с Румынией»217. В рамках данных указаний своего фюрера и действовали гитлеровцы во взаимоотношениях с румынским «союзником».

В первые же недели войны закулисная возня завязалась вокруг Буковины. 20 августа 1941 года губернатор Буковины доносил в Бухарест об усиливающихся разговорах, исходящих от официальных представителей немецких властей, в частности от генерального секретаря дистрикта «Галиция», а также немецких офицеров, что этот дистрикт, как бывшее австрийское владение, вместе с Буковиной и Трансильванией, также входивших в свое время в состав австрийской империи, будут включены со временем в состав рейха и что в этом плане «публично проводится большая пропаганда»218. О планах гитлеровцев в отношении Буковины в Бухаресте было известно еще в начале Второй мировой войны. Армейская контрразведка уже тогда докладывала, что немецкие туристы, приезжавшие на Буковину в большом количестве, поют песню о «стране буков», в которой говорится, что «Буковина связана с Германией своей культурой, верой и обычаями населения»219.

В ту пору главную ставку в своей захватнической деятельности на Буковине и в Бессарабии правители Германии делали на проживавших там богатых немецких колонистов, среди которых им удалось создать широкую сеть национал-социалистических организаций. Летом же 1941 года этой возможности они не имели. Как известно, после освобождения Бессарабии и Северной Буковины Красной Армией немецкие колонисты в соответствии с советско-германским соглашением от 5 сентября 1940 года были репатриированы в Германию.

Лишившись этой опоры, гитлеровцы, чтобы в любой момент можно было доказать неспособность румынских властей обеспечить порядок на оккупированной территории, стали разжигать противоречия между румынскими властями и вожаками украинских националистов, имевших на Буковине и в северной части Бессарабии определенное влияние среди местного украинского населения.

Как докладывали в Бухарест румынские оккупационные власти, вместе с немецкими войсками на Буковину прибыли одетые в немецкую форму отряды украинских националистов. В Черновцах при немецкой комендатуре действовало Украинское бюро, а главный штаб оуновцев находился в помещении, занимаемом эсэсовцами220. Снабженные немецкими удостоверениями и пропусками, оуновцы разъезжали в машинах гестапо и абвера по городам и селам Буковины и Северной Бессарабии, распространяли свою литературу и антирумынские воззвания221. Под покровительством немецких властей украинские националистические организации устраивали на Буковине и в Северной Бессарабии свои съезды, открыто вывешивали портреты Петлюры, свободно контактировали с подобными же организациями из дистрикта «Галиция». В газете «Украiнський вiсник», издаваемой ОУН в Берлине, появилось решение руководства о том, чтобы украинцы – уроженцы Бессарабии и Буковины, которые скрывались на Западе, «немедленно возвратились на свои родные земли». Это объявление, вызвавшее недовольство правящих кругов королевской Румынии, было расценено ими как «инспирированное германским правительством»222.

По указке эсэсовцев оуновцы организовывали и передавали немецкому консулу в Черновцах, а также армейским и гестаповским органам на Буковине индивидуальные и коллективные жалобы на румынские власти. Как докладывала румынская контрразведка, по рекомендации самого Пфлаумера руководители украинских националистических организаций составили «меморандум» с фактами и фотографиями о преследованиях румынскими властями украинского населения в период оккупации Северной Буковины и Бессарабии в 1918—1940 годах. Этот «меморандум» 18 сентября 1941 года был переправлен в германское посольство в Бухаресте223.

Снабженные немецким оружием, бандеровцы нередко предпринимали вооруженные вылазки против румынских жандармов224. Продолжая надеяться, что правители рейха в конечном счете поставят их во главе «самостийного» украинского государства, бандеровцы старались доказать Берлину, что являются реальной силой, которая лучше, чем правительство Антонеску, сумеет обеспечить гитлеровский «новый порядок» в этой части Европы.

Румынские фашисты, зная, что за спиной оуновских организаций стоят гитлеровцы, боялись принять против них решительные меры и старались лишь ограничить их деятельность, обращаясь с жалобами к немецким представителям на Буковине и в Бухаресте. Все это было на руку Берлину: в любой момент можно будет «во имя поддержания порядка» потребовать установления немецкого «протектората» над Буковиной.

Документы румынских разведывательных органов свидетельствуют, что гитлеровцы вынашивали и планы возвращения в Бессарабию и на Буковину репатриированных осенью 1940 года немецких колонистов. Среди последних было немало искавших путей вернуться туда для того, чтобы вновь завладеть покинутыми владениями. В одном из документов говорится, что немецкий консул в Черновцах Шельхор направил в Берлин доклад о будущем устройстве Буковины, в котором он предлагал направить в Северную Буковину 15 тыс. немецких колонистов под видом создания «немецкого этнического острова между румынским и славянским государствами», а Черновцы объявить пока «свободным» городом для создания в нем «военно-политической базы»225.