Владимир Мономах

      Боясь братьев, Изяслав послал своих людей в Полоцк для установления союза с Всеславом в случае, если кто-либо покусится на киевский стол. Святослав же без конца уговаривал Всеволода пе медлить и выступить против старшего брата, прогнать его прочь к любимым ляхам. Всеволод колебался. Ему было так хорошо сидеть в Пере-яславле, читать свои любимые книги, а тут снова рать, хлопоты, и неизвестно еще, чем все это кончится. С другой стороны - Изяслав коварен. Напуганный первым изгнанием, он постарается упредить своих возможных противников и если договорится с Всеславом, тот медлить не станет, отнимет и Смоленск и Ростов, доберется и до Новгорода, где сидят Глеб Святославич. Тогда поделит киевский и полоцкий князья Русь между собой - какой уж тут покой. Коварен и Святослав - если не поддержать его, может сговориться со своими теперешними врагами, прогнать его, Всеволода, с переяславского стола, посадить во Всеволодовых отчинах своих взрослых сыновей, которые хотя и выросли, по до сих пор сидят без столов. Встанут тогда неодолимой стеной племянники на пути Владимира Мономаха, и превратится его сын в бездомного изгоя и сгинет где-нибудь в Тмутараканских степях, В случае же успеха затеянного дела он стапо-вился вторым князем на Руси, а там… что бог пошлет.
      Всеволод дал согласие на выступление. Рати обоих
      Ярославичей тайно соединились неподалеку от Чернигова
      и направились на Киев. Оттуда к Святославу постоянно
      слали тайных гонцов его люди, сообщали, что киевляне
      ненавидят Изяслава и его сыновей, ждут прихода Святослава Яросяавича
      Чорниговско-переяславская рать виезаппо появилась под Киевом. Изяслав затворился, и братья сначала обступили Киев, а потом стали приступать к его стенам, и тут же внутри города поднялись с оружием сторонники Святослава, побежали по улицам, завопили, что нет у киевлян князя, что ИЗЯСЛЗБ давно уже предал их, ссылаясь то с ляхами, то с Всеславом.
      Видя в Киеве мятеж и силу войска, окружившего город, Изяслав решил не противиться и отдать братьям стол. Он выпросил себе несколько дней на сборы, и братья вошли в Киев, а потом на время сели в Берестове, и лишь когда Изяслав ушел из города, приняли опустевший стол. Великим князем киевским объявил себя Святослав Ярославич, оставив за собой и Чернигов. Всеволод возвращался назад, в Переделавль, но перед его отъездом братья направили гонца к Владимиру, чтобы немедля оставил Владимир и шел бы княжить иа Берестье, потому что через этот город пойдет к ляхам Изяслав и туда же, надо ждать, наведет снова Болеславову рать.
      И вот теперь Владимир слушал гонца, размышлял над случившимся. Надо ехать в Берестье, ждать там Изяслава из Киева, а потом, возможно, встречать его с войском из Польши.
      К Берестыо Владимир и Изяслав подъехали почти одновременно. Владимир утром, а Изяслав пополудни. Волынский князь увидел, как со стороны Киева по еще сырой, слякотной дороге идет вереница возов и возков, но краям которой скачут вооруженные всадники. Он выехал навстречу Изяславу, встретил его при входе в город, сошел с коня. Хотя и пе был Изяслав более великим, князем, но оставался старшим в роде, и Владимир оказал ему подобающие почести. Изяслав был отведен на недавно отстроенный княжеский двор, Владимир потчевал, его обедом, и сразу постаревший князь, осыпая крошками седеющую бороду, слезливо жаловался племяннику на его дядю и отца. Владимир слушал его, хитрого, но простоватого, неумного, стареющего человека, и у него не было к нему жалости. Конечно, Святослав опасен своей неуемной жаждой власти, по и Изяслав должен понимать, что Бласть не дается богом человеку просто так. Она требует разума и расчета, смелости и хитрости, спокойствия и стойкости. И если нет у тебя этих свойств, то нечего напрасно и искушать ее. Все равно более сильный человек столкнет тебя прочь.
      На следующий день Изяслав отбыл в Польшу, и через некоторое время оттуда пришли печальные вести. Бол-е-слав, увязший в войне с чехами и германским императором и опасавшийся ссориться с Ярославичами, отказал в помощи Изяславу. Он принял от него дорогие подарки. Великие дары получили от киевского князя и польские вельможи, но после этого Болеслав побоялся даже оставить киевского князя в польских землях и отослал его прочь, разрешив лишь остаться в Польше Изяславовой княгине - польке с детьми. С малой дружиной, но с большим количеством золота, серебра и прочих драгоценностей Изяслав вместе с сыном Ярополком двинулся в земли германского императора Генриха IV.
      Кончался апрель. Изяслав сгинул в безвестности, и Владимир собрался на пасху к отцу в Переяславль. Пасха была лишь предлогом. Ему предстояло встретиться с отцом, чтобы договориться об -общих действиях, выяснить, что происходит на Руси, как будут впредь распределяться столы, к кому отойдет стол черниговский, за кем останется переяславский.
      Владимир двинулся в дорогу налегке, верхом, с малой дружиной, рядом бежали сменные кони. Кончался сорокадневный пост, поэтому и ествы с собой всадники везли немного - лишь самое необходимое. Владимир свято соблюдал постные дни - не столько ради страха перед церковью, сколько ради пользы духовной и телесной. Он давно уже заметил, что постное время очищает ум человека, помогает ему освободить тело от всего лишнего. И теперь веселый, ловкий, сухой волынский князь бьъ-стро покрыл дальнее расстояние. Он прибыл в Переяславль как раз в канун светлого христова воскресенья.
      С волнением въезжал двадцатилетний Мономах в город своего детства. Он не был здесь семь лет и теперь с радостью узнавал знакомые черты родного Иереяславяя. Городские ворота за эти годы обветшали, побурели, но были еще крепки, могли выдержать и удар тарана, и натиск катапульты. А степы стоят как новенькие, лишь некогда свежие колья частокола потемнели. Он проезжал все той же улицей, что вела от Епископских ворот к княжескому дворцу. В городе почти не прибавилось новых строений. Да и откуда им быть? Князья здесь почти не жили. Всеволод эти годы был либо па рати, либо в бегах, Владимир и вовсе сюда не показывался, семья Всеволода обитала в Киеве.
      Но княжеские хоромы жили полной жизнью. Здесь было много домочадцев, слуг. Всеволод любил, чтобы в
      любое время, когда бы он ни появился в Передела вле, все
      было так, как и до его отъезда. И этот порядок свято соблюдался во дворце обитавшими здесь людьми. Многие из них заметно постарели, но Владимир легко узнавал их, и люди приветствовали князя.
      Отстояв пасхальную полуночницу, а затем заутреню, князья отправились на покой, наутро встретили пасху и лишь после этого удалились для дел:.
      И вот они сидели друг против друга во Всеволодовых покоях. Отец и сын. Постаревший, с заметной сединой в волосах Всеволод и молодой, голубоглазый, с легкой русой бородкой и едва заметными мягкими светлыми усами Владимир. Как и семь лет назад, Всеволод говорил, Владимир молча слушал, не перебивая отца и не переспрашивая, но Всеволод видел, что перед ним сидит уже не прежний, бездумно послушный отрок. Каждое слово отца он взвешивает, обдумывает, примеривает к своему ответу, заглядывает вперед.
      Размышляя о киевских делах, Всеволод старался показать сыну, что каждое дело, каждое событие несет в себе не только то, что видят люди, но и то, что имеет еще и скрытый смысл, который порой бывает неведом людям. Вот, кажется, добился Святослав киевского стола, удовлетворил свою огромную жажду власти, насытил слепую яростную силу, которая терзала его, сжигала ему сердце, иссушала душу, привела к тому, что князя перестало интересовать в жизни что-либо живое. Любой свой шаг, любое слово, даже улыбку он расценивал как средство добиться пусть хоть небольшого, но продвижения вперед, к заветной цели. Мертвый, никчемный стал человек. «Таков скрытый смысл его восхождения, - говорил Всеволод, - и, восходя вверх, не теряй себя, сохраняй, береги живую душу, по это трудно, почти невозможно».
      Говорил Всеволод и о другом, скрытом смысле восхождения Святослава. Чем больше добивается в жизни человек злом, хитростью, коварством, завистью, ненавистью, тем больше возбуждает против себя людей. Кажется, поддержали киевляне Святослава, но дорогой ценой досталась ему эта поддержка, и сохранить Киев будет намного труднее, чем завоевать его. Против Святослава открыто выступил преподобный Феодосии. Когда братья после захвата Киева послали за игуменом, пригласив его на обед и прося присоединиться к их союзу, он ответил отказом и сказал, что не -пойдет на пир Вельзевулов и не прикоснется к яствам, исполненным крови и убийства. Больше того - Феодосии впал в настоящее неистовство, видя распадение братского союза и предугадывая гибель Русской земли; он стал открыто обличать Святослава, по-прежнему поминал в церкви Изяслава великим князем и написал Святославу письмо, в котором грозил ему такими словами: «Родос крови брата твоего взывает к богу, как крови Авелевой на Каина».
      Владимир осторожно спросил отца, каково же его место во всех этих делах. «Так что же, сын мой, - ответил князь, - ты же видишь, что не изверг и не злодей я, но есть законы выше человеческих чувств и разума. Если бог дал тебе в руки княжеский стол, то ты должен либо исполнять божью волю и поступать как князь, либо отказаться от власти, от мирской суеты, Я поступил как князь: Изяслав слаб и пенавистен киевлянам. Не сегодня, так завтра прогнал бы его Святослав. Я просто смотрел., куда пойдут дела, и шел имеете с ними. Гнев преподобного меня не коснулся, не стал я просить у брата и черниговский стол - как видишь, сижу в Переясла-вле. А отдай мне брат Чернигов - возьму, ты же, сын мой, сразу обойдешь в княжеской лествице и Мстислава Изяславича, и Ярополка, а бог даст, отдам тебе Пере-яславль, и встанешь ты вровень с Святославичами. Не торопи время, и благо само придет к тебе в руки».
      Владимир слушал отца, понимал, что не все спокойно в его душе, что хотя и многое прошел и увидел он, ио не позабыл за суетой мирских дел забот о духовной своей сущности - так шел он за Святославом, потому что вели его туда княжеские хлопоты, стремление продвинуться вперед, продвинуть и своего сына, но вместе с тем осуждал он и Святослава, и себя самого за неспокойствие, за жажду власти, за нарушение отцовского завета. Христовы заповеди, отцовские поучения, высокие слова о благе Русской земли, о едином отечестве разбивались о жестокую мирскую борьбу за личную славу, столы, доходы, и эта двойственность тревожила Владимира, и он чувствовал, что она проникает в его душу, разъедая ржой неверия и безразличия, вытравляя из нее многое из того, чему погиюпядся он ребенком, а потом отроком. Трудно было терять себя, но трудно было и сохранить в:»том страшном и яростном мире, где не христовы загпж.'ди, не благие поучения, а человеческие страсти управляли людьми…
      После пасхи Владимир снова вернулся па Волынь. Там ему надлежало выполнять приказ великого князя
      Святослава и охранять русско-польскую границу от возможного выхода на Русь Изяслава.
      Но тихо было в приграничье. Из Польши купцы доносили, что уже.долгое время скитается Изяслав с сыном по западпым землям, предлагая в обмен за помощь германскому императору и римскому папе русские земли и княжеские доходы, перемену веры на латинскую.
      Новая угроза нависла над Русью: Изяслав преподнес в Майяце богатые дары Генриху IV. В те дни записал немецкий монах Ламперт в своей хроиике: «Явился русский князь по имени Дмитрий ', принеся ему (Генриху IV. - А. II.) неисчислимые богатства, состоящие из золотых и серебряных сосудов и драгоценных тканей, и просил у него помощи против своего брата, который си.-лой изгнал его из княжения», Генрих взялся быть посредником в борьбе братьев и паправил Святославу послание, в котором грозил Руси войной в случае, если трон не будет возвращеп Изяславу.
      Послание повез в Киев трирский пробст Бурхардт - сводный брат Оды, второй жены Святослава Ярославича. Но в те же дни шли па Русь вести из польских и немецких земель через Волынь и Новгород, Полоцк и Византию о том, что в германских землях идет полный разлад, что папа римский гро;шт Генриху IV отлучением от церкви, что ляхи идут войной на Братислава чешского - союзника германского императора. С каждым днем эти вести становились все более явными, и на Руси уже знали, что против Генриха IV восстали саксы, возглавляемые своими вельможами.
      В 1073 году римским папой Григорием VII стал субдьякон римской церкви Гильдебранд и сразу же заявил о неслыханных до этого времени притязаниях папского престола на господство не только в духовных, но и в светских делах. И сразу же римская церковь столкнулась с германским императором. Кто будет назначать еяископов и архиепископов, кто станет посвящать клириков в духовный сак, кто имеет преимущественное право управлять аббатствами и еяископствами? Григорий VII направил европейским властелинам свое зпаменитое послание Dlctatus papae, в котором утверждал божественное происхождение римской церкви, право папы на полное владычество над ней, примат папства по отношению к светской власти. Папа - высшая власть на земле для всякого христианина, мирянина или клирика. О и может отменить распоряжение любого лица. Никем он не может быть судим, а сам может осудить любого. Каждый властелин при встрече с папой обязан лобызать его стопы. Оп даже может назначать императоров. А к императору Генриху IV Григорий VII направил письмо, которое начиналось словами: «Григорий королю Генриху шлет привет и апостольское благословение, если он будет оказывать престолу послушание, как то и подобает христианскому государю». Генрих же направил пане послание, в котором назвал его просто «братом Гильдебраидом». Борьба между папой и императором началась.
      Вскоре Генрих IV объявил папу низложенным, а Григорий VII в ответ отлучил Генриха IV от церкви и освободил всех его подданных от присяги в верности императору. В Германской империи вельможи вновь подняли головы, против Генриха выступили герцоги и епископы Южной Германии.
      Зная о трудных днях германского императора и понимая, что ни о каком военном вмешательстве Германии в дела Руси говорить невозможно, Святослав тем не менее постарался укрепить свою власть в Киеве. Во-первых, ои пошел на поклон к Феодосию, просил разрешения у преподобного прийти к нему для беседы, и тот наконец принял князя.
      Феодосии встретил его у входа в Печерскую церковь, поклонился ему, а князь поцеловал игумена. Но и позднее Феодосии поминал ему о братолюбии, а Святослав возлагал вину за разлад на Изяслава. По-прежнему в Пе-черской церкви в ектинье поминали Изяслава как киевского князя, но вторым, как киевского же князя, стали поминать и Святослава. Во-вторых, Святослав постарался ублажить германского императора. Он ласково принял Бурхарда, одарил его, показал ему свои сокровища, которые потрясли императорского посланца, и, желая расстроить союз Генриха IV и Изяслава, послал императору богатейшие дары. Немецкий хропист лоздпее писал, что никогда ранее не присылали столь великие сокровища, какие направил Генриху IV Святослав. Судьба Изяслава в германских землях была решена: Генрих отказал ему в помощи, и киевский князь, оставив сына Яропол-ка в Тюрингии, где он женился на дочери мейсеиского графа Кунигунде, направился к врагу Генриха IV римскому папе Григорию VII.
      Владимир Мономах, асе еще сидевший на Волыни, получил от Святослава наказ начать мирные переговоры с поляками. Святослав старался сделать все, чтобы отрезать старшему брату все пути возвращения на киеи-ский стол.
      Теперь Мономаху надлежало выступить в качестве великокняжеского посла и замирять русско-польскую границу. Вскоре из Владимира в Краков направилось во-лыпекое посольство: Владимир звал поляков на переговоры иа берег Буга в Сутейск, обещая прочный мир на русско-польской границе и обнадеживая Болеслава киевской помощью в войне с чехами. Стоящий лицом к лицу с враждебными ему Генрихом IV и Братиславой, польский король быстро откликнулся на приглашение и направил в Сутейск послов.
      И вот уже Мономах п польский посол ведут неторопливый разговор в шатре на берегу пограничной реки. Ляхи требуют червенские города, грозят поддержать Изяслава; Мономах, собравший к этому времени вести о делах в соседних странах, спокойно и рассудительпо говорят совсем о другом: «Червенские города принадлежали Гуси еще во времена прадеда нашего Владимира Святославича, а еще ран мне владели ими племена волынян, уличей и тиворцел, которые платили дань Киеву при Святославе Игоревиче».
      iВладимир поводя упомянул о войне ляхов с Врати-слипом, о том, что за ним стоит немецкая сила и Болеславу вряд ли удастся добиться успехов в борьбе со своими врагами на западе и востоке и не лучше ли сделать грапицу с Русью мирной. Все это было верно, и ляхи сидели, думали, качали седыми головами, смотря в спокойные деловитые глаза молодого русского князя, для которого, казалось, ие было больших тайн в хитроумных сплетениях интересов окрестных властелинов.
      Потом ляхи уехали в Краков и через полтора месяца вернулись обратно: Болеслав предлагал мир и союз при условии нынешних границ, отказа от поддержки Изяслава. Владимир дал согласие. Послы поклялись в верности договору па привезенном с собой честном кресте с распятием. Владимир клялся па своем кресте и целовал его от имени великого князя киевского. В те же дни гонец ускакал в Киев с хорошими вестями.
      Лишь после этого Святослав заново переделил столг.т, выдвинув вперед в обход Изяславовых детей своих сыновей. От Всеволода он откупился Черниговом. Тот теперь
      вставал на второе место в русской кшгжсской лествице, но
      Святослав не опасался его - третий Ярославич шел, казалось, все время на поводу у Святослава, сам не предпринимал решительных действий, больше смотрел на дела со стороны. Однако взамен Чернигова Святослав взял у Всеволода Ростов и Суздаль и послал туда не имевшего до той поры стола своего сына Олега. В Новгород он направил другого сына - Давыда, племянника Бориса Вячеславича, посадил под самым боком в Вышго-роде, сместив там людей Изяслава. Переяславский же стол, ставший после смерти Ярослава Мудрого третьим русским столом, Святослав отдал выведенному из Новгорода Глебу.
      Владимир лее Мономах вновь получил приказ возвратиться на Волынь и управлять этой западной русской окраиной. В Смоленск Святослав послал своего наместника. Теперь казалось, что Святослав и Святославичи надолго захватили все главные столы на Руси, выгнали Изяславичей, отдали почетный стол Всеволоду, но полностью оттеснили Владимира Мономаха.
      Когда Владимир получил новый приказ из Киева, а с ним и последние вести о распределении столов, он поначалу вскинулся, разгорячился. Как же так! Отец помогал во всем Святославу, пошел на клятвопреступление, выгнал старшего брата, а взамен оказался обобранным со всех сторон, лишен своей родовой вотчины - Переяслав-ля и других земель, а Чернигов… Что ж, он так и останется за Святославовым родом, там повсюду сидят его люди. Он, Владимир, надолго выбит из княжеской лестницы, отодвинут в тень.
      Мономах сидел во Владимире в своей маленькой гриднице и думал над превратностями жизни. Жизнь как детские качели - то вознесет вверх, то опустит вниз, то опять поднимет выше. И не является ли его нынешнее отступление закономерной расплатой за быстрое возвышение при Изяславе, за то, что обогнал Святославичей в годы смут и мятежей. Недолго, видимо, будет радоваться Святослав своим победам, потому что возросли они на лжи, злобе.
      Наступала зима. В печи потрескивали березовые поленья. Истопник бесшумно проходил по мягкому ковру, подбрасывая в огонь все новую и новую пищу. А Владимир все сидел и сидел, размышляя над жи"нтю, успокаивал сердце, придавливал в нем ненависть и раздражение, овладевал своими чувствами.
      Уже шел второй год княжения Мономаха во Владимире-Волынском, когда гонец привез ему грамотку от отца. Тот писал из Чернигова и просил сына вновь приехать на пасху в Переяславль. Глеб в это время уедет в Новгород, и они славно побудут в своем родном городе. Там же Всеволод сообщал, что ои получил письмо от сестры Елизаветы из Дании. Та предлагала в жены Владимиру английскую принцессу Гиту, дочь убитого при Гастингсе короля Гарольда. Всеволод не неволил сына, но просил его хорошепько подумать над этим предложением.
      В пачале мая отец и сын встретились в Переяславле и подробно обсудили все, что касалось возможной женитьбы. Конечно, Англия невесть какая держава, к тому же принцесса была безземельна, но ведь п Владимир, если: смотреть правде в глаза, стоит в ряду внуков Ярослава пока лишь па восьмом месте после детей Изяслава и Святослава. С другой стороны, родственные узы с англосакской принцессой расширяют связи Мономаха с дворами европейских властелинов. Детей Гарольда поддерживает датский король, к тому же надо думать и об имени невесты. Лучше изгнанная дочь короля (кого сегодня могут по прогнать со стола!), чем дочь какого-нибудь из многочисленных немецких графой или герцогов. За Моиомахом же будут уже два громких имени - ви-saimiiicKor» императора и английского короля. Владимир до итого не размышлял о женитьбе, он думал, что ему еще рано обзаводиться семьей, не имея прочного стола, крепких доходов. Беспокойное междоусобное время также не располагало к семейным узам, но он понимал, что отец смотрит уже в будущее, что нужен наследник Мо-иомахова имени, и Владимир дал согласие; тут же гонец ушел в датскую землю через Новгород.
      Через несколько месяцев из Новгорода пришла весть о том, что английская принцесса прибудет туда для дальнейшего следования в Переяславль, где Всеволод и Владимир предполагали провести венчание. А вскоре бояре и дружинники Всеволода и Владимира выехали на север встречать Гиту.
      Она прибыла в Новгород в начале лета 1075 года. Не зная нн слова по-русски, смутно представляя страну своего будущего мужа, Гита все же сразу почувствовала настороженность в отношении к пей бывших в ту пору в Новгороде Глеба и Олега Святославичей. Князья радушно встретили гостью из дальних стран, отобедали с ней в княжеской гриднице, подняли в ее честь г кубок с медом, по Гита видела, что и грубоватый, неразговорчивый Глеб, и быстрый в движениях, ПЫЛКИЙ В словах Олег смотрят да нее с какой-то смутной тревогой, напряжением, и чем тире улыбались они, чем больше добрых слов говорили, тем напряженней и тревожней становился их взгляд. А она стояла перед ними, совсем девочка, тоненькая, с неулыбчивым остреньким личиком, тонкими сомкнутыми губами, с внимательным и каким-то вопросительным взглядом ярких коричневых глаз, которые она то опускала вниз, подняв при этом тонкие брови, то внезапно вскидывала вверх и вопросительно вглядывалась в лицо говорившего. Отвечала тихо, односложно. Убирала с чистого светлого лба тонкими пальцами прядь темных волос.
      Толмач переводил пространно, расцвечивал ее речь своими, лишними словами. Глеб и Олег немного поуспокоились, взгляд их потеплел: будущая родственница выказывала почтение и уважительно внимала словам братьев, заинтересованно смотрела на них. А князья уже старались вызвать улыбку на тонких губах принцессы, ловили ее вопросительный взгляд, воодушевлялись. Им было невдомек, что перед ними сидит женщина с уже сложившимся, твердым характером, которая прошла великое испытание несчастьями, смертью близких людей, потерей родины. Они даже не догадывались, что она дала Елизавете Ярославне согласие на брак с внуком Копстан-тина Мономаха лишь тогда, когда флот датского короля Свена был разбит мореходами Вильгельма Рыжебородого и надежда на возвращение в Англию у королевской семьи полностью угасла.
      Князья успокаивались напрасно, потому что в этом хрупком теле витал могучий и сильный дух и Гита согласилась выйти замуж за безвестного сына переяславского кпязя лишь потому, что он был в прямом родстве со шведской королевской семьей и византийским императорским домом. В этом она видела хотя бы частичное восстановление своих попранных королевских прав и исступленно верила, еще не видя своего будущего мужа, что она поможет ему одолеть все высоты на пути к самому высшему на Руси восхождению.
      Владимир встретил новесту в поле на подходе к Переяславлю. Он слез с копя и подошел к возку, в котором
      ехала принцесса. Дверцы открылись, и па Владимира'
      в упор глянули темные внимательные глаза, которые тотчас опустились иод поднявшимися вверх бровями. Он смотрел на вышедшую к нему тоненькую темноволосую девочку в русском женском уборе, сшитом из дорогих греческих тканей, с золотой цевью и ожерельем из зеленого бисера на груди. Девочка почти не поднимала глаз, лишь иногда как бы украдкой, невзначай вскидывала их на Владимира, и от этого темного взгляда ему становилось весело и тепло…
      И сразу изменилась жизнь в Переяславском княжеском дворце. Вместе с Гитой в город приехали англосаксы, сторонники короля Гарольда, их жены, дети, а также датчане. Иноземцы ходили по дворцу в своих нездешних одеяниях, вежливо беседовали с руссами на их еле-еле выученном языке, рассказывали о жизни в иных странах.
      Уже в первые дни их совместной жизни Владимир узнал, что его жена отличается во многом от русских женщин - не только умеет хорошо вышивать, но нре-красно читает по-гречески и латыни, знает содержание древпих и нынешних философских трактатов, искушена в литературе. Она также умеет скакать на коне, стрелять из лука. Мономах все с большим любопытством приглядывался к зтой хмурой, молчаливой тоненькой женщине. А она все больше привязывалась к мужу, своему единственному теперь защитнику и оберегателю, прирастая к нему всей своей стремительной, замкнутой, страстной и честолюбивой душой.
      Всю зиму 1075 года князья готовили поход на запад. Святослав отдавал часть своей черниговской дружины и посылал киевских нешцев во главе с тысяцким; Всеволод выделял переяславскую дружину. Олегу приказано было прибыть к началу весны к Киеву с ростово-суздальской ратыо, а Мономаху надлежало встречать русское войско во Владимире вместе с волынской дружиной и полком. Святослав намерен был ударить по чехам, союзникам Генриха IV и врагам польского короля, и тем самым отблагодарить Болеслава за отказ в помощи Изяславу, а заодно и наказать Братислава чешского, во владениях которого обретался долгое время бывший киевский кпязь. Кроме того, Святослав был снедаем жаждой известности. Победа иад пояовцами при Снови не снискала ему больших почестей. Как воителя и сильного властелина его не знали в окрестных странах. Единственно, чем пока прославился он, так это огромными накопленными богатствами. Теперь же русское войско должно было добыть в далеких землях славу и честь Святославу, прославить его мудрость и силу правителя.
      После долгих колебаний во главе войска он послал двух двоюродных братьев - Владимира Мономаха и своего сына Олега Святославича. Старшим князем, несмотря па молодость, был назначен Мономах. Отец хорошо знал Олега. Он пылок, безумно храбр, благороден, подлинный рыцарь, но им движут лишь сердечпые порывы, которые зачастую оборачиваются недопустимыми в серьезных деь лах власти просчетами, неразберихой, а то и прямыми несчастьями. Он может выиграть поединок, даже битву, но далее Олег уже не смотрит; он как ребенок довольствуется малым успехом. Тот приносит ему большую радость. Владимир - другой. Кажется, что его вовсе не интересуют нынешние приобретения и потери; он собран, устремлен в будущее; давно уже перестал быть отроком, приобрел большую не но годам зоркость и зрелость. Этот может проиграть битву, по выиграет ноход. Опасный молодой соперник его сыновей. Но делать нечего, надо посылать старшим Владимира. Поход в сердце западных стран должен закончиться успешно. Он должен принести мировую славу киевскому князю, по обеспечить это из нынешних князей могут только три человека - Всеслав Полоцкий, Всеволод и Владимир Мономах. Но Всеслав - достоянный враг Киеву, я хорошо, что сидит смирно в Полоцке, не сеет смуту. Владислав - второй князь на Руси, и не с руки Святославу посылать в поход своего единственного брата. Остается Владимир.
      В начале лета 1076 года русская рать собралась на Волыпп. Перед тем Владимир перевез чреватую' жену в Чернигов к отцу, подальше от незащищенного дикого поля, и теперь все его помыслы были устремлены па предстоящий поход.
      От Владимира-Волынского к польской границе каждое войско двигалось особо. Впереди шли киевляне и черни-говцы, возглавляемые киевским тысяцким, следом шла рать Олега, а замыкал войско Владимир с переяславской и волынской дружинами. Воли войска опытные проводники из ляхов, которые встретили руссов па выходе. из города и теперь провожали их по польским землям.
      Прошли Сандомир, потом, оставляя Краков па юге, двинулись к Калишу. Сюда же подошла и рать Болеслава во главе с одним из ого воевод. Руссы вышли на правый берег реки, ляхи стояли на левом берегу, молча смотрели друг на друга недавние противники, а нынешние союз-пики, потом руссы начали переправу, и далее обе рати двигались уже вместе. Польская рать заходила в города, своему же войску Владимир приказал в поселениях не задерживаться. Устраивали привалы либо в чистом поле, либо в лесу: князь не хотел, чтобы войско разбредалось по улицам - в этом случае неизбежны стычки с ляхами, дело может дойти и до серьезных схваток, потому что русским дружинам ничего пе стоило взять па щит любой город Болеслава. После Калиша пошли на Глогов - последний крупный город ляхов па границе с чехами. Здесь русское войско переправилось через Одру. Это была третья большая река, которую пересекли руссы. Позади остались Висла и Варта.
      Одру переплывали на многих ладьях, предоставленных ляхами. Коней ставили на большие, сколоченные плоты. На плотах же переправляли кампестрелы, телеги, новозки, камни для метания. Шум стоял над Одрой: неумолчный человеческий гомон, лошадиное ржание. Вла*-димир, Олег, воеводы смотрели с берега на переправу, руководили порядком. Враг был далеко, поэтому переправлялись поспешно, дружина за дружиной, полк за полком. Владимир вступил в ладью вместе с последними переправлявшимися дружинниками. Олег был давно уже па том берегу реки. Ему было невтерпеж сидеть здесь в седле, смотреть на воду, на бесконечные толпы воинов. Владимир не удерживал его - пусть резвится князь. Он не вошел в ладыо, пока лично не убедился, что все воины покинули берег реки.
      За Глоговом начинался Чешский лес. Там простирались земли моравов, чехов, богемов, там лежала страна Братислава, и оттуда каждый час можно было ожидать выхода королевской рати. Но все было тихо.
      Пока шли но лесной дороге, Владимир не опасался нападения. Опыт войн с ляхами на волыно-польской границе подсказывал, что тяжело вооруженные западные рыцари ж пешцы с большими прямоугольными щитами и длинными копьями не смогут развернуться в лесных чащобах. Удара надо ждать но выходе в поля, ближе к чешским городам.