Владимир Мономах

      И здесь, как и несколько лет назад, руссы освободили от плена своих соплеменников - мужчин, женщин и детей, побранных в разные годы, но особенно после последних выходов половцев в Русь. Их уже приготовили для перегона на юг, на невольничьи рынки Судака и Херсо-неса, и теперь воины помогали им сбивать колодки, разрубали арканы, которыми их вязали в длипные цепи, и они плакали от счастья, вздымая вверх руки и благословляя судьбу,
      С огромным полоном, со многими возами всякого рух-ла, ковров, золотых и серебряных сосудов, шли руссы назад к Днепру. Следом за войском радостной толпой поспешали освобожденные русские пленники, а следом за ними тянулись захваченные половцы.
      Потом был обратный путь по Днепру и вдоль его берега, п вскоре русские города встречали победителей.
      Около Переяславля Владимир Мономах попрощался со Святополком, с Давыдом черниговским, с другими князьями. Перед тем как отъехать от них, он сказал немного - о том, что это лишь начало. Свои силы сохранили Шарукан и Боняк, но где они - пикто не знает. И потребуется, возможно, не один такой поход, а песколько, чтобы окончательно обезопасить русские земли от набегов степняков. Князья соглашались па все. Успех похода был полный, и молва о славной победе на Сутеие шла впереди русского войска. Особое место в этой победе та жо молва отводила Мономаху.
      А потом был в Переяславле пир на сенях. Разодетые и изукрашенные, собрались в княжеском дворце за большим столом воеводы, бояре, старшие дружинники, во дворе, ближе к княжескому крыльцу были поставлены
      столы для младшей дружины, а дальше толклись простые БОИ и весь народ, кто пожелал вместе с Владими-(-: ром Мономахом и его сыном Ярополком отпраздновать великую победу. Десятки провар меду, домашняя и дикая ¦ птица, всякие овощи, хлебы, сыры, цежи1 сыто волоклись челядью на столы в корчагах, ведрах, котлах, па сковородах.
      На сонях князь угощал приспешников заморскими ви-¦' нами. Сначала слово ко всему пароду сказал сам Мономах. Он говорил так, чтобы все люди - ж бояре, и дружина, и простые ремесленники, и смерды - понимали, что это их общая победа, что все они отстаивали дело всей Русской земли. Сегодня общей победой, будущей общей борьбой князь старался объединить всех. Потому., и шел пир из сеней на княжеский двор, а оттуда на при-• ¦ летающие улицы.
      Время от времени вдоль столов шли княжеские отроки, оделяли простой люд мелкой серебряной монетой, разными княжескими дарами. И много в тот день было роздано добра нереяславцам. Пусть помнят великий день, думал Мономах, пусть для каждого из людей его княже-*' ства поход в степь будет их собственным кровным делом. На следующий день праздник продолжался. Мономах " затеял большую соколиную охоту и тоже с большим чис-¦" лом людей, с ествой и питьем. А молва уже шла по Руси,. как переяславский князь одаривал и благодарил свое 1 '¦ войско, весь честной христианский люд за победу над степняками, и слепцы-гусляры уже слагали во славу Мономаха свои песни.
      II наступили мирные дни. Донские половцы затихли на долгие годы, и не было с той стороны выходов ни в 1103-м, ни в 1104-м, ии в 1105 году. За это время отстроились разрушенные и сожженные половцами города и села; теперь смерды выходили в поле уже без оружия и не опасались нежданного появления подовчина. Но и в эти мирные годы Мономах не забывал, что живы еще и имеют немало войска ханы Шарукан, Боняк, Старый Аепа и другие, что можно ждать новых выходов на Русь и от допских, и от заднепровских половцев. В своих ссылках гонцами, речами и письмами с братьями Святопол-ком, Давыдом и Олегом Святославичами, со своими сыновьями и сыновцами он постоянно напоминал о том, что настоящая борьба со степью лишь началась, что русская рать лишь прощупала к половецким станам свой первый путь и в будущем необходимо этот путь утверждать и осваивать, и он звал князей готовить дружины, вооружать пешцев, строить ладьи для предстоящих походов и не жалеть на это пи сил, ни денег.
      В эти мирные годы старшие князья, будто соперничая друг перед другом, крепили свои кровные узы с западными владыками. В прошлом овдовевший Свято полк, сразу же вернувшись из похода в степь, женился па сестре византийского императора Варваре Компинон и тем самым нанес удар Мономаху, издавна гордившемуся родственными узами с константинопольским двором. Закрепил свою дружбу киевский князь и с Венгрией, отправив замуж в угры за королевского сына свою дочь Пред-славу.
      В это же время Мономах сосватал дочь Марию за Льва Диогена, сына бывшего византийского императора Романа Диогена, которого отстранил от власти новый император Алексей Комгшн. И теперь снова' двоюродные братья находились в нортивоборствующих станах. Свято-полк вынужден был поддерживать Комнинов, а Мономах, помогая своему зятю взойти на императорский престол, должен был содействовать молодому Диогену, который уже начинал объединять вокруг себя всех недовольных Комнинами. Подрос уже Юрий Владимирович, и нужно было думать о жене для него; скоро станут невестами и внучки, дочери Мстислава - Малфрида и Инге-борг, для которых тоже надобно уже сейчас искать мужей среди сыновей западных владык, укрепляя родственные связи Всеволодова дома, готовя будущих союзников для еще неизвестно каких войн.
      Настойчиво стремился в эти годы Мономах укрепить ставшие прохладными отношения с Киево-Печерским монастырем. Он хорошо понимал, что любой князь, который не получит поддержку обители, не имеет прочной надежды на всерусское почитание и - кто его знает, как сложится жизнь, - на титул великого князя киевского. А Киев по-прежнему манил Мопомаха. Теперь, когда on взял в свои руки борьбу с половцами, новел за собой всех князей, добился впечатляющей победы, которую доброхоты уже связывают с его именем, когда в его твердости и силе убедились люди всех русских городов, в том "Числе, конечно, и киевляне, ему легче стало теснить Святополка, набирать себе все больше и больше сторонников в Киеве среди и бояр, и дружинников, и клира, и простого люда, для которого он являлся спасителем Русской земли от половцев, хранителем ее единства. И поддержка кисво-печорской братии в это время была ох как нужна.
      По не дремал и Святоподк: задаривал монастырь, следил;sa тем, как монах Нестор пишет «Повесть временных лет»: Б этой летописи ему, Святополку, было отведено немало страниц и сказано немало добрых слов. А ведь летопись - это слава на будущие времена, и Святополк заботился об этой вечной славе, покупая расположение игумена и видных монахов.
      Еще несколько лет назад, накануне похода в степь, ужо наложи и храм Богородицы и Смоленске, Мономах попытался ткнуть утраченные за долгие годы пребывания и Иерслславле связи с Иечерским монастырем. В 1097 году он поддержал игумена Иоакима против Свя-тополка в то время, когда игумен обличал киевского князя за ослепление Василька Ростиславича. За год до похода в столь, стараясь еще более укрепить свою славу радетеля за всю Русскую землю, почитателя великих русских святынь, Мономах тайно, ночью, чтобы не выставлять напоказ своей набожности, приказал оковать золотом и серебром раку великих русских страстотерпцев Бориса и Глеба в Вышгородской церкви, где лежали их мощи. Когда наутро молящиеся вошли в храм, они увидели великое чудо: еще вчера деревянная, рака блистала золотом и серебром, сияла драгоценным каменьем, в самой середипе раки были по серебру вычеканены лица святых мучеников и позолочены. По краям раки стояли золотые же светильники с горевшими в них свечами, отражавшимися тысячами солнц в золоте, серебре, камснье, хрустале.
      В тот же деиь Киев узнал, что всю ночь трудились в Вышгородской церкви люди переяславского князя, и сам Мономах, п все говорили, что, видимо, бог вложил князю в голову такую благоверную мысль, а приспешники Мономаха уже несли весть о деянии князя по другим городам и весям. Тем самым Владимир Всеволодович сделал еще шаг навстречу Печерскому монастырю, высоко чтившему святыни Бориса и Глеба.
      Так в большой мирской суете провел эти годы Владимир Мономах. Порой у него уже не было времени остановиться и оглянуться, подумать о жизни и о ее тщете,
      как он делал когда-то, находя в этих мыслях радость и успокоение. Теперь все1 в "этой жизни бурио перемешивалось - и спасение Руси от страшного врага, и погоня за такой недостижимой для него общерусской властью, и борьба за влияние в окрестных державах, и противоборство с двоюродными братьями.
      Л поздней осенью 1105 года, как обычно, после возвращения с летовища, дал знать о себе хан Боняк. Он вышел к Зарубнинскому броду, неподалеку от Переяславля, прошел по днепровскому правобережью сквозь земли дружественных Руси торков и берендеев, ограбил и пожег их городки и стаиы. Снова выбрал Боняк удобное время - вот уже несколько месяцев киевская рать во главе со Святополковым воеводой, переяславская рать во главе с Яропопком, а также дружины Олега Святославича и полоцкого князя Давыда воевали Минск, где заратился и отказался признавать старших князей Глеб Всеславич Минский.
      Боняк лишь краем задел переяславские земли и скорее пришел сюда для того, чтобы посмотреть, как поведут себя русские князья, вступятся ли за своих союзников и успеют ли собрать силы для погони за ним.
      Успеть за Боняком на этот раз не удалось. Теперь надо было ждать его на следующий год. Раз Боняк ожил, значит, он будет чинить зло ужо постоянно и повсеместно.
      В 1106 году половцы вновь прошли по Приднепровью и на этот раз вышли к городку Заречску. Силами они пришли небольшими, и киевский князь послал против них своих воевод, которые, действуя, как это делал Мономах, обошли половцев сзади, отрезали от степи и тем самым заставили их бросить полон и спасаться бегством.
      Два этих выхода, новое появление вблизи русских земель Боняка указывало, что половцы оправились от разгрома на Сутени, сохранили свои силы в других местах. И прав был Мономах, когда после битвы на Сутевп предупреждал князей, что смертельное противоборство со степью лишь начинается.
      К зиме 1107 года Мономах вновь направился на север в Смоленск, а потом в Ростов в ежегодный объезд своих земель. Во время таких наездов он встречался с княжившими там сыновьями, а также с воеводами, дружинниками, предупреждал их, чтобы были готовы к новому походу, осматривал свои княжеские села и погосты, проверял тиунов и ключников, блюл свое княжеское хозяйство, На этот раз с ним вновь, как и прежде, ехала Гита. Она давно не была в северных городах, не видала старших сыновей, в последнее время сильно болела и теперь, превозмогая себя, решила двинуться с Мономахом в Смоленск.
      Владимир отговаривал жену, просил, но она молчаливо и покорно, как в молодости, смотрела на него, и он понимал, что у него и на тридцать третьем году их совместной жизни не было сил противиться этому взгляду, И еще он понимал, что на исходе своей жизни она хочет быть рядом с ним, как в молодые годы.
      В Смоленске с приходом зимы Гита стала бледнеть, худеть и таять, и к весне она уже была почти такой же тоненькой и легкой, как и тридцать лет назад, только взгляд ее темных глаз стал тяжелым и исполненным муки. Она не жаловалась и терпеливо переносила боль и по-прежнему внимательно слушала, что ей рассказывал Мопомах о мирских делах, держа ее тоненькую в кисти желтую руку, подбадривала и наставляла его. А он смотрел на нее и думал о том, что многое в его жизни принадлежало только ей и детям. Правда, что в жизни его вела княжеская гордость и честь, желание приумножить деяния деда и отца, всепоглощающая жажда власти, которая медленно, но верно с годами пробивала дорогу в его сердце, вытесняя оттуда не без труда все иные помыслы и чувства и холодя ум; правда, что в борьбе с половцами князь стал выразителем надежд не только князей Ярославова корня, но ж простых людей Русской земли, которых жгли, грабили, гнали в полон степняки. Но где-то незримо, постоянно ои чувствовал, знал, видел, что рядом стояла Гита, стояли сыновья, стояли дочери, для которых он был лучшим на земле князем, лучшим мужем, лучшим отцом, и каждый его успех был и их успехом и радостью для них. Теперь он смотрел в ее замерзающее лицо, на котором жили лишь одни глаза, и понимал, что вместе с Гитой мпогое дорогое, горячее, близкое уйдет из его жизни. Но так уж устроен мир: надо жить дальше и нести свою ношу, которую ему уготовила судьба.
      Гита умерла за несколько дней перед пасхой, 7 мая 1107 года. Она лежала перед ним успокоенная, и тонкие брови ее немного удивленно, как в молодости, были приподняты вверх.
      Здесь же он получил грустную весть о том, что сестра Евпраксия постриглась в монахини. В августе умер ее муж Генрих IV, император Священной Римской империи, и как только Евпраксия узнала об этом, она пришла к Янке в Андреевский монастырь. Никакие уговоры сестры не могли изменить ее решения. Если муж мертв, твердила Евпраксия, она должна принять постриг.
      Впоследствии Владимир записал в своем «Поучении»: «И на зиму в Смоленск пошел: из Смоленска после Пасхи вышел; и Юрьева мать умерла».
      Эти известия он поместил между двумя другими о страшных набегах половцев Боняка па Русь.
      И неизвестно, сколько бы еще времени пробыл Мономах в Смоленске, страшась оторваться от неживой уже / Гиты, если бы с юга не пришла грозная весть: на Переяславль снова вышел Боняк. Нужно было возвращаться к мирским делам. Тяжкие потери и прежде не освобождали его от этих дел. На него смотрят его приспешники - бояре и дружинники. Их, своих людей, он должен защитить прежде всего. Должен оп спасать и разоряемых смердов и ремесленников, иначе рухнет установленный богом порядок, который ему вручепо блюсти па Русской земле. Что станут делать смысленые люди, если половцы изведут всех простых людей…
      Из Смоленска он выезжал уже верхом, как в молодости, имея рядом новодных коней. Время ие ждало. Одновременно оп послал гонцов к братьям и не звал, а уже приказывал им явиться к лету в Переяславль. Он просил передать братьям свои слова, что не о переяславских добытках заботится он, а о благе всей земли и чтобы шли немедля вместе с дружинниками и пешцами, как па Сутснь.
      Пока Владимир скакал к Переяславлю, Воняк сумел захватить княжеские табуны и отогнал их к своим вежам, а по пути смел с лица земли села, деревни, погосты, которые попались ему на пути, я угнал в плен людей. Но дальше не стал испытывать судьбу и ушел прочь, не дожидаясь погони за ним переяславского князя.
      К середине лета 1107 года в Переяславль подтянулись
      княжеские дружины со всей Руси. Послушпо пришли
      Святополк киевский, Олег Святославич, который вел с
      собой дружины черниговскую и новгород-северскую. Сно
      ва среди князей был Мстислав, внук Игоря Ярославича.
      Пришли и два Мономаховых сына с дружинами - Ярополк и Вячеслав. Переяславль наполнился людьми, зво
      ном оружия, весельем.
      Мономах ждал очередного выхода половцев: раз Бо-
      няк в мае пе откочевал на юг - значит, теперь все лето и осеиь он будет тревожить русские земли, а откуда он появится - никто не зпал. Далеко в степь были посланы сторожи, им попадались отдельные мирные кочевья, но самого Боняка и его рать обнаружить не удалось.
      Хан объявился со всеми своими силами через некоторое время на Суле у Ксиятипа, начал разорять и жечь там русские городки. Княжеские дружины бросились от Переяславля за Сулу, сумели догнать часть половцев, когда те уже уходили в степь, и навязали им бой. Половцы отчаянно отбивались, несколько раз переходили в яростные атаки, но в конце концов не выдержали и по-оожали прочь, потеряв многих своих хаиов, обоз и полон.
      В начале августа 1107 года они вновь явились на Русь, То было большое объединенное войско ханов Боняка и Шарукана. Шарукан вел с собой уцелевших от разгрома в 1103 году донских половцев, а Боняк - при-днеяровских, до веж которых еще пе доходили русские рати. Вместе с этими главными ханами шли многие иные ханы. Половцы обступили Лубен со всех сторон и пытались взять город приступом, но когда горожане отбились, то пошли по округе, разоряя села и слободы, наполняя свой обоз новыми пленниками. К вечеру одного из дней за Сулой показались русские дружины, которые с ходу, сметая половецкие сторожи, перешли реку вброд и с кликом бросились на половецкое войско.
      Удар Мономаха был столь неожиданным и дерзким, а кликнули руссы столь яростно и дружно, что половцы, не вступая в бой и не успев поставить свои стяги, бросились к коням и устремились прочь; другие же, пе сумев взять копей, бежали в степь пешие, бросив полон и имение, захваченное в Русской земле. Мономах приказал догонять бежавших и рубить их, уничтожая живую силу половецкой конпицы, подсекая тем самым корень будущих набегов, и руссы, кого смогли, - догнали ж посек-пи, а пеших хватали руками и вязали путами.
      Руссы гнали половцев до реки Хорола и лишь там перевели дух.
      Уже в начало сечи Мономах приказал во что бы то ни стало взять Боняка и Шурукапа, послал к их шатрам своих лучших дружинников. Однако оба хана успели ускакать. У самого Хорола руссы догнали и засекли саблями Бонякова брата Таза, захватили в полон хана Сугру и его брата и чуть было не взяли Шарукана, но старый хан и на этот раз сумел отбиться от руссов на самом берегу Хорола, уложив там, на броду, многих своих воинов, прикрывавших его бегство. Весь половецкий обоз снова достался русским князьям, но что это был за обоз: опять награбленное русское добро, пленники, которые тут же, освобожденные, разбрелись по своим волостям. Досталось руссам и великое множество коней, которых бросили степняки в открытом поле.
      Эта победа состоялась 12 августа, и в этом году и в следующем снова было тихо: уже не хватало у половцев сил для ежегодного выхода в Русь.
      Этой же осенью Мономах и Олег Святославич послали посольства в придонскую степь к ханам Аепе и другому Аепе, которые вот уже несколько лет после саковского свещания были мирны с русскими князьями. И этим летом они не пошли на Русь с Шаруканом.
      Для половецких ханов ото был трудный выбор. В степи долгими десятилетиями наверху удерживались лишь те ханы, которые могли поднять и возглавить воинов в очередной набег на русские, болгарские, византийские земли или на владения торков, берендеев, печенегов, наполнить половецкие вежи добытком, табунами коней, скотом, пленниками. И не беда, что время от времени они терпели жестокие поражения от соседей, из года в год, с неизменным упорством шли на Русь Тугоркан и Урусеоба, Алтунопа и Сугра, Боняк и Шарукан и еще так недавно оба хана Аепы. Теперь уже отправились на жительство к богам Тугоркан и другие. Боняк и Шарукан с прежним упорством ведут половецкую конницу на Русь, поднимая Е поход всех донских и приднепровских половцев. Но ханы Аепа и другой Аепа решили блюсти мир. Уже в Сакове для них было ясно, что в ответ на объединение степи с большими трудностями, тяготами и спорами стала объединяться и Русь. И возглавил это объединение Мономах, который, как это уже показала жизнь, неизменно одерживал верх над половцами во многих сражениях и начал даже тревожить их вежи. Бороться с Мономахом означало бы для них, живших зимами в нескольких переходах от Переяславля, гибель. Уклонение от этой борьбы могло бы подорвать их власть среди других ханов, среди простых половецких воинов, которые требовали новой добычи, новых набегов на сопредельные страны. К 1107 году хану Аепе и другому хану Аеле стало уже совсем трудно сохранять мирное устроение с Русью, и тогда они направили своих послов в Переяславль, прося Мономаха встретиться с ними еще раз и закрепить мир браками дочерей обоих ханов с сыновьями старших русских князей. Это дало бы обеим сторонам не только желанный мир, но и помогло бы ханам, ставшим свояками русских князей и, может быть, самого Мономаха, сохранять власть над своими коленами.
      Посольство встретили в Переяславле с большой радостью, тем более что только что русские князья завершили хотя и победоносный, но такой изнурительный поход против половцев. И кто знал в это время, как поведут себя хан Аепа и другой хан Аепа, располагавшие тысячами свежих конных воинов и откормленными к осени конями.
      Послов потчевали на княжеских сенях в присутствии видных бояр и воевод, держали их у себя несколько дней, пока гонцы не известили о посольстве Олога Святославича, княжившего по соседству в Новгород-Северском. Олег пригласил послов к себе, и те долгие дни пировали и вели разговоры и с Олегом Святославичем. Потом послы были в Чернигове у Давыда Святославича.
      Русские киязья согласились взять за своих сыновей дочерей обоих ханов.
      В январе 1108 года трое видных русских князей - Владимир Мономах, Олег и Давыд Святославичи двинулись в степь на встречу с ханом Аепой и другим ханом Аепой. Ханы подвинули свои вежи поближе к Русской земле и встретили князей неподалеку от своих станов, на реке Хорол, где совсем недавно руссы добивали половцев Боняка и Шарукаиа.
      …Владимир, Олег и Давыд ехали в сопровождении многочисленных и богато одетых дружин, с развернутыми стягами и сами в червленых плащах, в золоченых шишаках. На многих санных возах князья везли с собой дары обоим ханам - золото, серебро, вина, русское узорочье.
      И вот они впервые за долгие годы своей жизни едут среди кибиток и шатров многих тысяч половцев, и те, выйдя на дорогу, смотрят на русских людей, на Мономаха; женщины подымают на руки своих детей, указывают им на золотой шишак переяславского князя, на личный Моио-махов стяг со строгим ликом Спаса, что трепещет на ветру над головой князя, называют, шелестя губами, его имя, и этот шелест стелется за ним на всем пути к ханским шатрам.
      Мономах едот с застывшим, строгим лицом, смотря прямо перед собой и вверх, куда-то в вечереющую даль. Конь его выступает мощно и стройно, и дружина сзади держится, как и наказано, строго и гордо: пусть знают степняки, что едет их неустанный воитель, князь, который ие остановится ни перед чем, чтобы сокрушить врагов Руси.
      В шатрах тепло, горят светильники, сладко пахнет настоем нездешних диковинных трав, тонкие гибкие половчанки обносят сидящих по половецкому обычаю на мягких коврах князей чашами с кумысом. Так начинается нир. Здесь же идут и переговоры о том, чтобы княжеским сыновьям Юрию Владимировичу и Святославу Оль-говичу взять за себя одну дочь Аеиы, внуку хана Осепя, с которым немало битв было у русских князей, а другому - дочь другого Аены, внуку хана Гиргопя, с которым руссы воевали не меньше же. Потом, прикрываясь широкими рукавами накидок, в шатер входят дочери обоих ханов, открывают лица, розовея щеками, смотрят на светловолосых, светлоглазых русских князей своими черными как угли глазами, тихо звенят украшающим их византийским серебром. Халы, довольные своими красавицами дочерьми, ласково посмеиваются, что-то лопочут на своем языке. А за пологом шатра наступает январский вечер, подвывает ветер, и плотными рядами стоят около шатра рядом с половецкими воинами дружинники русских князей, готовые в мгновение ока схватиться за мечи и сабли. Здесь же за шатром стоят под седлами наизготове коня князей и дружинников, которых блюдут конюхи.
      Через несколько дней, заключив с ханами вечный мир и любовь, Мономах с двоюродными братьями возвращался п Переяславль. Вместе с князьями охали ханские дочери, а следом за ними тянулись возы с половецкими дарами князьям, выступали табуны коней, ехала половецкая свита, слуги, которые отныне должны были жить около дочерей хана Аспы и другого хана Аеиы в Переяславле и в Новгород-Северском, и в тех стольных городах, куда пошлют своих сыновей старшие князья в будущем.
      Теперь ближние половцы были замирены, но лазутчики-торки сообщали из степи, что близ половецкой донской
      столицы городка Шарукана вновь собирается несметное
      число половецких всадников, оттуда они идут к Донцу,
      ставят там свои вежи, а хан Шарукан и другие ханы, уце
      левшие от разгрома 1103 года, похваляются вновь идти в
      Русь и отомстить за кровь Уруссобы, Алтунопы и других
      своих соплеменников
      Зимой 1109 года Мономах решил вновь потревожить донских половцев, не давая им подняться к прежней силе.
      Перед ним стоял воевода Дмитр Иворович, которому он давал свою дружину и санных пенщев.
      – Пойдешь до Донца санным путем, - говорил Мономах, - выяви, где стоят половцы, сколь полны людьми их станы, могут ли выйти против нас в предстоящие годы. А где найдешь их, если будет сила, сразись, пусть теперь знают, что ни зимой, ни летом им не будет покоя от русских ратей, пока не забудут опи путь в Русь. Узнай, где кочует Шарукан и есть ли у них с Бопяком ссылка.
      Дмитр Иворович шел от Переяславля прямо в глубь степи. На санных возах везли зимние шатры, еству и питье, здесь же сидели пешцы, одетые в теплую одежду. Дружина двигалась верхами. Воины тоже были одеты под бронями и шишаками в теплое. Ночевали в лощинах, спасаясь от ветра, жгли костры, двигались не торопясь, щупая дорогу сторожами. Торопиться было некуда: чем глубже ляжет зима, тем неожиданнее и тяжелее будет их удар по половцам. Сейчас они лишь недавно откочевали с юга, кони еще сыты, а придет время, и зима начнет брать свое. Прав Мономах - к половцам надо идти только зимой. Руссы лучше приготовлены для такого похода, да и кони их зимой так же кормлены и быстры, как и летом. Половцы же бедствуют среди метельной степи, именно с января месяца их настигают голодные дни и бескормица для копей.
      К началу января Дмитр Иворович был уже на подходе к Донцу. Немногочисленные половецкие сторожи, не оказывая сопротивления, откатывались в глубь степи. Дальние вежи при его приближении снимались с мест и исчезали в белой степи. Лишь у самого Донца черная волна половцев вырвалась из белой мглы и понеслась навстречу руссам. Сеча была недолгой. Вновь, как уже поучал русских воевод Мономах, половецкую конницу встретили пешцы, вновь разбилась об их щиты, копья и упорство конная атака лучников, вновь конная русская дружипа довершила разгром половецкого войска. Степняки бежали розно, бросив свои вежи, имение, жен и детей. Тысяча кибиток со всем, что было в них, досталось Дмитру Иво-ровичу и полон бесчисленный.
      Пленные половцы рассказывали, что Шарукан откочевал в этом году подальше от русских границ, что его вежи стоят на Дону и он собирает силы для нового похода в
      Русь, а гонцы от Боняка сидят у него каждодневно и от него гонцы ездят к Боняку, за Днепр.
      1 февраля, в самый разгар зимы, переяславский воевода вернулся к Мономаху, таща за собой кибятки, табуны коней, стада, множество пленных.
      Так закончился этот поход, которому Мономах придавал важное значение. Это была и первая попытка достигнуть донских рубежей в тяжелое зимнее время, и возможность узнать, где стоят основные вежи половцев в это время, и стремление запугать врага, уничтожить его боевую силу - воинов и отпять у ного как можно больше копей - этот главный и единственный способ быстрого передвижения степняков.
      Мономах был доволен. Это было видно из того, как оп сдержанно, не улыбаясь, шутил в ответ на рассказ Дмитра Иворовича, как, обращаясь к сидящим рядом сыновьям Яронолку и Вячеславу, призывал их учиться у удачливого воеводы, как молодо блестели ого глаза и как он легко ходил потом но хоромам, останавливаясь и слегка покачиваясь перед Дмитром Иворовичом на каблуках.
      В конце он сказал: «На следующий год зимой снова пойдем в степь, пусть теперь Шарукан привыкает к нашим походам, дойдем и до его вежи».
      За этими заботами Мономах уже давно но иыл в Киеве. Л оттуда шли грустные вести: одиа за другой умерли две его сестры - Б июле Екатерина, а 10 июля 1109 года Евпраксия. Евпраксия лишь па три года пережила своего супруга Генриха IV и умерла на тридцать восьмом году жизни.
      Но вместе с этими вестями верные Мономаху люди доносили, что все больше и больше киевлян недовольны Святополком. Он погряз в сребролюбии, отдает через других людей деньги в рост, и резы ' берут сейчас в Киеве такие, каких никогда на Руси не слыхивали, людей за невыплаченные резы кабалят; Подол снова бурлит, как в 1068 году, а люди Святополка хватают недовольных и сажают в поруб. Недовольны и монахи Печерского мопа-стыря. Сегодня Святополк постоянно льстил монастырю: идя в поход, молился у гроба Феодосия; по просьбе игумена указал митрополиту Никифору по всем церквам вписать имя преподобного в синодик святых. Но монастырь все равно не благоволит Святополку. Недовольны и бояре, которые не видят в Святополкв владыку, способного отстоять против простого люда их села и дворы, доходы и резы. В Киеве все чаще называют имя Владимира Мономаха как единственного защитника Русской земли от степняков, как князя бояр, дружинников и церкви. Верят ему и ремесленники, и смерды, и закупы, и прочие, кто надеется, что уж он-то, судья праведный в своей волости, ие даст и их в обиду, придя в Киев.
      Мономах с радостью и скрытым волнением слушал эти вести, но лицо его было непроницаемо, иногда он движением руки останавливал говорившего, и было ясно, что князь боится ранней огласки этих вестей, ие надеется даже на своих людей, не верит им, опасается, что раньше времени столкнут его со Святополком, с киевским боярством и тем самым погубят все дело.
      Живя в те годы в Переяславле и направляя все силы па объединение князей в борьбе со степью, на подготовку все новых и новых походов против половцев, Мономах дорожил любой возможностью узпать, как живет свет, с кем мирны и с кем ратны западные и восточные властелины. Но особенно он дорожил вестями из Византии, во владения которой вошли крестоносцы, двигаясь на Восток. Его, русского князя, мало занимали церковные дела. Понимал, что за всем этим стоят мирские, чисто земные дела, кипят мирские страсти. Зато у всех гонцов, заезжих купцов, паломников, он настойчиво расспрашивал о том, как западные рыцари сумели объединить свои усилия, как смогли собрать не единожды такие огромные рати и повести их на Восток, какую помощь в этом деле оказала им церковь. Ведь он тоже затевал походы на Восток, на его собственный Восток, и хотел знать все о крестоносном воинстве. И когда Мономах узнал, что на Русь из святых мест вернулся черниговский игумен Даниил, он послал за ним гонцов.
      Даниил не торопился в Переяславль. Только что придя на родину, он уже начал писать свое «Житие и хождение игумена Даниила из Русской земли», которому вскоре предстояло стать любимым чтивом русского человека. Лишь закончив первые части своего труда, Даниил выехал в Переяславль.
      И вот они сидят друг против друга в небольшой палате Мономаха среди книг и свитков - немолодой уже, повидавший мир паломник с испещренным морщинами лицом, с проницательным взглядом светлых глаз, человек, которому суждено было стать одним из виднейших писателей Руси своего времени, и князь-хозяин, князь-воин, большой любитель чтения и грамотей.