Владимир Мономах

      Святополк, которому Славята подробно рассказал об избиении половцев в Переяславле, откликнулся сразу и сам, в свою очередь, послал людей в Чернигов к Олегу просить помощи против поганых.
      Олег несколько дней молчал, но потом ответил, чтобы братья выступали в поход, а он придет им на помощь сам а приведет с со-бой дружину.
      Киевское войско двинулось к Переяславлю.
      И там братья впервые встретились после битвы на Стугне. Встретились по-доброму - общие несчастья сближают люден, а тут несчастье надвинулось такое, что только в единстве действий можно было мияозать его.
      Весь день братья просидели в хоромах Мономаха, вспоминали былое - юные годы, своих отцов, несчастную битву иод Треполем, говорили о необходимости объединить свои усилия в борьбе со степью. Конечно, и Святополк и Владимир понимали, что только тяжкая нужда побуждает их выступать заодно. Владимир в глубине души презирал Святополка и считал, что тот недостоин великого своего чина - владыки Русской земли. Святополк же боялся и ненавидел Владимира и в любой момент ждал его наступления на Киев, тем более что в русской столице все более крепли приспешники Всеволодова
      дома, а корыстолюбие и ограниченность Святополка, его
      военные неудачи лишь укрепляли их силы.
      Но сегодня враг стоял у границ Русской земли, и старые счеты приходилось отложить в сторону. Степь велика п обильна людьми, и половцы никогда не простят убийства своих ханов, к каким бы коленам они ни принадлежали. Да и приднепровские половцы не все пришли к Переяславлю, и в их вежах еще осталось достаточно людей для нового выхода,
      – Надо самим идти в дикое поле, брат, искать их
      вежи и ударить по ним, - сказал Мономах.
      Святодолк удивленно посмотрел па брата: где это было видано, чтобы руссы сами ходили в дикое поле я искали половцев? Дело руссов было сидеть по хорошо укрепленный городам, встречать половцев на валах, сражаться с ними на речных переправах, не пуская в глубь русских земель.
      Но Мономах настаивал. Он говорил о том, что сейчас самое время самим выступить первыми, не дать врагам собрать1 новые силы, предотвратить их очередной выход.
      – Промедлим, князь, - приднепровские половцы
      опомнятся, вступят в союз с другими коленами.
      В конце концов Святополк согласился. Это было неожиданное решение, новое, неслыханное для Руси дело, но Мономах был уверен в успехе похода, и Святополк понимал, что старший брат имеет больший воепный опыт, чем он сам, и громкую военную славу, и ему можно доверить свою дружину. Ну а если руссы потерпят поражение, то это будет прежде всего поражением Мономаха, и Русь не простит ему второго после Стугны разгрома'. Так думал Святополк, соглашаясь с задумчивой улыбкой на предложение Мономаха.
      Несколько дней прождали князья черниговскую рать. Но яуетынна была снежная дорога на Чернигов - ни гонцов, ни дружшшиков, ни самого черниговского князя.
      Лишь позднее князья узнали, что Олег ж не собирался пдти им на помощь. В те дни он насмехался над Свя-тонолком ж Мономахом, грозил им, опасался, что Святополк помнит, как Олегов отец - Святослав изгнал из Киева отца Святоподка, боялся Мономаха, которого совсем недавно сам выгнал из Чернигова, ненавидел обоих, считал, что каязья зовут его в поход, чтобы сгубить в диком поде, К тому же, вступив уже давно в тесный союз с половцами, Олег и в этот год помог им, принял у себя бежавшего из-под Переяславля с немногими людьми Итларева сына. Но все это стало известно лишь позднее, а пока же молчал Чернигов, предоставляя князьям самим искать в февральских степях свое воинское счастье.
      Сборы были короткими. И вот уже впервые русская рать ушла на юго-запад не для обороны своих границ, не для того, чтобы отбросить назад идущую на русские города половецкую грозу, а для нанесения неожиданного удара, уничтожения приднепровских половецких веж - этого рассадника набегов и разбоя, несчастий и клятвопреступлении, насилий и обманов.
      Впереди двигались конные сторожи, разведывая дорогу, оберегая войско от половецких разъездов. На ночь остановились в лощине и там же разожгли костры, опасаясь, как бы половцы по огням не поняли о надвигающейся опасности.
      На исходе второго дня пути сторожи донесли, что русская рать подходит к половецким вежам.
      Мономах остановил войско с тем, чтобы дать воинам передохнуть после долгого и тяжелого зимнего перехода.
      К вежам подошли ранним утром, когда темная мгла плотно окутывала степь-. В этой мгле руссы приблизились к стану почти на расстояние церестрела. Там догорали ночные костры, около которых дремали караульщики, высились темно-фиолетовые громады шатров и кибиток. Б загонах возился скот, вяло лаяли непроспавшиеся собаки.
      Половцам было невдомек, что рядом с ними находится русская рать. Они жили здесь, не таясь п не оберегаясь, и никому из оставшихся в вежах половцев не могло прийти в голову, что руссы осмелятся выйти из своих городов, из-за своих валов, тем более в февральскую стужу, и появятся здесь, в половецком поле.
      Половецкий стан так и не успел очнуться ото сна, когда руссы с криками и гиканьем помчались между шатрами, рубя выбегавших оттуда воинов.' Половцы бежали к коням, но и там их встречали русские дружинники, перенявшие все выходы из стана.
      Метались среди шатров бешеные тени, расступалась темная мгла, догорали костры с лежащими вокруг них убитыми половецкими воинами. Лишь часть половцев ушла в соседний стан, бросив на произвол судьбы своих жен, детей, свое имущество.
      Теперь дело предстояло более трудное - половцы
      пришли в себя, вооружились, взобрались па коней, и сбить их со следующего стана будет несравненно труднее, но Мопомах не слушал уговоров Святополка, который просил его ограничиться малым, забрать полон и уйти назад в Переяславль. Военный перевес в силе, внезапности выхода был на стороне руссов, половцы растеряны; страх и отчаяние гонят их сейчас по степи, слух бежит впереди поверженных, и сейчас надо во что бы то ни стало закрепить первые успехи.
      Ломая слабое сопротивление разрозненных и малочисленных половецких отрядов, руссы шли от стапа к стану, пока хватило сил. И лишь когда притомились кони и люди, когда уже не хватало телег, чтобы погрузить на них все отнятое у половцев, Мономах остановился.
      Он сидел на коне - хмурый, с горделиво вскинутой головой; с холодной и жесткой складкой в углах губ, его обычно мягкий взгляд серых глаз стал строг и пронзителен. А мимо него воины гнали сотни пленных - мужчин, женщин," детей, провозили десятки телег с забранным скарбом - коврами, сосудами, тканями, войлоком, взбивали снежную пыль тысячи коней, коров, верблюдов, мелкого скота, и вся эта огромная, стонущая, плачущая, мычащая масса теперь тянулась на север, в сторону Пе-реяславля.
      Со страхом и восхищением смотрел на все это сидящий рядом с Мономахом Святонолк; ему еще никогда не приходилось переживать такой победы. Два его выхода против половцев закончились страшными поражениями, и вот первый большой успех.
      А мысли Мономаха были уже далеко от половецких веж. Он повернулся к Святополку: «Мы должны, брат (он избегал обращения к Святополку со словами «великий князь», и Святополк давно и с неудовольствием заметил это), послать гонцов к Олегу, заставить его выдать нам Итларева сына и его чадь. Мы должны вырвать с корнем проклятое семя».
      Святополк вяло согласился: ему вовсе не хотелось начинать борьбу с Олегом: черниговский князь являлся мощным противовесом Мономаху, и Святополк своим небольшим умом, по великой врожденной хитростью слабого и завистливого человека понимал, что сохранить это противоборство было весьма желательно для Киева. Но сейчас Мономах был снова силен, он давил его своей волей, его холодный цепкий взгляд проникал Святопол» ку в самое сердце; киевский князь чувствовал всю огромную мощь и неукротимость жеяаввй брата и сгибался передо ними, негодуя в глубине души и завидуя ему.
      Из Переяславля братья послали гонцов с речами в Чернигов. Вот как писал об этом, впоследствии в русской летописи черноризец Нестор: «И послали Святополк с Владимиром к Олегу, говоря: «Бот ты не пошел с нами на поганых, которые разорили землю Русскую, а держишь у себя- Итларевича - либо убей его, либо отдай нам. Он враг наш и Русской земли». Олег же того не послушал, ж стала между ними вражда».
      Олег не ответил на послание братьев, но Святополк ж Владимир не успели наказать его за отказ от помощи - вновь вышли из степи половцы. На этот раз это были не приднепровские, а дальние причерноморские куманы, которые решили взять с русских земель свою долю добычи. Они прорвались через русские укрепленные городки и валы, вышли к реке Роси, осадили город Юрьев, и уже здесь их нашли гонцы Святополка, предложив мир и откуп. Половцы поначалу согласились, но, взяв откуп, нарушили мир и вновь осадили Юрьев. Ночью юрьевцы, боясь плена и гибели, остаииди город и ушли в Киев, а наутро половцы вошли в Юрьев и сожгли его, забрав оставшееся имущество. Снова началась изнурительная борьба, снова князъя собирали рать и гонялись за врагом, и становилось ясно, что без объединения всех русских сил, без начала большого наступления на половецкое поле невозможно было остановить эти бесконечные выходы, этк постоянные грабежи, пожоги, от-купы, которые обескровливали Русь, отнимали у нее многие силы.
      Возвратившись в Переяславль после ухода причерноморских половцев, Мономах все чаще и чаще стал задумываться о том, как Русъ должна дальше строить свою борьбу с извечным врагом - половцами, вспоминал свой неожиданный победоносный поход к половецким вежам и все больше и больше склонялся к мысли, что не оборона, не отсиживанне за крепостными стенами и валами, не гонка за половецкой конницей до необозримым просторам принесет желанный успех, а лишь постоянное, мощное, хорошо подготовленное движение в степь всех наличных общерусских сил.
      Все чаще он говорил об этом Святополку и в Переяе-лавле и в стени, когда они гонялись за половцами.
      Святонолк слушал Мономаха, думал о своем, ио не спорил: он давно, уже после Стугны, признал полное военное превосходство Владимира и теперь лишь делал вид, что он обдумывает какие-то решения, и целиком полагался на опыт Моиомаха.
      А Владимир уже пришел к твердой мысли, что нужен общерусский съезд князей, который заставил бы и Олега с братьями Давыдом и Ярославом, и Ростиславичей, и Давида Игоревича взять на свои общие плечи дело обороны Русской земли, и, конечно, Владимир думал, что именно он вместе со Святоподком поведет эту общую русскую рать в глубипу половецкой степи, чтобы воевать с половцами на пх земле, среди их кибиток, шатров, гоНаступала осень 1095 года. По-прежнему неспокойно было на Руси. В Чернигова, окруженный верными ему половцами, сидел Олег. Давыд Святославич попытался вернуть себе Новгород, но новгородские мужи встали за Мстислава, Мономахова сына, и послали навстречу Давыд у гонцов, и те сказали ему: «Не ходи к нам». И Давыд возвратился в Смоленск.
      Вышел из ростовских лесов второй сып Мономаха - Изяслав Владимирович. Упоенный победами отца над половцами, окончательным утверждением брата в Новгороде и отступлением Давыда, юный Изяслав прошел с дружиной по волостям Святославичей.
      Не сумев вернуть Смоленск, он обрушился на север-скую землю, захватил сначала Курск, а оттуда прошел в лесной Муром, который всегда тянул к Ростову и Суздалю и недавно в обход лествицы был захвачен Олегом Святославичем. Изяслав выбил из Мурома Олегова посадника ж вновь воссоединил муромский стол с ростово-суздаяьской землей.
      Моиомах, узнав об этом, не очень удивился. Он увидел в действиях Изяслава опытную и решительную руку Ставки Гордятича. Как бы там ни было, но сыновья ведут себя как настоящие князья, как воины и опять стягивают в прочный кулак обширные Всеволодовы волости". Теперь весь Северо-Восток был снова в руках Мономаха и его сыновей.
      Это укрепление своей собственной власти, умножение своих богатств и земель Мономах решил использовать для большого наступления на степь.
      Каждый князь чувствовал себя временным жильцом в любом городе, пока половцы свободно гуляют по Русской земле. Он уже несколько раз говорил об этом Святополку, и наконец братья согласились начать большой разговор об устроении Русской земли, о прекращении зависти и междоусобиц.
      Вначале решили обратиться к Олегу. Братья послали к нему новых гонцов с предложением прийти в Киев и положить поряд о Русской земле перед епископами, игуменами, боярами, горожанами о том, как сообща оборонить Русскую землю от половцев.
      Олег ответил дерзко и высокомерно: «Не вместло меня судить епископам, игуменам или смердам». Гонцы братьев привезли Олегу новые речи Святополка и Владимира: «Это ты потому ни на поганых не ходишь, ни на совет к нам, что злоумышляешь против нас и поганым хочешь помогать, - пусть бог рассудит нас».
      Всю осень и зиму шли переговоры Святополка и Владимира с Олегом, и лишь тогда, когда стало ясно, что Олег лишь ждет случая для расправы с двоюродными братьями, объединенное киевско-переяславское войско двинулось да Чернигов.
      В пути к братьям присоединился Давыд Игоревич, пришедший по их зову с Волыни.
      Теперь, кажется, все хотели свести с Олегом счеты. Святополк стремился сломить соперника, который, как он знал, в любой час может выгнать его из Киева, как когда-то сделал это отец Олега с его отцом; Давыд мстил за изгон его из Тмутаракани. Мономах не мог забыть своего унижения под Черниговом, когда он покидал город, сломленный и обезлюдевший, после страшного поражения на Стугпе, а половцы усмехались, глядя на него и его детей. И все это сделал Олег, продавший Русскую землю половцам за власть над Черниговом.
      Глухое раздражение поднималось в душе Мономаха, вспоминавшего свой позорный отъезд из Чернигова. Олег становился для него главным врагом, врагом беспощадным, на всю жизнь. Никогда ранее Владимир не испытывал в душе таких чувств, но никогда ранее никто не повергал его в такое смятение. Что бы там ни было, но Олег должен быть сокрушен.
      Олег, не уверенный в черниговцах, многие из которых не могли ему простить дружбы с половцами, помощь йтлареву сыну, разорения с согласия князя степняками' черниговских земель, выбежал с дружиной в Стародуб - сильную крепость, которая не раз выдерживала длительные осады. В Чернигове же оставил воеводу с небольшим войском.
      В Стародубе обступили братья Олега. Было это в начале мая 1096 года.
      Первые приступы стародубцы отбили, и началась долгая осада крепости. Святополк и Владимир переняли все пути в Стародуб, оставили город без ествы, отрезали от сел и деревень. Горожане пока питались старыми запасами, приканчивали домашний скот, кур, но и эта ества быстро таяла.
      Вскоре братья устроили еще один приступ, и снова стародубцы отбились.
      На исходе второй недели осады Святополк предложил спалить город при помощи деревянных башен, подвезенных к городу и зажжепных около самых крепостных стен, а также путем забрасывания в город стрел со смоляными горящими наконечниками. Братья долго спорили по этому поводу. Мономах противился предложению Святополка. Он говорил, что спалить город, конечно, можно, но при этом погибнет много невинных людей, мирных христиан, женщин и детей. Святополк же, стремясь во что бы то ни стало одолеть Олега и желая сберечь своих дружинников, которых у пего было не так уж много, настаивал на своем.
      В конце концов решили лишь попугать осажденных огнем, продолжать плотную осаду и постараться сокрушить город голодом.
      Тридцать три дня стояли Святополк, Владимир, Давыд Игоревич и сыновец Святояолка Ярослав Ярополчич около Стародуба, а па тридцать четвертый день горожане запросили пощады. Они пришли к Олегу, попросили у него прощения и сказали, чтобы он мирился с братьями, потому что они, горожане, более такого утеснения и голода не перенесут.
      Молча выслушал Олег горожан и не ответил им. Приступ означал бы гибель для города, который победители разнесут на куски, возьмут людей в полон, вынесут все из домов. Как может он после этого ЕНОВЪ ПОЯВИТЬСЯ В Стародубе, а жизнь была еще долгой, и кто зпает, не ну-_ жен ли будет ему этот город впредь в борьбе с братьями. Приступ мог бы означать гибель или плен и самого Олега, а следом за Стародубом откроет неприятелям ворота и Чернигов, и иные, тянущие к нему города, и тогда снова изгойство, метания по дальним весям и градам.
      Смирив гордость, Олег послал к братьям своих бояр говорить о мире. Святополк потребовал, чтобы Олег вышел из города вместе со своими ближними людьми; при
      Этом великий князь обнадежил Олега, что вреда ему не будет никакого.
      И вот они сидят друг против друга в Святополковом шатре - Олег и Владимир Мономах. Олег тих я мрачен, он не поднимает глаз, на все соглашается, а братья вершат над ним приговор. При каждом резком движении в дверях Олег вздрагивает, растерянно оглядывается. Вот так же не раз прежде на переговорах русские князья поднимали на меж своих братьев и племянников.
      Но переговори идут спокойно, и напряженке в шатре спадает. Святодолк и Мономах лишают Олега Чернигова, по оставляют город за Святославичами - кто там будет сидеть, определит съезд князей. Младшим Святославичам отдают Северу и Тмутаракань.
      Еще прежде братья договорились, что Олегу ради его беспокойного нрава, союза с половцами и многих несчастий, которые он принес Русской зеыло, братья определили лесной Муром. Пока же они указали ехать к брату Давыду в Смоленск.
      Теперь, кажется, вновь стала подниматься звезда Мономаха. Снова в его руках были и Новгород, и Ростов, и Суздаль. Чернигов же без князя неопасен. Его возвращение в руки Мономаха было вопросом Бремени.
      Братья потребовали от Олега, чтобы он после этой войны в будущем году ехал бы вместо с остальными князьями в Киев для разбора всех распрей и объединения сил против половцев. Олег здесь же, в шатре, целовал на том крест.
      Мономах смотрел, как Олег соглашался на все, что говорили ему князья, как быстро, будто нехотя, целовал тяжелый серебряный крест, поданный ему переяславским попом, и донимал, что война с черниговским князем только начиналась, что много еще несчастий принесет их котбра с Олегом, несчастий и всему Ярославозу роду, и Русской земле.
      Олег, по-прежнему не поднимая глаз, встал, небрежно попрощался с братьями и быстро вышел из шатра. Снаружи долетели резкие вскрики всадников, всхрап коней и топот копыт. Олег уходил в сторону Смоленска, и где он появится в ближайшие недели и что от него можно было ожидать, этого не знал никто.
      Радостный, ходил до шатру СБЯТОПОЛК: ОН вперг.ые одержал верх над сильным соперником, в его городе будет большой съезд князей, Мономах честно, по-братски принимает его за великого князя, а иметь такого союзника, как Мономах, - это большая удача. Вот и сейчас Владимир не потребовал себе Чернигова, а уступил его Святославичам.
      А Мономах задумчиво смотрел на горящие свечи, следил за качанием слабых желтых огоньков, думал о будущем. О своих переяславских делах, о сыновьях, о ничейном пока Чернигове и о том, что не сможет он пока в обход Святославичей взять Чернигов и выдержать новый яозор и: изгон, если Святославичи одержат верх, а это вовсе нельзя исключать, потому что в Чернигове еще слишком много противников и Всеволода, и его самого. Ждать и только ждать, копить силы, убирать этих волков с дороги одного за другим, не выступать против всея стаи. Он повернулся в сторону Свлтополка, мягко улыбнулся ему, вглядываясь в лицо великого князя спокойными светлыми глазами, неторопливо пригладил волосы, чувствуя уже в который раз под руками их редеющий строи.
      От Стародуба Мопомах, минуя Чернигов, направился в Переяславль.
      Он благополучно добрался до своего стольного города и весь ушел в хозяйство. Всю весну князь пробыл в походе и теперь ежедневно объезжал своп сельские владения. Он соскучился по запаху вспаханной земли, по звонкой зелени первых робких всходов, по липкой юной листве. Копь носил его из села в село, от одного княжеского двора до другого; тиуны с поклоном встречали хозяина, докладывали о полевых работах, о том, как работают на земле смерды, закупы, рядовичи, как исправляет свое дело челядь. Князь слушал тиунов, проверял их слова, смотрел, считал, промерял. Одновременно он судил людей, разбирал споры и тяжбы, накладывал наказания. И все это доставляло ему большое удовлетворение. Позднее он напишет в своем «Поучении», как любил он этот повседневный хозяйский труд.
      По вечерам он шел в прежнюю палату отца, склонялся над его книгами. Раньше он бывал здесь наездами, а когда оставался на более долгие сроки, то либо сидел в осаде от половцев, либо сам гонялся за ними от городка " к городку.
      Теперь Владимир не торопясь перелистывал тяжелые желтые страницы огромной книги, что лежала па столе в палате Всеволода. «Девгекево деяние». Раньше он видел ее лишь издали, а вот теперь в эти дни жизни в Пе-реяславле впервые прикоснулся к ней. Он читал строку за строкой и безмерно удивлялся: сколь много общего было у этого греческого отрока Девгения - воииа-акрита, богатыря, охранявшего византийские границы, и у него, русского князя, сидящего здесь, па дальнем русском рубеже. Только ведь Девгений был истинный богатырь, не то что он, смертный, - на двенадцатом году тот мечом играл, а на тринадцатом году ~ копьем; в четырнадцать же всех зверей одолел - и медведя, и лося, и льва.
      Мономах читал, вспоминал русские сказания про Илью Муромца и других богатырей и удивлялся тому, как похожи витязи у разных народов, как близки они по духу своему и силе богатырской, которую употребляют для человеческой пользы…
      Чтение отвлекало от повседневной суеты, заставляло задумываться над былым, настоящим и будущим, помогало взглянуть па мир широким взглядом. Он закрывал книгу, вповь медленно возвращался к своим прежним мыслям.
      Но особенно любил Мономах читать недавно привезенную ему из Киева только что переведенную с греческого и записанную по-славянски «Александрию» - жизнеописание в ста трех главах великого воина и владыки Александра Македонского, сыпа царя Филиппа. Целый древний неведомый мир вдруг возникал перед ним - Македония и Фессалия, Вавилон и Египет, Сирия и Парсия, и в этом мире жили, воевали, мирились люди больших страстей - Филипп и его жена Олимпиада, сам Александр и: персидский царь Дарий. Читая «Александрию», он каждый раз удивлялся смелости Александра Македонского, пришедшего под видом посла к своему злейшему ирагу Дарию и возлежавшего рядом с ним на пиру. И сердце Владимира сжималось от какого-то смутного горького чувства, когда строки книги поведывали о заговоре против Александра Антипатра и о смерти македонского царя.
      Это было так давно, а страсти людские были сегодняшними. Так же люди завидовали друг другу и ненавидели один другого, боялись и порицали героя и с такой же звериной злобой брали друг друга за горло, едва заходила-речь о власти, этой страшной притягательной силе, неотвратимо убивающей людей из поколения в поколение. Разве не так же вот сгорел Святослав, сгиб от рук убийцы Ярополк Изясдавич, и что еще ждет и его самого, и
      его сыновей в этой ужасной борьбе, в этом нескончаемом стремительном беге.
      Спокойствие длилось недолго. Вскоре стало известно, что смоляне не приняли Олега и он ушел в Рязань, откуда теперь грозил Мурому и другим городам, тянущим к Мономаховым владениям. И тут же, нарушив мир, к Киеву вышел половецкий хан Бопяк. Половцы повоевали села и городки около Киева и овладели селом Берестовом, где издавна был загородный двор великих князей киевских. Двор они ограбили и сожгли и в тот же день ушли к своим вежам. Одновременно к Переяславлю вышел хан Куря и ограбил и пожег села вокруг города.
      Наконец к Переяславлю вышел тесть Святополка Ту-горкан. То ли снова призывал половцев Олег против своих двоюродных братьев, то ли узнали половцы о котбре между русскими князьями, то ли мстили за недавний вы-ход Святополка и Мономаха к Тугоркаиовым станам, только Переяславль снова уже в который раз за последние годы был в осаде.
      Теперь тревога снова шла по русским землям. Смерды бежали в города, а города наглухо закрывались, запасали еству и питье, приготавливались к новым сидениям,
      В день выхода Тугоркана Мономах был в Киеве, ГДР жила Всеволодова вдова Анна, которую Владимир нередко навещал, привозил ей подарки из Переяславля. Стоял в Киеве и его двор, а вокруг лежали Бсеволодовы села и монастырь, заботу о которых взял теперь на себя Владимир. Особенно он любил бывать на Выдубечах. Здешний монастырь ои считал своим родовым. Здесь его принимали как хозяина, долгими годами записывали предания Всеволодова дома, положили начало летописи жизни Владимира Мономаха и всего его корня. И вот теперь гонец "из Переяславля нашел его в келье игумена Выдубицкого монастыря и известил о нападении половцев на Переяславль.
      А уже через несколько дней Мономах вместе со Свято-полком, который ие раздумывая выступил против тестя, полагая, что завтра половцы могут прийти и под Киев, скакали по правому берегу Днепра навстречу врагам.
      После весенней войны с Олегом и отражения Боняка дружины обоих князей были наизготове, и теперь собрать их и посадить па коней не составляло большого труда.
      На подходе к городу князья замедлили бег своих дружин и ночь переждали напротив Переяславля, прячась в оврагах, а едва занялся рассвет, вышли из своих укрытий, тихо переправились через Днепр у старой засеки, у Зару-бинского брода, у самого городка Заруба и, иснолчась, бросились к городу. Половцы, стоявшие на берегу Трубе-жа под самым Перояславпем, не ведали о подходе русского войска с той стороны Днепра и лишь собирались идти на очередной приступ городских степ. Руссы не стали выстраиваться полком, а тут же с ходу верхами подскакали к реке и перешли ее. С той же стороны открылись городские ворота, и на врага направилось переяславское войско. Половцы, увидев, что и сзади и спереди им грозят русские рати, бросились бежать. В этой сече руссы не брали пленных, кроме самых знатных половецких воинов. Часть половцев задержалась вокруг своего хана, прикрывая его отступление. Какое-то время Святополк еще видел стяг Тугоркаиа, который колыхался в куче воинов, но потом руссы смяли половцев, стяг рухнул, и началось избиение иноплеменников. Их рубили, и кололи, и волочили крюками с коней. Весь день руссы преследовали врагов - и под городом, по берегам Трубежа, и дальше, вплоть до Днепра, и половцев полегло в этой сечо невиданное множество.
      Только на следующее утро люди Сеятояолка отыскали Тугоркана та его сына, родного брата Святополковой жены. Оба бездыханные лежали они под грудой тел своих воинов. Святополк велел взять тело тестя, привезти под Киев и похоронить Б Берестове, только что разоренном другой половецкой ордой, между дорог, идущих в Берестов н Печерский монастырь.
      В этой битве руссы взяли огромный полон, немало знатных половцев, ханских сыновей. После иее Мономах еще более укрепился в мысли, что воевать с половцами нужно не по-старому - отсиживаться по крепостям или гоняться за ними, если есть силы, от города к городу, а доставать их скрытно и неожиданно, все время применяя против врага разные хитрости, которыми прежде сами половцы не раз одерживали: победы над рус-самп.
      Так вот внезапно, скрытно были опрокинуты половцы Китана, а потом взяты половецкие ъежи, так же неожиданно был и этот выход руссов с топ стороны Днепра.
      Год за годом, месяц за месяцем накапливал Мономах военный опыт в начавшейся уже давно нескончаемой войне с половцами, и только теперь к нему пришли первые громкие яобвдм, хотя и прежде гонял он их от города к городу.
      Но оставался еще другой страшный враг - Боняк, который сумел подчинить себе многие половецкие колена, рос и новый опасный противник ^- молодой хан Шару-каи, за которым также шли несметные вежи.
      Половецкая степь объединялась в борьбе против Руси, которая по-прежнему раздиралась междоусобиями и несогласием князей, а самый опытный из них в военном деле - Владимир Мономах все еще не имел власти, чтобы заставить их объединиться в борьбе со страшным врагом всей Русской земли.
      Вторично Боняк. с ордой вышел к Киеву так же внезапно, как и в первый раз. Вся русская рать была в этот день под Зарубой. Святополк и Мономах лишь собирали свои дружины, рассыпавшиеся в степи в погоне за разбитым противником.
      Теперь становилось ясным, что Тугоркан и Боняк вступили в тесный союз в борьбе против Руста и разделили Русь между собой. Тугоркан взял на себя Переяс-лавль, поскольку и Киеве сидел его зять - Святонолк, а Боняк должен был ударить на Киев.
      Так двойным, одновременным выходом половцы, видимо, собирались поставить' Русь на колени, отомстить Мономаху, запереть, а может быть, и пленять его в Переяс-лавле, сжечь ненавистный им город, запугать вконец слабого Святополка, оторвать его от союза с переяславским князем.
      Боняк появился под Киевом внезапно ранним утром 20 июля 1096 года, когда город еще не пробудился ото сна. В утреннем сумраке сторожевые люди заметили какое-то движение в поле напротив городских ворот, но.не особенно обеспокоились, думая, что это идет какой-нибудь обоз либо из Переяславля, либо с Волыни. И лишь "когда стали различимы половецкие 'Стяги и бег коней начал сливаться в сплошной ровный., нарастающий гул, в Киеве тревожно ударили.колокола. Тяжелые, дубовые, кованные железом ворота закрылись перед самыми половцами.
      Те не решились идти на приступ-: слишком силен и многолюден был Киев, -.слишком изобилен сствой и питьем, и жшвотш-гой, и колодцами, и сил у Бопнка на такой приступ не было - для того чтобы взять русский стольный город, надо было бы привести под его стены всю степь и не на одну неделю.
      Не мешкая Боняк пошел по киевским пригородам, как и в прошлый выход, грабя и сжигая все дома, которые попадались иа его пути. И уже в первый день русские пленники, связанные крепкими волосяными арканами и сопровождаемые надсмотрщиками, потянулись по жарким июльским дорогам в глубь половецкого поля. Горела вся низина вокруг Киева, полыхали слободы, сизый дым поднимался к горам, заслоняя заднепровские дали. Разгромив по пути несколько деревень, половцы направились к Печорскому монастырю.
      В этот час монастырь отдыхал. Мопахи спали после заутрени по своим кельям. Их разбудил громкий половецкий клич, и когда они выбежали из келий, то половецкие стяги уже стояли около монастырских ворот.