Стражи Пламени - Путь к Эвенору

      Но «почти» — не значит «уже».
      Выход высоко впереди, он отмечен сияющими зелеными буквами, и кое-кто уже выбрался через него. Мне кажется, я вижу, как прошли туда и вышли мои жена и дети.
      Я надеюсь на это.
      Кто-то уже прорвался, но остальным надежды нет: демо­ны уже рядом, вот-вот настигнут.
      И тогда я вижу его — Карла Куллинана, отца Джейсона. Он стоит над толпой, на голову выше всех, лицо его сияет, на руках, на груди, на бороде — пятна засыхающей крови.
      — Надо их задержать, — говорит он. — Кто со мной? Он улыбается, будто мечтал об этом всю жизнь, чертов болван.
      — Я, — откликается кто-то, и Карл, не глядя, кто это, показывает место в строю рядом с Клинтом Хиллом и Эдди Мерфи.
      — Твой черед. — Он поворачивается ко мне. Он по­крыт кровью, какой-то желто-зеленой слизью и волчьим дерьмом.
      Он встряхивает головой, смахивая кровь с глаз.
      — Твой черед, Уолтер.
 

* * *

 
      — Твой черед, Уолтер, — повторил Джейсон и снова тряхнул меня.
      Я просыпался медленно, наполовину уже в реальности, наполовину в кошмаре: за лицом сына для меня еще маячило лицо Карла.
      Плохо: при моей профессии и образе жизни надо просы­паться мгновенно, до того, как тебя коснулись. Мне плевать, что моя подкорка считает, что в собственной постели и рядом с женой я в безопасности: дверь открыта, рядом с моей по­стелью стоит вооруженный человек.
      Очень плохо, Уолтер.
      На другом краю постели, свернувшись клубочком, спала глубоким сном Кира — но даже во сне выставив колено, будто защищаясь от меня.
      На полу с моей стороны валялись грязные, вонючие шер­стяные штаны и куртка. Спецодежда для кормления волчат. Я выбрался из-под одеял, с содроганием натянул ее — она все еще была влажной, — нацепил кое-какое оружие и сле­дом за Джейсоном вышел в коридор.
      Во рту у меня стоял металлический привкус — он всегда появляется, если я недосплю. Не знаю уж почему, но недо­сыпаю я вот уже десять дней — с самого возвращения. За­бавно, правда?
      На верхней площадке лестницы я остановился взглянуть в окно.
      Эллегон спал на холодных камнях двора, как кот, — ог­ромные лапы подобраны, треугольная голова посапывает на булыжниках. Обаятелен, как автобус.
      Плохо. Я бы не отказался от общества. Вовсе не весело торчать ночью в одиночестве.
      Джейсон протянул мне один из двух фонарей. По замко­вой традиции — восходящей, вероятно, к дням осады — фа­келов на стенах было раз, два и обчелся. Если кто выходил, брал с собой фонарь.
      — Как они? — спросил я.
      Парнишка пожал плечами:
      — Нора сидит под плитой. Ник нажрался за троих. — Он поднял руку, прощаясь. — Пойду немного посплю.
      И он поплелся к своей комнате, цепляясь ногами за ковер.
 
      Я спустился во внутренний двор и прошел в сарай, где мы поселили волчат.
      — Пошли вон, злобные твари, — сказал я, открывая оп­летенную металлической сеткой дверь и вешая фонарь на крюк.
      Волчата тут же выбрались из своих укрытий. Нора чуть не проскочила в дверь, но наткнулась на мою ногу и, скуля, удра­ла назад. Ник молча обнюхал мои ноги и завилял хвостом.
      В запертом буфете хранился кувшин Фредовой вонючей смеси. Я взял чистую деревянную плошку и плеснул в нее порцию для Норы. Ник в отличие от сестры еще не свыкся с мыслью о необходимости лакать; он скулил все время, пока я наливал его порцию в бутылку и совал ему в рот тряпичную соску.
      Еще неделя, может, чуть больше, и он тоже будет есть сам. Или я сверну ему шею.
      Я плюхнулся на кучу соломы, понадеявшись, что Джейсон перед уходом навел чистоту. Глупая надежда — однако на сей раз она оправдалась. Эти маленькие чудовища могут — и ни­когда не упустят случая — в момент превратить подстилку в помойку, дайте им только до нее добраться.
      Ник весь извертелся. Обычная проблема: как удержать одной рукой вертящегося щенка, а другой — бутылку у него во рту.
      Ел он жадно, словно его не кормили неделю, а не час.
      Лучший способ приручить щенка волка или дикой соба­ки, по словам Фреда, — взять их совсем маленькими (что мы и сделали), а потом как можно больше с ними возиться.
      Надо сделать их членами семьи, сказал он. Очевидно, он имел в виду импринтинг.
      Посидел бы он с ними ночами...
      Нет, я понимаю, отчего Фред не захотел сам этим зани­маться: его собаки до судорог боятся волчьего запаха. Я на­чинаю думать, что распылитель с волчьей мочой может сделать запретной для домашних собак любую территорию.
      Я так скажу: это был бы идеальный случай для юного барона Куллинана проявить баронскую власть и объявить одной из служаночек, что ей нашлось новое дело: ухаживать за парой волчат.
      Так нет же. Куллинаны — народ упрямый, и если уж эта работа дополнительная, Джейсон не собирался без крайней нужды занимать ею замковую дворню. Заниматься этим вы­пало тем, кто принял на себя ответственность: ему самому, Ахире, его матери и мне.
      Вообще-то я ничего не имею против собак. Я их даже люб­лю, люблю повозиться с ними под настроение, поиграть. Бро­сать палку и смотреть, как пес мчится за ней —истинное удовольствие... первую пару дюжин раз.
      Но тратить каждый день по шесть часов на кормежку и возню со щенками, убирать их псарню, недосыпать — этого я не люблю.
      Проклятие.
      Я тут до рассвета: потом придет Ахира. Несколько часов тоски.
      А все же они симпатяшки.
      Я прислонился к стене. Нора, более робкая, уже спрята­лась в тень, долизав миску, а Ник продолжал теребить и ли­зать бутылочку, пока не уснул у меня на коленях.
      И пошла моя долгая смена, когда совершенно нечем за­няться, кроме как размышлять о мерзостности мироздания.
      Что же я такое делаю, что для Киры секс стал мучением? Как-то не так прикасаюсь к ней? Не хочу показаться хваст­ливым, но за многие годы мало кто жаловался. Не всегда это было расчудесно или потрясающе, но я всегда считал, что не­плохо знаю, как это надо делать.
      Нет, глупо. Не в этом дело.
      Я почесал Ника между ушами, он пошевелился — и сно­ва заснул.
      Просто удивительно, как одна и та же жизнь может ка­заться вполне безоблачной днем — и мрачной, как туча, по­среди ночи.
      Днем куда более важно, что я живу и работаю с друзья­ми, которых люблю — и которые любят меня; что дело, ко­торое мы делаем, мы делаем не для себя одних; что у меня две очаровательные здоровые дочки, и обе обожают меня; что сам я тоже здоров и сумел сохранить бодрость духа...
      ...а ночью единственное, о чем я могу думать, — это что Моя жена не позволяет мне касаться себя.
      Должно быть, я задремал, но вдруг проснулся. Ник, тоже проснувшийся, вжался в мои колени — и замер.
      Выучка есть выучка: сперва ты хватаешься за оружие, а уж потом решаешь — нужно оно тебе или нет. Я спустил щенка на пол и вытащил из ножен кинжал.
      — Уолтер?
      Голос Киры.
 
      — Да. — Я сунул кинжал назад в ножны. — Он самый.
      Наклонившись, я потрепал озадаченного щенка по шее.
      Удерживая на одной руке поднос, она вошла и наклони­лась к Нику. Тот решил, что она своя, и изо всех силенок замахал хвостом, а когда она подняла его свободной рукой, нежно облизал ей лицо.
      — Привет. Ты зачем поднялась?
      — Покормить тебя. — Она отдала мне поднос: полбу­ханки домашнего ароматного хлеба, нарезанного кусками тол­щиной в палец, огромный — чуть ли не фунт — кус холодного жареного с чесноком мяса, тоже нарезанного, не слишком тол­сто; белые фарфоровые блюдечки с горчицей и хреном; таре­лочка с козьим сыром в голубых прожилках, в окружении яблочных долек, и глазурованный коричневый чайник с ды­мящимся травяным чаем. И две кружки.
      Моя женушка умеет пошарить на кухне.
      — Не могу спать одна. — Она улыбнулась, понимая дву­смысленность ситуации. — Наверное, мне не хватает тебя.
      — Сколько времени?
      Я густо намазал на хлеб горчицу, потом — хрен, а сверху шлепнул ломоть мяса. Потом поставил поднос на стол. Ос­тавлю немного и ей. По крайней мере пока не доем сандвич.
      — Полвторого.
      Она опустила Ника на пол, и он тут же опять замахал хвостом.
      — Надергай соломы и садись, — сказал я. — Я встал в полночь. — Меня не было всего-то чуть больше часа.
      Но такого времени вполне хватает, чтобы впасть в деп­рессию.
      Я вгрызся в сандвич. От хрена у меня на глазах выступили слезы но сандвич того стоил. Много чего можно сказать о тонко порезанном холодном жареном мясе, чуть-чуть
      присоленном и наперченном, приправленном горчицей и хреном, на ломте домашнего ароматного хлеба, с чесночком... но я лучше помолчу и просто его съем.
      Кира села — так, чтобы я не мог до нее дотянуться, — откинулась на стену и запахнула белый полотняный халат, надетый поверх просторных штанов.
      Ник отправился охотиться за Норой, но та только поглуб­же забилась в свое гнездо в дальнем углу сарая. Кира при­встала, но я покачал головой — и она опустилась назад.
      — Оставь ее, — буркнул я с набитым ртом. — Толку нет ее выгонять, сама вылезет со временем. Или нет.
      Когда тебя тревожит что-то, с чем ты не можешь ничего поделать, лучше всего думать о чем-то другом, с чем ты тоже ничего поделать не можешь.
      Как же мне не хватает хорошего справочника с Той сто­роны! Здравый смысл и старые заметки помогают, но их мало. Я помню что-то насчет доминирующих самцов, и что если человек хочет нормально ужиться с волками — он должен стать для нин чем-то вроде супердоминирующего самца. Но как этого добиться? Рычать на них, что ли, и кусаться? Бить их по морде? Прижимать рукой к земле, чтобы вели себя при­лично? Или самый лучший способ — мягкое упорство?
      Здравый смысл тут не помощник. У всех животных — человек не исключение — свои стереотипы поведения, и если нарушать их, толку не будет. Никакими убеждениями и угрозами нельзя заставить корову спускаться по лестнице, кош­ку — делать стойку на дичь, а лошадь — приносить добычу.
      Из курса экологии я помню, что волки питаются в основ­ном вредителями-грызунами и что фермеры, истребляя их, делают себе же хуже. Работая на короля Маэреллена, в Энделле, я начисто прекратил избиение волков гномами. (Лад­но, ладно: я настоятельно порекомендовал царю прекратить его, а он последовал рекомендации.) У подданных царя было чем заняться более полезным, сколько бы там крови ни было между гномами и волками.
      Возможно ли будет вернуть этих волчат в лес? Черт меня побери, если я знаю.
      Подбежал Ник и принялся лизать и грызть мои пальцы. Я попытался приласкать его, чтоб успокоился. Не помогло — он продолжал задираться. А зубки у него острые.
      Нет. Кусаться нельзя! Кира хихикнула:
      — Ты точно так же воспитывал Джейн.
      Я тоже засмеялся.
      — Уж как умею. — Свободной рукой я показал на под­нос, предлагая ей тоже сделать сандвич.
      Кира помотала головой.
      — Нет. Это только тебе. — Она помолчала. — Как по-твоему, что за тварь этот ваш Бойоардо?
      Я пожал плечами:
      — Нечто из Фэйри. Опасное нечто.
      Она притянула Ника к себе, он устроился у нее на коле­нях и мигом заснул. Я изогнул бровь.
      — Просто надо уметь с ними общаться, — сказала она. И тряхнула головой, отбрасывая с глаз волосы.
      Я намазал сыр на кусок яблока и отправил в рот. Сочета­ние это кажется нелепым, как острая ветчина с ломтиком дыни, пока не попробуешь. Сладость яблока смягчает остроту сыра, а его клейкость не дает яблоку рассыпаться. Хрустит оно при этом по-прежнему.
      Я намазал еще кусочек и предложил Кире. К моему удив­лению, она не отказалась.
      — Я говорила о нем с Андреа, — сказала она, слизывая с пальцев остатки сыра.
      — О Нике?
      — Нет. О фэйри.
      Порой я знаю, что надо сказать женщине:
      — Вот как? У нее есть предположения?
      — Нет. — Она посмотрела так, будто один из нас такой болван, что только со второй попытки угадает, кто именно из нас болван. — У меня есть.
      — Да? И какие же?
      Не знаю, получилось бы у меня нарочно говорить более неискренне и более покровительственно. Когда портятся от­ношения, тут уж не важно, как и что говорится.
      — Гм... Ты рассказывал — оно двигалось похоже на вол­ка, но не как волк, сгибалось неправильно и не там, где надо.
      А она, оказывается, слушала внимательно. Я кивнул.
      — Точно.
      — Ну так вот, я вспомнила об этом сегодня днем, когда смотрела, как Доранна играет с Беталин — знаешь, дочкой Фоны? Они играли в лошадки.
      Я улыбнулся:
      — И кто был всадником?
      Ну наконец-то я сказал хоть что-то верное: Кира улыб­нулась.
      — Беталин. Доранна пожелала быть лошадью. Она бе­гала на четвереньках, но гнулась не там, где настоящая лошадь. А когда она заржала, это не было ржанием настоящей лошади — она просто в это играла.
      Аналогии обманчивы. Они могут привести к правде, а мо­гут и провести мимо или вывести на минное поле.
      — Так ты считаешь, Бойоардо — детеныш фэйри и про­сто играл в волка?
      — Как тебе эта мысль? Такое возможно?
      Не знаю, почему моей жене так важно мое мнение, но она смотрела на меня так, будто от моих слов зависела ее жизнь.
      — Возможно. Вполне может быть, что ты права.
      Она опустила плечи — я и не заметил, насколько они были напряжены. Вообще я многого не замечаю.
      — Не знаю, много ли от этого будет пользы, — сказала она, — но мне подумалось...
      — Ты правильно сделала, что сказала. — Но что мы зна­ем о Фэйри? Если она права, что может значить? Что все чудные твари оттуда, о которых ползут слухи, — злые детки из детсада на прогулке? — Я тоже не знаю, будет ли от этого какой-нибудь прок, — сказал я с улыбкой, — но рассказать стоило.
      Выяснить все точно можно в двух местах: в Пандатавэе и в Эвеноре. В Эвеноре, ибо там единственный в Эрене форпост Фэйри. В Пандатавэе — потому, что если в Фэйри начинает­ся какое-то шевеление, пусть и самое слабое, это рано или позд­но, но непременно привлечет внимание Гильдии Магов.
      Мне не по душе оба города, хотя Пандатавэй все же хуже. Там за мою голову все еще назначена награда — причем чем на меньшие кусочки разрубленным меня представят, тем выше цена.
      Значит, остается Эвенор. Никогда его не любил. Это фор­пост Фэйри, и там действуют далеко не все действующие в Эрене законы природы. Поблизости от городской черты еще не так плохо — я был там и выбрался всего лишь с нервным тиком, да и тот быстро прошел. Но говорят, чем дальше — тем больше действуют неустойчивые, зависящие от места за­коны мира Фэйри, и тем меньше остается от незыблемых за­конов остального мироздания.
      Есть решение, подходящее к целой куче проблем: пусть этим занимается кто-нибудь другой.
      И мне это решение казалось оптимальным. То, что я де­лаю, я делаю неплохо — но я не маг, я не люблю магии и считаю наиболее разумным держаться от нее подальше, ка­ков бы ни был ее источник.
      — Это тебя пугает?
      Когда моя жена говорит, что я не идиот, я не против.
      — Разумеется, — сказал я. — Заработать себе репута­цию неуязвимого может каждый. Для начала лезешь в самое пекло и выходишь живым. Повторяешь это еще раз — и репутация готова. Еще несколько раз — и станешь легендой. Но слава не сделает тебя неуязвимым. Твое умение тоже зна­чения не имеет: всегда есть шанс, что не повезет. Если все время бросать кости, то в конце концов выбросишь несколь­ко раз подряд «змеиные глаза».
      — Как было у Карла.
      Я кивнул.
      — Как было у Карла, у Джейсона Паркера, у Чака, как... как у нас всех когда-нибудь будет. Возможно.
      Мы слишком долго не обращали на Нору внимания: она вылезла из своего закутка и принялась жевать мой башмак.
      — Вот так, понимаешь, и возникла вся проблема.
      Я очень осторожно, нежно, отпихнул щенка. В ответ она вцепилась в носок башмака и начала трясти его, как пес — крысу.
      — Какая?
      — Рабство. — Я наклонился, ухватил Нору за шкирку и подержал. — Вот ты воюешь с другим племенем — не важ­но, кто начал войну — и побеждаешь. Что ты сделаешь с выжившими? Устраиваешь поголовную резню, как принято у народа Чака? Отпустишь на все четыре стороны — Лелеять месть?
      — На которую они имеют право.
      — Кто бы спорил. Но дело не в этом. Имеют, не имеют но если ты позволишь им уйти, ты посеешь ветер. Итак, ты перебьешь их — всех до единого? Или примешь под свою руку?
      А если примешь — сможешь ли ты принять их, как соб­ственных граждан, или членов племени, как ни назови? Ра­зумеется, нет.
      Конечно, рабство — не единственный выход. Выбор ог­ромный — хотя бы и колонизация. После победы Бима Карл присоединил Холтун. Различия касались лишь доверия и по­ложения: Карл принял холтов под свою руку, пообещав им равные права в Империи — со временем.
      — Значит, ты говоришь, что работорговцы, которые со­жгли мою деревню и захватили меня, когда я была еще дев­чонкой, были милейшими людьми. Просто их не так поняли. А я тебе рассказывала, как они вшестером, вшестером...
      — Тише. — Я потянулся было к ней, но вовремя опом­нился. — Успокойся, Кира. Я говорю не о том, во что это превратилось. Я говорю о том, как это начиналось. — Я погладил щенка. — Может, из лучших побуждений?
      Может быть, если предвидеть все последствия, лучше было позволить Тэннети просто безболезненно их прикон­чить.
      Киру это не убедило. Губы ее сжались в прямую линию, а потом она отвернулась. Черт ее побери, вечно она от меня отворачивается!
      — Кира, — сказал я. — Я никогда не прощу никого, кто причинял тебе боль. Умышленно или нет.
      Я хотел обнять ее, приласкать, прижать к себе и сказать, что все будет хорошо, но такую ложь трудно сказать женщи­не, которая вскрикивает, едва ты ее коснешься.
      Какой-то миг я гадал, чем все кончится. Случиться могло все от попытки ударить меня до пылких объятий.
      Но она просто приподняла Ника — щенок засучил в воз­духе лапками.
      — Я знаю, — холодно сказала она. — Ступай, Уолтер. — В ее голосе слышалась дрожь, но это потому, что я очень при­слушался. — Я побуду здесь. Тебе нужно поспать.
      У меня расстройство сна стремится к максимуму — я так и не сумел заснуть опять.

Глава 9,
в которой мы отправляемся в путь

      Я и сам никогда не знаю, сколько правды в моих рассказах.
Вашингтон Ирвинг

      Закон Словотского номер девят­надцать: «Когда рассказываешь исто­рию, эффект важнее правдивости».
Уолтер Словотский

 
      Стах всегда клялся, что это было на самом деле, но в роду Словотских принято врать. Я лично в это не верю.
      А история такова.
      Однажды, когда я был совсем маленьким — лет трех или близко к тому, — Стах поставил меня на кухонный стол и отпустил руки.
      — Прыгай, Уолтер, — сказал он. — Не бойся: я тебя подхвачу.
      — Нет, не подхватишь, — заупрямился я. — Ты не ста­нешь меня ловить, и я упаду.
      — Давай, Уолтер, давай. Я поймаю тебя. Честно. Некоторое время мы спорили — он протягивал ко мне большие руки, я упирался, понимая, что это какая-то провер­ка. И наверняка — подвох.
      И все же я прыгнул. А он отступил, и я упал на пол. И расшибся.
      Я лежал и плакал.
      — Ты же обещал, что поймаешь!
      — Это научит тебя не доверять никому, — сказал он.
      Потом я много думал об этом. Поступок был жесток, а мой отец скорее отрезал бы себе руки, чем был жестоким со мной. Но сказать, что он это сделал, — дело иное. Ведь то, что он этим доказывал мне, было истиной: проживите доста­точно долго, и наверняка среди тех, кому вы доверяете — даже если таких немного, — найдется тот, кто предаст вас. Попросту даст вам упасть.
      Они всего лишь люди; все люди ненадежны, даже я. Осо­бенно я.
      Не лучше ли понять это в детстве, на примере, которого, может, никогда и не было, чем напороться на это тогда, когда это будет по-настоящему важно?
      И не говорите мне, что ложь — всегда жестокость.
 

* * *

 
      Джейсон нашел меня в фехтовальном зале в восточном крыле казарм. Светлое, полное воздуха место: одна стена по­чти целиком из распахнутых окон, вторая сияет белизной.
      Я выбрал учебный меч и соломенную куклу, разогрел мышцы с годами это становится все нужнее и нужнее — и принялся отрабатывать выпады, заставляя мышцы бедер ра­ботать так, что они чуть не взвыли.
      Как говаривал приятель моего приятеля: «После сорока остается себя только латать». Физически ты вроде бы еще в форме, тем более если поддерживаешь себя упражнениями на уровне — но организм неуклонно сдает. Мое правое ко­лено время от времени начинало ныть, хотя по-настоящему плохо мне становилось, только если я его перетруждал. И все равно — плохо. Я пробовал и лед, и тепло, и уже начал подумывать съездить в Питтсбург к пауканам выяснить, не сможет ли их лекарь как-то заговорить мой сустав.
      — Поработаешь со мной? — спросил Джейсон.
      Он был в белой свободной рубахе и таких же штанах, заправленных в сапоги. Добрая рабочая одежка.
      — А в чем вопрос? Разве из меня песок сыплется? — Я указал на стойку с тренировочным оружием. — Давай. Вы­бирай игрушки.
      — Спасибо.
      Он взял пару поддельных терранджийских боевых жез­лов и напал на моего любимого противника — деревянный столб, от пола до потолка укутанный циновками. Блокировал воображаемый удар, парировал второй, потом выбил по за­кутанному дереву быструю глухую дробь.
      — Хочешь бесплатный совет, стоящий того, что ты за него платишь? — спросил я, вставая в позицию напротив.
 
      — Конечно.
      Один жезл он отвел назад, другой выставил вперед. Стой­ка ожидания и защиты.
      — Не старайся уметь все. Не впадай ни в суперспециализацию, ни в неумение вообще чему-нибудь научиться.
      Я мягко отбил пробный выпад, сильным ударом отбросил в сторону его жезл и отступил.
      — Отлично, — кивнул он.
      Он провел сложный маневр, в котором я не до конца ра­зобрался; целью его было — отвлечь мое внимание от атакую­щей руки. Я легко парировал и скользнул вбок — в результате он проскочил мимо и сам себе помешал.
      — Ну спасибочки, юный Куллинан!
      Я сделал вид, что бью по запястью, — но превратил об­манное движение в выпад, который пронзил бы его грудь, если бы не две вещи: во-первых, оружие у нас было тренировочное, а во-вторых, Джейсон парировал — слишком даже просто — левым жезлом.
      Я чересчур долго соображал, что он делает — это не был настоящий терранджийский палочный бой. Джейсон дрался, словно двумя клинками, пользуясь левым жезлом как кинжа­лом, а правым — как саблей. В ближнем бою кинжал — убий­ственное оружие: когда сходишься грудь в грудь с противником, работающим двумя мечами, очень советую ничем лишним ле­вую руку не занимать. На нормальной дистанции — это доба­вочная угроза и отвлечение для противника, особенно если у гарды кинжала длинные «усы», позволяющие захватывать атакующий клинок.
      Когда приходится работать с одним клинком против двух, классическое решение — прямолинейность. Во всех смыс­лах. Заставьте противника встать к вам грудью, в то время стоите в позиции три четверти или боком — самая удобная позиция для защиты. Жестко блокируете его длинный клинок, потом атакуете руку, которая его держит. Наносите сильный удар, отступаете — убедиться, что ору­жие выбито, увлекаться здесь нельзя — и нанизываете его на вертел.
      Забудьте о целевых точках фехтования, о победе в один удар. Все эти финты, и обводы, и изящные выпады в попыт­ках добраться до тела половины не стоят хорошего, глубоко­го пореза предплечья, прорезающего мышцы и сухожилия так, что оружие выпадает из окровавленных пальцев.
      Наверное, я слишком отвлекся на теоретические размыш­ления, и Джейсон пробился через мою защиту, слегка стук­нув тем жезлом, который я считал блокирующим.
      — Черт!
      Я отскочил, потирая ушибленное место. Было больно. Он улыбнулся.
      — Еще раз?
      — Хватит.
      Он поставил жезлы назад в стойку и повернулся ко мне.
      — Идея повынюхивать вокруг Эвенора тебя не вдохнов­ляет, если я правильно понял?
      — Не вдохновляет. Терпеть не могу лезть туда, где за­мешана магия.
      Он кивнул.
      — Понимаю. Согласен. Но только что прибыл гонец. Ка­жется, близ Эвенора происходит и еще кое-что — в Феневаре произошло убийство из серии «Воин жив».
      «Даже записку оставили. Разумеется, по-английски». Давненько я не беседовал с драконом.
      — Микин?
      Джейсон пожал плечами.
      — Может, и нет. Мы только подали пример.
      Н-да, а это имело смысл. Разбираться с порождениями магии — это не ко мне, а вот поискать пропавшего друга я вполне могу.
      — Один отряд или два? — спросил Джейсон.
      Решение с двумя отрядами напрашивалось само собой. Один — заглянуть в Фэйри, другой — искать Микина. Один со мной, другой — без. Но — допустим, мы найдем его — что дальше? Арестуем? За что?
       Микин, вы арестованы по подозрению в сумасшествии, поскольку мы о вас слишком долго не имели известий.
      Нет уж. С другой стороны, если он переступил грань... тогда нужен кто-то старший и достойный доверия. Таких у нас немного.
      — Я готов. Позволь только мне поговорить с Ахирой.
      Джейсон кивнул.
      — Конечно. Пошли.
      — Сейчас?
      — А у тебя есть еще какие-то дела?
 
      Гном снова был в сумрачной кузне, законченная кольчуга висела на вешалке на стене. Свет углей отражался в его гла­зах, делая их демонически-красными. Он клал в горн какую-то заготовку — из двух брусков: один, подлиннее, толщиной в палец и длиной в мою руку, и другой, покороче. Тот, что короче, был уже приварен к длинному примерно на четверть длины от конца.
      — Что это будет? — поинтересовался я.
      Он улыбнулся, сунул заготовку в горн и яростно зарабо­тал мехами. Мне в лицо ударило жаром, а сквозь его волосы, по щекам и покрытой шрамами груди заструились ручейки пота.
       Помнишь те новомодные дубинки, что появились у полицейских на Той стороне? Вот, хочу попробовать сделать такую. — Он похлопал по рукояти молота. — Рукоятка бу­дет вращаться — Кайрин делает для нее втулку. Насажу ру­коять и слегка расклепаю.
      — Помню их, — сказал я. — Но они же были дере­вянные.
      Ахира улыбнулся:
      — Я думаю, что с излишней тяжестью справлюсь. — Он помолчал. — Пытаетесь решить, один отряд пойдет или два?
      — Ну, знаешь ли!
      Джейсон в возмущении воздел руки к потолку.
      — Сынок, — сказал я, — когда дружишь с кем-нибудь больше двадцати лет и много времени проводишь...
      — Даже слишком много, — вставил гном.
      — ...с ним, начинаешь читать его мысли. А он — твои.
      Беда в том, что сейчас у меня под рукой один Ахира. Я больше думал, как самому не угодить в разборки с Фэйри, чем о том, кто сможет разобраться там.
      Гном пожал плечами:
      — Это-то очевидно. История с Фэйри важнее, но веро­ятность, что мы сможем повлиять на события — тем или иным путем, — весьма мала. С другой стороны, Микин — один из наших, и миф о Воине тоже сотворили мы. Так что с этим нам и разбираться. — Он немного помолчал. — Один от­ряд, — сказал он наконец. — Чтобы проверить, что творит­ся в Эвеноре. Главная цель — найти Микина.
      — Все-то тебе ясно, — заметил я.
      Я не всегда могу читать его мысли — Ахира умнее меня. Но иногда я могу добиться этого обходным путем.
      — Андреа нужна в Эвеноре, — сказал он. — И я не допущу, чтобы она была там без нас.
      — Это решено?
      — Да. Она заявила, что идет, и Тэннети идет с ней. А с Тэннети, если ею не управлять, не оберешься беды — зна­чит, хотя бы один из нас тоже должен идти.
      Джейсон склонил голову набок.
      — А все-таки, может, пусть отряда будет два? Люди есть. Взять хоть Дарайна, Кетола и Пироджиля.
      — Ты мог бы взять Кетола и остальных и отправиться искать Микина, — медленно, словно взвешивая, произнес гном.
      — И я о том же.
      — Не пойдет, — отрезал гном. — Они нужны здесь: присматривать за семьей. — Так Ахира называл мою жену и дочек: просто — семья, словно она была единственным и самым главным. Я его понимал. — Будь здесь Даэррин — мы взяли бы кого-нибудь из его отряда, но его здесь нет. Нас не хватит на два отряда. — Он улыбнулся Джейсону: — Нач­нем урок. Собери отряд.
      Джейсон сжал кулак и выставил большой палец.
      — Я — раз.
      — А кто будет нянчить волчат? — поинтересовался я. — Я думал, они на тебе.
      Джейсон чуть улыбнулся.
      — Распоряжусь, чтоб этим занимались судомойки. Да и Джейн обещала помочь. Присмотреть вместо меня.
      Я усмехнулся в ответ.
      — Пользуешься положением?
      — Я старался обойтись без этого. — Не дожидаясь ответной подколки, Джейсон поднял второй палец — Матушка. Вы правы — коли уж мы собрались заняться фэйрийскими делами, нам понадобится маг.
      Он упустил суть: Андреа уже заявила, что отправляется в Эвенор. Вопрос был — кто пойдет с ней, а не пойдет или не пойдет она.
      Три и четыре, — продолжал он, — вы. — Он почесал средним пальцем нос. — Тебе не по нраву идея заниматься сразу двумя вещами?
      Я фыркнул:
      — Мне приходилось делать одновременно и больше дел. — Я наклонил голову набок. — У тебя нет дурных предчувствий насчет участия в деле твоей матери?
      Она хорошо держалась в Велене, а с тех пор я пристально наблюдал за ней. Выглядела она отлично, почти совсем не изменилась, разве что щеки порозовели. Но себя беречь — этого Андреа никогда не умела, с самого-самого начала. А если потребуется магия?
      Вопрос был чисто академический: Андреа идет, и это об­суждению не подлежит — но надо же нам с Ахирой учить Джейсона. «Академический» не значит «бесполезный».
      — Нет, — сказал Джейсон. — Предчувствий у меня нет. На лице его не отражалось никаких чувств: отстраненное, холодное лицо шахматиста, который знает цену своим фигурам и будет передвигать их по доске, когда надо и куда надо, чье бы лицо ни имела та или иная фигура.
      — Это необходимо, — сказал он и добавил мизинец. — Тэннети. — Он вытянул руку с растопыренными пальцами. — Пятеро. Достаточно мало, чтобы не привлечь натужного внимания, достаточно мало, чтобы при нужде укрыться в какой­нибудь щели, — но довольно, чтобы себя защитить. Эллегон высадит нас — и подберет. Думаю, где-нибудь на окраинах Эвенора.