Стражи Пламени - Путь к Эвенору

      Движения, отрабатываемые достаточно часто, закрепляются в мышечной памяти. Например, связка «блок-удар».
      Он попытался нанести мне прямой правый, но я сблокировал его руку, сократил дистанцию и выбросил колено вперед и вверх.
      Мне не повезло: он успел поставить жесткий блок сверху.
      Но не повезло и ему: я сумел-таки вытащить один метательный нож левой — блокирующей — рукой, и теперь всадил ему между ребер. Он пошатнулся от боли. Недостаточно серьезной боли — он принял мою форму не до конца; всего лишь настолько, чтобы испытывать человеческие ощущения, боль в частности.
      Я бы бросился его приканчивать, но мы это уже проходили, когда он прикидывался волком. Самое большее, чего я мог добиться — чего я мог надеяться, что добьюсь, — это связать его боем, пока остальные будут делать свое дело.
      А лучший способ для этого был — бежать.
      И я побежал — по улице и...
      ...прямиком в мощный лес — свод листьев смыкался футах в пятидесяти над моей головой. Подлесок цеплялся за лодыжки и икры, ноги вязли в палой листве. В кронах, провожая мой бег, перекликались крохотные зеленые ящерки.
      Я споткнулся, растянулся во весь рост, перекатился, чуть не врезавшись в огромный выступающий корень, и уперся спиной в ствол гигантского дерева.
      Бойоардо стоял передо мной, отбросив капюшон.
      Единственное, что я мог придумать, — это чуть потянуть время, одно мгновение, пока не вытащу метательный нож. Может, удастся попасть в какой-нибудь жизненно важный орган, свалить его наповал быстрее, чем он может регенерировать.
      — Место, где Говорят Только Правду, — сказал он. — Самая его окраина... Закончим здесь?
      — Нет, лучше потяну время сколько смогу, — честно ответил я, тайком нащупывая нож. — Я собираюсь всадить в тебя нож...
      Черт, черт, черт...
      Я взбежал вверх по корню, перескочил на другой; следующий прыжок вынес меня за деревья, на тропку. Его шаги раздавались за мной — я рванул по тропе, за поворот, где она пересекала другую тропу, и прыгнул через нее...
 
      Андреа повернулась к Джейсону.
      — Быстро, дай мне свой нож!
      Джейсон не шевельнулся. Ахира оттолкнул его, сорвал у него с пояса нож и перебросил его Андреа рукоятью вперед.
      Она вскинула нож и ударила им в дверной проем — как раз когда там, одетая в черную кожу, возникла другая Андреа...
      У Ахиры перехватило дыхание.
 
      ...в темноту. Я споткнулся, упал на спину, в тухлую воду, но тут же вскочил — мокрый, продрогший. И едва не стукнулся головой о потолок туннеля. Я расставил руки — и только потому не упал опять. Стенки туннеля были мягкими и теплыми, их мясистую поверхность каждые футов десять пронизывали белые кольца, костистые на ощупь.
      Впереди был свет. Я побрел вперед, пошатываясь, как мог быстрее. Впереди, еле видимый, вроде был перекресток.
      Гулкие шаги раздались у меня за спиной в тот миг, когда я достиг перекрестка и шагнул...
 
      ...в следующий отсек туннеля.
      Иногда даже в Эвеноре угол — всего лишь угол.
      Я побежал, хлюпая ботинками по грязи, прямо в...
 

* * *

 
      У Ахиры перехватило дыхание.
      — Нет!
      Это должна была быть Андреа, но это не могла быть Андреа. Андреа не стала бы пытаться убить себя-прежнюю, но Ахира только что сам дал этому неведомо-чему нож.
      Клинок свистнул в воздух, прошел в миллиметре над плечом новой Андреа — и вонзился в вытянутую волосатую лапу.
      Ахира улыбнулся. Он все-таки оказался прав. Белая Андреа действительно была его старым другом.
      Белая Андреа схватила Черную за руку и рванула в сторону как раз в тот миг, когда тварь — сплошные мышцы и вонючая шерсть — ввалилась внутрь.
      Она столкнулась с Ахирой, вцепилась волосатыми клешнями ему в горло и, не обращая внимания на все еще торчащий в лапе нож, оторвала гнома от земли. Новая Андреа, младшая, подняла было руку — но та, что в белом, ударом заставила ее опустить ладонь.
      — Нет. Мы должны идти. Сейчас же. Их мы оставим здесь. У нас почти нет времени.
      Другая начала было возражать, но Белая Андреа, не слушая, выпихнула ту за дверь, захлопнув ее за собой — и весьма ловко оставив Джейсона и Ахиру внутри. В ловушке.
 
      ...в дым, забивший мне легкие, заставивший заслезиться глаза. Меня попытались схватить чьи-то сильные пальцы, я ударил ногой раз, другой — и нырнул в туман, оставив его кашлять и задыхаться где-то за дымной завесой.
      Вот интересно — он что, правда запер себя в человечье обличье со всеми его слабостями? Не успел я задать себе этот вопрос — кашель смолк.
      Фэйри, ты плутуешь. Он воспользовался моментом — чуть-чуть изменил себя, чтобы дышать в дыму, не кашляя и не задыхаясь.
      — Плутую, конечно.
      Я снова шагнул вперед, из дыма...
 
      Гномы называют себя Умеренным Народом; и есть у этого народа поговорка, осуждающая неумеренную умеренность. Умеренность — штука важная, сдержанность — необходима, но только когда она уместна. Здесь для сдержанности места не оставалось, а умеренность была бы неумеренной роскошью.
      Вселенная сжалась для Ахиры до его рук, вцепившихся в запястья чудовища. И не могло быть ничего, кроме этих рук, и каждая ладонь должна будет сомкнуться, оторвать мощные лапы от горла Ахиры.
      Пальцы гнома сжимались все крепче и крепче, но и душащие его руки — тоже. Разум его начала затягивать мгла...
      Когда-то он был прикован болезнью к креслу на колесах, но время это ушло и не должно возвратиться. Он может примириться с чем угодно — но не с невозможностью двигаться.
      Руки и ноги у него трепыхались бессмысленно и беспомощно.
       Никто никогда не будет держать меня против моей воли. Никто никогда.
      Не осталось ничего, кроме его пальцев на чужих запястьях — сжимающих, продавливающих плоть и кости этой твари. Ярость бело-голубым пламенем палила мозг, давая мощь пальцам, унося прочь разум. Пробуждался берсеркер — лишь искры не хватало ему, чтоб вырваться.
      Хрустнули кости под его ладонью, лапы разжались, Ахира полетел на пол — и услышал, как сталь вонзается в плоть...
      ...снова, осознал он.
      Он уже какое-то время слышал этот звук. Нож, что вонзается в тело. Пока он старался освободиться, Джейсон не переставая молотил тварь ножом.
      Ахира поднялся на колени, полной грудью вдохнул дурной воздух. Несмотря на вонь твари, на запах собственных страха и пота, воздух охлаждал горящие легкие и оживлял не хуже ледяного белого вина. Прохлада разливалась по телу, сменяя ярость, возвращая способность мыслить.
      Он открыл глаза — Джейсон из всех сил рубил шею твари; из дюжины ран на ее груди хлестала кровь.
      Она покачивалась вперед-назад, слишком тупая, чтобы осознать, что уже мертва. Ахира припал на колено, нырнул, ударяя плечом в волосатые мускулистые ноги, сбил тварь наземь, схватил ее за голову — правой рукой вцепился в жесткие, как проволока, волосы, левой ухватился за массивные надбровные дуги — и повернул. Сильно, вложив в рывок все оставшиеся силы. Наградой ему был громкий щелчок.
      Вот и все. Тварь дернулась — и обмякла, испуская зловоние. Ахира с трудом подавил рвоту.
      Оба они задыхались. Джейсон помог Ахире дойти до окна.
      — Что происходит? — спросил юноша.
      — Не знаю.
      Холодный уличный воздух помог ему прочистить дыхание и мозги — но ответов не принес.
      Андреа бросила их, но сделала она это, зная, что они в силах одолеть тварь — орка, гоблина, чем бы она там еще ни была. Гном высунулся из окна, вдыхая вкусный, свежий воздух.
      Внизу, на мостках через улицу, лицом к Посольству Фэйри стояла Андреа Белая: на ладони одной, высоко воздетой — Око, в другой — переплетенная в кожу книга.
      Ахира окликнул ее, но она то ли не услышала его, то ли не обратила внимания. Она шагнула на узкую улицу — и тут же воздух вокруг нее потемнел, потом сгустился в три черные ленты, которые обвили ее — и медленно, неуклонно стали давить вниз, к земле, на колени, чтобы заставить отступить.
      Она опустила взгляд на книгу, шевельнула губами.
      Ахира обеими руками сжал подоконник. Во рту у него пересохло.
      Несомненно, Андреа была могущественной волшебницей, и Андреа Белая еще и имела достаточно времени, чтобы подготовиться ко всему этому. Но слишком частое обращение к Силе могло свести ее с ума, а Фэйри — это противник, намного превышающий ее по классу. И она знала это. Она не стала запоминать заклятие, которым пользовалась, — она читала его по книге: боялась, что не сможет, неся его в памяти, сохранить разум.
      Подняв правый указательный палец и держа Око остальными, Андреа легонько коснулась внешнего уголка правого глаза. Там набухала слеза — дрожала, разрасталась, пока наконец не выкатилась из глаза, скатилась по щеке и вспыхнула, упав на одну из черных лент.
      Там, куда упала огненная слеза, лента растаяла, осталась лишь дыра с рваным краем.
      Андреа уронила еще одну огненную слезу, и еще, и еще — пока не полился огненный дождь, растворяя ленты тьмы, пока и от них, и от слез не осталась лишь щепотка пепла, которую Андреа, снова делая шаг вперед, просто стряхнула со своих туманно-белых одежд.
 

* * *

 
      ...и оказался в мерцающей мгле, стоя коленями на булыжниках. В ушах слышался дальний рев. Я поднялся на ноги. Куда бежать? Справа — я не столько видел ее, сколько ощущал — была стена, но вокруг меня сомкнулся туман, и в других направлениях могла быть и открытая степь, и зияющая бездна.
       Господи, Энди, побыстрее там.Было бы очень приятно, если бы меня спасли хоть в последний момент.
      Может быть, я сумею взобраться на стену. Если Бойоардо полезет за мной — я смогу прыгнуть на него сверху. Даже вдвое сильнее меня, он не был неуязвим. Если позволит время, я успею взобраться достаточно высоко, чтобы обрушиться на него, сшибить наземь — и если не придавить насмерть, то хотя бы оглушить, пока он не отбросил ограничения плоти, которые сам себе поставил.
      Ну да. Размечтался. А еще меня Майской королевой выберут.
      Туман поредел — и я увидел вырубленные в стене ниши, все разных размеров. И в первой, прямо у меня перед глазами — пару кроссовок.
       Твою мать...
      Это были не просто кроссовки. Это были именно мои старые кроссовки. По крайней мере та первая пара, что я запомнил.
      Стах всегда предпочитал покупать уцененку, и выбрал пару какой-то фирмы — уж не «Пи-Эф Флаерс» ли? — которые производитель уценил из-за неровной строчки на швах. Неровный шов — чуть-чуть кривоватый, ничего страшного — был на них по-прежнему; как и маленькая потертость на подошве, где кто-то — вероятно, инспектор отдела контроля соскреб марку фирмы, когда кроссовки лишили права носить ее имя.
      Та же синяя лента вдоль резиновой подошвы, те же плоские шнурки, чистые и белые, как в тот день, когда они были новые.
      Они напомнили мне о быстром-быстром-быстром беге в жаркий летний день, о прыжках через изгороди, о задних дворах, где я крался, и не только тогда, когда за мной гонялся этот проклятый сенбернар, а просто потому, что было мне десять лет, было лето, а бегать, прыгать и красться — этим ты и занимаешься в летний день, когда тебе десять лет.
      В следующей нише лежала перьевая ручка с белой точкой на колпачке, настоящий «Шеффер», и я знал, что, возьми я ее и сними колпачок, она начнет писать самыми черными в мире чернилами, потому что именно этими чернилами она писала, когда мамуля подарила мне ее — в тот день, когда я принес свой первый табель с одними четверками и пятерками. Откуда она знала, что я наконец принесу домой хороший табель? Или ручка все время лежала у нее, пока я учился в начальной школе?
      Пять пятерок и три четверки, как гласил табель — он лежал в следующей нише и ждал меня.
      Рассказ об этом занимает больше времени, чем занял у меня осмотр стены — вряд ли я стоял перед ней больше секунды.
      Мой плюшевый медвежонок тоже был здесь: уродливый черно-белый панда, одно ухо оторвано, вместо глаз — стеклянные коричневые пуговки со старого пальто. Он лежал и терпеливо ждал — так же, как всегда лежал в изголовье моей постели.
      Медведи — они такие.
      Бойоардо говорил о Месте, Где Лишь То, Что Ты Любил, Может Помочь Тебе.
      Теперь я понимал. В Эвеноре, в приграничье Фэйри, это было место с большой буквы «М», но для меня оно всегда было с маленькой буквы.
      Я прожил уже немало лет и знаю многое не понаслышке. Пробегай все лето в паре уцененных кроссовок, и они войдут в твою жизнь: не только на те недолгие недели или месяцы что они продержатся, но на все то время, пока длятся жаркие летние дни после школы, пока существуют тугие, пружинистые шаги, которые возможны только в паре новых кроссовок, пока существуют изгороди, дворы и сторожевые псы, которые никак не могут быть такими огромными и острозубыми, как мне запомнилось.
      Они были мои — навсегда.
      Мой мишка был здесь. А раз он здесь — никаким кошмарам не добраться до меня: ведь мой мишка спит в головах моей кровати, готовый развеять дурной сон своим привычным теплом.
      Здесь все было моим. Это было мое место.
      В следующей нише лежал нож. Складной. Достаточно неказистый и меньше, чем мне помнилось, но на скаутском знаке была та самая царапина. Мойнож.
      Этот нож подарил мне когда-то Большой Майк, много лет назад, и вот он здесь, у меня в руке, и знакомый рельеф пластиковых накладок под пальцами.
      Ну да, на поясе у меня боевой кинжал, куда дальше достающий в бою. Но он всего лишь металл, всего лишь оружие.
      А это — мойнож.
      Он многое значил для меня, он был здесь, чтобы помочь мне. Что там говорил Ахира? Что-то про то, что не одни только люди в нашей жизни имеют значение, что стоит больше заботиться о том, что мы делаем своими руками, чем пользуемся, потому что мы вкладываем частицу себя во все, к чему прикасаемся.
      И я знаю, что складной нож без стопора — глупость, а не оружие в драке, а потому раскрыл шило посреди колодки и зажал нож в руке, пропустив шило между пальцами. Один удар — и оно вонзится глубоко, сильно, сквозь кожу, в глаза Бойоардо.
       Мойнож.
      Давайте сюда демонов.
      Вдалеке что-то взревело — звук одновременно знакомый и странный. Не рев зверя — рык мотора. Я уж столько лет не слышал звука мотора, до скольких считать не умею.
      Из тумана вышел Бойоардо — точное мое подобие. Плащ вился вокруг его ног.
      — Как мило с твоей стороны дождаться меня здесь, Уолтер Словотский, — моим голосом произнесло мое лицо. — Ты испортил мне игру; теперь я испорчу тебе. — Он улыбнулся. — Я всегда знал, что все кончится тут, в этом Месте.
      Он нанес удар — но я закрылся левой. Она тут же онемела и повисла, но правая еще работала, и я нанес ему прямой в лицо.
      — Пошел ты! — сказал я.
      Он успел отклонить голову, но тонкое стальное острие вспороло ему щеку до самой кости. Он пошатнулся.
      Но этого было слишком мало. Он ударил меня наотмашь, поднял и швырнул оземь. Я тяжело грохнулся на плиты, нож вылетел и канул в туман. Я пополз было за ним, но Бойоардо встал у меня на пути.
      — Ты проиграл, — сказал он.
      Дальний рев стал ближе.
      Я узнал этот звук — Господи Боже, я узнал его! Восемь цилиндров, дающих мощность больше, чем у трех сотен лошадей, толкающих вперед тонны стекла и металла, раскрашенные черным и желтым, как шершень.
      Ахира был прав. Нам надо заботиться о том, что мы создаем, чем владеем, с чем соприкасаемся, потому что в каждой из наших вещей есть частичка от нас — и нам надо думать о том, каковы мы. А в Место, Где Лишь То, Что Ты Любил, Может Помочь Тебе, лучше всего попадать, если ты был открыт миру и много с чем соприкоснулся, потому что неизвестно, что тебе здесь может понадобиться.
      — Ошибаешься, Бойоардо, — сказал я. — Проиграл ты.
 
      Дождь слез растворил черные путы, и Андреа сделала еще шаг через улицу, к мерцанию форпоста Фэйри.
      — Она прошла! — с облегчением выдохнул Джейсон.
      — Нет. — Ахира мотнул головой. — Она еще не дошла туда. Смотри.
      Мерцание обретало твердость, сияние становилось стеной, что воздвигалась от земли и до небес.
      Стеклянистые руки выросли из стены, они толкали Андреа и тащили ее, одни хватались за одежды, другие за волосы. Крохотные пальчики, обретая плоть, сжимались все крепче.
      Она обратилась к другой странице своей книги — и, мгновение поколебавшись, начала читать.
      С губ слетели слова, которых невозможно запомнить, и одновременно она, сунув книгу под мышку, коснулась правым указательным пальцем левого запястья.
      Струйка крови побежала по ее руке, крупные алые капли золотели и искрились.
      Она сложила левую ладонь чашечкой. Струйка крови бежала по руке и, свертываясь, собиралась в ладони. Когда от лужицы полетели золотые искры, Андреа вскинула руку и тряхнула ею — раз, другой, третий. Облако золотых искр превратило призрачные руки в туман — а потом и вовсе в ничто.
      Высоко подняв Око, держа раскрытую книгу в свободной руке, Белая Андреа снова шагнула вперед.
 
      — Ошибаешься, Бойоардо, — сказал я. — Проиграл ты.
      Если уж помирать, то можно за те же деньги со смелыми словами на устах, но умирать я не собирался — здесь и сейчас. Он сам виноват: Место выбирал он. Возможно, в своей чужеродной жестокости он подумал, что будет забавно прикончить меня тут, в Моем Месте, — но его самонадеянность подвела его.
      Это место было моим.
      Сперва он мне не поверил. Потом улыбка его исчезла, глаза расширились. Взгляд его заметался из стороны в сторону в поисках пути к бегству — пути не существовало. С одной стороны была стена, с другой, из тумана, приближалась она.
      Бойоардо попробовал сплутовать, попытался сменить облик — но было слишком поздно, да и скорость у него была не та. Прежде он менялся быстрее; теперь это выглядело так, будто он пытается принять слишком много обличий одновременно.
      Тем хуже для него. Когда выступаешь против Большой Машины, не отвлекайся.
      Это была одна из последних и несомненно лучшая модель Американской Большой Машины, зверь с мотором в три сотни лошадиных сил и львиным рьжом. Двухцветный, черно-желтый, как шершень, гибкое ветровое стекло, гнутые крылья и багажник, на котором можно разбивать лагерь.
 
      Взвизгнув шинами, она обогнула меня — тонны черно желтой стали, взревев, вынеслись из тумана и врезались в Бойоардо, размазав его по стене.
      Он попытался подняться, но Большая Машина дала задний ход, задымились шины — и она снова переключила скорость, припечатав его к стенке. Радиатор от удара погнулся, ветровое стекло пошло трещинами.
      Бойоардо был настигнут в миг превращения. Он снова поднялся, весь разбитый, в крови, слишком слабый, чтобы сосредоточиться и измениться. Пальцы его змеились, когда он, защищаясь, вскинул сломанные руки.
      — Нет, умоляю!
      Жалость не остановила бы мою руку, да во мне и не было жалости. Нельзя играть с людьми, будто они игрушки, — и ожидать от меня сочувствия. Не стоит рвать тех, кого я люблю, на кровавые тряпочки — а потом взывать к моему состраданию.
      — Давай, — сказал я.
 
      Воздух перед Андреа сгустился — и стал черной стеной, отделившей ее от Посольства Фэйри.
      Она вытянула правую руку — ту, что держала Око — и, не переставая шептать, сильно ударила по стене. На кончиках ее пальцев занялись огоньки — холодные белые и алые шарики, исчезавшие, когда касались черной стены.
      Она пробормотала еще одно заклинание, и ударил гром — у Ахиры зазвенело в ушах. Но и гром бился о черную стену без толку.
      Она шагнула назад, озираясь, словно решая не то, бежать или нет, а куда бежать. Андреа мотала головой: черные, тронутые серебром волосы мечутся по плечам, глаза плотно закрыты.
      За раскатами грома Ахира не слышал ее слов — но ему и не надо было их слышать.
      Он почувствовал, что подоконник под его руками пошел трещинами, — и заставил себя разжать пальцы. Ломай подоконники, не ломай — лучше не станет. Он снова ошибся. Он считал, что маг не знает, как далеко может углубляться в чары, за что именно будет заплачено разумом, когда произойдет эта жертва.
      Сейчас было ясно, что Андреа знает: за следующее заклятие она заплатит большим, чем слезы и кровь.
      Она выпрямилась, расправила плечи и раскрыла книгу на новой странице. Она читала медленно, внятно, а рука, сжимавшая Око, поднималась все выше — пока распрямленный указательный палец колдуньи не коснулся виска. Словно говоря: «Я напитаю тебя этим».
      Правая ее рука вспыхнула — и, когда Андреа резко выпрямила ее, черная стена перед ней истаяла. Она запустила Оком в мерцание Посольства Фэйри — и упала на колени.
      В дальней дали неспешно, задумчиво, очень по-эльфийски, прозвучал голос:
      — Кажется, я вижу.
      — Ну так не медли, — отозвался другой. — Воспользуйся этим и запечатай это все.
      Мир озарился сиянием — и погас.
 
      — Давай, — сказал я.
      Большая Машина снова прибавила газу, шины взвизгнули на камнях, и в нос ударило паленой резиной.
      Она врезалась в него в последний раз. Дым из размозженного радиатора смешался с туманом, когда она размазала по стене то, что осталось от Бойоардо. Она сдала назад, и он остался лежать: раздавленный, окровавленный, мертвый. Не знай я, кто это был, по останкам не смог бы сказать.
      Медленно, с трудом машина подъехала ко мне, потерлась разбитым крылом, будто спрашивая — все ли со мной в порядке.
      Мое Место таяло вокруг меня.
      Я едва успел погладить холодный металлический бок. Я не знаю польского, да это и не имело значения. Она поймет, на каком языке ни скажи.
      — Спасибо, надежный и верный слуга.
      Тут туман поднялся вокруг, взвихрился, и меня с головой захлестнуло забытье.

Глава 27,
в которой отряд разделяется, и двое из нас отправляются в Холтунбим

      Любое расставание несет в себе предвестие смерти.
Артур Шопенгауэр

      Прощаться с другом надо так, будто один из вас не доживет до следующей встречи. Если хотите оставить что-то недосказанным, дело ваше... но будьте готовы, что оно останется недосказанным навсегда.
Уолтер Словотский

 
      Я не помню, как мы туда попали, — помню только, как очнулся на плато над Эвенором. Похоже, что я добрался туда на автопилоте. Полагаю, это шоковая реакция: обширная коллекция ушибов и синяков доказывает, что мне досталось больше, чем пара ударов по голове.
      Нет, первое воспоминание было не такое. Мы с Ахирой обсуждали случившееся, я смотрел вдаль, Андреа, завернутая в шерстяное одеяло, всхлипывала, прислонясь к плечу Джейсона.
      Нас было семеро. Кто-то сидел, кто-то стоял — и все смотрели на развалины города. За спинами у нас горел костер.
      Трое работорговцев сбежали — или просто решили уйти.
      Эвенор перестал мерцать — и множество созданий, мерцавших в его переменах, были бесцеремонно вышвырнуты в здесь и сейчас. Стаи волосатых тварей дрались друг с другом в узких улочках; те, что несообразительнее, бежали оттуда, а порождения ночи, спасаясь от света дня, прятались в тень холмов.
      Темные тени удирали из города, спасались от его цельности — кто стелясь по земле, кто взмывая в воздух, кто ныряя в Киррик. Я мог бы поклясться, что видел, как взлетел и умчался на юг дракон, — но я могу и ошибаться.
      Вот что мне нужно было — это выпить. Не так — мне нужно было выпить с Тэннети. Возможно, мне нужно было, чтобы именно она — кивком и холодной улыбкой — сказала мне, что я все сделал правильно, хотя я и сам не пойму, с чего это мнение беспощадной психопатки вдруг стало для меня важным.
       Будь оно все проклято, Тэннети.
      Я все-таки решил выпить. Полез в свой мешок, выудил фляжку с «Отменным». Она была довольно тяжелой, там что-то еще оставалось — с полдюжины добрых глотков точно. Я вытащил пробку и от души хлебнул; пшеничное виски обожгло мне горло и согрело нутро, и тогда я протянул фляжку Ахире.
      — Что ж, — задумчиво произнес он, — думаю, мы это заслужили.
      Он сделал глоток и, к моему удивлению, предложил сосуд служительнице Длани.
      Она подняла ладонь в знак отказа. Глаза ее — что живой, что стеклянный — не отрывались от зрелища внизу.
      — Волшебные твари разбегаются — уходят в землю, в воздух и в воду, — сказала она. И добавила, склонив к плечу голову: — Таких я не видела с тех пор, как была совсем маленькой.
      До меня только потом дошло, что большая часть порождений магии исчезла из Эрена много столетий назад.
      Вскинув на плечи небольшой холщовый мешок, она повернулась и пошла в темноту.
      Мне понадобилась почти минута, чтобы понять, что она ушла и больше не вернется. Ахира протянул флягу Джейсону, тот — Нареену.
      Ваир хорошенько протер рубин примерно в монету размером и вставил его в проволочную рамку. Бросив в костер пригоршню порошка, он сквозь линзу всмотрелся в дым.
      — Могло быть и хуже, — заметил он. — Возможно, сюда смогли бы проникнуть все фэйри. Если бы пролом не запечатали, если бы того, кто проделал его, не остановили. — Он взглянул на меня сквозь пламень рубина, потом сунул его в кисет на поясе и скрестил руки на груди. — У нас бы ничего не вышло, не сумей мы увидеть пролом — Оком. Вы отлично поработали — все вы. — Он поднялся. — Во всяком случае, так мне кажется.
      Не сказав больше ни слова, он повернулся и канул во тьму. Я уверен — поклянусь чем угодно, — что он исчез, хотя еще должен был быть виден в свете костра.
      Андреа, прислонясь к сыну, все еще плакала. Тихонько. Джейсон яростно на нас поглядывал — словно мы могли что-то сделать.
      Нареен тихо и коротко засмеялся — так всегда смеется Умеренный народ.
      — Тут ничего не поделаешь, юный Куллинан. Нужно просто перетерпеть. — Нареен подошел к ним, мягко, медленно оторвал Андреа от сына и взял ее ладони в свои заскорузлые лапищи. — Видишь ли, — сказал он вроде бы Джейсону, хотя на самом деле — Андреа, — те, кто наделен Даром, знают, что нет большего счастья, чем пользоваться им, совершенствоваться в нем. — Пальцы его гладили ее руки. — Все мы знаем, что, чрезмерно пользуясь Даром, слишком углубляясь в волшебство, мы рано или поздно встанем перед выбором: магия или здравый рассудок, но кто предпочтет здравый рассудок сиянию Мощи, омывающей твое существо?
      Говорил он тихо — но каждое слово поражало Энди, словно удар. Она заплакала громче и попыталась вырваться. Но Нареен не отпустил ее.
      — Нет, — сказал он. — Ты приняла решение. Ты напитала Мощь не разумом, но Даром. — Он что-то начертил в воздухе указательным пальцем, оставлявшим за собой быстро гаснущий багряный свет. — Своей способностью видеть в этом четкие письмена, а не багровое марево. И всем, что с этим связано.
      Я вспомнил, как когда-то давно другой мой друг тоже пожертвовал своей способностью творить волшебство, и каким благом это для него обернулось. И понадеялся, что для Андреа это тоже обернется к лучшему. А может быть, и нет.
      Нареен наклонил голову — возможно, восхищаясь, возможно, чуть снисходительно.
      — Мое восхищение, — сказал он.
      Потом опустил Энди наземь. Она совсем не изящно уселась на корточки и спрятала лицо в ладонях. Нареен повернулся уходить.
      — Подожди пока! — Джейсон протянул к нему руку. — Погоди. Я... то есть мы — мы помогли вам. Теперь мне нужна кое-какая помощь от тебя. — Он сглотнул слюну. — Здесь где-то один мой друг. Бродит вокруг, творит... жуткие вещи. Мне нужно его найти. Помоги мне.
      В лице его снова была Куллинанова жесткость. Не важно, что он любит мать, не важно, что она, плача, сидит на земле у его ног — у него есть дело, и он намерен это дело сделать.
      Нареен кивнул.
      — Помогу — немного.
      — Согласен.
      Черт. Трудно быть Гераклом... Только расчистишь авгиевы конюшни — а тебя уже за Пегасом посылают.
      Ахира взглянул на меня. Он улыбался.
      — Что я сейчас скажу?
      Я улыбнулся в ответ:
      — Спроси Джейсона. Пусть тренируется.
      Джейсон немного подумал.
      — Что кто-то должен доставить матушку домой, но я слишком молод и глуп...
      — Неопытен, — вставил гном.
      — Похожие качества, — добавил я.
      — ...чтобы отпускать меня гулять одного. — Он с трудом проглотил слюну. О Тэннети он ничего не стал говорить. Не знаю, почему это было так важно для него — было, и все. — А потому, — продолжал он, — одному из вас лучше пойти со мной. Тому, кто лучше умеет держаться подальше от неприятностей, а не тому, кто лучше умеет в них впутываться.
      Ахира улыбнулся мне:
      — Интересно, про кого это он?
      Джейсон повернулся ко мне и одарил меня еще одним суровым куллинановским взглядом. Не сказать, чтобы он на меня действовал.
      — Присмотришь за матушкой? — спросил он таким тоном, будто это не приказ, а просьба.
      Но это как раз нормально.
      — Само собой, — сказал я. — Андреа нужно отдохнуть. Мы здесь переночуем, а утром двинемся через горы.
      Чтобы добраться до Баттертопа, холма к северу от Оллервела — ближайшего из постоянных мест встреч с Эллегоном, — нужна примерно неделя. Там мы сможем дождаться, пока он не заглянет на очередном облете — кладем еще несколько дней, самое большее — декаду. Мне случалось прожить на подножном корме и дольше.
      Только отдыхать мне толком не придется. Этой ночью — уж точно. Кто-то должен остаться на страже, а плачущая без остановки женщина — на мой взгляд, не самый лучший часовой.
      Нареен ободряюще улыбнулся:
      — Об этом не тревожься. По крайней мере сегодня ночью.
      Вообще-то мне сильно бы не понравилось, что гномий маг читает мои мысли, если бы не его заразительная улыбка. Он полез в кошель и вытащил стеклянный шарик размером с крупную гальку. Положив шарик прямо на воздух, он коснулся его большим пальцем и что-то пробормотал. Шарик закрутился.
      — Спите спокойно. При опасности он закричит. А мы чем быстрее уйдем, тем быстрее сможем отплыть в Артивен.
      Я хотел было спросить, как они собираются находить дорогу в кромешной ночной тьме, — но Ахира постучал себя по лбу.