Оживи покойника

Сам Всевидящий и Вездесущий постоянно находится "в гуще народа", общаясь с ним по телевизору. 24 часа в сутки по всем каналам показывают только его, причем по разным каналам в одно и то же время он говорит разные речи, беседуя с каждым отдельно и к каждому обращаясь по имени-отчеству, всех помнит и все про всех знает. И никуда от него, паразита, в своем же доме не скроешься, потому что телевизор должен быть постоянно включен, а если выключишь, то сработает специальное устройство, и в Останкино автоматически поступит соответствующий сигнал... На первый раз, правда, всего лишь предупредят - общество-то "гуманное"! - но во второй раз лучше не попадаться, а то "будешь иметь бледный вид и кривые зубы"... Что это значит? Еще узнаешь!
      "А что в Кремле?" - поинтересовался Федор. В Кремле все соборы порушили, землю перепахали и за высокой зубчатой стеной устроили тайный огород для высшего начальства, которое употребляет витамины "в качестве лекарства", так как официально они считаются ядом. Почему огород тайный? Да потому, что есть и пить ничего нельзя, кроме освещенной перед экраном телевизора воды, которая, как объявлено, имеет чудесные свойства: излечивает от любых болезней, заменяет пищу и делает человека нестареющим, бессмертным и вообще счастливым. Вода эта называется по-научному "светой", а в народе ее прозвали "ряженкой". Почему ряженкой? Теперь уже никто точно не знает. Ряженка и ряженка... При больнице тоже есть огород, даже и не тайный, поскольку выращивать любые плоды и обменивать их на рынке народу разрешается - это считается трудноискоренимым пережитком прошлого, - их только есть запрещается... "Введение в организм любых продуктов органического и/или неорганического происхождения, помимо светой воды, является тяжким преступлением", - записано в Райской Конституции. Запрет запретом, но все едят, только потихоньку, потому что за этим следят особые контролеры, по-простому - "контрики".
      Короче, сказали, Федору, не горюй, русский человек ко всему привычный. Все привыкли, значит, и ты привыкнешь. Если совсем "тоской яйца скрутит" - можешь крыть всех и каждого, за исключением контриков, богатым русским матом: это официально называется "гайд-паркизм", а в народе - "оттяжка". Так что, ругать порядки и систему в целом не запрещается, но пытаться изменить их - это уже, брат, государственное преступление, за которое отправляют на каторгу "динаму крутить", то есть приводить в движение турбину на электростанции... вручную, разумеется. А если учесть, что энергии для телевещания постоянно не хватает... в общем, остерегайся, парень: там уж точно ничего не поешь - строгий режим, "строгач", мать его!
      Рассказы мужиков прервала Петровна, которая привезла обед: все ту же ряженку, только на этот раз в деревянных мисках. Она наконец-то обратила внимание на Федора и, хотя его пробуждение не произвело на нее никакого впечатления, будто было известно заранее, что он проснется именно в этот день, все же преподнесла ему свежий огурец "только что с грядки".
      - Ешь сразу, а то народ тут ушлый, глазом не моргнешь, как уже украдут, - шепнула она ему на ухо. - Да, вот еще невеста тебе писульку оставила.
      - Какая невеста? - спросил Федор, подумав про себя: "День сюрпризов какой-то, уже и сосватать меня успели, пока спал".
      - Ну, может, и не невеста, я почем знаю, приходила тут одна, ладная такая, поплакала и ушла.
      - А давно приходила?
      - Да не то што бы... месяца четыре назад, - Петровна запустила свою красную руку под халат и пошарила ей где-то за своей необъятной пазухой. - Чего зенки лупишь, карман у меня там!
      "Дорогой Федюня! - писала Маринка. - Просыпайся поскорее! Проснешься - обалдеешь, сколько вокруг перемен. Из города теперь все бегут, и я тоже уезжаю на дачу сажать овощи. Так что приезжай (зачеркнуто) я теперь свободна. Автобусы не ходят, транспорта никакого, только велосипеды. Я тебе нарисую, как доехать - это недалеко, по Ленинградке. До встречи. Марина". Федор перевернул листок: на обратной его стороне была схема движения по Ленинградскому шоссе и по проселочной дороге.
      - А где одежда моя? - спросил Федор выходившую из палаты Петровну.
      - Ты что, парень, шутишь?! - Петровна остановилась в дверях, но не обернулась. - Кто ж ее шышнадцать лет стеречь-то будет!
      - Да она ее на картошку выменяла, - сказал мужик с костылем.
      - Стыдился бы! - набросилась на него Петровна. - Я ж эту картошку для всех посадила! Ты сам жрал зимой, дармоед! Да сичас в одежде такой одни стиляги и ходют, а приличные люди попроще одеваются. Ты, милый, не стесняйся, иди себе в пижаме, на это никто теперь не смотрит.
      - А врач когда будет? - спросил Федор, подумав, что его не отпустят без осмотра.
      - Чиво? - открыла рот Петровна.
      - Доктор, говорю...
      - Вон твой дохтур, в телевизоре. Принимает круглосуточно, а другого нет!
      - Моралями своими до смерти залечит! - засмеялись мужики.
      2. Говорят руины...
      Федор отправился домой. Ноги не слушались, голова кружилась, в общем, ходить он разучился. Во дворе больницы посмотрелся в лужу: огромная лохматая голова на тоненьком стебельке туловища. "Если бы питался одной ряженкой, вообще бы пустое место от меня осталось, а так хоть что-то..." - утешил он себя, расчесывая пятерней свалявшуюся бороду (соседи по палате рассказали ему, что родители постоянно приносили соки где только брали?! - и сами вливали их в него через зонд).
      Места были знакомые, до родного "Сокола" не так уж далеко. Федор пересек ржавые рельсы, обогнув слева платформу "Гражданская", и взял курс на Ленинградский проспект. Он шел дворами. Навстречу - ни души: ни человека, ни домашнего животного, ни птицы. Он оглянулся: сзади - тоже никого. Когда-то - почти 20 лет назад, а будто только вчера! - он ходил здесь с опаской, потому что однажды, еще в школьную пору, его здорово побили в этих местах только за то, что зашел в чужой двор. Теперь можно было идти спокойно. Мертвая зона. Мертвая тишина. Страшно. По сторонам лучше не смотреть: немые дома с выбитыми на нижних этажах стеклами, разграбленные магазины, черные остовы сожженных машин, безобразно торчащие из земли пни, угольные пятна кострищ на асфальте (видимо, зимой здесь жгли деревья, чтобы не погибнуть от холода).
      Федор остановился: больно уж места знакомые... Оказалось, незаметно для себя он отклонился влево и зашел во двор, в котором прошло его раннее детство. Перед ним стоял кирпичный пятиэтажный дом, в который его принесли из роддома. Когда-то шумный, если верить детским воспоминаниям, дом теперь походил на немого человека: вроде силится произнести что-то, может даже, поведать о чем-то, но не получается... Федор хотел пройти мимо, но не смог: дом, казалось, звал на помощь, - дух отлетал от его холодных камней, и ничто не могло удержать этот человеческий дух, кроме живой души.
      Федор зашел в полутемный подъезд и ступил на истертые каменные ступени... шаги гулко отдавались приглушенными детскими голосами. Он поднялся на последний этаж и толкнул дверь своей первой квартиры - она была не заперта. Кто жил здесь после него? Теперь трудно было определить: мебель разломана на дрова, по всему полу разбросаны грязные полуистлевшие тряпки, в углу - засохшие экскременты, а рядом облепленная мухами крысиная шкура. Зеленые обои в одном месте были ободраны, и полуобнаженная стена желтела газетным листом. Федор подошел вплотную и прочитал: "Заметки фенолога. Нелегкой выдалась минувшая зима для братьев наших меньших..." Он отшатнулся, пораженный: трудно было представить, что кто-то когда-то задумывался над тем, как живется разным диким зверушкам. Отодрав этот лист, Федор увидел под ним голубые обои в крапинках крахмального клея - он сорвал их и обнажил еще один пласт времени. На этот раз газета сообщила ему о начале "грандиозной стройки века" - об отправке первых комсомольско-молодежных бригад на строительство Байкало-Амурской магистрали. Статья заканчивалась следующими словами: "... и в следующем веке, проезжая в скоростных поездах по построенной своими руками дороге, убеленные сединой комсомольцы 70-х скажут внукам: "Стройте, как ваши деды, на века!" Федору вспомнилась популярная частушка той поры: "Приезжай ко мне на БАМ - я тебе на рельсах дам!"
      Отломив кусок высохшего газетного листа, Федор обнаружил под ним детские "каля-маля" синим и желтым карандашами. "А ведь это я рисовал!" - осенило его, и он стал всматриваться в замысловатые переплетения линий, будто это были первобытные письмена, которые ему предстояло расшифровать. Наконец, он оторвался от стены, так и не прочитав своего детского послания, и вышел из квартиры, не оглядываясь.
      Федор спускался по лестнице, когда вдруг из-за приоткрытой двери на втором этаже послышался взволнованный, как показалось ему, мужской голос: "Сюда, сюда!" Федор вбежал в комнату: у окна стоял на ножках черно-белый телевизор, и с его заросшего пылью экрана улыбался все тот же Вездесущий: "Как же это вы, Федор Васильевич, из больницы сбежали, вам еще реабилитироваться..." Не дав ему договорить, Федор подскочил к телевизору и опрокинул его на пол экраном вниз... Раздалдался взрыв кинескопа, и все стихло.
      Выходя из квартиры, Федор споткнулся в темной прихожей о груду тетрадей, неизвестно еще когда свалившихся с антресолей. Любопытства ради он просмотрел их: это были школьные тетрадки Самариной Татьяны, как значилось на обложках. Федору вдруг показалось знакомым имя, но ничего конкретного про Самарину Татьяну он вспомнить не мог. Его внимание привлек также черный пакет из-под фотобумаги. В пакете оказалось всего две фотографии. На первой были запечатлены две девчонки в школьной форме, сидящие на лавочке возле подъезда... Федор поймал себя на том, что он "узнал" Таню... "Бред какой-то, - сказал он себе. - Как можно узнать человека, которого никогда в жизни не видел?!" Однако ему упорно казалось, что из двух подружек Таня - это та, что посмазливее и повоображалистее. На другой фотографии два парня и одна девушка сидели в лесу возле костра: девушка сидела на поваленном дереве, один из парней играл рядом с ней на гитаре, а другой сидел на земле и, положив голову на колени девушке, заглядывал ей в лицо. Эта картинка показалась Федору знакомой, будто он сам снимал ее на фото... Присмотревшись, он обнаружил, что с фотографии смотрит на него та самая девушка, про которую он сразу подумал, что это Таня... Впрочем, девушка смотрела вовсе не на Федора, а на лежащего у ее ног парня. "Мистика!" - почесал в затылке Федор.
      Он еще порылся в тетрадях и обнаружил "песенник", в который девочки обычно записывают свои любимые песни, разные шутки, пожелания, вопросы и ответы и прочую забавную чепуху. На третьей странице, например, сверху был аккуратно выведен вопрос "Что такое счастье?", а под ним шли под номерами анонимные ответы разными чернилами:
      "1. Это когда у тебя есть друг.
      2. Когда так плохо, что дальше некуда.
      3. Когда не болит живот.
      4. Счастье - это когда легко на душе и хочется жить вечно.
      5. (зачеркнуто)
      6. Знаю, но не скажу."
      А еще посередине тетради Федор нашел сложенный треугольником лист с надписью красным фломастером: "СЕКРЕТ". Он развернул лист и прочитал послание: "Ах ты, глупая свинья, в чужой секрет ведь лезть нельзя!" Внутри Федора как бы что-то хлюпнуло. Он заткнул тетрадь за пояс пижамных брюк и быстро вышел из дома.
      3. Матч-реванш
      Федор выбрался на Ленинградский проспект в районе Аэровокзала и пошел по нему в сторону "Сокола". И здесь полная тишина, даже ветер не шумит в кронах деревьев: нет больше деревьев - на дрова порубили. Казалось, он очутился за толстой дверью с горящей над ней надписью: "Тишина! Идет эксперимент!" Но что это? Ветерок донес до Федора еле уловимый звук, казалось даже, не звук, а запах свистка и криков... Звук этот явно исходил от спортивного комплекса ЦСКА на другой стороне проспекта. Федор направился туда.
      Вскоре он добрался до тренировочного поля и увидел на нем десятка два крепких энергичных парней, пинавших мускулистыми ногами накачанный воздухом белый кожаный шар. "Да они ведь в футбол играют!" - дошло до Федора, когда он, наконец, поверил своим глазам. На бровке поля сидело на траве двое запасных.
      - Кто играет? - подошел к ним Федор.
      - Наши с Политуправлением, ответный матч. Первый мы им 0:2 просрали, - ответил, не отрывая взгляда от поля, стриженый под "полубокс" парень, покусывающий длинную соломину. - Да куда ты мочишь, залупа конская! - процедил он сквозь зубы в адрес промахнувшегося по воротам высокого лысого игрока.
      - Значит, еще Политуправление существует?! - удивился Федор.
      Парень нехотя повернул голову и смерил Федора с головы до ног тяжелым взглядом профессионального военного.
      - Вот что, молодой чемодан, - сказал он с расстановкой, вынув изо рта соломину, - шел бы ты отсюда... и бегом!
      Федор неспеша повернулся и пошел к выходу на проспект.
      - Бегом, я сказал! - заорал в спину парень.
      "Тоже мне командир!" - зло подумал Федор, непроизвольно замедляя шаг. Самому себе он почему-то представлялся крепким и сильным, так что страха не испытывал... но и связываться с упитанными армейцами желания особого не было. "Гол! Го-о-ол! раздался сзади громкий крик. - Молодец, младшой!" Теперь уже совсем никто не обращал внимания на выходящего со стадиона доходягу.
      Федор вышел за ограду спорткомплекса... По проложенным вдоль проспекта трамвайным путям со стороны "Динамо" громыхающе-скрипяще катилась дрезина. На этой дрезине с ручным приводом стоял широкоплечий мужчина с лицом, которое по своему цвету и мясистости напоминало свежую телячью вырезку.
      - Эй, Хоттабыч, бороду с рельс подбери, а то подровняю! закричал он весело, сбавляя скорость. - Ну чего стоишь менжуешься, как гимназистка перед абортом, прыгай сюда, помогай на железку давить!
      Федор вскочил на дрезину, и они быстро поехали, поочередно "давя на железку", то есть на рычаг, каждый со своей стороны. Из-за спины Федора, который стоял задом по направлению движения, выплывали перевернутые трамвайные вагоны, спокойно лежащие на боку, словно на отдыхе, вдоль путей.
      - Ты кто? - просто спросил мужчина.
      - Федор.
      - А я Николай. Это я их перевернул, - поймал он взгляд Федора. - Не один, в натуре... Чтобы ездить можно было. Ага. Тока для них все равно нет.
      - Куда же ездить теперь?
      - Да мало ли куда! - удивился Николай вопросу Федора. Сейчас вот из библиотеки еду. Ага. По ящику глядеть нефига, так хоть книжки запрещенные почитать.
      - А какие запрещенные? - стало интересно Федору.
      - Не понял.
      - Какие книги запрещены?
      - Да все запрещены! Ага, - по-простому заржал Николай. - А ты не знаешь?! Я вон полный рюкзак набрал, - он пнул ногой туго набитый рюкзачище.
      - Как же это, книги запрещены, а библиотеки работают?
      - Кто сказал "работают"?! Ты, брат, только что родился, что ли? У нас только телевизионные заводы работают - малолеток на них перевоспитывают. Ага. А книги я так взял, почитаю и верну, я ж не вор. Ага. Себе Достоевского взял, тоже Федором зовут. У тебя как отчество?
      - Васильевич.
      - А он Михалыч. Слыхал про такого? Наш мужик, душевно пишет. Только что "Идиота" отвез, теперь "Братьев Карамазовых" везу. Жене - Дюма старшего, макулатурное еще издание. Ага. Когда-то книги из макулатуры делали, ты, небось, не помнишь, мальцом еще был. Детям "Золотого ключика" привезу. А остальное - так, что под руку попалось.
      - Не боишься, что тебя контрики с этим рюкзаком заловят?
      - Не-а. Если они нас сейчас и законтрожопят, придраться не к чему будет. Книги ж только читать запрещается, а брать и перевозить - это сколько угодно. Ага. Мы свои права знаем!
      - Что же ты, Николай, из города не ушел?
      - А зачем же мне уходить?! Я и тут неплохо устроился: на крышу земли натаскал, воду туда провел, из деревни брат грамотной рассады привез... Крыша у нас длинная и плоская целая оранжерея получилась. Ага. И к солнцу ближе. Раньше впятером на двадцати квадратных метрах жопами толкались, а сейчас весь дом мой. Только теперь по-человечески и зажил.
      - А если контрики нагрянут?
      - Сказал тоже, нагрянут! Да участковый контрик - мой лучший кореш. Ага. Мы с ним до всех этих дел в мебельном грузчиками работали...
      - Стой, я приехал, - перебил его Федор.
      - Ну бывай, брат!
      "Не все еще потеряно для России, если бывший грузчик Достоевского читает, - размышлял Федор по дороге домой. - Хотя, с другой стороны, его "кореш" в контрики пошел. Интересно, читают контрики Достоевского? И читают ли вообще? Любопытно было бы поговорить с кем-нибудь из них и выведать, верят ли они в райскую жизнь, да и в саму идею рая. Вряд ли... Скорее всего, дело обстоит, как в былые времена: в возможность построения коммунизма верили единицы, а коммунистов миллионы были. Ох, уже эти идеи! Вроде и не верит в них никто, и не подтверждаются они на практике, а все равно вся жизнь вокруг них вертится. В чистом виде они существуют, что ли?"
      Вот так, ставя вопросы и не находя на них готового ответа, Федор незаметно для себя дошел до дома. Он позвонил в дверь никто не открывал. Ключей у него, разумеется, не было, но он заглянул на всякий случай в выступающий из стены металлический ящик со счетчиками расхода электроэнергии - и точно: открыв дверцу, он нашел ключи в нише между крайним счетчиком и стенкой ящика, где еще в незапамятные времена был устроен специально для них семейный тайник. В прихожей он нашел на трюмо записку: "Дорогой сынок! Если ты придешь и не найдешь нас дома, то не волнуйся: мы ушли загород собирать урожай со своего участка. Целуем тебя. Мама с папой". Федор прошел в гостиную.
      - Ну вот вы, наконец, и дома, Федор Васильевич! - встретил его райский телецарь.
      Федор хотел тут же выключить телевизор, но передумал, решив сначала кое-что выяснить для себя.
      - Мы с вами, кажется, старые знакомые, - обратился он к царю на "вы", не желая с ним фамильярничать.
      - Так оно и есть, - охотно подтвердил царь. - С вас, можно сказать, все и началось шестнадцать лет назад. Как сейчас помним: вы сидите перед Нами в кресле, заинтригованные необычной телепередачей, и заказываете свою любимую "Абракадабру". Сейчас Мы уже этим баловством не занимаемся, но исключительно для вас можем, по старой памяти, выполнить заявку.
      - Кто это "мы"?
      - Мы, Царь Всевидящий и Вездесущий...
      - Тогда что-нибудь антимонархическое! - ухмыльнулся Федор.
      - Пожалуйста, - сказал царь и запел с подвыванием. - Вышли мы все из наро-ода, дети семьи трудовой, братский союз и свобо-ода - вот наш девиз боевой...
      - Достаточно! - прервал его Федор.
      - Если эта не нравится, то можем другую. И вновь продолжается бой! И сердцу тревожно в груди-и, и Лени-ин такой молодой, и юный Октябрь впереди! И Лени-ин...
      - Хватит паясничать! - не выдержал Федор.
      - Как знаете, - пожал плечами царь. - Сами просили...
      - Скажите лучше, что со мной было?
      - Не знаем. Мы вас там не видели.
      - Где "там"? - поймал его на слове Федор.
      - В Аду, конечно же. Вы ведь сами туда захотели...
      - Я захотел?!
      - Мы никого не принуждаем...
      - Сволочь ты! - Федор подошел к телевизору и щелкнул выключателем, но тут же вспомнил про специальное устройство, о котором предупреждали мужики в больнице, и, снова включив телевизор, убрал звук и яркость, чтобы не слышать и не видеть ненавистного царя.
      Покончив со Всевидящим, Федор зашел в свою комнату. В ней все было по-прежнему, даже плакат с портретом Джона Леннона на стене сохранился. Он аккуратно стер пыль с очков своего давнего кумира, взял с книжной полки кассету, вставил в магнитофон, включил песню "Имейджин" и улегся на кровать, положив под голову подушку. Запись шипела, и звук был как из граммофона. Старина... За окном смеркалось, где-то далеко прогремел гром. Кажется, дождь собирается...
      Федор уснул, и ему снилось, что он лежит на своей кровати. В комнате совсем темно, сквозь щели в оконной раме просачивается шелест дождя. На стуле рядом с кроватью сидит странное существо: большое, неопределенной формы и все белое, будто покрытое толстым слоем инея. Федор его не боится: он девять лет прослужил в адском спецназе и вообще никого не боится.
      - Ты кто такой? - спрашивает Федор строго, засовывая руку под подушку... лазерного клинка там нет. "Ничего, и так справлюсь", - думает он.
      - Я - связной, - отвечает существо, по-кошачьи щуря огромные зеленые глаза.
      - Из штаба?
      - Нет, с Белой звезды. Мне поручено передать тебе приказ: убрать царя.
      - Я не подчиняюсь Белой звезде, у меня свое командование, заявляет Федор.
      - Во-первых, Белой звезде подчиняются все, над кем она светит, а во-вторых, другого командира у тебя нет, потому что ты давно уже дезертировал из Легиона воинствующих атеистов, невозмутимо говорит связной.
      - Белая звезда светит в Аду, - возражает Федор, - а здесь Солнце.
      - Ошибаешься. Ад - это иллюзия, и здешнее солнце - тоже иллюзия.
      - А что не иллюзия? Белая звезда? - усмехается Федор.
      - Белая звезда - это тоже иллюзия. В мире, в котором мы находимся, есть лишь одна неиллюзорная вещь.
      - Что же это за вещь?
      - Вот она, - существо достает откуда-то из-под мышки небольшую книгу, на обложке которой можно прочесть название: ОЖИВИ ПОКОЙНИКА.
      - Кто этот покойник? - спрашивает Федор.
      - Пока что это тайна. В конце книги ты, может быть, узнаешь...
      - Что значит "может быть"? - перебивает Федор. - Если заглянуть в конец, то можно узнать наверняка. Или она не дописана?
      - Книга дописана, - отвечает существо, - но если мы с тобой сейчас заглянем в конец, то ничего не увидим. Мы не можем узнать, что будет на следующей странице, как люди не могут заглянуть в завтрашний день, не говоря уже о более далеком будущем.
      - Так какого хрена ты мне ее показываешь?! - раздражается Федор. - Свое прошлое я и так знаю!
      - Мне больше нечего тебе сообщить, - существо поворачивается к окну и выпрыгивает в дождь через стекло.
      "Все только приказывают! - возмутился Федор, когда остался один. - Нашли тоже цареубийцу! Последнего царя из династии Романовых уже убили, да к тому же вместе с женой и детьми, а стало ли от этого лучше?! Ну да ладно, проснусь - разберусь на свежую голову. Утро вечера мудренее..."
      Однако, проснувшись утром, Федор вспомнил лишь, что ему снилось что-то интересное... но что? Завтракая найденными на кухне сухарями, Федор усиленно пытался вызвать в памяти содержание сна, но какая-то важная мысль-зацепка постоянно ускользала от него. С сухарным хрустом во рту он прошел в свою комнату и стал рыться в письменном столе, перебирая старые бумаги, как будто в них могла отыскаться некоторая подсказка. В нижнем ящике он нашел свои юношеские стихи. Их было немного, и почти все про несчастную любовь. Перечитав их, Федор испытал не то чтобы стыд за себя, но сильное недоумение: как он мог писать такие глупые стихи?! Однако одно стихотворение, датированное 1984 годом, то есть одно из последних, привлекло его внимание, и ему даже показалось, что это и есть именно то, что он искал. Названия у стихотворения не было, а звучало оно так:
      Раз по полю шли слепые
      наугад ища приют,
      про себя ругались, злые:
      нет его ни там, ни тут!
      Но случись, им повстречался
      добр молодец лихой,
      и к нему тут обращался
      старец во сто лет с лихвой:
      "Далеко ли до приюта,
      ты нам, молодец, скажи,
      водит за нос нас Иуда
      в чистом поле и по ржи".
      "До него подать рукою,
      молвил малый - не дурак,
      только с вашей темнотою
      не достичь его никак.
      Да и нашто он вам сдался?!
      Знаю место - это да!
      Я как раз туда собрался,
      кто со мною - так айда!
      Там хрустальные все замки,
      реки полные вина,
      пятки лижут куртизанки,
      вот кака хреновина.
      Но вы зря не тратьте ноги:
      хоть глаза протри до дыр,
      не увидите дороги
      нужен всем вам поводырь".
      "Эт' ты, парень, судишь здраво,
      где же взять его, вот што..."
      Усмехнулся малый браво:
      "Стой, старик, а я на что?!
      Вас доставлю в лучшем виде
      я в тот славный чудо-град,
      не останетесь в обиде:
      блага всем там привалят".
      Покумекали слепые:
      Бог не выдаст, а свинья
      раз не съела и доныне,
      так не съест... Пошли, братья!
      И рванули всем кагалом
      за своим лихим вождем,
      да по чаще, по завалам,
      да под градом и дождем.
      Ни на шаг не оторвались
      от вождя, что вел всех их,
      хоть о павших спотыкались,
      о товарищей своих.
      И вот как-то спозаранку
      крикнул вождь: "Пришли, шабаш!
      Мать твою тудыть в изнанку,
      чудо-город теперь наш!"
      Ликовать слепые стали,
      только слышат... что за бред?!
      Вроде рыщут волчьи стаи...
      "Эй, вожак, ты чуешь, нет?"
      Справа воют, слева воют...
      Где же девки, где дворцы?
      Ты куда завел нас?!"
      ноют обреченные слепцы.
      И дрожа, что лист, от страха,
      волос дыбом, бел, как мел,
      мальчик в порванной рубахе
      взял с испугу - да прозрел...
      И услышали слепые
      не по-детски страшный глас:
      "Наш вожак... о, все святые,
      он и вовсе-то без глаз!"
      Дочитав, Федор так и не вспомнил свой сон, но все же успокоился, точно узнал что-то важное. Он достал хранившийся на балконе под клеенкой велосипед, накачал колесные камеры, переоделся в свою старую одежду, сунул в карман маринкину схему и вышел из дома.
      4. Путевые заметки
      Улица встретила Федора мягким августовским днем: лениво светило солнце, теплый воздух был пропитан свежестью прошедшего ночью дождя, к мокрым от луж колесам приставали превратившиеся в мусор опавшие цветы липы. Федор выехал на Ленинградское шоссе - мчаться по нему было одно удовольствие: ни одной машины, а значит, не нужно жаться со своим велосипедом к самому краю самой крайней полосы. Он весело нажимал на педали, и его уже не тяготило безлюдие, как днем раньше. "Однако я стал привыкать к новой жизни, - отметил он про себя. - При желании в ней можно найти даже свои плюсы, например, машин не стало, заводы не работают, стало быть, атмосфера не загрязняется, да и вода с землей тоже". И действительно, проезжая мимо станции метро "Войковская", он заметил, что воздух там стал совсем чистым, не то что в былые времена, когда вовсю работал химический завод "им. Войкова", теперь можно и без противогаза полной грудью дышать... Но на каждый плюс есть свой минус: на той же "Войковской" его приветствовал с установленного на газоне возле дороги огромного телеэкрана все тот же постылый царь: "С добрым утром, дорогой Федор Васильевич! Скатертью вам дорожка!" Федор сделал вид, будто ничего не слышал.
      Доехав до Речного вокзала, Федор вспомнил, что в этом районе недалеко от шоссе жил когда-то его приятель Володька Горячин. Надежды на то, что он живет в том же доме и по сей день, не было почти никакой, а если учесть к тому же массовое бегство из города... И все-таки Федор решил потерять двадцать минут, но убедиться в том, что Горячина здесь нет, и на этом успокоиться. Он свернул направо и проехал через Парк воинов-интернационалистов к дому Горячина, стоявшему напротив полуразрушенной церквушки. Федор позвонил в дверь, подождал немного и собрался уходить, но тут щелкнули замки, и на пороге появился сам Горячин, постаревший, потолстевший и полысевший.
      - Кого надо? - спросил Горячин отнюдь не дружелюбно, затягивая туже пояс на синем махровом халате.
      - Тебя, хер старый! - крикнул Федор весело.
      Горячин подозрительно глянул на патлатого ханурика с бородой до пояса.
      - Не узнаешь, морда! - окончательно развеселился Федор. - А если по рогам зашарошить?!
      - Ты что ль, Федор? - улыбнулся Горячин, хлопая Федора по плечу. - А я-то думаю, что за член бородатый ко мне заявился?! Проходи давай!
      - Да, с бородой я оплошал, - признался Федор, - хотел сбрить еще с самого утра, а вспомнил только на улице... Возвращаться лень было.
      - Вот теперь узнаю тебя! - рассмеялся Горячин. - Но ты все же убери это безобразие, пока я тебя кирпичом не побрил. Иди в ванную - там станок найдешь с лезвиями. А я пока легкий завтрак соображу.
      Когда Федор побрился и зашел на кухню, Горячин уже закончил сервировку стола: в центре стояла бутылка армянского коньяка "пять звездочек", а по краям на тарелочках - аккуратные бутербродики с черной икрой, соленой кетой и копченой осетриной.
      - Откуда это у тебя? - чуть не подавился слюной Федор.
      - С миру по нитке, - туманно ответил Горячин. - Давай за твое пробуждение и за встречу, - наполнил он хрустальные стопки коньяком.
      - Давай! - выпил Федор.
      - А ты все такой же молодой, - внимательно посмотрел на него Горячин. - Завидую тебе черной завистью! У меня не сегодня-завтра член от старости отсохнет, а ты своим еще лет двадцать гири поднимать будешь. Вот только проснулся ты, Федя, рановато, время сейчас смутное, я бы на твоем месте еще годков -цать покемарил.
      - Слушай, Володь, а как все это получилось?
      - Что "это"? - Горячин отправил в рот бутерброд с икоркой.
      - Как вы до такой жизни докатились?
      - Ну как... Когда ты уснул, у нас тут гласность на полную катушку раскрутилась - стали говорить и писать на ранее запрещенные темы: про издержки коллективизации, про сталинские респрессии, про коррупцию периода застоя, про несовершенство построенного коммунистами общества и тому подобное. Потом политика всем надоела - в мистику ударились. Стали кругом и всюду вещать про НЛО, экстрасенсов, каких-то там "магнитных девочек", колдунов и остальную нечисть. Но особенно популярны стали экстрасенсы-целители... Сам знаешь, как с государственным здравоохранением дело обстояло, а тут еще экологическая ситуация обострилась, качество пищи ухудшилось, в общем, стали мы больной нацией. Кого ни возьми - болячка на болячке, ткнешь - рассыплется... И вот, два таких экстрасенса стали "теле-хилерами": подрядились сразу миллионы людей по телевизору лечить. Они знаешь, как заявили?