Легенда о Стиве и Джинни - Опасный мужчина

— Пожалуйста, не осложняйте мое положение. — В голове Тори пульсировала кровь, девушка знала, что тетя Бенита не позволит им побеседовать наедине. Она понизила голос: — Мой отец понятия не имел о том, что я уже помолвлена, и я попала в ужасную ситуацию. Я не вынесу новых осложнений, поэтому отправляйтесь в Сан-Франциско. — С трудом заставляя себя произносить слова, Тори заметила, что тетя Бенита заподозрила заговор. — Пожалуйста, лейтенант, уезжайте! — добавила Тори почти в отчаянии.

Окаменев от обиды, уязвленный Дейв кивнул:

— Хорошо, я уеду.

— О, простите меня, мне так тяжело. — Она импульсивно коснулась его руки и через силу улыбнулась. — Я схожу с ума. Я не знаю, что мне делать, как выпутаться из этого положения. Я напрасно обидела вас. Я не хочу, чтобы вы уехали, сердясь на меня, лейтенант, или думая, что совершили какую-то ошибку.

Дейв помолчал с мгновение, потом кивнул:

— Я все понимаю. Если я вам понадоблюсь, вы сможете найти меня в Монтерее еще в течение недели или как минимум до того момента, когда я найду лошадь. С начала «золотой лихорадки» лошадей не хватает, все покупают их, чтобы уехать из города или в качестве вьючных животных. В любом случае, пока я живу в гостинице на восточной стороне центральной площади.

— Спасибо, но, к сожалению, вы не в силах мне помочь. Я должна выпутаться сама, если это возможно.

Тетя Бенита приблизилась к ним, наблюдая и слушая. Сказав все, что хотела, Тори выждала некоторое время, чтобы сослаться на головную боль, не привлекая к себе дополнительного внимания. Достаточно и того, что она оскорбила словами Ника Кинкейда в присутствии всех гостей. Общество людей, считавших ее по меньшей мере грубиянкой, а Ника Кинкейда — оскорбленным гостем, показалось ей невыносимым.

Слава Богу, она направилась в свою комнату, с обидой чувствуя, что тетя Бенита сопровождает ее скорее как тюремщица, нежели с намерением успокоить свою подопечную. Вернувшись к себе, Тори от напряжения не смогла заснуть, беспокойно ворочалась с боку на бок, глядела через раздвинутые шторы на мягкие ночные тени в саду.

Неужели невозможно убедить отца в том, что она решительно настроена против этого брака? Тори мысленно повторяла одну за другой фразы из их спора, пока не обессилела. Однако ничего не изменилось. Напротив, она осознала, что слова отца прозвучали даже более твердо, чем ей тогда показалось.

В прохладные предрассветные часы она с горечью призналась себе, что отец не собирался менять своего решения и намерен заставить ее выполнить условия его соглашения с доном Луисом. Несомненно, речь шла о выгодной сделке. Она ни на мгновение не поверила, что он заботился о ее счастье. В таком случае слишком многие вопросы оставались без ответа.

Что случилось с любящим отцом, которого она помнила? Изменили ли его годы или детское восприятие было недостаточно острым? Тори не могла поверить, что он всегда был таким расчетливым, однако об этом свидетельствовало его непреклонное желание выдать дочь за дона Рафаэля.

Их беседа, состоявшаяся после завтрака, оказалась еще более неприятной, чем первая. Тори помнила об угрозе отца, но испытала потрясение, услышав, что он уже предупредил портовые власти и теперь ее не посадят ни на один пароход.

— Я сделал это ради тебя.

Он отвел глаза в сторону, посмотрел на безупречно чистую поверхность стола. Поиграл грузом для бумаг, нервно погладил пальцем бронзового жеребца. Потом посмотрел на Тори холодными бесстрастными глазами.

— И еще я договорился с моим личным врачом, чтобы он завтра днем осмотрел тебя. Об этом обследовании попросил дон Луис.

По коже девушки пробежал холодок, она на мгновение потеряла дар речи. Очевидно, Рафаэль прямиком направился к своему отцу, а дон Луис — к ее. Что ж, она знала, что рискует, хотя и не предвидела такой результат.

Она с вызовом вздернула подбородок:

— Я не позволю это сделать. Я не кобыла, а женщина. И к тому же твоя дочь — если ты об этом забыл.

Он посмотрел на нее холодными глазами.

— Не забыл. Похоже, ты это забыла. Не важно. Если окажется, что ты… обесчещена… ты покинешь этот дом с позором и проведешь остаток своих дней в монастыре Санта-Лусия.

Горячие слезы выступили у девушки на глазах, но она не позволила им пролиться. Овладела Тори и задрожавшим голосом.

— А если я не обесчещена?

— Тогда ты выйдешь замуж за дона Рафаэля, как было запланировано.

Она произнесла с горечью:

— В таком случае мне, пожалуй, стоит избавить всех от больших хлопот и объявить, чтобы мои чемоданы подготовили к путешествию в Санта-Лусию.

Патрик сжал губы, его голубые глаза стали ледяными, суровыми. Он пристально посмотрел на дочь, а потом без всякого предупреждения схватил тяжелый бронзовый груз для бумаг и швырнул его через всю комнату. Оконное стекло зазвенело, осколки картечью разлетелись в стороны. Тори не сдвинулась с места, она смотрела отцу в глаза, хотя ее опущенные руки сжались в кулаки.

— Maldito![30] — выругался он по-испански. — Знаешь, что ты наделала? Я должен оплатить долг — долг чести. Мне дали ссуду при условии, что ты выйдешь замуж за сына дона Луиса, а теперь ты все погубила… Если это правда, все мои планы рухнут… — На лбу отца выступили капли пота, лицо стало красным, но голос звучал весьма твердо. — Поскольку ты потеряла мое доверие, я потребую проведения осмотра, и тогда станет ясно, настолько ли ты безразлична к собственному благополучию, что способна вести себя как обыкновенная шлюха. А теперь иди. Иди!

Тори молча повернулась и покинула кабинет.

«Как я могу простить такое? — дрожа от волнения, возмущенно подумала девушка. — Он требует слишком многого». Тори знала, что не может, не хочет оставаться здесь, что пойдет на все, чтобы убежать из Монтерея, сорвать планы отца. Но как? Действовать надо быстро. Отец вполне способен после обследования запереть ее в комнате до отправки в монастырь.

Вечерние тени уже стали длинными, когда Тори наконец разработала отчаянный план. Хватаясь за соломинку, девушка подошла к письменному столу, достала чистый лист бумаги, перо и чернила. Отвергнув несколько вариантов, она наконец написала то, что должно было привести к успеху.

— Я слышала, что сеньора Вальдес почти закончила мое бальное платье до своего отъезда из Монтерея, — сказала она утром тете Бените, — и я должна убедиться, что оно мне подходит, пока его не продали кому-то другому. Оно уже оплачено, и я, вероятно, сумею устранить недоделки.

Тетя Бенита пожелала сопровождать девушку.

— Похоже, твоя мама проснется сегодня не скоро, поэтому я могу пойти с тобой. Мне велели не выпускать тебя из виду.

— Я нахожусь под арестом?

Поколебавшись, тетя Бенита покачала головой:

— Нет. Мне сказали, что тебя надо сопровождать повсюду. — Глаза женщины были встревоженными, возле уголков рта образовались глубокие складки. Через мгновение она снова покачала головой и вздохнула. — Ты такая упрямая, nina, как твой брат. Неужели ты не можешь согласиться на брак? Ты должна знать, что родители обычно договариваются насчет брака.

— Это феодальная традиция. Мы живем в девятнадцатом веке, а не в девятом. Я не кобыла, которую продают тому, кто больше заплатит. — Она замолчала, прикусила губу, чтобы сдержать выдававшие ее горькие слова. — Похоже, в конце концов, мне придется сдаться, хотя от этого становится грустно. Я приложу все усилия, чтобы переубедить папу.

Тетя Бенита улыбнулась:

— Именно это я и рассчитывала услышать. Я постараюсь отправиться с тобой в город, но если мне не удастся это сделать, ты все равно должна будешь пойти с сопровождающим. Ты меня поняла?

— Да, конечно. Если ты думаешь, что я постараюсь уйти одна, могу заверить тебя, что я не имею ничего против эскорта.

На самом деле она хотела совсем другого, но, к счастью, ее мать в этот день нервничала и попросила тетю Бениту остаться с ней. В Монтерей вместе с Тори отправились Колетт, Пабло и два стражника. «Словно я преступница», — с негодованием думала девушка.

День был облачным, на горизонте виднелись полосы дождя; сильный ветер гнал с океана длинную серую гряду туч. Легкая коляска катилась по извилистой дороге вдоль берега.

Колетт обрадовалась возможности выбраться из стен асиенды, подальше от возникшей там напряженности, но Тори нервничала слишком сильно, чтобы замечать что-либо, кроме собственного смятения. Если ее план сработает, она получит шанс, в котором нуждается; в противном случае она может стать невестой, которую отдают замуж против ее воли. Или монахиней.

— Подожди на улице, — сказала Тори Пабло, когда коляска остановилась у каменного тротуара перед ателье сеньоры Вальдес. Юноша нахмурился, и она добавила насмешливым тоном: — Если только ты не питаешь слабости к шелкам и кружевному белью.

Покраснев, Пабло пробормотал, что она не должна задерживаться, иначе ему придется пойти за ней, потому что дон Патрисио не велел выпускать ее из виду больше чем на несколько минут.

— Я буду стоять возле окна, чтобы ты мог при желании меня видеть, — сообщила Тори, когда Томас, ковбой с широким бесстрастным лицом, помог ей выйти из коляски.

Пабло явно испытал облегчение.

— Тогда вы можете не торопиться, донья Витория. Внутри ателье пахло заплесневелой шерстью и красками, которыми красили кружева и нитки. Пока смущенная помощница портнихи пыталась объяснить, что сеньора Вальдес уехала и никто не знает, какие платья уже сшиты, Колетт, как ее научила Тори, тихо выскользнула через заднюю дверь. Взволнованная Тори, сжимая и разжимая обтянутые перчатками руки, стояла перед широким окном, как она обещала Пабло, и неторопливо спорила с помощницей портнихи.

Измученная женщина пришла в замешательство, когда Тори потребовала поискать платье.

— Я знаю, что оно здесь, сеньора Санчес. Оно почти готово, мне так сказали. Вы должны найти его.

Наконец сдавшись, сеньора Санчес отправилась на второй этаж, чтобы поискать описанное Тори платье. Поднимаясь по шатающимся ступеням, женщина бормотала что-то себе под нос о безумной американке.

Тори посмотрела в окно; как она и рассчитывала, Пабло терпеливо ждал ее. Ну конечно. Он поклялся Рамону добросовестно исполнить поручение.

Если бы Тори не чувствовала себя подобно кролику в клетке, девушку позабавило бы то, что такому молодому человеку доверили роль ее стражника. Возможно, он все еще пытается стереть со своей репутации пятно, оставшееся после того дня, когда он оказался с ней на площади возле форта. Тори жалела об этом, но была так потрясена увиденным — ужасным, жестоким убийством, — что по возвращении домой, когда ее спросили, почему она расстроена, произнесла первое пришедшее на ум объяснение, и Пабло обвинили в том, что он позволил лошади понести.

А вся вина лежала на Нике Кинкейде, относившемся к человеческой жизни так же пренебрежительно, как и к чувствам впечатлительной девушки, которую встретил на берегу. Тори подумала о том, что так и не спросила Ника, как он оказался в тот день у океана.

К тому времени когда сеньора Санчес нашла платье, в ателье уже вернулась задыхающаяся и явно торжествующая Колетт. Вместо обычной дерзости ее лицо выражало радостное возбуждение — она стала участницей заговора.

Стоя за вешалкой с кружевами, Колетт прошептала:

— Лейтенант обещал сделать то, о чем вы просили его в письме, вам надо только сообщить ему время.

Тори кивнула. Лейтенант Брок поможет им. Возможно, ей следовало испытывать чувство вины из-за того, что она намеревалась использовать его, но он сам предложил свои услуги, а она попала в трудное положение. К тому же она хорошо ему заплатит — Тори упомянула это в записке, доставленной Колетт, — поэтому не считала себя совершенно бессовестной.

Она продолжила разговор с недовольной сеньорой Санчес, которая указала на незаконченные рукава и подол, после чего заявила, что платье носить нельзя.

— Видите? Край заколот булавками, но не подшит, буфы не готовы.

— Все равно я его забираю. — Когда сеньора Санчес возмущенно посмотрела на Тори, девушка продолжила: — Сеньора Вальдес взяла у моего отца деньги, это платье шили к моей свадьбе. Упакуйте его, пожалуйста.

— Но… оно не закончено!

— Упакуйте его, — приказала Тори таким холодным тоном, что сеньора Санчес вздрогнула, кивнула и выполнила распоряжение. Они покинули ателье, и Колетт отдала большую коробку с платьем Томасу, чтобы он положил ее в коляску.

Все может получиться, взволнованно подумала Тори. Лейтенант Брок отвезет ее в Сан-Франциско, а там она сядет на корабль и поплывет в Бостон. Домой, к Питеру Гидеону.

Когда они возвращались в Буэна-Висту, с неба посыпались редкие капли дождя. Падая на дорогу, они поднимали маленькие облачка пыли. Листья деревьев, стоящих у обочины, задрожали под усиливающимся дождем. Ко времени прибытия экипажа в асиенду на его кожаной крыше, лошадях и всадниках блестела влага. Ковбои насквозь промокли и чувствовали себя неуютно.

Мануэль вышел им навстречу с зонтиком в руках, чтобы дамы не вымокли по дороге к дому, но его лицо было таким опечаленным, что Тори тотчас охватил страх. Наверное, кто-то раскрыл ее план. Но это не могло случиться. Она не поделилась своим замыслом даже с Колетт, лишь вручила ей конверт, чтобы девушка доставила его Броку.

Дождь непрерывно барабанил по материи, туго натянутой на спицы зонта. Тори шагнула под него, немного нахмурившись. Вдали загрохотал гром.

— Что случилось, Мануэль?

— Донья Витория. — Его голос задрожал. — Боюсь, нечто ужасное. Вы должны немедленно зайти в дом, вы нужны там.

— Я нужна? — Она переступила через образовавшуюся перед крыльцом лужу, шагнула под навес и развязала ленточки шляпы, чтобы стряхнуть влагу с перьев. — Что ты хочешь этим сказать?

Покачав головой, пожилой человек опустил зонтик, потупил взор, потом снова посмотрел на Тори:

— Вашему отцу стало плохо. Пожалуйста, зайдите в дом.

Девушка только сейчас заметила стоящую перед домом незнакомую карету. Она прошла через дверь мимо плачущей горничной. Рамон заламывал руки в коридоре, не глядя на Тори. Господи, должно быть, произошло нечто ужасное, если слуги так взволнованны.

Тетя Бенита встретила Тори в коридоре возле комнаты отца. Глаза женщины были красными.

— Nina, — пожилая женщина давилась слезами, — твой отец… твой отец…

— Папа? В чем дело? Скажи мне немедленно, тетя! Ты меня пугаешь.

— Он умер, nina, — тихо произнесла женщина и прижала к себе Тори теплыми ласковыми руками, согревая охваченную внезапным ознобом девушку. — Твой отец умер.

Глава 12

На входной двери и окнах висела плотная черная материя; деревянные ставни были закрыты. По затемненному кабинету отца двигались тени, напоминающие хищных зверей. Тори поежилась от этого сравнения. Хищные звери… Вроде ее дяди…

Дон Себастьян бросил на нее холодный взгляд:

— Все остается в силе. Кончина твоего отца — прискорбное событие, но ты все равно выходишь замуж за дона Рафаэля, как планировалось.

Диего переступил с ноги на ногу в углу отцовского кабинета; лучи осеннего солнца, проникая сквозь щели ставней, падали на красивое лицо юноши. Тори замерла от возмущения и снова посмотрела на дядю. Дон Себастьян Монтойя, брат матери, взял семейные дела в свои руки. Сейчас он сидел за отцовским столом, в отцовском кожаном кресле и демонстрировал всем, что собирается занять его место.

Нет, она постарается избежать этого брака!

Вздернув подбородок, Тори ответила ему таким же холодным тоном:

— Вы мне не отец. Это возмутительно. Как только он оказался в могиле, вы пришли и заявили, что теперь власть в семье принадлежит вам. Я вполне способна самостоятельно управлять своей жизнью. Я возмущена вашим вмешательством и не потерплю его.

Себастьян пристально посмотрел на нее из-под тяжелых век.

— Ты женщина, и у тебя нет никаких прав. Я действую в твоих интересах, как это делал бы твой отец.

— Папа умер. — Она едва не подавилась этими словами. Удар, сказал врач, вероятно, вызванный каким-то стрессом… — Вы не мой опекун, и я отказываюсь мириться с вашим вмешательством, понятно?

— У тебя нет выбора. — Себастьян встал с кресла и посмотрел на Тори прищуренными глазами. — Твой отец давал тебе слишком много свободы. Я не намерен делать то же самое. Будучи твоим опекуном, я заставлю тебя вспомнить о хороших манерах и послушании. Если бы дон Патрисио пресек твое своеволие, он не лежал бы сейчас в могиле.

Тори побелела. В ее горле образовался комок. Смерть отца была большим несчастьем, она безумно жалела об их последней ссоре, но так жестоко напоминать ей об этом!.. Она не позволит дяде запугивать ее. Девушка рассерженно шагнула вперед:

— Как вы смеете!

— Я поступаю так, как хочу. — Он подтолкнул к Тори лежащие на столе листы бумаги. Обмакнув перо в чернильницу, протянул его девушке. — Ты подчинишься, или я запру тебя в комнате до того момента, когда освобожусь от ответственности за тебя. Я уверен, что ты этого не хочешь, верно? — Жестокая улыбка искривила его тонкие губы, словно он получал удовольствие от волнения Тори. — А теперь подпиши бумаги, как тебе велят.

Тори посмотрела на пачку документов. «Дон Себастьян сказал, что они связаны с наследством. Назвал это чистой формальностью. Но как я могу думать о делах, когда папа мертв, а меня по-прежнему принуждают выйти замуж? — думала она. — О, как невыносимо быть зависимой и беспомощной…»

Она посмотрела на дона Себастьяна.

— Я ничего не подпишу, даже если вы запрете меня в caabozo[31], вам ясно? Никому не запугать меня. Даже в Калифорнии ни один священник не станет совершать обряд бракосочетания, если женщину приведут к алтарю в кандалах. Не испытывайте меня, дядя Себастьян, — думаю, вы проиграете.

Он сжал рукой перо, и оно с треском сломалось. Он поднял обломки, глядя на Тори ледяным взглядом.

— Я сломаю тебя вот так, если ты вздумаешь бросить мне вызов. И ты подпишешь эти бумаги, угодно это тебе или нет.

— Довольно! — Внезапно прозвучавшие слова Диего были первыми, которые он произнес с того момента, как Тори дала отпор их дяде. — Мой отец еще не остыл, а вы уже сцепились, как две собаки. Я не допущу этого.

Тори удивленно посмотрела на Диего. Он казался таким зрелым, властным. Девушка поняла, что за время ее отсутствия брат превратился в мужчину. Его темно-синие глаза были сердитыми, рот юноши вытянулся в тонкую линию.

Диего шагнул вперед, встал между ними и положил руку на плечо сестры.

— Проведай маму, а я тем временем поговорю с дядей Себастьяном. Пожалуйста, — добавил он, когда Тори бросила на него яростный взгляд.

Поколебавшись, она кивнула и покинула комнату. Когда дверь захлопнулась, девушка услышала голос брата:

— Глупец! Как вы не понимаете, что ее нельзя провоцировать подобным образом? Тори никогда не подпишет эти бумаги, если вы будете заставлять ее…

Хоть у Диего хватило ума сообразить, что ее не так-то легко запугать. Возможно, он станет ее союзником в борьбе с дядей. Больше ей не на кого опереться. От матери проку мало.

Мама. Как ни странно, казалось, что Палома окрепла за неделю, прошедшую после смерти отца. Теперь она чаще выходила в тенистое патио, sala grande и к обеденному столу. Похоже, смерть мужа стала для нее освобождением. Возле матери Тори чувствовала себя немного скованно. Впрочем, между ними никогда не было большой близости.

Донья Палома грелась на веранде в теплых лучах солнечного света. Ее темные волосы были собраны на макушке и закреплены испанскими гребнями, которые блестели на солнце. Женщина посмотрела на подошедшую Тори. Легкая улыбка мелькнула на лице Паломы.

— Пожалуйста, сядь. — Она махнула рукой, указывая на кресло. — Славный день.

Слегка оторопев, Тори села напротив матери. Девушка испытывала смущение и неуверенность. На лице Паломы не было скорби и даже печали. Тори возмутило ее равнодушие. Возможно, отец был не лучшим мужем, но дочь когда-то любила его. Она будет тосковать по тому отцу, а не по бездушному диктатору, которым он стал в последнее время.

— Ты пришла ко мне по какой-то причине, — произнесла Палома после нескольких мгновений молчания. — Чего ты хочешь?

Беседы с матерью были такими редкими, что Тори растерянно выпалила:

— Я хочу покинуть Монтерей. Хочу вернуться в Бостон, но дон Себастьян говорит, что я должна выйти за Рафаэля.

Брови Паломы слегка поднялись.

— Ты ожидала, что смерть отца что-то изменит? Мужчинам нет дела до наших желаний. От нас ждут бездумной покорности.

Она говорила спокойно, но Тори заметила в ее тоне горечь. Подавшись вперед, девушка пристально посмотрела на мать.

— Но мы не обязаны всегда подчиняться, как глупые овцы, верно?

Улыбка промелькнула на лице Паломы.

— Ответ зависит от того, кому задают этот вопрос.

— Я спрашиваю тебя. Ты считаешь, что с женщинами следует обращаться как с рабами, выдавать их замуж насильно, считать дерзкими детьми, если они смеют возражать?

— Ты спрашиваешь не у того человека, — сказала Палома после долгого молчания. — Я поступала, как мне приказывали, и не сопротивлялась. Я вела себя в соответствии с тем, как меня воспитали, была кроткой и покорной.

— Да, и в течение двадцати лет пряталась в темной комнате, потому что ненавидела такую жизнь, — заявила Тори. — Неужели тебе никогда не хотелось сказать «нет»?

Впервые за все время мать посмотрела на нее так, словно действительно видела свою дочь. Палома глядела на Тори целую минуту, потом моргнула; в больших темных глазах женщины заблестела пелена непролитых слез.

— Не было такого дня, когда я не сожалела о том, что мне не хватило смелости сказать нет, — произнесла она, наконец, почти шепотом, — и убежать с моим Роберто, вместо того…

Она остановилась, посмотрела в сторону, погрузилась в молчание. Тори внезапно поняла, как тяжело жилось матери. Как страшно любить одного человека и выйти замуж за другого, вспоминать долгие годы одиночества и сознавать, что надеяться не на что. Неудивительно, что Палома предпочла спрятаться от реальной жизни.

Но Тори такой выбор не устраивал. Возможно, ее мать не нашла в себе необходимого мужества, но у Тори его будет достаточно. Она ощущала свою решимость и упорство; они не позволят ей покорно подчиниться чужим требованиям.

Подавшись вперед, она снова завладела вниманием матери.

— У меня тоже есть мой Роберто. В Бостоне. Его зовут Питер Гидеон, я помолвлена с ним.

Палома медленно кивнула.

— Я предупреждала твоего отца, что ты не тот слабый ребенок, которым была я, но он не пожелал прислушаться к моим словам. Я сказала, что это отвратительно, но он был настроен решительно. Понимаешь, он считал, что договоренность с доном Луисом важнее всего остального…

Тори уставилась на мать. До девушки донеслось эхо слов, звучавших в саду. «Это отвратительно… ты думаешь только о себе… Возможно, моя жизнь закончена, но ее — нет…»

— Так это была ты, да? — Когда мать удивленно подняла брови, Тори объяснила: — Несколько недель назад в саду, за моей калиткой. Я слышала, как ты спорила с папой. Я не узнала твой голос, он был таким…

— Твердым? — Палома горестно улыбнулась. — Да, я редко проявляю непокорность. Несколько лет назад я поняла, что это — бесполезное и утомительное занятие.

— Я так не считаю.

Палома пристально посмотрела на дочь и улыбнулась. Она подняла руку, словно собираясь погладить лицо Тори, но уронила ее на колени. Отвела взгляд, немного нахмурилась, потом снова повернулась к дочери с неожиданной решимостью во взгляде.

— Я должна сказать тебе кое-что. В нескольких банках хранятся деньги, положенные на твое имя и на имя Диего. Таким образом, отец прятал доходы, полученные от продажи оружия другим странам.

— Оружия? От продажи оружия… Полагаю, кто-то должен этим заниматься, производить боеприпасы и…

— Нет, нет, Виктория, все не так, как ты думаешь. Это оружие, инструменты уничтожения, продается любой банде наемников, у которой есть деньги. Речь идет не о законных сделках с иностранными государствами. Знаешь, что это означает? О, я вижу по твоему лицу, что ты знаешь. Да, если группа преступников предлагала деньги за ружья, револьверы, патроны — даже пушки и снаряды, — твой отец продавал их по высокой цене. — Палома откинулась на спинку кресла, на мгновение закрыла рукой глаза, потом снова посмотрела на Тори. — Ты молчишь. Это тебя расстроило или ты тоже считаешь это допустимым способом обогащения?

Внезапно Тори стало холодно, она вздрогнула и обхватила себя руками.

— Нет. Я считаю это гадким. Все деньги, которые он присылал на мое содержание и обучение… Теперь я знаю, почему дядя Симес не желал говорить с папой о его бизнесе. Он никогда не говорил мне об этом, но я чувствовала, что тут что-то не так. Я считала, что просто… Господи, мне противно даже думать о том, что он занимался такими вещами!

— Да, как и мне. Послушай меня, mi hija[32], я скажу тебе сейчас нечто важное: твой отец припрятал большую сумму, потому что не доверял дону Луису и моему брату. Если Себастьян узнает, он продолжит эту гадкую торговлю, продажу смерти невинным людям. Нельзя допустить, чтобы он забрал эти деньги, ты меня понимаешь?

— Но что я могу сделать?

— Ты должна раньше его добраться до счетов и снять с них все.

Тори вздрогнула.

— Я не могу — теперь, когда я знаю, что это грязные деньги, мне всегда будет казаться, что они залиты кровью.

— Тогда потрать их на добрые дела, только не позволь моему брату завладеть ими.

Тори посмотрела на мать. Девушка еще никогда не видела на лице Паломы столько огня и страсти.

— Мама, но почему ты не сделаешь это?

Палома горестно улыбнулась:

— По разным причинам, дитя мое. Я уже стара и слишком устала от борьбы. Я не могу опозорить мою семью, сообщив все властям, а Диего… он всегда был так близок к отцу, я почти не знаю моего сына. Он такой далекий, холодный; мужчины на многое смотрят иначе, нежели женщины. Я не уверена, что могу ему доверять. Даже если его намерения будут благими, он может невольно подыграть Себастьяну. Мой брат умен, поэтому твой отец пошел на хитрости, чтобы спрятать от него деньги и информацию. Себастьян хотел бы править всем миром.

— Неужели ты действительно так считаешь?

— Да, это правда. Дитя мое, есть вещи, о которых ты не знаешь, они произошли так давно… но говорить о них сейчас бессмысленно. Скажи мне, ты возьмешь деньги, прежде чем до них доберется твой дядя?

— Если сумею. Но… как это сделать?

— Ты хочешь уехать из Монтерея?

— Конечно, и я даже разработала план бегства, но потом папа умер, и я решила, что в этом больше нет нужды, потому что я смогу вернуться в Бостон, как только здесь все дела будут улажены. Я всегда полагала, что Диего, как это принято, унаследует дом и земли.

— Ты должна уехать. Я скажу тебе, как это осуществить, но ты должна уехать. Если я сделаю слишком многое, у Себастьяна возникнут подозрения. Ты знаешь кого-нибудь, кто согласится тебе помочь?

— Да, это лейтенант Брок, с которым я познакомилась на пароходе. Думаю, он мне поможет. Больше я никому не доверяю, — мрачно добавила Тори, думая о Нике Кинкейде. Вероятно, он был одним из наемников, которым отец продавал оружие, и с удовольствием запустил бы руки в эти деньги! О, какой глупой она была, если хоть на мгновение нашла его привлекательным!

— Хорошо. Как только ты напишешь записку лейтенанту, я все организую. Я попрошу Района доставить ее этому человеку. Рамон никогда не заподозрит, что я способна предать семью. — Она сверкнула глазами, торжествующе улыбнулась. — Да, ты сильная, nina. Ты сможешь сделать то, что никогда не могла сделать я. О мои загубленные годы… возможно, когда-нибудь ты простишь меня, но мое спасение — в одиночестве. Вероятно, если бы я рассказала тебе кое-что о моем прошлом, ты сумела бы простить меня за мою теперешнюю слабость… — Она сделала глубокий вдох, посмотрела на зеленые холмы, вздымавшиеся за асиендой. Заговорив тихим, печальным голосом, напоминавшим бормотание, она начала рассказывать.

История Паломы была типичной для того времени, думала позже Тори в своей комнате, но она могла бы стать основой древнегреческой трагедии. Проявив необычайную дерзость, четырнадцатилетняя девочка влюбилась в Роберто, сына скромного hacendado[33]. Дон Франсиско, отец Паломы, враждовавший с отцом Роберто, запретил ей выходить замуж за ее избранника. Бурно развивавшиеся события завершились смертью Роберто. Это назвали несчастным случаем, но Палома знала правду. Дон Франсиско пришел в ярость, узнав, что ее дочь вынашивает ребенка Роберто, и собрался отправить ее в мексиканский монастырь.

Тогда появился Патрик Райен, американский морской капитан, которого с Франсиско связывал какой-то бизнес. Янки пожелал жениться на девушке, вынашивающей чужого ребенка, в обмен на землю и деньги. Безутешной Паломе оставалось только выбирать между обителью и браком с незнакомцем. Через несколько месяцев после свадьбы родился мертвый ребенок, и женщина замкнулась. Даже появление других детей не уняло ее боли, а спустя некоторое время муж вовсе перестал заходить в ее комнату. Это устраивало Палому. Она стала замкнутой и общалась лишь с тетей Бенитой. Так продолжалось до сегодняшнего дня, когда она доверилась дочери.

Это объясняло многое. Тори почувствовала, что наконец сможет простить мать за годы кажущегося безразличия.

Глава 13

После неприятного разговора с Себастьяном прошла неделя; Тори заставляла себя притворяться кроткой и уступчивой, хотя иногда ей хотелось бросить на дядю презрительный взгляд, сказать ему, что она знает правду.

Но девушка не могла так поступить, не подвергая опасности план, который тщательно разработала вместе с матерью. Палома продолжала изумлять ее; Тори знала, что если бы не советы матери, она могла бы уже оказаться замужем или в монастыре. Именно Палома каким-то образом уговорила Себастьяна выждать некоторое время, прежде чем поднимать вопрос, который мог поставить дона Луиса в неловкое положение. Поэтому Тори оставили в покое, хотя и наблюдали за ней более тщательно, чем хотелось бы девушке. Кто-то всегда находился возле нее, прогуливался по саду вдоль края маленького тенистого дворика или по коридору возле спальни — долгими ночными часами Тори слушала шум шагов.