Обнаженные чувства

Его веселая легкомысленная матушка родила сына лишь потому, что к этому обязывало положение в обществе. Она незамедлительно и не без тайной радости передала его на руки своих мрачных свекра и свекрови Ньюкомов (старик был единственным в семье, кто на самом деле хотел, чтобы родился ребенок), таким образом Фэй и ее милый Дикки были предоставлены сами себе и могли делать все, что им заблагорассудится. Иногда они наезжали с визитами — эти натянутые скоротечные встречи всегда заканчивались взаимным раздражением.

Для Фэй Ньюком ее сын был бледным, равнодушным и молчаливым маленьким негодяем, неспособным ни к подлинным чувствам, ни к истинной теплоте. А Ричарду, ее мужу, мальчик просто активно не нравился, так как умудрялся вызывать у него, привыкшего к бездумному, пустому существованию, целью которого было лишь поиск удовольствий для себя, обиду своей замкнутостью и молчаливым нежеланием терпеть его демонстративное сюсюканье. Да, думал о сыне Ричард, здорово набрался он у своего деда. Со мной у него не вышло. Произведя на свет наследника, Ричард и Фэй обрели, наконец, свободу, имея достаточно денег для веселого существования до конца своих дней. Никаких нотаций и выдач ограниченных сумм, все равно растранжириваемых раньше времени, никаких мучительных объяснений с отцом, который так и не мог до конца понять, не скрывая своего разочарования, почему же его сын стал таким никчемным субъектом с плебейскими замашками. И — самое главное — он больше не будет смотреть на портрет своей матери, хрупкой молодой женщины с золотистыми волосами (он висел в отцовском кабинете, где происходили душеспасительные беседы), который безмолвно постоянно напоминал ему, что это именно он, Ричард Карлсон Ньюком, стал причиной ее смерти, истерзав ее плоть своими родовыми четырьмя с половиной килограммами.

Считали, что мальчонка Брэнт, слава Богу, уродился в свою бабушку. Он должен был унаследовать все состояние семьи; было составлено завещание, где все это было оговорено. Брэнт Ньюком-старший, хотя и не чурался женского общества, так и не женился во второй раз. Говорили, что он боготворил свою красавицу жену, умершую молодой, и вот теперь его внук, который был так похож на нее, был его единственной радостью и смыслом его существования на этом свете.

У Фэй была единственная сестра, намного моложе ее, и если Фэй была весьма худощавой брюнеткой, то ее сестра была блондинкой и фигура ее отличалась соблазнительными округлостями. Силвию отправили учиться в интернат. Ее старшая легкомысленная сестра упоминала о ней, выставляя в качестве дурного примера, и действительно, та проучилась там ровно столько, пока терпели ее многочисленные побеги; в конце концов ее исключили. После того как ее выгнали из третьей школы подряд и после того как произошло ее бурное приключение с парнишкой, который вызвался подвезти ее на машине, Силвия стала на якорь у Фэй и в свои семнадцать лет вышла замуж за одного из друзей Ричарда. Через несколько лет она развелась с ним и вновь вышла замуж, на этот раз за французского кинопродюсера, который снял ее в нескольких своих фильмах. Силвия добилась определенного успеха, использовав свои внешние данные и тот минимум таланта, которым она обладала, однако вскоре она развелась и с этим своим мужем, чтобы связать свою судьбу с итальянским киноактером, имевшим, однако, привычку многократно жениться на возлюбленных, годящихся ему в дочки.

Силвия, красивая и чувственная блондинка, была очень привязана к своей сестре, и из-за того, что сама была лишена возможности иметь детей (неудачный ранний аборт был тому причиной), она много внимания уделяла своему племяннику и, похоже, любила больше, чем родная мать. Силвия приезжала к ребенку гораздо чаще, чем это с неохотой делали его родители, она обычно часто присылала ему веселые безделушки и красочные открытки со всего света. Дед Брэнта, конечно, не одобрял этот контакт с Силвией, однако он обладал достаточным житейским опытом, чтобы видеть: ее привязанность к мальчику была искренней; поэтому он и не вмешивался.

В мире, где обитал Брэнт, Силвия была единственным молодым и красивым созданием, единственным человеком, от которого он принимал знаки внимания и заботу. Когда он подрос и его отправили в частную школу, он не видел ее несколько лет. письма от нее были единственным светлым пятном в его суровой жизни, подчинявшейся строгим нравам того учебного заведения, где он учился.

Он упорно учился, именно так, как хотел дед, а она вновь начала сниматься в кино, и все время получалось так, что их каникулы были в разное время. Силвия очень много ездила по свету: каждый раз на ее очередном письме или открытке была наклеена все более экзотическая марка. Но она не переставала писать ему — своим милым крупным неровным почерком, подробно описывая дальние страны и разнообразных, удивительных людей, которых она встречала. Брэнт бережно хранил все ее письма.

Далеко опередив сверстников в силу своих природных данных и стараний нанятых дедом репетиторов, Брэнт поступил в колледж, как только ему исполнилось пятнадцать лет. Чтобы достойно окончить его и получить диплом, он занимался с той же сосредоточенностью и при отсутствии внутреннего удовлетворения, с какой он делал все то, что запланировал для него дед. Для него это было непременным делом, которое надо поскорее завершить. И тут, когда Брэнту исполнилось восемнадцать и он почти закончил колледж, умер дед.

Ричард и Фэй не прилетели на похороны: они совершали круиз на яхте какого-то греческого миллионера и не видели причин, достаточных для того, чтобы покинуть компанию таких очаровательных, замечательных людей ради присутствия на похоронах. Ну да, старик умер, но ведь все знают о содержании его завещания. Зачем же лицемерить? К чему притворяться? Однако Силвия, только услышав о смерти деда, тут же прилетела из Швейцарии, прервав свой отпуск.

Она с удивлением обнаружила, что Брэнт, ее маленький племянник, стал совсем мужчиной, внешне по крайней мере. Он оставался все таким же холодным, почти отталкивающим, однако теперь к этому добавилось некоторое высокомерие. У нее буквально захватило дух от его внешности, красоты и чистоты, достойных греческого бога. Все единодушно утверждали, что он унаследовал красоту своей покойной бабушки, но Силвия с радостным трепетом увидела, что в его внешности проглядывают и ее черты. У них обоих были одинаково красивые глаза в обрамлении длинных ресниц, одинаково классически обворожительные губы правильных очертаний. Они — как брат и сестра, подумалось ей, и внутренне она была уверена, что не позволит ему отгородиться от себя той стеной холодности, которой он окружил себя.

— Брэнт… о, Брэит, как же я рада снова видеть тебя! Двинувшись мимо его руки, протянутой в нормальном приветствии, она ласково поцеловала его в губы; ее знакомый с детства родной запах вновь окутал его, он снова ощутил себя ребенком. Он нежно прижался к ней, трепеща от странного и непривычного ему ощущения прикосновения к ласковому воздушному телу, от необычности такой близости живой души.

— Сил! Я очень рад тебя видеть, — вымолвил он. А потом неуверенным голосом: — Ты побудешь здесь?

Она была единственным человеком, кого он попросил остаться с ним после похорон в огромном доме со всеми этими комнатами для гостей и вышколенными слугами. Все остальные вернулись в город, неодобрительно покачивая головами и перешептываясь о дурных манерах и о бессердечности юного Ньюкома. Однако ни Брэнт, ни Силвия не обращали ни малейшего внимания на их мнение.

Глава 22

Она осталась. Они вдвоем ездили верхом, часами разговаривали, он даже обучил ее стрельбе, каждый раз взрываясь от хохота, когда она забавно прищуривалась перед выстрелом. Он мог с ней говорить и доверять ей так, как никому на целом свете. Позднее он пришел к выводу, что их близость неизбежно должна была перерасти в нечто иное, что и случилось.

Силвия прожила в его доме десять дней. Через некоторое время ей наскучило затворничество, и она предложила выбраться. Но выбраться куда? Господи, сказала она, да куда угодно, какая разница. Тебе нравится танцевать? Пусть тогда он отведет ее на дискотеку. Она слышала, что в городе, кажется, таковая имеется. Не мог ли он стать ее кавалером?

— Подожди, не волнуйся, — сказала она с озорным выражением в голосе. — Я тебя не подведу. Я ведь не выгляжу на свой возраст, правда? Я знаю, если я оденусь как восемнадцатилетняя, ты потянешь на двадцать один год. Ты же выглядишь старше своих лет, ты знаешь об этом, Брэнт? Но чтобы быть моложе, действуй как молодой. Ты же иногда кажешься даже старше меня, и намного опытней!

Пока они ехали на машине в город, она сидела вплотную к нему, задавая пытливые вопросы о других девушках, совсем как его подружка. У него были девушки? Он мрачно нахмурился. Да. Дедушка — он сморщился — подыскал ему одну. Это был любопытный опыт, хотя и почти клинический. Он вообще-то не доверяет женщинам. И у него нет времени на девушек.

— О, Брэнт, — почти смеясь выдохнула Сил, но в то же время ей стало жаль его, ведь ему так было необходимо тепло и чья-нибудь любовь. Она прижалась к его руке.

Она в тот вечер распустила волосы, и они свободно спадали по ее спине, в них она продела ленточку. Как и обещала, ей нельзя было дать больше восемнадцати.

Т-ак хорошо, как в тот вечер, Брэнт ни раз в своей жизни себя не чувствовал. Все особи мужского пола смотрели на нее жадными, полными похоти глазами, а она переливалась юной красотой, смехом, совсем как молодая девчонка; она была с ним, только с ним и для него в тот вечер. Ничего и никого в жизни он не видел, что могло бы сравниться по красоте с Сил, Сил, танцующей так близко. Ее благоухающие волосы нежно щекочут его щеку… Сил, впитывающая каждый его жест, каждое его слово, никого не видящая, кроме него.

Когда они вышли из клуба после того, как стихла музыка, неожиданно для себя он поцеловал ее; ее послушные губы широко раскрылись под его поцелуем, в его рот влился терпкий аромат бурбона, который он заказывал для них. Вдруг она, вздрогнув ресницами и всем телом, отстранилась от него, делая вид, что сильно захмелела.

— М-м-м-м, что-то меня зашатало. Как бы тебе не пришлось меня нести на себе. Но — о, Брэнт, как же здорово мы повеселились!

— Нам обязательно надо еще раз приехать сюда, — сказал он, с трудом подбирая слова, потому что у него перехватило дыхание и он чувствовал, что тело его наливается каким-то необычным, распирающим его напряжением. Внутренне он проклинал себя за свою дурацкую угловатость и ненавидел себя за свою неопытность.

Чтобы нарушить тяжелое молчание, Силвия неожиданно заговорила об отъезде.

— Мне… мне же все-таки надо когда-нибудь вернуться к делам, Брэнт. Между прочим, мне ведь надо досняться в фильме, и… ну, Европа стала моим родным домом, меня так туда тянет.

Она увидела, как осунулось от огорчения его лицо, и, про себя проклиная все на свете, дотронулась до его руки, жестом прося извинения за бестактность.

— Поедем со мной? О, в самом деле, правда. Тебе необходимо узнать Европу, тебе необходимо сменить обстановку, попутешествовать, на мир посмотреть. Тебе нужно… тебе… нужно жить и… да, и любить, и даже страдать от любви. Тебе просто необходимо выучиться чувствовать. М-м-м, как же мне это описать?

Театральным жестом она широко распахнула руки, и неожиданно он» засмеялся, вольно откинув голову назад, охваченный возбуждением, отдавшись странному головокружительному запретному трепету, поразившему все его молодое жаждущее тело.

Да, вот он и решил. Она права, ему нужно чувствовать, ему нужно унестись далеко отсюда, видеть бездну нового, встретить массу новых людей, изучить жизнь. Кроме того, он ведь богат. Впервые в жизни Брэнт начал осознавать, каким свободным и независимым могут сделать его деньги.

— Сил, поехали. Поехали, плевать на все! Прямо сегодня, ночью, если захотим. Можно, я буду с тобой? Можно?

Ослепленный своим клокочущим молодым эгоизмом, он ни на секунду не задумался, что у нее может быть кто-нибудь другой, другой мужчина. Но она, охваченная уже своим эгоизмом, тоже позабыла обо всем на свете. У нее вдруг вскружилась голова: она вновь чувствовала себя юной, влюбленной в него. Она прижала к себе его руки.

— Брэнт, Брэнт, ну, конечно, ты останешься со мной. Скорей, нам надо спешить. Нам надо скорей вернуться., собраться, заказать гостиницы, а пока будем этим заниматься, я тебе все-все расскажу: о жизни во Франции, и в Италии, и в Лондоне, и — о, как все будет здорово!

Она остановилась и засмеялась от собственных слов.

— Слушай, представляешь, что мы натолкнемся на Фэй и Ричарда! Представляешь, какие у них будут физиономии!

Он тоже засмеялся от этой мысли. Она принесла смех в его жизнь, у него пронеслось в голове, что только теперь он научился смеяться и радоваться.

Она научила его гораздо большему. Она научила его всему. Это должно было состояться, и это произошло. Она была слишком безвольна и слишком целеустремленна, чтобы сопротивляться своему чувственному влечению, которое пробудил в ней Брэнт. Он был слишком молод и горяч, чтобы остановить ее. Она обучала его неторопливо и с бесконечным терпением, и это было вознаграждено его старательностью и желанием воплотить в практику все то, что она показала ему, чему научила в чувственной, плотской любви. Они были неразлучны в их безграничной, всеподавляющей страсти, казалось, их любовь не прерывалась ни днем ни ночью; он был ее молодым, полным сил и вожделения скакуном, ее блестящим богатым возлюбленным, ей бесконечно завидовали все женщины ее круга.

Под теплым солнцем Французской и Итальянской Ривьеры тело Брэнта приобрело бронзово-золотистый загар, волосы красиво выгорели, и голова его украсилась романтической длинной прической. Он начал превращаться в сибаритствующего, пресыщенного, еще более высокомерного молодого светского льва, исключая мгновения его близости с Силвией. С ней, для нее он всегда был нежным, неукротимым, говорящим только о любви к ней, о заботе о ней. Он обрел уверенность в себе, почувствовав себя мужчиной и умелым любовником.

Брэнт довольно быстро привык к тому, что он унаследовал огромное состояние, и к той власти, которую оно ему дало. Он купил и научился водить престижные спортивные автомобили л яхты, освоил горные и водные лыжи и совершал на них головокружительные трюки. Он стал завсегдатаем казино; кроме того, будучи блестящим молодым повесой, он неизбежно притягивал к себе других женщин. Однако все они оказались такими доступными и, следовательно, навевающими на него скуку: ведь ему не требовалось завоевывать их. Наоборот, они сами навязывались ему, и, если он был расположен в тот момент, он брал от них то, что они предлагали. Но единственной, кем он дорожил, кто жил в его сердце, была Сил. Движимый молодой всепоглощающей самоуверенностью, он ожидал от нее полного слияния с ним, только с ним, хотя сам всегда был готов, как уверенный в себе мужчина-победитель, искать любовных приключений с другими женщинами.

Бесконечная череда дней и ночей, переполненных страстью и пылом молодой любви, не лучшим образом повлияла на Силвию: Брэнт был неутолим в своей жажде наслаждений. Неожиданно для себя он стал замечать, что безжалостное южное солнце бесстрастно высвечивает все новые морщинки на ее лице, он начал замечать также, что ее роскошное тело, некогда казавшееся ему идеальным воплощением женственности и страсти, понемногу теряет очарование, как бы обмякая и поникая под напором его безудержной энергии. Все более открыто он начал увлекаться другими женщинами; однажды Силвия застала его, предающимся утехам страсти со своей новой служанкой, что стало причиной шокирующе истеричной сцены. В своем гневе она была почти безобразна; в подавленном состоянии он буквально бежал от нее, из ее дома. Когда, переборов себя, он возвратился туда тем же вечером, он обнаружил, что она упорхнула: Силвия в тот вечер ужинала с испанцем по имени Моралес, режиссером ее нового фильма. Сгорая от неожиданно охватившей его ревнивой ярости, Брэнт отправился на вечеринку, устроенную одним англичанином (который, впрочем, давно уже не бывал на своей чопорной родине), и остался там до самого конца, впервые в своей жизни став участником оргии.

Переполняемый непреодолимым отвращением, вызванным происшедшим с ним в ту ночь, он возвратился на их виллу. Сил была с Мора-лесом. Он увидел, что они спали, обнявшись на ее кровати; Боже, это же было ложе его любви! Полотнища простынь, спадая до пола, полуобнажали ее тело; ее полные округлые груди со спутанными и беспорядочно лежащими на них длинными прядями волос соседствовали с чужим, сплошь покрытым курчавой черной растительностью мужским телом.

Ощущая почти физическую боль от растоптанной гордыни вперемешку с негодованием и ненавистью, Брэнт вновь покинул этот дом, сняв отдельное жилье в том же городе. Ну уж он покажет ей! Он стал завсегдатаем самой разнузданной, самой развратной компании в Риме, забавляясь и с женщинами, и с мужчинами, полностью отдаваясь царившей варварской волне похоти среди его новых партнеров. Бесконечные оргии, употребление наркотиков — все это наделало столько шуму в местном «свете», что их компания стала регулярным источником скандальных новостей, раздуваемых бульварными газетами.

Силвия на самом деле лишь хотела разок хорошенько наказать Брэн-та, заставив поревновать его, а затем вернуться к нему; однако он воспользовался ситуацией и под предлогом ее измены бросил ее. Она приложила все силы, чтобы вернуть его. Она звонила, писала бесконечные письма, устраивала ему публичные сцены со слезами. Он оставался враждебным и холодным, как ледяная глыба.

Однажды жарким римским днем она как вихрь влетела в подъезд дома, где он жил; стены сотрясались от грохота ее ударов по запертой двери и ее голоса, выкрикивавшего оскорбления, пока он, наконец, не отпер дверь. Как только он появился на пороге, она расплакалась, голос ее уже был полон мольбы.

— О, Боже мой, как же ты не поймешь, что я люблю тебя? Я люблю тебя, Брэнт. Не режь по живому. Не казни меня!

— Мне жаль, но ты заварила эту кашу. Ты сама сказала, что мне надо научиться жить, Сил, а я только начал свою учебу. Мне нужно, чтобы было много учителей. Я же старательный ученик!

Его голос был переполнен издевкой, он глумился над ее словами, над ее распухшим от слез лицом, над ее податливым телом, над ее растоптанной гордостью.

Она вся застыла, не зная, что и ответить на это, а он с методичностью слесаря до упора закрутил последний болт, выдав свое последнее, наиболее тяжкое для нее заявление:

— Все ведь закончилось. Ищи себе нового жеребчика, нового жиголо, ладненько?

— Ты что, действительно так думаешь обо всем том, что у нас было, Брэнт? На самом деле?

Она уже не кричала, ее голос неожиданно осекся.

— А разве нет? Ты что, думала, что я хочу, чтобы ты стала моей матерью, а я — твоим сыном? М-да, может, так оно и было? Да, точно, именно так, мне была нужна мать, а тебе… да, а тебе-то кто нужен был, Сил? Какой-нибудь молоднячок, чтобы без устали трахал тебя? А, ладно, какая разница? Прости Сил, мне ведь еще есть чему поучиться, а ты уже научила меня всему, что знаешь сама.

Он стоял, прислонившись к косяку входной двери. Он не пустил ее на порог своей квартиры; дверь за ним приоткрылась чуть шире, из-за нее недовольно выглянула девушка. Силвия знала ее — это была восходящая французская «кинозвездочка», которой она когда-то помогла получить роль в фильме, где играла сама.

— Шери, я замерзла одна в постели!

Что-то в изменившемся выражении лица Силвии, ее неожиданно упавший голос заставили его почти что инстинктивно протянуть к ней руку. Нужно ли было так жестоко расправляться с ней? Почему он вдруг почувствовал, будто бы безжалостно высек ее кнутом?

— Сил…

— Ни… ничего, Брэнт. Мне ужасно жаль. Все правильно, теперь я, кажется, поняла. Обещаю, больше я тебя не потревожу.

Она быстро повернулась и побежала вниз по ступеням лестницы, заполнив пустоту подъезда гулом своих каблучков. Почему она вечно носит туфли с этими безобразно высокими каблуками? Нерешительно он было двинулся вслед за ней, но сзади его крепко схватила новая «шери», впившись своими длинными ногтями в бедра. Хмыкнув, он вернулся в квартиру. Его новая любовница была свежей, очень молодой, необузданной и уже многоопытной самкой — он еще не насытился ею.

В квартире раздавался приглушенный мягкий гул кондиционера, когда они, обнаженные, в страстной истоме мяли постель. Толстые звуконепроницаемые стены создавали иллюзию пребывания в коконе любовных наслаждений, жаркого дыхания, приглушенных вскриков, обрывков слов…

Напротив дома, на улице, залитой солнцем, Силвия, не издав ни единого звука, погибла под колесами такси, вылетевшего из-за угла как раз в тот момент, когда она выбежала из подъезда, не в силах остановиться. Она умерла в считанные минуты; «скорая помощь», примчаъшаяся через некоторое время, огласив улицу визгом тормозов, увезла ее изуродованное тело. Брэнт узнал об этом только на следующий день.

Несколько недель спустя, когда кошмары, поселившиеся в нем, захватили его настолько, что никакими излишествами, которыми он упорно истязал свое тело, их нельзя было прогнать, Брэнт Ньюком отправился «домой». Ему было всего лишь двадцать. Ему казалось, что он пережил все, что было возможно; надо было заняться чем-нибудь таким, что отучило бы его думать.

Он поступил на службу в ВВС, потому что его всегда захватывал дух борьбы с неизведанным, получил офицерский чин и прошел курс обучения летчиков-истребителей. После окончания учебы он незамедлительно подал рапорт, чтобы его направили добровольцем во Вьетнам; там он прослужил два года, летал на скоростных истребителях как раз в период наибольшего обострения боевых действий. Погибнуть в бою ему не удалось, хотя он старался изо всех сил, вызываясь на самые безнадежные боевые задания. Он вернулся в Штаты, уволился из авиации и снова стал свободным гражданским человеком. Освободившись от монотонности, являвшейся сутью армейского существования в перерывах между боевыми вылетами, он теперь задался целью освободиться от своих кошмаров и своих демонов — вечных спутников его души. Он углубился в самоанализ.

— Ты любил ее. Почему же ты боишься даже признаться в этом?

— Какого черта ты зациклился на этом? Я-то думал, что психиатр не должен диктовать своему пациенту, что ему думать. Нет, я не любил ее. Господи Иисусе, да никого я никогда не любил! Но она была у меня первой, вот в чем все дело.

— Да ну, дело не только в этом. Она же была твоей тетушкой, сестрой твоей матери. Ради нее ты рисковал церковным проклятием. К тому же она была единственной женщиной, единственным существом на этом свете, в котором ты нуждался, разве нет? Почему же сейчас тебе стыдно признаться передо мной в том, в чем уже признался под гипнозом? Потому что она была старше тебя? Или из-за глубоко запрятанного внутрь твоей души морального кодекса, может, так? Потому что это было кровосмешением?

— Ничего себе! Да ты знаешь, как это смехотворно звучит, знаешь? Да ладно тебе! Кровосмешение, дерьмо-то какое! Да ведь Сил была всего лишь моей теткой. Господи! Вот поэтому я вроде бы воспринимал ее как мать, но потом — нет, ни разу у меня не возникло ни на секунду ни малейшей мыслишки о кровосмешении, инцесте. Она была женщиной. Шикарной, соблазнительной, но чертовски увлекающейся. Вот и все.

— Хм, разве? Ну а как насчет тех предыдущих лет, когда ты не смотрел на нее глазами мужчины. Эти ее приезды, открытки, подарочки. Тогда ты был маленьким «мальчиком, и ты ее любил. Разве она не была единственным человеком, кому ты на самом деле был небезразличен? Да и потом тоже, разве этого между вами не осталось?

— Черт тебя подери, что же ты этим хочешь сказать? А, да, вот что, знаю. Что Сил любила меня таким, какой я есть на самом деле. А для других главное — это мои деньги и моя известность как сильного самца, лучшего наездника.

— Вот-вот. Хоть кто-нибудь походил на нее? Находилась когда — нибудь хоть одна женщина, ну, или вообще холь кто-нибудь, если на то пошло, кому бы ты смог отдать частичку самого себя? Силвия была единственной женщиной, кому ты отдавал себя без остатка, с кем ты всегда был самим собой, разве не так? Мне кажется, другими ты только пользовался…

— Ты неподражаем, ты знаешь об этом? Знаешь почему я тебе плачу так до черта много денег, да еще прихожу вновь и вновь. Но нет, что это значит на самом деле быть самим собой? Л ты не задумывался, что я вообще не бываю самим собой?

— Очень театрально, Брэнт. Но давай вернемся к Силвии.

— У, чертова Силвия! К черту, к черту ее! Будь она проклята, что умерла!

— А!

Хотя психотерапевт не изгнал призрака Силвии из души Брэнта, он все-таки научил его смиряться с тем, что произошло в его жизни, более того, смиряться со своей сущностью. Никаких самоистязаний, никаких сожалений о прошлом, Брзнт Ньюком. Когда что-нибудь начинало подтачивать его изнутри, он научился извлекать это нечто на свое собственное обозрение и объективно анализировать, чем бы оно ни было. Он даже научился думать о Силвии без той острой боли, что была раньше, без того острого чувства вины перед ней. Бедняжечка, черт ее возьми, любимая Сил! Да знает ли она, где бы она сейчас ни обитала, что, умерев, она навеки приковала его к себе?

Затем от Силвии мысли Брэнта помимо его воли возвратились к Еве Мейсон и к его сегодняшней жизни. У нее ведь волосы очень похожи на волосы Сил, что-то в ней есть еще такое — может быть, эта ее яростная, дурацкая, бесполезная борьба за себя — вот что не выходило у него из головы. Она пробудила у него желание скрутить ее, взять ее силой, унизить ее, показать этой тупой дряни, что в общем-то она ничем не отличается от Фрэнси. Его не прекращала разъедать мысль о том, что этого ему все равно сделать не удалось. А ведь он не привык сожалеть ни о чем и ни о ком, кроме Сил…

Брэнт долго лежал, а потом заснул быстро и крепко, избавившись от передуманных мыслей и принятых решений.

Глава 23

Ева вошла в свою комнату, еле передвигаясь, ноги ее заплетались; стоя у окна, Дэвид, продолжавший высматривать что-то на улице, повернул голову, чтобы посмотреть на нее.

— Ради всего святого, да ты знаешь, что сейчас уже пять часов утра. Кто этот тип, который привез тебя? Ведь тебе надо было разыскать Фрэнси, вот почему я здесь просидел всю эту чертову ночь, пока ты там развлекалась. Ева…

Когда она добрела до освещенного лампой места, он, наконец, рассмотрел ее, и она услышала его невольный возглас недоумения.

— Господи, как ты ужасно выглядишь! Ты мне расскажешь, что же все-таки произошло?

Неожиданно на нее камнем навалилась смертельная усталость: она была слишком измученной, чтобы стоять и что-либо говорить. Что же он не бросится к ней, не обнимет ее, не прогонит все ее ночные кошмары, вместо того чтобы учинять ей допрос, будто она стоит перед судебными заседателями? Ну, что же он?..

Она приблизилась к нему, спотыкаясь, вложив все оставшиеся у нее силы в этот последний бросок, и прижалась к нему.

— Дэвид! О, Дэвид, пожалуйста! Обними же меня. Пожалуйста, обними меня!

Наконец его руки обняли ее, но вместо облегчения она почувствовала, как его внутреннее сопротивление передалось ей; она подняла свои глаза, чтобы всмотреться в его лицо.

— Дэвид?

Он чувствовал, что ее бьет дрожь, и с усилием заставил себя задать ей свой вопрос как можно более спокойным голосом. Что с ней? Что она натворила на этот раз?

— Ева, я должен знать, что произошло. Что ты стараешься скрыть 6т меня? Давай начнем с Фрэнси, моей сестры. Она там была? И кто это, черт возьми, был тот тип в «мерседесе»?

Она отстранилась от него. Он не сделал попытку удержать ее. Стоя, не прикасаясь к нему, она почувствовала себя немного лучше, к ней откуда-то вернулись Силы. Она отвернулась от него, чтобы не видеть его бесчувственных, осуждающих ее глаз, и обеими руками ухватилась за спинку стула, потому что ее все еще пошатывало.

— Ева! — снова проговорил он; на этот раз в его голосе слышалось раздражение.

— Хорошо, Дэвид. Я стараюсь… стараюсь собраться с мыслями, чтобы мой рассказ был как можно более связным. Фрэнси там была, но она так и не прислушалась ко мне, хотя я очень старалась убедить ее… Она в конце юнцов уехала с мужчиной, которого они называли Дереком. Они… он сказали мне, что это — психиатр. Я старалась задержать их, но он… он не слушал меня, он…

— Что ты несешь, Ева! Кто это — «он»? Этот, из машины?

— Да! О, Боже. Я же говорила тебе, что он очень опасен, я же говорила! Я все никак не могла вспомнить… Брэнт Ньюком, твой клиент. Он отослал Фрэнси в Нью-Мексико вместе с Дереком. Она, наконец, поняла, что ехать не надо, но он дал им денег и отослал ее. Ты понял? Он просто выкупил ее как вещь с аукциона. Да, в самом деле. Вот каков он на самом деле, даже хуже!

— Это… Эта твоя история звучит неправдоподобно, Ева. Ты уверена, что тебе это не показалось спьяну?

— Спьяну? Да я не притронулась к спиртному! До тех пор пока он что-то не подмешал в мой бокал, чтобы я стала такой же помешанной, как и вся их шайка, только это не подействовало. Нет! Не прерывай меня, Дэвид. Мне надо дорассказать, иначе я никогда тебе уже больше ничего не скажу об этом, — ее голос упал до прерывающегося шепота, но она повернулась и вновь посмотрела ему в лицо, а он наконец-то увидел выражение ее глаз. Да, с ней произошло нечто из ряда вон выходящее. Дэвид открыл рот, чтобы бросить ей какую-то реплику, но так ничего и не вымолвил.

— Ну, так ты хочешь знать, а? Ты точно хочешь знать, что они со мной сделали, Дэвид? Он привел меня в свою «комнату для развлечений», как он ее называет. Она сплошь состоит из зеркал и светильников, и к тому же там гигантская кровать, и он… он был просто скотиной. Он тоже что-то принял и завелся. Он содрал с меня одежду и зверски избил меня, когда я стала от него отбиваться, а потом… потом все остальные тоже накинулись на меня. Я, именно я стала их игрищем, Дэвид. Я уже никак не могла пересилить их, хотя я не сдавалась и отбивалась из последних сил. Со мной они делали все, что хотели, они фотографировали меня, а он заявил, что если я начну хоть что-нибудь предпринимать против них, о, нет! Я просто не могу говорить об этом, я просто не могу вспомнить, что эта девушка, отражение которой я сама видела, — это я, я!

Она хватала воздух судорожными вдохами, будто с последними своими словами лишилась остатка сил. Голос Дэвида задрожал, но она не поняла, от сопереживания или от гнева.