– Марк, нет!
– Именно так все и было, Ровена, – непререкаемо заявил он. – Посмотри правде в глаза. Несколько украденных часов в горах, с человеком, которого ты едва знала и который безжалостно бросил тебя после того, как взял. Неужели ты по-прежнему думаешь, что это любовь? Любовь питается нежностью, деликатностью и пониманием, нуждается в почве, на которой растет. Ты ведь всегда была способна мыслить рационально, ведь это одна из причин, по которым я всегда восхищался тобой и продолжаю любить и уважать тебя. А теперь… теперь ты должна рассказать все до конца и быстро, прежде чем потеряешь остатки мужества.
И поныне не знаю, где нашла силы продолжать. Словно издали я слышала собственный холодный, безжизненный голос, но почти не помню того, что говорила, в таком смятении находилась. Я представляла себя в суде, а Марка защитником, стремившимся избавить меня от смертного приговора. И когда повторяла все, что узнала, поражалась, как одно доказательство служит подтверждением другого, пока не настало время вывести ужасное заключение – то, которого я так боялась. А Марк, превратившийся в истинного адвоката с холодной логикой искушенного в законах человека, лишил меня последней ниточки надежды, за которую я так упрямо цеплялась.
– Говоришь, он объяснил свою роль в покушении на мистера Брэгга и дядю и даже объявил, что не похищал Фло! Но, Ровена, неужели не видишь, почему он вообще потрудился дать хоть какое-то объяснение и так поздно? Должно быть, заранее спланировал, как собирается поступить с тобой. Может, надеялся, что, когда ты приедешь, по-прежнему будешь верить в его невинность и убеждать в этом других, или надеялся снова использовать тебя.
Слова Марка словно кинжалы вонзались в сердце, и я прижала пальцы к вискам, не желая ничего слышать.
– Нет, – снова прошептала я, но Марк неумолимо продолжал:
– Если он был способен убить твоего отца, который так много сделал для него, думаешь, он перед чем-то остановится? Твой отец нашел какую-то улику – разочаровался настолько, что уничтожил свое письмо с требованием, чтобы ты вышла за одного из сыновей Илэны Кордес. Твоего приезда ожидали со дня на день – нельзя было позволить ему изменить решение. Неужели не видишь, как тщательно Корд рассчитал каждый шаг? Нужно было мне самому расспросить слуг, еще тогда, но мы все были так расстроены и считали, что произошел несчастный случай. Гай забыл, что принял лекарство, и выпил капли еще раз. Возможно, мистер Брэгг подозревал и именно поэтому… Ну хватит, моя дорогая, храбрая девочка, ты сегодня и так достаточно перенесла.
– Но добавление к завещанию отца, – слабо пролепетала я.
Лицо Марка изменилось, на смену нежности и жалости пришли суровость и даже подозрительность. Он вздохнул.
– Я должен был знать, что ты вспомнишь, и надеялся, что, может быть, позже, когда все немного успокоится… видишь ли, теперь моя очередь все объяснить и умолять тебя понять. Я обещал дяде…
Не сводя с меня глаз, Марк ровным голосом досказал все остальное… оказавшееся последним ужасным доказательством в длинной цепи неопровержимых фактов. Речь шла о письме, которое отец написал, но перед смертью уничтожил. Тодд знал обо всем, потому что отец, со своей обычной честностью, дал ему копию.
– Видишь ли, Ровена, это не письмо в полном смысле слова. Как адвокат, я предупредил дядю о том, что последнее желание умирающего человека как документ может иметь законную силу, а тебя в то время мы не знали. Гай даже заставил Жюля и Марту засвидетельствовать его так, что это письмо может считаться дополнением к завещанию.
– Но…
– Знаю, о чем ты хочешь спросить, и немедленно отвечу. Что касается моей роли во всем этом, стыжусь признаться, но дядя уговорил меня молчать, а потом я встретил тебя и понял, что не могу вынести самой мысли о том… Господи! Стать женой одного из них? Позволить этим… украсть часть твоего наследства? Немыслимо! Именно поэтому я согласился с дядей – твой отец слишком далеко зашел в своей жажде справедливости.
Письмо, скрытое от меня Тоддом, объясняло в подробностях, почему отец пожелал выдать меня замуж за одного из сыновей Илэны. Если этого не случится, я должна была вознаградить каждого из членов семейства Кордес, включая Илэну, значительной суммой или участком земли. Если же я все-таки поступлю в соответствии с требованиями отца и стану женой одного из Кордесов, все равно должна была выделить остальным довольно значительные деньги.
– Потом, Ровена, в ту ночь… Гай не объяснил, по каким причинам передумал и сжег письмо. Узнав об этом, я так обрадовался! Теперь понимаешь, почему даже не счел нужным упомянуть о существовании этого документа? Тебя больше не вынуждали вступать в столь нежелательный брак, хотя Гай по-прежнему намеревался обеспечить будущее Рамона и Хулио: собирался оплатить образование Рамона и его путешествие за границу, выделить Хулио участок плодородной земли, которую племя могло бы возделывать. Не знаю, было ли у него время написать такой документ, известно только одно: Гай объявил, что на этот раз не намеревается включать в него Люка Корда.
Я вскинула голову – Марк ответил прямым взглядом. Наступила такая тишина, что я слышала только стук собственного сердца.
Марк оказался прав: с меня было достаточно на день, на вечер – на всю жизнь.
Говорить было не о чем. Мы поужинали, обмениваясь пустыми фразами. Отказавшись от бренди, Марк распрощался, пообещав завтра приехать снова.
– А как же дядя? – вымученно шутливо спросила я, но, к моему удивлению, Марк жестко ответил:
– Я давно перестал заботиться о том, что подумает или скажет мой дядя!
Мы встали, я было протянула руку, но неожиданно оказалась в объятиях Марка. Он прижимал меня к себе, не сильно, а осторожно, нежно, и на несколько секунд я, позволив себе найти утешение в дружеском участии, припала лбом к плечу Марка. С невнятным, похожим на стон восклицанием он почти оттолкнул меня:
– Нет! Я слишком легко забываюсь. Не будь ты невестой Тодда…
– Марк, ты же слышал: с этой бессмыслицей покончено!
– Не хотелось бы обременять тебя лишними проблемами, Ровена, – предостерегающе пробормотал Марк, – но не мешает помнить, что дядя не только горд и высокомерен, но и дьявольски упрям и, несмотря на то что впал в неистовство, вовсе не собирается освободить тебя от обещания стать его женой, не только потому, что хочет тебя как женщину, но еще из-за ранчо. Подумай, как много оно для него значит! Тодд помешался на том, что должен стать единственным хозяином «ШД». Я должен был сказать это, нравится тебе или нет!
Бедный Марк, вынужденный разрываться между лояльностью по отношению к дяде и своими чувствами ко мне! А что касается Тодда, воображающего, будто сможет принудить меня к ненавистному браку… придется все объяснить откровенно, раз и навсегда!
Проглотив гневную отповедь, я поцеловала Марка в щеку.
– Спасибо за все, дорогой!
Марк вспыхнул, смущенный, но явно довольный, и поспешно распрощался.
Наутро он приехал как раз к завтраку и оказался достаточно тактичным, чтобы не упоминать о вчерашней беседе. Я, со своей стороны, вынудила себя есть.
Пообещав вернуться к вечеру, Марк уехал. Я осталась одна и начала лениво перебирать книги в кабинете, убеждая себя, что необходимо поискать дополнение к завещанию, которое отец, возможно, не успел уничтожить.
Я нашла ответы на вопросы, которые хотела обнаружить, но что с ними делать? И что делать с собой?
Солнце поднималось все выше, становилось жарко. Я сказала себе, что нужно отправиться на прогулку и с завтрашнего дня больше интересоваться делами ранчо. Нельзя дальше жить словно в летаргическом сне!
Но все же правда заключалась в том, что я уставала ужасно. Вставала рано, потому что не могла спать, а если удавалось задремать, просыпалась с криком. В ушах все время звучали безжалостно логичные слова Марка, но забыть то, что произошло, было невозможно: счастье, испытанное в объятиях Люкаса, эти прищуренные глаза, зеленое пламя, загоревшееся в них, когда он смотрел на меня, нотки мучительного желания…
«Никогда еще ни одну женщину не хотел так, как тебя…»
Неужели все это было ложью?
Я не могла больше верить Люкасу, но перестать любить его? Вот он, созданный мной ад, в котором приходится жить, – несмотря на все, нет сил избавиться от неестественной, неразумной страсти к человеку, который не отрицал своих чувств к другой женщине, человеку, который готов обманывать, красть и даже убить за нее, к тому, кто, возможно, был причиной смерти моего отца.
Отложив книги, я попросила Жюля оседлать лошадь, и хотя не знала еще, куда отправлюсь, но чувствовала, что стены дома словно давят на меня, лишая воздуха, а ненависть к себе медленно душит.
Именно в этом состоянии я и встретила Тодда Шеннона.
Глава 36
Невзирая на протесты Жюля, я настояла на том, что поеду одна. Местность была знакомой, и на этот раз я направилась на север, к горам. Как ни странно, я теперь совсем не боялась, чувствуя, что уже видела и пережила все; никакими опасностями и страданиями меня больше не запугать!
Добравшись до небольшой рощицы, я неожиданно оказалась под дулами пяти карабинов и, осадив лошадь, встретилась взглядом с прищуренными глазами Тодда.
– Говорил же, мальчики, ни один индеец не наделает столько шума, – язвительно заметил он.
Я почувствовала мгновенный прилив раздражения, но постаралась не показать виду.
– Ожидали увидеть кого-то еще?
– Никто не рассказывал тебе о наших неприятностях?
Карабины опустились; заглянув за спины людей Тодда, я обнаружила, что стою перед старым полуразрушенным бунгало; дверь болталась на одной петле, крыша вся в дырах, стены покосились.
Словно прочтя мои мысли, Тодд скривил губы в издевательской усмешке:
– Вы уже знакомы с хозяйкой, мальчики? – И, понизив голос, добавил: – Странное место ты выбрала для прогулки. Хотел бы я знать…
Четверо ковбоев смущенно поздоровались. Слегка кивнув, я сквозь зубы процедила:
– Это моя земля, не так ли? И я могу здесь делать все, что хочу.
– Точно как Фло когда-то. Именно сюда она любила приезжать.
Как я сама не догадалась при виде его сощуренных глаз?! Но все же любопытство заставило меня еще раз оглянуться на заброшенную хижину. Я вспомнила все, что произошло здесь давным-давно, попыталась представить Люкаса молодым, как в то время, когда он украдкой приезжал сюда на свидания с Фло. Любил ли он ее тогда? А безжалостное убийство, случившееся на этом месте? Истерические вопли Фло… Люкас… о чем он думал, что чувствовал тогда?
Не обращая внимания на Тодда, я соскользнула с лошади и пошла вперед, бросив через плечо:
– Я не знала. Но слышала о том, что здесь было.
Люди Шеннона потихоньку исчезли; мы с Тоддом остались наедине. Я все время чувствовала его близость, но решительно продолжала путь, пока не остановилась на пороге, не желая входить внутрь, но охваченная непреодолимым любопытством и желанием увидеть место, где произошла трагедия.
– Значит, слышала. Это он тебе рассказал?
Только сейчас я поняла, что Тодд едва сдерживает гнев.
– Это имеет какое-то значение?
– Черт возьми, да! Не желаю, чтобы ты бродила одна, и не желаю никаких секретов между нами! Слышишь? – Ощутив тяжесть его рук на плечах, я окаменела, но Тодд не успокаивался. – Ты рассказала часть того, что произошло, и я, возможно, готов кое-чему поверить. Но если мы собираемся пожениться, нужно выяснить все до конца.
Собрав силы, я вырвалась.
– Свадьбы не будет! После того, что вы подумали, всего, что наговорили… О, Тодд! К чему продолжать эту комедию?
– А я говорю, что не позволю делать из себя идиота! Может, вы еще не поняли, мисс, но в здешних местах так принято: если даешь слово, значит, нужно его держать! Ничего, уладим все разногласия после того, как поженимся. Говорю тебе, что готов простить и забыть прошлое, в конце концов, может, во всем этом нет твоей вины, но отныне ты забудешь о своем упрямстве, понятно? Пора уже начинать вести себя как подобает покорной жене! И не смей приглашать Марка провести ночь в твоем доме. Довольно с меня уже и тех сплетен, что ходят о тебе по всей территории!
– Когда же до вас дойдет, что я не имею ни малейшего желания выйти замуж? – взорвалась я, охваченная неожиданным гневом. – Это было ошибкой – мы совсем друг другу не подходим. А теперь – особенно теперь – вы должны быть рады избавиться от каких-либо обязательств по отношению ко мне!
Тихое рычание, раздавшееся в ответ, должно было остеречь меня – я, очевидно, зашла слишком далеко.
– Как тебе удается сохранять такой высокомерный вид? Ледяная недотрога! И это после того, как валялась по чужим постелям с кем ни попадя. И все это только притворство? Может, ты из тех женщин, которым нравится, когда их принуждают? Да-да, помню, несколько раз ты просто напрашивалась на это, да только я побаивался! Как же, воспитанная леди, да к тому же дочь Гая! Но может, ты в душе всегда была сукой, как твоя мамаша!
Я забыла, что Тодд был силен, как дьявол. Внезапно он схватил меня, прижал к стене так, что гнилые доски затрещали.
– Теперь, – прошептал он торжествующе, – теперь посмотрим, забыла ли ты все, что было между нами?!
Я почувствовала, как его губы впились в мои, изо всех сил пыталась увернуться, но не смогла. Все было как раньше, кроме одного – на этот раз страстные, безумные поцелуи оставили меня совершенно равнодушной.
Я перестала сопротивляться, и когда наконец Тодд поднял голову, чтобы взглянуть в мои глаза, лицо его было искажено отчаянием и гневом.
– Теперь вам ясно, что мне не доставляет удовольствия, когда целуют насильно, – прошептала я. – И вы, Тодд, вы тоже больше не хотите меня! Почему не признать это? Вам нужно ранчо, и вы думаете, что таким способом получите его, хотя начинаете меня ненавидеть! Не трудитесь отрицать это! Я вижу по вашим глазам! Почему не сказать честно, что между нами все кончено?!
Оттолкнув его, я направилась туда, где оставила лошадь, но за спиной раздался спокойно-угрожающий голос:
– Я кое-что скажу сейчас, и заруби себе это на носу: любовь или ненависть, но через месяц мы обвенчаемся, и, как всякая кобылка, приучишься ходить под седлом и знать свое место. Не нравится – можешь отправляться на восток или обратно в Англию, но «ШД» – мое! Я боролся за него, истекая кровью, и никто не посмеет отнять то, что принадлежит мне, ясно?!
Тодд стоял, слегка раздвинув ноги, брови сведены в одну темную линию, и я, чувствуя злобный, тяжелый взгляд, устремленный в спину, вскочила в седло и молча пришпорила лошадь.
Тодд предъявил мне ультиматум. Оставалось только решить, что должна делать я. Тодд по крайней мере знал, чего хочет, и был готов за это бороться. Могла ли я сказать то же самое о себе?
Прошла неделя, и стало ясно, что Тодд не собирается отступать. Он не навязывал мне свое присутствие, но каждый день ухитрялся напомнить о моем довольно двусмысленном положении здесь и своей власти над всем окружающим.
Неожиданно я обнаружила, что, куда бы ни отправилась, за мной следят; если собиралась покататься верхом, двое-трое вооруженных людей появляются словно бы ниоткуда. Напрасно я злилась и протестовала – ковбои вежливо касались руками полей шляп, извинялись и объясняли, что так велел мистер Шеннон. Если я приказывала им убраться, они исчезали из виду, но обязательно были поблизости – прятались за деревьями или кустами, но не спускали с меня глаз.
Даже отправляясь на почту в Санта-Риту с Жюлем и Мартой, я замечала знакомые лица ковбоев и наемников или видела лошадей с клеймом «ШД», привязанных к столбам. Жюль признался, что Тодд приставил на ночь к дверям нашего дома охранника – беспокоясь о моей безопасности, конечно.
Вне себя от бешенства, я бросилась к Марку, которого в последнее время редко видела. Он объяснил, что Тодд каждый день придумывает для него новые занятия и деловые поездки. И хотя Марку тоже все это не нравилось, он, как всегда, пытался быть справедливым.
– Знаю, ты, должно быть, вне себя, но поверь, Ровена, это, может быть, к лучшему. Набеги апачей участились. Вчера они сожгли ферму в пятидесяти милях отсюда! Только за две недели ранчо потеряло свыше сотни голов скота. Так что видишь…
Сердце почему-то учащенно забилось, но пронзительный взгляд Марка не позволил выдать себя, и я только поспешно пробормотала:
– Не стану этого терпеть! А если Тодд думает, что может таким способом вынудить меня согласиться…
– Ну конечно, он не может заставить тебя выйти за него, – утешил Марк, мне показалось, слегка нахмурившись.
– И я не позволю его людям слоняться по моей земле! Что, если нанять ковбоев, которые станут слушаться только моих приказов? Надоело чувствовать себя как в тюрьме!
– Ровена, прошу, будь разумной, смотри на вещи здраво! Найдутся ли в этой стране люди, согласные подчиниться приказаниям женщины? Конечно, заплатив огромную сумму, можно найти наемников-профессионалов, но эти люди – настоящие хищники, как ты рассчитываешь управлять ими в одиночку? Не хочешь же развязать здесь настоящую войну только потому, что дядя заботится о твоей безопасности? Ни один человек на этой территории не примет твою сторону. Пожалуйста, наберись немного терпения, пойми, дяде удалось взять над тобой верх…
– Терпение?! Тодд считает, что может сломить меня или вынудить бежать отсюда! Иногда я чувствую, что вот-вот сойду с ума – от ярости или тоски. Чего я жду? Почему до сих пор нет известий от Монтойа? А ты… друг называется! Позволяешь отсылать тебя прочь, как… как…
– Как лакея, хочешь сказать? – закончил за меня Марк. – Когда-нибудь я докажу, что…
– Марк, не сердись, прости меня! Сама не знаю, что говорю. – Я попыталась засмеяться, но почему-то всхлипнула. – Это все от жары и от… Если бы знать только, что мистер Брэгг жив, если бы он сумел доказать хоть что-то! Я бы чувствовала, что не зря приехала сюда.
– Конечно, не зря! И думать не смей!
Забыв о собственных обидах, Марк, положив руки мне на плечи, тревожно вгляделся в глаза.
– Послушай, раз это так много значит для тебя, попытаюсь увидеться с этим Монтойа… Завтра нужно ехать в Лас-Крусес, но я потрачу еще несколько дней и отыщу его. Если мистер Брэгг жив, мы его найдем, а при необходимости, когда буду в Бостоне, найму другого сыщика, пусть выяснит, что с ним случилось.
– Когда ты возвращаешься в Бостон? Ты ничего не говорил, – расстроенно пробормотала я. – Неужели хочешь оставить меня здесь одну?
Я вела себя как избалованный, испорченный ребенок и, поняв это, попыталась все исправить.
– Прости… я должна была понять, что твое место не здесь и пора возвращаться к адвокатской практике. Ты, наверное, считаешь меня законченной эгоисткой!
Пальцы Марка сжимались все сильнее, но голос не дрожал:
– Ровена! Я давно хотел тебе сказать, но не был уверен. Сейчас мне кажется, что тебе будет плохо одной. Выслушай и не перебивай, или у меня не хватит мужества попытаться сказать это еще раз. Ты знаешь, я люблю тебя, но не подозреваешь, как сильно. Позволь доказать это. Уедем вместе на восток. Здесь не место ни тебе, ни мне. Понимаешь, ты сама говорила это. Будь моей женой, Ровена. Оставь все это дяде – пусть радуется, что победил. Что остается тебе, кроме ужасных воспоминаний?! К чему страдать и мучиться? Даже если не захочешь выйти за меня, поезжай в Бостон, хотя бы погостить. Моя мать с радостью примет тебя, пока не решишь, что делать дальше. Ровена, неужели не видишь сама: здесь больше невозможно жить!
Я взглянула в умоляющее лицо Марка и смогла только неубедительно пробормотать:
– Но твой дядя?! Он никогда тебе не простит!
– Пусть дядя отправляется ко всем чертям вместе с наследством, которым надеется удержать меня! – почти закричал Марк. – Господи! Я все время чувствую себя так, словно на шее висит тяжелое ярмо! Не будь тебя, давно бы уехал! Ровена, прошу, обещай, что подумаешь над моими словами. Не нужно отвечать сейчас. Я хочу, чтобы ты была уверена в собственном решении.
Именно так обстояли дела до того дня, когда Марк должен был возвратиться из Лас-Крусеса… а в мою жизнь вновь ворвался Люкас Корд.
Глава 37
У меня было время все обдумать, пока Марк находился в отъезде. Он задерживался, но я даже была рада – слишком уж привыкла за последнее время зависеть от Марка, пора было привыкать полагаться, как раньше, только на себя.
Необходимо было многое решить. Марк ожидал моего ответа. Что сказать ему? И что делать с Тоддом, одновременно желавшим и ненавидевшим меня? Еще несколько недель, и придется выбирать – выйти замуж или уехать. Сама мысль о Тодде вызвала гнев и раздражение. Неужели он в самом деле воображает, что может принудить меня? Я пыталась убедить себя, что Тодд эгоист и не привык считаться с чувствами других, но ощущение неловкости не проходило – хотя он ухитрялся не показываться мне на глаза, несомненно, знал о каждом моем шаге. Его люди следовали за мной по пятам. Чего он надеялся добиться?
Я пыталась вести строго размеренную жизнь, занималась делами, ездила верхом, притворяясь, что не замечаю охранников, читала дневники отца в надежде лучше понять его.
Была еще причина, по которой я старалась занять себя и уставать так, чтобы валиться вечером в постель, засыпать мертвым сном и ни о чем не думать, то, в чем я не осмеливалась признаться самой себе, ужасное подозрение, терзавшее душу.
Мне всегда были неприятны некоторые физические особенности, присущие женщинам, и временами я всеми силами души желала бы родиться мужчиной и никогда не испытывать ежемесячных недомоганий… но сейчас было слишком поздно предаваться бесплодным мечтаниям. Я приучилась избегать по утрам встревоженных глаз Марты, приносившей мне горячий шоколад. Она протягивала чашку, я упрямо отталкивала ее, настойчиво убеждая себя, что во всем виноваты жара и те кошмары, которые каждую ночь преследовали меня во сне.
После отъезда Марка не произошло никаких событий, до того дня, когда… я до сих пор могу ясно представить себе каждую минуту, до малейших деталей.
Солнце пекло невыносимо, я проснулась вся в поту, мокрая простыня липла к телу. Пришлось побыстрее встать, вымыться холодной водой. Стало чуть полегче.
После завтрака я решила, как всегда, поехать кататься верхом. Мой обычный эскорт держался сзади, но я старалась не обращать на них внимания. Устав наконец от бессмысленной гонки, я повернула лошадь и поскакала домой, вернулась в относительно прохладную спальню, где уже ожидала Марта; обычно улыбающееся лицо на этот раз хмурилось, она явно не одобряла такого сумасбродного поведения.
С меня капал пот, тонкая шелковая блузка липла к спине, лицо неестественно раскраснелось.
Помогая мне переодеваться, Марта бормотала под нос:
– Какое безумие! Ездить верхом в такую жару! И для чего? Только заболеете, а сеньор Марк скажет, что мы плохо ухаживали за вами!
Пытаясь умилостивить ее, я пообещала, что немедленно лягу отдыхать, и мгновенно провалилась в глубокий сон, похожий на обморок. Не знаю, сколько времени прошло, но, когда я проснулась, было уже темно, на туалетном столике горела лампа, а Люкас, прислонившись к стене, точно так же, как в первую нашу встречу, молча ждал, не сводя с меня мрачного, подозрительного взгляда.
Сначала я подумала, что вижу сон, призрак, созданный измученным воображением. Это был Люкас, и все же не он, одетый, как воин-апачи, в высокие, до колен, мокасины и набедренную повязку; с шеи на тонком ремешке свисала ладанка.
Я взглянула в эти глаза, горящие зеленым огнем; сердце забилось так громко и болезненно, что казалось, сознание вот-вот покинет меня, а когда приду в себя, он снова исчезнет.
– Люкас…
Одним прыжком он оказался у постели. Даже голос звучал как прежде – чуть хрипловато, окрашенный какими-то странными эмоциями, определить которые не оставалось времени – так я была потрясена собственными чувствами.
– Ты так крепко спала, не хотел сразу будить… Ро, я…
Я так и не узнала, что он хотел сказать. Куда-то исчезла твердая решимость навеки забыть его, испарились воспоминания о том, что успела узнать за прошедшие несколько недель. Я рывком приподнялась, не обращая внимания на сползающую простыню. Как ужасно, особенно для женщины, осознавать, что способна ощутить желание, сильное, мучительное, ослепляющее! Но эта мысль поразила меня позднее.
Какой-то дикий, примитивный инстинкт побудил меня протянуть руки и прижаться к его губам, возвращая поцелуи, жадно, бешено, ненасытно.
Я почувствовала, как меня поднимают, ставят на ноги; колени дрожали, и, чтобы не упасть, пришлось беспомощно цепляться за него, опираться всей тяжестью на такое знакомое тело, вдыхая родной запах. Только сейчас я осознала, что значит потерять себя, позволить унести далеко-далеко, где не существовало ничего, кроме желания и осуществления этого желания. Именно этого я так жаждала, хотела, добивалась бесстыдно, жадно, неукротимо. Именно это стало похотью, необходимостью, любовью… Почему люди всегда так стремятся наклеить ярлык на чувство?!
Я понимала только, что попала в свою же сеть и не смогла бы вырваться, не разрушь Люкас заклятие, державшее меня в плену.
Он отпустил меня так внезапно, что я чуть не упала на постель, только гордость и гнев заставили удержаться на ногах.
Тогда я не знала, что за резкостью тона скрывались мучительная нерешительность и сердечные муки, и чувствовала только, как оскорблена и унижена, ведь меня вновь отвергли – холодно и расчетливо.
– Это правда, что ты выходишь за Шеннона на следующей неделе?
– Именно поэтому ты здесь? – Голова моя кружилась, словно сквозь дымку я услышала собственный смех. – О, Люкас, думаю, ты зря время тратишь, не говоря уже о том, что рискуешь головой! Неужели думаешь, что способен остановить меня? Только потому, что… – Мой голос предательски оборвался, но я сумела вовремя взять себя в руки и намеренно оскорбительно добавила: – Только из-за того, что нас чисто физически влечет друг к другу?
Он рванулся ко мне, но остановился; лицо мгновенно стало жестким, бесстрастным.
– Хочешь дать понять, что все-таки выйдешь за Шеннона, после всего, что было?
– А что было, Люкас Корд?
Я отодвинулась подальше, зная, что, если вновь почувствую его прикосновение, потеряю разум и волю, подошла к столику и, повернувшись, оказалась лицом к лицу с Люкасом.
Глаза его в тусклом свете лампы казались коричневато-зелеными, как у горного льва, и я заговорила быстро, не давая себе времени подумать, поддаться слабости:
– Считаешь, то, что было между нами, дает тебе право допрашивать меня? Приятно провели вместе несколько часов, которые иначе тянулись бы вечность, избавились от скуки, и, поскольку брат, который мог бы на мне жениться, к несчастью, погиб, ты отослал меня назад, чтобы получить свою долю выкупа… или твой друг Монтойа забыл отдать деньги? Именно поэтому ты и явился сюда? Ну что ж, если это так, зря трудился! Видишь ли, я теперь знаю о письме, которое написал отец! И о том, что он уничтожил его… и мне известно… известно…
На этот раз, несмотря на все усилия, мой голос дрожал. Все, что я прочла в дневниках отца, все, что так терпеливо пытался объяснить Марк, вернулось, наполняя душу отвращением.
– Не возьму в толк, о чем ты, черт возьми, толкуешь, – процедил сквозь зубы Люкас, угрожающе хмурясь. – Ровена…
– Нет! Не смей! Оправдания только еще больше ухудшат все! К чему лгать, и так все ясно! Мне многое известно о тебе! Думаешь снова одурачить и использовать меня, как остальных женщин, которых хотел и брал! Наверное, ты пытался убить Элмера Брэгга, потому что тот слишком много знал… о письме, которое собственными руками уничтожил отец, о дополнении к завещанию, исчезнувшем в ту ночь, когда… ты убил его, Люкас? Подлил в стакан настойку опия? О Боже, ведь он доверял тебе! Подумать, ведь я тоже верила и ждала…
– Довольно!
Двумя прыжками Люкас пересек комнату, схватил меня за плечи. Я пыталась вырваться, но он держал меня словно стальными тисками, пальцы впивались в кожу, пока я не охнула от боли и унижения. Край стола врезался в обнаженные бедра, и, несмотря ни на что, я остро ощущала его близость, видела слегка раздувающиеся ноздри, побелевшие от ярости губы.
– Слушай меня, – жестко, холодно отчеканил он. – Не возьму в толк, куда ты клонишь, но, по-моему, пытаешься сказать, что я убил Гая. Не сомневаюсь, кто-то отравил тебя ложью и продолжает подогревать ненависть, так что ты не видишь правды, даже если она у тебя под носом!
– Как ты смеешь!
– Я смею все и поступлю так, как пожелаю, неужели до сих пор не поняла?! – Он встряхнул меня; яростный, безумный блеск в глазах вызывал ужас. – Если не нравится то, что я говорю, можешь закричать, позвать на помощь, и наемники Шеннона тут же прибегут спасать тебя! Почему не делаешь этого? Или боишься, что они расскажут Шеннону, как нашли убийцу-полукровку в спальне его невесты?!
– Прекрати! – всхлипывала я; слезы ярости и унижения слепили глаза. – Не хочу ничего слышать! И не желаю больше никогда видеть тебя, понимаешь? Ненавижу! Презираю! Почему бы тебе не возвратиться к Илэне и не удовлетворить с ней свою грязную похоть еще раз?!
Я начала отбиваться кулаками, пока Люкас не стиснул мои руки стальной хваткой.
– Ну нет, – обманчиво мягко прошипел он. – Сначала я должен кое-что тебе доказать – и себе!
На этот раз я действительно открыла рот, чтобы закричать, но вопли превратились в глухие стоны под неистовыми поцелуями. Бессмысленным было сопротивляться и пытаться освободиться… как бессмысленным было бороться с собственным телом, разумом и сердцем, предавшими меня.
Люкас поднял меня на руки; я ослабела настолько, что голова моя бессильно откинулась. Когда он бросил меня на постель, я едва смогла вытерпеть те несколько секунд почти непереносимого ожидания, пока он не пришел, такой же обнаженный, как я, обжигающе горячий… а может быть, тоже сгорающий от нетерпения.
