Люкас схватил ее за руку. Громадный рубин блеснул темным огнем, и я не поняла, кто из нас охнул… я или Илэна.
– Люкас!
Вместо того чтобы отстраниться, Илэна подняла другую руку, легко, ласкающе, почти нежно касаясь его обнаженной груди.
– Ты ведь знаешь, Хесус Монтойа мне как брат. Мы так давно знакомы друг с другом, еще с тех пор, как ты был ребенком! И потом, – с шутливой строгостью добавила она, – кто подарил тебе твою первую лошадь? И первую винтовку? До ссоры вы относились друг к другу словно отец и сын!
С губ Люкаса сорвался полувздох-полустон; глаза потускнели.
– Как хорошо ты умеешь погасить во мне ярость… Но лучше пусть Монтойа помнит, что я не тот мальчик, каким он меня знал, и предупреждаю: если он…
Илэна, весело смеясь, обернулась:
– Ах, Ровена! Видишь, какой он бешеный, мой сынок!
По-моему, именно в этот момент Люкас окончательно потерял терпение.
– Вовсе нет, мамочка! Когда ты приказывала, я тут же подчинялся, – с мрачным сарказмом заметил он.
Впервые я услышала, как он назвал ее матерью; глаза Илэны широко распахнулись, но не успела она раскрыть рот, как Люкас взял меня под руку.
– Ты нас извинишь? Ровена напомнила, что я еще не поздравил ее и Рамона, да к тому же неплохо бы выпить по стакану вина.
Снисходительная улыбка немедленно превратила нас в неразумных детей.
– Ну конечно! Найдите Рамона! Мы должны отпраздновать помолвку. У меня прекрасная идея: устроим вечеринку!
Вызывающе шурша юбкой, она направилась в кухню, и Люкас отпустил мою руку, чтобы открыть перед ней дверь.
Потом обернулся, но я, успев взять себя в руки, холодно оглядела его и спросила, не в силах скрыть злобу и отвращение:
– Почему не бежишь за ней, не просишь прощения за то, что вел себя как ревнивый мальчишка?
Губы Люкаса сжались.
– Ты всегда так пренебрежительно относишься к чувствам других? Или пытаешься под личиной безразличия скрыть собственную слабость?!
– Слабость? – почти выплюнула я, удивляясь собственной ярости. – Почему именно те, кто не может быть сильным, ищут в других того же?
– Ты называешь любовь слабостью? Господи, что же ты за женщина?!
– Это больше тебя не должно касаться! – взорвалась я.
Мы стояли слишком близко друг к другу, и я боялась, что он прикоснется ко мне, боялась, что вновь забуду про все. Уж лучше бы Люкас вновь разозлился, начал кричать. Но глаза с зелеными крапинками со странным недоумением уставились на меня.
– Что я сделал, почему ты так ненавидишь меня, Ровена? О, я знаю, на меня за многое можно злиться, но у тебя совсем другое, правда?
Он был совсем рядом, так что я видела едва различимые синие шрамы на груди, и на секунду мной завладело непреодолимое желание поднять руку, коснуться этих линий, как сделала Илэна. Потрясение было настолько велико, что я не могла скрыть дрожь в голосе:
– Никакой ненависти… это просто смешно! С чего ты решил, что я испытываю к тебе столь сильное чувство? Просто обладаешь способностью выводить меня из терпения, вот и все.
Я быстро прошла мимо, чувствуя, что пытаюсь убежать. Но он без единого слова пропустил меня.
Глава 25
Эта ночь навсегда останется в памяти как ночь празднества. Не имеет значения, в какую страну я еще отправлюсь, насколько стану старше: стоит только закрыть глаза, и вновь предстают это темное небо с огромной, чуть кособокой луной, висевшей над горными вершинами, десятки маленьких костров, окруженный деревьями дворик за домом, факелы и музыка.
– Привыкай к испанским обычаям, Ровена, – шутил Рамон, когда я запротестовала, что не вижу необходимости в пышном торжестве. – Испанцы пользуются любым предлогом, чтобы повеселиться!
Для Луз вечеринка послужила прекрасным предлогом надеть новое платье и очаровать всех модной прической. Илэна дала ей жемчужное ожерелье, и чуть розоватые бусины мягко переливались на золотистой коже. Я была в белом, как невеста, как девственница, и оглядывала себя перед зеркалом с чувством отвращения. Простое платье, но заставляющее казаться моложе и невиннее. Илэна предложила надеть драгоценности, но я отказалась и, повинуясь внезапному порыву, распустила волосы. Почему нет? Ведь я играла роль и, значит, должна выдержать ее до конца.
Я спустилась вниз последней, потому что помогала Луз одеваться и причесываться. На улице кто-то играл на гитаре печальную испанскую мелодию, по дому разливались вкусные запахи, слышались смех и голоса. У подножия лестницы меня ждал Рамон, очень представительный в темном костюме; белые кружева жабо оттеняли оливковую кожу. Я заметила, как в глазах «жениха» вспыхнул огонь желания; подойдя ближе, он притянул меня к себе, поцеловал в уголок губ.
– Как ты прекрасна! Словно принцесса! Каждый раз, когда вижу тебя, Ровена, не в силах поверить своему счастью.
Мы выпили, меня встретили цветистыми комплиментами, но я чувствовала себя самой некрасивой из трех женщин, так что скорее всего мне просто льстили. Луз просто светилась от счастья, рядом стоял Люкас, мрачно хмурясь. Единственной уступкой предстоящему празднеству была шелковая красная сорочка, распахнутая у ворота, живо напомнившая о ленточке, служившей условным сигналом между ним и Фло. Он не сдвинулся с места, чтобы поздороваться, только еле заметно сузил глаза и чуть приподнял уголок рта, словно желая дать понять, что моя напускная скромность его не обманула.
– А вот наконец и Ровена!
Подплыла Илэна – бархатные, отделанные шелком юбки льнули к телу, переходя в шлейф. Платье сделало бы честь любой герцогине. Рамон гордо выпрямился, но она лишь взяла меня под руку и повела вперед.
– Это Ровена, моя будущая дочь, Хесус. Разве она не прекрасна?!
Высокий, стройный мужчина отложил гитару и шагнул вперед. Хесус Монтойа, команчеро. Человек, с которым Люкас подрался из-за Луз. Я вспомнила все, что слышала об этих бандитах, и, наверное, холодно взглянула на Монтойа, потому что он издевательски улыбнулся, хотя нагнулся над моей рукой с истинно испанской галантностью.
– Я так много слышал о вас, но действительность превзошла ожидания. Могу сказать только, что Рамону чрезвычайно повезло!
Он выпрямился, я заметила темные, почти черные глаза, белые пряди в густых волосах. Монтойа был по-своему очень красив, но что-то говорило мне – с этим человеком нужно быть очень осторожной.
Я улыбнулась как могла простодушнее:
– Вы такой галантный кавалер, сеньор. Какой женщине не нравятся комплименты?
– Но вы обладаете редкой красотой, сеньора, и, надеюсь, позволите наговорить вам еще немало лестных вещей, с позволения Рамона, конечно!
– О, Ровена ни на кого другого не смотрит! Она могла выбирать из трех моих сыновей, но о двух других даже речи не шло, правда, Ровена? – небрежно-весело объявила Илэна, и я ответила кокетливым смехом:
– О, по справедливости говоря, выбор был нетруден! Остальные сыновья несвободны, а Рамон был так добр, что влюбился в меня!
Подошедший Рамон подвел меня к пастухам, улыбавшимся, поздравлявшим жениха и невесту. Хесус Монтойа привел с собой только одного человека, старого, довольно уродливого, но когда он взял в руки гитару, мы обо всем забыли.
– Это Чато, – прошептал Рамон, – лучший гитарист. Единственное, что он делает лучше, – это стреляет.
– Ну что ж, надеюсь, у него не будет случая продемонстрировать именно это искусство, – чуть резче, чем надо, ответила я.
Мне становилось все больше не по себе, особенно когда Илэна подошла к Люкасу и, шутливо извинившись перед Луз, отвела его в сторону. Но тут Рамон закружил меня в танце, и следить за происходящим стало труднее.
Вскоре Хесус Монтойа подошел к сидевшей на приступке Луз и преувеличенно вежливо поклонился. Я думала, девушка отвернется, но та мило улыбнулась и с готовностью приняла его руку. Бросив взгляд на Люкаса, я заметила, как он мрачно спорит о чем-то с Илэной, улыбка которой, казалось, была приклеена к лицу.
– По-моему, что-то происходит, – прошептала я Рамону. – Луз кокетничает с сеньором Монтойа, а я считала, ее спасли от него не так давно.
– Не беспокойся, милая… Разве не видишь, мать за всеми следит. Луз решила последовать твоему совету, а мой братец ревнует. Ну а Монтойа, – со смехом пожал он плечами, – только сам Монтойа знает, о чем думает! Но даже он слишком уважает мать, чтобы начать ссору.
Я решила, что Рамон прав. Даже Люкас, казалось, решил показать себя с лучшей стороны, и, несмотря на нахмуренные брови, в нем не чувствовалось ни гнева, ни ревности. Жаль, что нет Хулио. Он по крайней мере честен и откровенен в своих чувствах и отношении ко мне и другим. Но Рамон уже успел сказать, что Хулио покинул долину после разговора с Хесусом. Как истый апачи, он не счел нужным проститься. Все же я не понимала причин его отъезда и хотела бы иметь ответы на все вопросы, бурлившие в мозгу.
Но узнала я кое-что, только когда танцевала с Монтойа. Он был очень вежлив, приглашая меня, и я ответила реверансом.
– Вам придется показывать фигуры – я еще только учусь.
– Тогда попросим Чато сыграть вальс. Да-да, и это он умеет. Под его пальцами струны оживают.
И мы закружились в вальсе под открытым небом. Монтойа оказался прирожденным танцором. Я редко встречала ему подобных.
– Как вы легко танцуете, – пробормотал он.
– А вы ужасный льстец!
Он довольно улыбнулся, показав белоснежные зубы.
– Значит, вы дочь Гая Дэнджерфилда и собираетесь стать женой Рамона. Конечно, так хотел ваш отец.
– А вы тоже его знали?
– Не очень близко. Но мы встречались. У вас его глаза… Но в остальном… как ни странно, напоминаете Илэну. Думаю, вы сильная женщина и вовсе не так очаровательно простодушны, как хотите казаться. Я вас рассердил?
– Почему я должна сердиться на откровенные слова?
– А! Прекрасный вопрос. Многих людей это разозлило бы, но, поскольку вы цените прямоту, могу я зайти дальше и сказать, что именно вы одна из главных причин моего приезда?
Я удивленно подняла брови.
– Не знала, что новости распространяются так быстро, особенно из столь уединенного места.
– Верно, но у меня свои способы получения сведений. Я из тех, кого называют команчерос. По блеску ваших глаз вижу, что вы наслышаны о нас. Без сомнения, занятие не очень почтенное. Но скажу по правде, я очень любопытен. Молодая женщина, англичанка, недавно приехавшая в страну, умудрилась выжить в плену. Женщина, которой удалось завоевать даже сердце Тодда Шеннона. Знаете, что он назначил огромную награду тому, кто укажет, где вас искать? – неожиданно спросил он, и я приложила все усилия, чтобы не показать, как подействовали на меня эти слова.
– Надеетесь получить ее, сеньор?
Наконец я заставила его рассмеяться тихо, почти беззвучно.
– А если и так, что вы мне скажете? Ведь сами решили выйти за Кордеса, а не за Тодда. Честно говоря, не питаю особой любви к вашему бывшему жениху и, хотя в это трудно поверить, достаточно лоялен по отношению к друзьям. Так что сами ответьте на свой вопрос, сеньорита. И еще на один. Вы сами желаете, чтобы вас спасли?
Угольно-черные зрачки пронзили меня насквозь, и я поняла, что не могу ответить, но и увиливать не хотела.
– Именно в этот момент не могу сказать точно. И кроме того… не уверена в ваших мотивах. Приехали, чтобы убедиться, действительно ли я здесь? Или уладить старые ссоры?
Мне показалось, рука его чуть крепче сжала мою талию.
– Вы действительно умны, Ровена Дэнджерфилд: отвечаете на вопросы вопросами и ничего не выдаете. Но сами хотите, чтобы я признал… что? Думаю, вы уже слышали всю историю, и из уважения к вашему уму не буду лгать. Да, у меня было много причин приехать сюда. И перед тем как настанет время отъезда, может, мы вместе сумеем найти ответы на наши вопросы.
Я думала, что уже получила ответы на свои, и решила, что мне нравится Хесус Монтойа, неглупый человек. Он танцевал со мной и вел себя как истинный джентльмен, а когда танцевал с Илэной, смотрел на нее со слегка презрительной улыбкой, впрочем, как и она на него. С Луз он обращался почти по-отцовски.
Вскоре принесли ужин – жареную говядину с пряностями, тушеные бобы, чили, тортильи и великолепный салат из авокадо. Вино и текила лились рекой.
Все это время Люкас не подходил ко мне, я тоже держалась от него подальше. Впервые мы танцевали только после ужина, а потом меня снова пригласил Монтойа. На этот раз вино развязало мне язык настолько, что я не побоялась спросить:
– Вы наконец помирились с Люкасом?
Он снисходительно усмехнулся, но мне показалось, что губы под густыми усами дернулись.
– К чему нам быть врагами? Именно женщины всегда вносят смуту в отношения между мужчинами. Но женщины приходят и уходят, не так ли? Отец Луз был моим другом, старым другом. И я хотел ее, к чему лгать? Я говорил с ним перед смертью, и он знал это, и все могло быть решено, не вернись Люкас. Молодой… каким молодым он должен бы ей казаться! Молодой, крепкий, красивый. Она взглянула на него, он на нее. И вскоре оказалось, что ее нужно спасать, и именно он, и только он, должен стать спасителем. И конечно, Люкас считал, что обязан доказать мне: он стал мужчиной. Как-то давно, когда Люкас был совсем мальчишкой, мы отправились в набег на одну мексиканскую деревню. Вы шокированы? Но думаю, уже слышали о команчерос. Мол, мы хуже бандитов, страшнее даже, чем наши братья апачи, которых так боятся англичане. На этот раз… там была девушка, совсем молоденькая. И Люкас, который был мне вместо сына, нашел ее. Он не знал, что с ней делать. Поймите, это все жестокая игра, охота: преследование, захват добычи… Она знала, что пленниц насилуют, и ожидала этого.
Вам неприятно это слышать? Ну что ж, такова правда. Люкас растерялся, и я… я забрал девушку у него и сказал: «Тогда станешь мужчиной, когда повзрослеешь настолько, что схватишься со мной из-за женщины, которую оба хотим».
Но вот пришло время, когда мы вновь сошлись в поединке за Луз, и он победил. Вы удивлены?
Я тоже. Думаю, что убил бы его, если бы смог, но Люкас научился приемам борьбы у китайцев. Видели когда-нибудь, как он дерется? Научился этому в тюрьме и когда работал на железной дороге в Канзасе и Юте вместе с китайцами. Он не часто использует эти приемы, потому что сказал однажды, будто их держат в секрете, и он поклялся никогда не применять их, кроме как для самозащиты. Я был зол, когда мы дрались, и держал в руке нож – думаю, это его несколько извиняло. Но хотя вы можете не поверить, я тоже по-своему человек чести…
«Ты должен мне женщину, Монтойа», – заявил он, и это было правдой. Люкас оставил меня лежащим без сознания, в пыли, хотя мог убить, и взял с собой Луз. Привез ее сюда. Я думал, они уже поженились, и, наверное, простил бы его, будь это так!
– Значит, вы его по-прежнему ненавидите! – прошептала я. Несмотря на всю решимость оставаться равнодушной, страстная речь затронула сердце, заставив мучиться вопросом: какие бури бушуют в душе этого внешне сдержанного человека? – А Илэна?
Сама того не сознавая, я сказала вслух то, о чем думала, и опомнилась, только заметив кривую усмешку Монтойа.
– А, вы тоже это заметили? Илэна – словно далекая звезда, богиня, о которой мечтает каждый мужчина. Я всегда хотел ее. Даже когда она была женой моего лучшего друга, даже позже, когда знал, что убило его. А теперь… не знаю. Может, это привычка или мы наконец стали друзьями после стольких лет и начали друг друга понимать. Я невероятно восхищаюсь Илэной, уважаю ее, как ни одну женщину. Больше вы ничего не узнаете, я и так сказал слишком много, сам не пойму отчего.
Он задумчиво взглянул на меня, но в этот момент музыка смолкла, Чато поднес ко рту бутылку текилы и стал жадно пить. Когда он вновь взял гитару, я оказалась в объятиях Люкаса, а смеющаяся Илэна танцевала с Монтойа.
Сама не могу понять, как все случилось, заметила только, как красиво двигались в такт музыке Луз и Рамон, но внезапно мое тело стало жестким и неподатливым, ноги начали сами собой спотыкаться. Люкас отвел меня в угол двора, поднял за талию, и я неожиданно очутилась на широкой глиняной стене. Не было времени ни бороться, ни протестовать, помню только, что луна была позади нас, так что я не видела ясно его лица, только бронзовые блики в волосах, когда руки на талии сжались чуть крепче.
– У тебя талант заставлять мужчин раскрывать душу, не чувствуя при этом ничего, правда, Ровена?
Я бешено вскинулась:
– У тебя нет прав допрашивать меня!
Но тут Люкас перебил, голос его почему-то звучал хрипло, вымученно.
– Когда прекратишь играть со мной? И почему именно я? Не хочу спорить и ссориться, только кое о чем попросить. Я знаю, как ты ко мне относишься, и, может, заслужил это, но по крайней мере всегда был честен с тобой, Ровена. И прошу того же от тебя!
Чтобы не показать, как внезапно перехватило дыхание, я холодно отрезала:
– He понимаю тебя, Люкас Корд. Нападаешь на меня, а в следующую секунду требуешь откровенности. Зачем?
Он немного успокоился, но сжал меня с такой силой, что я поморщилась.
– Ты и Монтойа. Я видел, как долго вы разговаривали, и всматривался в твое лицо. Он сказал все, правда?
– Что он мог сказать? Или тебя совесть мучает? Еще один пример твоего бессердечия… эгоизма! Ты не хотел Луз, но отнял ее у человека, который женился бы на ней, отнял и привез сюда, в эту тюрьму! И для чего? Женишься сам? Сколько ей еще ждать, пока ты исчезаешь и появляешься как заблагорассудится? Испытываешь ли ты вообще какие-нибудь чувства, кроме несчастной страсти к Илэне и ненависти к Тодду Шеннону? Почему ты обращаешься со всеми словно с шахматными фигурками? Притащил меня сюда с какими-то целями, не так ли? Потому что я была невестой Шеннона и богатой наследницей? А не дай я слово Рамону, что бы ты сделал? Продал бы за границу? Или просто убил бы, как пытался убить Элмера Брэгга! – дрожащим голосом закончила я.
Не нужно было говорить все это, но так долго копившиеся эмоции вырвались наружу, и я ничего не смогла поделать с собой. Люкас просил быть с ним честной – я так и поступила. Он отнял руки и уставился на меня, слегка наклонив голову, чтобы получше разглядеть. На мгновение Люкас затаил дыхание, и я приготовилась к гневному отпору – от него исходила волна едва сдерживаемой ярости, и, зная бешеный характер этого человека, я должна была бы испугаться. Но в душе царило такое смятение, что даже ударь он меня, я только обрадовалась бы: тогда ужасное напряжение, державшее нас словно в цепях, ушло бы. Но Люкасу, не в пример мне, удалось сдержаться.
– Думаю, больше нам не о чем говорить, не так ли? Пойдем, я отведу тебя к Рамону, – бесстрастно ответил он и протянул руку, чтобы помочь спрыгнуть, но принять помощь было невозможно.
– Сама справлюсь, – по-детски огрызнулась я, удивляясь, почему по-прежнему дрожит голос.
Руки тоже тряслись; попытавшись опереться о стену, я почувствовала, как юбка за что-то зацепилась. Позже я винила порезанные пальцы, которые вновь начали болезненно пульсировать, себя за то, что не смогла правильно рассчитать высоту стены, выпитое вино. И неожиданно пошатнулась, сильные руки подхватили меня, я уткнулась лицом в плечо Люкаса, но была слишком слаба от потрясения и не смогла пошевелиться. Да и не хотела. Почему дыхание стало таким учащенным? Почему кружится голова и я вынуждена еще теснее прижаться к нему? Я понимала только одно: что не перенесу, если он сейчас отодвинется.
Бывают моменты, когда все происходящее даже между так называемыми врагами кажется естественным и заранее предопределенным. Удерживая меня одной рукой, Люкас грубо оттянул за волосы мою голову. Наверное, он прочел в моем лице то же, что и я в его, – удивление. Что-то вроде горького гнева. И голод. И тут он поцеловал меня, бешено, со страстью, которая, словно взрыв, ошеломила нас обоих. Он был близко, так близко, и я продолжала прижиматься все теснее с бесстыдным пылом, на который, как думала раньше, никогда не была способна. Нельзя больше обманывать себя – я желала его, и от этого никуда не скрыться. Мы целовались и целовались, но поцелуев было недостаточно – со страстью, заученной когда-то, но теперь естественной и откровенной, я просунула руки ему под рубашку, распластала ладони, ощущая тугие мышцы на спине.
Наконец он оторвал губы от моих, и я почти вскрикнула от отчаяния. Люкас дышал так же тяжело, как я, но почему же он не целует меня больше?
– Люкас!
– Ради Бога, прекрати! Что на этот раз пытаешься доказать?! Какой я грязный, похотливый ублюдок? Не способен противиться ни одной женщине, которая обнимет его и прижмет покрепче, даже если это жена его отца или невеста брата?
Уж лучше бы он дал мне пощечину! Кровь отлила от моего лица и сразу же вновь прихлынула, так что щеки загорелись огнем. Он сжимал меня в объятиях, целовал, вынудил второй раз предать себя, пользуясь моим же оружием. Будь у меня револьвер, наверное, не задумалась бы прикончить его!
– Так было с Илэной, – пробормотала я, задыхаясь, неузнаваемо хриплым голосом, в бешенстве впиваясь ногтями в его спину, желая в эту минуту сделать ему как можно больнее, ощущая… о Боже!.. ощущая, как рвется кожа, как липнет к пальцам теплая кровь.
Зарычав от боли и неожиданности, он схватил меня за плечи, приблизил лицо к моему. Я злобно уставилась в его глаза, темные, блестящие, словно у апачи, и снова вонзила в него ногти. Люкас с силой ударил меня по лицу, но не успела я вскрикнуть, как он сжал меня, не давая вздохнуть, и начал целовать, так жестоко и беспощадно, что, сколько бы ни прошло лет, отпечаток его губ огненным клеймом будет гореть на моих.
Я пыталась оттолкнуть Люкаса, но из горла вырывались беспомощные, слабые стоны.
– Это требуется тебе, чтобы заставить успокоиться? – шептал он прямо в искусанные, распухшие губы; руки скользнули с плеч к груди. – Кем бы ни был я, кем бы ни была ты, не могу забыть тебя, не могу выбросить из головы, не могу задушить желания…
На этот раз ударила я, ударила изо всех сил наотмашь, не щадя себя.
– Презираю тебя, грязное животное!
Ладонь ныла, я почти плакала от боли, зато смогла отомстить. На скуле у Люкаса ярким пятном выделялся след от удара; он рассеянно потирал щеку, не сводя с меня глаз.
– Будь я проклят, если ты не первая женщина, которая меня так огрела, – сказал он спокойно.
– Думаю, ты вполне заслужил это.
Охнув, я прижала пальцы к губам. Когда подошел Рамон? И как давно стоял здесь?
– Нужно было подыскать более уединенное место, прежде чем уделять… столько внимания моей невесте.
Никогда не думала, что обычно сдержанный, дружелюбный Рамон может так жестко цедить слова и смотреть на Люкаса ледяными глазами.
Меня трясло от унижения и стыда, но Рамон только мельком бесстрастно посмотрел на меня и вновь повернулся к брату:
– Ну? Конечно, у тебя наготове правдоподобное объяснение? Как, впрочем, всегда! Проверяешь истинность ее чувства ко мне?! Или пытаешься заставить меня поверить, что она сама бросилась тебе на шею и вынудила целовать? Что ж, ты должен признать, я достаточно терпелив! Другой бы на моем месте пристрелил тебя как бешеную собаку!
Я впервые осознала, какое ужасное, зловещее молчание воцарилось вокруг. Музыка умолкла. Здесь, в этом темном, укромном углу, в слабом отблеске факельного света я увидела, как рука Рамона спокойно, почти небрежно потянулась к револьверу на бедре, и открыла рот, пытаясь сказать хоть слово, но из пересохшего горла не вырвалось ни звука.
И тут раздался спокойный голос Люкаса:
– Мне нечего сказать. Никаких объяснений.
– Ожидаешь, что я этим удовлетворюсь?
Послышалось щелканье курка. Казалось, я в каком-то кошмарном сне и нет сил очнуться.
– Придется довольствоваться этим, если не хочешь пустить в ход оружие, Рамон. Почему бы не покончить со всем этим быстрее, пока не начнешь мучиться от укоров совести!
Даже в полуобморочном состоянии я отчетливо различила издевательские нотки в голосе Люкаса Корда.
В этот кратчайший миг, когда время словно остановилось, а братья стояли друг против друга – мрачный как туча Рамон с револьвером в руке и Люкас, небрежно прислонившийся к стене, – мне показалось, что если какой-то человек намеренно искал смерти – это именно он, Люк.
Рамон, наверное, тоже понял это; красивое лицо передернулось в горькой гримасе.
– Хочешь, чтобы я прикончил тебя и до конца жизни мучился сознанием вины?! Так легко не отделаешься! Где твой револьвер?!
– Не счел нужным взять его с собой… сегодня. И в любом случае, Рамон, с тобой я драться не буду, если предлагаешь именно это! Ради всего святого!
Глаза Люкаса сузились.
– Неужели мы должны разыгрывать какую-то дурацкую драму? – хрипло спросил он. – Я поцеловал Ровену, она дала мне пощечину. Так что, если считаешь себя обязанным пристрелить меня, действуй. Или я ухожу.
– По-прежнему обращаешься со мной как с ребенком, а не мужчиной, которого оскорбил?! Ты ударил мою невесту, и стой я немного ближе, убил бы тебя на месте.
Увидев в полутьме выражение глаз Рамона, я еле слышно прошептала:
– Нет, Рамон, нет!
Но Люкас, тоже заметивший взгляд брата, только высокомерно-снисходительно приподнял бровь и направился к Рамону, то ли намереваясь отобрать револьвер, то ли не веря, что обычно спокойный брат, воспитанный иезуитами, сможет выстрелить.
Но Рамон спустил курок; ослепительная вспышка разрезала тьму. Я, кажется, закричала, в ноздрях стоял горький пороховой дым. Странно, как самые незначительные детали могут живо запечатлеться в памяти, если воспоминания о насилии и убийствах могут стать слишком пугающими или болезненными.
Помню, как прислонилась к стене, чувствуя, как подкашиваются ноги, помню тепло грубо слепленных глиняных кирпичей под ледяными ладонями.
Рамон отступил на шаг; рука с револьвером не дрожала. Люкас пошатнулся, но тут же выпрямился, не сводя глаз с брата, потом очень медленно коснулся правой руки и перевел взгляд на липкие от крови пальцы.
– Либо ты очень плохой стрелок, братец, – бесстрастно заметил он, – либо очень уж хороший. Видишь, все-таки ранил меня. Теперь твоя честь удовлетворена?
– Ты, видно, не очень понимаешь, что такое истинная честь! Ну, может, теперь вытащишь из сапога нож или будешь стоять здесь как трус и позволишь использовать себя в качестве мишени, чтобы я смог доказать, что как стрелок ничем не хуже?!
– Значит, дело дошло до ножей? – с легким презрением обронил Люкас. – Рамон, не разыгрывай из себя идиота! Это просто смешно!
Раздался второй выстрел. На этот раз пуля задела бедро; красные капли просочились через штанину, оставив уродливое темное пятно. Люкас поднял ошеломленные глаза. Луна скрылась за тучей, но в этот момент на ветру ярко вспыхнуло пламя факела, и я увидела полное холодной решимости лицо Рамона.
– Ну что, Люкас, я тебя еще не убедил?
В этот момент появился Хесус Монтойа с сигарой в зубах.
– Вот вы где! Илэна услышала выстрелы и попросила узнать, в чем дело. Что, соревнуетесь в стрельбе, чтобы произвести впечатление на даму?
– Монтойа, не вмешивайся! – бешено вскинулся Люкас.
Рамон коротко издевательски рассмеялся.
– Я попытался убедить своего храброго брата драться как подобает мужчине, но ему, по-видимому, не очень-то нравится видеть последствия собственных поступков.
Монтойа, вынув изо рта сигару, стал внимательно ее рассматривать.
– Ах, вот оно что! Это становится все интереснее! – Он внимательнее присмотрелся к Люкасу и неожиданно жестко сказал: – Я не настолько стар, чтобы лишиться слуха и зрения. Предупреждал же – женщины когда-нибудь доведут тебя до гибели. Думаю, ты слишком мечешься, приятель. И всегда хочешь именно то, что принадлежит другим, или… то… что не так легко заполучить. Разве я не прав?
– Эта ссора касается только меня и Рамона, – процедил Люкас. – И мы с тобой уже давно не друзья. Если желаешь драться, я к твоим услугам, но что касается Рамона… Я не подниму против тебя руки, младший брат. Не заставишь, даже если будешь стрелять. Так что давай кончай меня скорее!
– Стойте… этого не может быть! – истерически вскрикнула я и, из последних сил оттолкнувшись от стены, спотыкаясь, побежала вперед. По-моему, мужчины забыли о моем присутствии, и теперь все трое ошеломленно обернулись.
– Вы что, совершенно обезумели? Хотите, чтобы я стояла и смотрела на эту бойню? Прекратите!
– Ровена, пожалуйста, возвращайся в дом, – повелительно сказал Рамон, так, как никогда не говорил со мной раньше. – Мы сами решим спор!
– Но ведь это и меня касается, разве не так? – рассердилась я, все еще дрожа. – Думаешь, уйду только потому, что так велено? Не позволю, чтобы из-за меня убивали друг друга!
Вне себя от гнева и напряжения, я хотела что-то добавить, но пальцы Хесуса стальным кольцом опоясали мою руку, хотя голос по-прежнему был обманчиво мягок:
– Сеньорита, думаю, все это назревало уже давно. И вам еще многое предстоит понять в мужчинах. На карту поставлена честь.
– Хотите, чтобы они поубивали друг друга! Будете стоять здесь и наблюдать это чудовищное преступление? – бросила я ему в лицо, но Монтойа только улыбнулся:
– Я бы их не останавливал. А кроме того, сами слышали, Люкас сказал, что не будет драться с братом. – И снисходительно добавил, взмахнув рукой: – Вот, Рамон, возьми.
Я увидела длинное зловещее лезвие кинжала, дрожавшее в стволе дерева.
– Почему бы тебе не поучить его вежливому обхождению? Возьми нож! Я всегда считал – это лучше револьвера. Кинжал – оружие молчаливое. А от выстрелов такой шум! Собственно говоря… мне самому бы надо сделать это, и я бы так и поступил, знай, как он обращается с Луз.
– Черт бы тебя побрал, Монтойа! Я ничего не сделал Луз. И предупреждаю: не вмешивайся, или, клянусь Богом, на этот раз я тебя прикончу!
В голосе Люкаса слышалось что-то смертельно опасное, так что у меня перехватило дыхание, но Монтойа только издевательски засмеялся:
– Без оружия? А если мы будем драться голыми руками, сколько времени пройдет, прежде чем ослабеешь от потери крови?
