Owen Archer - Аптекарская роза

      Люси вытерла руки о передник.
      — Оуэн может проводить вас.
      Она поспешила из лавки. Уже через секунду ее легкие шаги донеслись с лестницы.
      — Я сам найду дорогу, — отрезал Ансельм.
      После обеда, робко поданного служанкой, присоединившейся затем к ним, Люси отвела Оуэна в комнату больного. Николас покоился в подушках, разложив перед собой поверх одеяла несколько небольших книг.
      — Люси… вами довольна. — Уилтон говорил с трудом, задыхаясь и покрываясь потом после каждого слова. — Но, боюсь, Ансельм прав. Мы плохо поступили, взяв вас к себе на службу.
      — Что ты такое говоришь?
      Люси опустилась на колени рядом с Николасом и промокнула его лицо душистой тряпочкой.
      — Ученик при ученице. — Николас покачал головой. — Это плохо для него.
      — Чепуха. — Люси вспыхнула. — Где еще он смог бы найти такие книги, как у тебя? Не говоря уже о саде. Он работает в самой известной аптеке северного края. — Она возмущенно нахмурилась.
      — Люси, любимая… — Николас потянулся к ее руке. — Он нужен мастеру в Дареме.
      Оуэн решил напомнить о своем присутствии.
      — Я предпочитаю сам решать за себя и вполне доволен нынешним своим положением.
      Николас покачал головой.
      — Эта должность для него не годится. Ансельм прав.
      Люси прикрыла глаза, чтобы не видеть молящего взгляда мужа.
      — Ты хотел дать Оуэну что-то для изучения.
      — Люси.
      Она наклонилась к мужу.
      — Неужели мне нужно напоминать тебе о нашем соглашении, Николас? Я отвечаю за лавку, пока ты болеешь. Я принимаю решения.
      Аптекарь взглянул на свои руки и покачал головой.
      «Совсем как ребенок, — подумал Оуэн. — Набедокурил, а теперь наказан».
      — Хорошо.
      Люси отодвинулась и жестом велела Оуэну подойти к больному.
      Руки аптекаря дрожали, пока он показывал ученику книги. От него шел густой запах — и не просто запах болезни. Это был запах страха, хорошо известный любому солдату.
      — Будьте поосторожнее с архидиаконом, — прошептал Николас, когда Люси ненадолго вышла из комнаты.
      — Он не хочет, чтобы я работал здесь, это ясно. — Оуэн посмотрел в слезящиеся глаза больного. Страх придавал его взгляду силу. — Но почему, мастер Николас? Почему архидиакон хочет, чтобы я ушел?
      — Ансельм беспокоится за мою душу.
      — Как-то мне не верится, что я могу причинить вред вашей душе.
      Николас промолчал, обращая слезящиеся глаза то на один, то на другой предмет и старательно избегая внимательного взгляда Оуэна.
      — Я именно тот, кто вам сейчас нужен. Сами знаете.
      — Ансельм… думает по-другому.
      — Почему?
      — Я поступаю как эгоист, держа еще одного ученика в доме.
      — Ерунда. Я пришел сюда по собственной воле. Я всем доволен. И хочу здесь остаться.
      Николас с трудом сделал вдох и прикрыл веки.
      — Поттер Дигби. Вы знали его?
      — Немного. А что?
      — Он не должен был умереть. Ни один из них не должен был умереть.
      — Ни один из них? — Неужели наконец последует признание? Оуэн наклонился поближе. — Что вы имеете в виду?
      Николас широко открыл глаза.
      — Я… — Он тряхнул головой, по его разгоряченным щекам потекли слезы. — Будь ей защитой.
      Голова его упала на подушку. Он ловил ртом воздух, вцепившись костлявыми пальцами в горло. Оуэн позвал Люси.
      Она проворно взбежала по лестнице.
      — Милосердная Мадонна.
      Николас метался по кровати, пытаясь дышать. Люси опустилась рядом на колени и взяла его за руку.
      — Николас, дорогой, как тебе помочь? — Он застонал и прижал ее руку к своей груди. — Болит грудь?
      Веки его затрепетали.
      — Дышать. Мандрагора.
      Люси в испуге отпрянула.
      — Тебе нужно такое сильное средство?
      По телу Николаса пробежала дрожь.
      — Щепотку. В молоке. Ты знаешь.
      Люси замерла в нерешительности, но когда больного скрутило с новой силой, она повернулась к Оуэну.
      — Присмотри за ним. Если у него начнут закатываться глаза или он станет задыхаться, сразу меня позови.
      Николас затих. Но как раз в ту секунду, когда Оуэн подумал, что больному стало лучше, он откинул голову назад и выгнулся от приступа боли.
      Вернулась Люси, принесла лекарство и маленький столик со спиртовкой, который поставила рядом с Оуэном.
      — Следи внимательно, — велела она уверенным тоном, хотя в глазах ее читалось смятение. — Смотри, чтобы я делала точно то, что говорю.
      Оуэн смотрел, стараясь не пропустить ни одного движения.
      Люси взяла со столика крошечную серебряную мерку, меньше наперстка.
      — Толченый корень мандрагоры, ровно одна мерка, не больше. — Руки ее подрагивали, когда она зачерпнула порошок из толстостенного горшка, на котором был нарисован корень в виде человеческой фигурки. Оуэн поддерживал горшок, чтобы ей было легче. Она высыпала содержимое наперстка в горшок побольше. — Сухое маковое молочко, ровно столько. — Она взяла другую мерку, а Оуэн наклонил для нее второй горшок с рисунком цветка. — Кипятка на два пальца ниже края. — Она налила воды. — Хорошенько размешать над лампой, затем охладить и снова подогреть, но так, чтобы рука удерживала сосуд в течение трех вздохов, иначе больной ошпарит горло.
      — Нельзя ли мне приготовить лекарство? Уверен, мастер Николас предпочел бы, чтобы вы держали его за руку.
      Люси кивнула и поменялась местами с Оуэном. Воспользовавшись передником, она вытерла пот с лица мужа.
      — Успокойся, Николас, скоро боль отступит и ты уснешь.
      Оуэн продолжал действовать, следуя наставлениям Люси, внимательно следившей за всеми его манипуляциями. Убедившись, что он подогрел сосуд до нужной температуры, она кивнула, и тогда он передал сосуд ей. Она приподняла голову Уилтона и поддерживала, пока он откашливался, стараясь дышать. Когда Николас затих, Люси помогла ему выпить лекарство. Через несколько минут стоны прекратились.
      — Благослови тебя Бог, — произнес Николас. От усилия он снова зашелся кашлем и поморщился от боли.
      — Больше никаких разговоров, Николас, любимый. Поспи теперь.
      Оуэн помог уложить больного пониже.
      — Священник нужен? — спросил архидиакон, стоя в дверях.
      — Ансельм! — охнул Николас и приложил руку к левой стороне груди.
      В два шага Оуэн оказался у двери. Люси опустилась на колени рядом с Николасом, глаза которого расширились от ужаса.
      — Я не просила архидиакона вернуться, дорогой. — Она обняла мужа, пытаясь его успокоить.
      — Хозяину нужен покой, архидиакон, — сказал Оуэн, выталкивая Ансельма за дверь. — Мы благодарны вам за молитвы, но лучше произнести их в другом месте. — Он решительно закрыл за собою дверь.
      — Ансельм безумен, Люси, — прошептал Николас, цепляясь за ее руку. — Держись от него подальше.
      — Хорошо, любимый. Теперь отдохни. Ты должен отдохнуть. — Она провела рукой по его лбу и с облегчением отметила, что маковый настой начал действовать. — Я не пущу его к тебе. Его визиты для тебя пагубны.
      А тем временем на лестнице архидиакон потребовал сказать ему, что происходит, словно имел на это право. Не говоря ни слова, Оуэн выпроводил его вниз. Спустившись с лестницы, он произнес, как надеялся, сдержанным и бесстрастным голосом:
      — Николас Уилтон очень страдает. Ваши визиты вовсе не помогают ему успокоиться. Вы должны дать ему возможность отдохнуть.
      Ансельм злобно взглянул на Оуэна.
      — Вы забываетесь, Оуэн Арчер. В этом доме не вы хозяин.
      — Если вы ему друг, оставьте его в покое. У него был приступ, снять который могла только мандрагора. Теперь ему нужно поспать.
      Архидиакон переменился в лице. Во взгляде его читалось искреннее переживание. Значит, он действительно волновался за Николаса.
      — Если понадобилась мандрагора, выходит, ему хуже.
      — Думаю, да.
      — Я не знал. Конечно, я уйду. Пусть отдыхает. Он должен поправиться. Вы обязаны сделать все возможное, чтобы он выздоровел. — Ансельм замер на пороге, взявшись за ручку двери. — Мне не нравится, что приходится отдавать его на ваше попечение, Арчер. Как не нравилось ваше общение с Дигби. Судебный пристав всегда по долгу службы сторонится людей, чтобы сохранять беспристрастность. Подружиться с приставом — значит купить его расположение.
      — Вы меня подозреваете?
      — Я лишь предупреждаю.
      — От него я уже не добьюсь никакого расположения.
      — Упокой Господь его душу.
      — Мне кажется странным, что вы проявляете необычайный интерес к моему благополучию.
      — Вы служите у моего друга, и я не хочу, чтобы вы навлекли на этот дом бесчестие.
      — Не навлеку.
      — Постарайтесь сдержать слово.
      Архидиакон покинул лавку.
      Оуэн был уверен: священник выложил не все, что было у него на уме. Но ясно одно — он переживал за Николаса. Был встревожен и зол.

* * *

      После вечерней трапезы Оуэн взялся за хозяйские книги. Люси шила, а Тилди лущила бобы. Люси тихо наставляла служанку по поводу предстоящей работы.
      Время от времени миссис Уилтон бросала тревожный взгляд наверх, словно хотела заглянуть сквозь доски пола в комнату больного. Оуэн невольно спросил у себя, почему этот умирающий старик так ей дорог. Он даже не смог подарить ей ребенка, который остался бы жить. Почему прелестная Люси так предана Николасу Уилтону? Неужели потому, что он убил ради нее?
      Или потому, что он вместо нее доставил яд тому, кому надо? Но если он сыграл роль ничего не подозревающего посыльного, что же тогда вызвало его болезнь? Яд замедленного действия?
      Одно отравление. Два отравления. Одно должно было убить, второе — заставить замолчать. Неужели она отравила Николаса, чтобы он молчал?
      Оуэн оторвал взгляд от книги, которую якобы читал. Люси слушала, как Тилди повторяет рецепт завтрашнего супа.
      — …Когда закипит ячмень, добавить кусочек свинины, зимнюю приправу, соль, стебель фенхеля…
      — Не фенхеля, Тилди, любистока. — Тихий голос, мягкие манеры. Люси заправила под платок служанки выбившуюся прядь волос. Девушка улыбнулась. Люси похлопала ее по руке. — Ты хорошая девушка, Тилди, и очень мне помогаешь.
      Такая женщина не могла навредить мужу и убить любовника матери. Откуда только у него взялись подобные мысли? Он наблюдал за Люси, пока она показывала Тилди, какой горшок взять, где хранятся специи, как разбираться в наклейках. Она была терпелива и внимательна с девушкой, точно так держалась и с ним.
      Оуэн постарался представить, как миссис Уилтон, терпеливая и внимательная, планирует отравить кого-то. Он вспомнил рассказ о том, какая прелестная у нее была мать, как она умерла, давая жизнь ребенку, как Люси сразу отослали в монастырь; а потом она узнала, что виновник всего вернулся и умирает в аббатстве и что Николаса попросили приготовить лекарство для спасения жизни этому человеку. Как бы между прочим она могла предложить сама приготовить снадобье или упаковать его, пока Николас будет одеваться потеплее перед выходом на улицу. Одна-две щепотки аконита, и все готово, кто бы заметил?
      Одно отравление, чтобы убить, второе — чтобы заставить замолчать. Смерть Фицуильяма была случайной. А затем, когда брат Вульфстан обнаружил содеянное, она согласилась уничтожить остатки отравленного лекарства и никому ничего не говорить. Очень продуманно. Могла ли Люси поступить так с Николасом? И не поэтому ли она столь заботлива? Может быть, из-за чувства вины?
      — Спокойной ночи, Оуэн, — сказала Тилди, стоя над ним со свечой.
      Он вздрогнул, только сейчас заметив, как близко она подошла. Он надеялся, что девушка ничего не прочла по его лицу.
      — Спокойной ночи, Тилди.
      Когда служанка ушла, Люси заметила:
      — Тебя что-то беспокоит.
      Ничего ему не удается скрыть.
      — Я вижу, мне очень многое предстоит узнать. Надеюсь, я не обманываю сам себя, считая, что еще способен к учению. Я ведь не ребенок. В таком возрасте учеников не бывает.
      — Ты хорошо справляешься. Тебе не о чем волноваться.
      Лучше бы ей не проявлять такую доброту к нему. Сейчас, оставшись с ней наедине, он должен воспользоваться возможностью и выяснить, что ей известно. Может быть, она в чем-то и признается. Но действовать придется крайне осторожно. Она не должна догадаться о его цели.
      — В военных лагерях все по-другому. Мне раньше не доводилось иметь дело с больными детьми, беременными женщинами, дряхлыми стариками… лечил в основном раненых и тифозных.
      Она отреагировала совсем не так, как он надеялся, не подхватила предложенную тему, не принялась со знанием дела рассуждать о хорошо знакомом ей ремесле.
      — Надеюсь, ты не находишь работу здесь скучной. — Лицо ее раскраснелось.
      Господи, он не способен даже на легкую болтовню с ней.
      — Вовсе нет. Я уже успел многое узнать. Мастер Николас человек редкого ума. О нем говорят, что он сам придумал отличное средство от тифа. Мы опробовали разные снадобья. Каким он пользуется?
      Люси дернула запутавшуюся нитку и досадливо чертыхнулась, когда та лопнула.
      — Мы не на войне.
      — Но ведь наверняка в Йорке есть кто-нибудь, заразившийся тифом во время военной службы. Приступы периодически повторяются, в том-то и беда.
      — Со мной Николас это не обсуждал. — По ее тону стало ясно, что разговор окончен.
      Оуэн не настаивал. Пока достаточно знать только то, что эта тема ей неприятна. Он вернулся к чтению.
      Немного погодя он заметил, что Люси не отрываясь смотрит на огонь, позабыв о шитье. По ее щекам текли слезы, и в них отражались языки пламени.
      Оуэн закрыл книжку и подошел к Люси.
      — Что случилось? Я могу помочь?
      Она покачала головой, плечи ее тряслись, и было видно, что она старается взять себя в руки.
      Когда Оуэну показалось, что она немного успокоилась, он спросил:
      — Что необычного в том, что мастер Николас попросил мандрагоры?
      — Он прописывает корень мандрагоры только в тех случаях, когда боль невыносима. Он очень страдает. — Она вытерла глаза. — Спасибо, что помог мне справиться с его приступом.
      — Я был рад хоть что-то сделать.
      — Его состояние меня испугало. Я только и думала о том, что он может умереть. Стоило мне превысить дозу мандрагоры всего на одну мерку. — Она взглянула на свои руки. — Вот что мы делаем. В наших руках чужая жизнь или смерть.
      — Это все-таки лучше, чем муштровать солдата, который властен только над смертью.
      — Нет. — Люси дотронулась до его руки. — Нет, послушай меня. Ты не должен никогда забывать, что мы можем так же легко убить, как и вылечить. — Она не отрываясь смотрела на него.
      На что она намекала?
      — Но то количество мандрагоры, что ты дала хозяину, было безопасным.
      — Да, конечно. — Женщина пожала его руку и тут же отняла свою, смущенно покраснев. — Я сегодня сама не своя.
      — Тебе пришлось нелегко.
      — Пожалуй, тебе пора идти.
      — Как пожелаешь.
      — Я бы пожелала, чтобы ничего этого не случилось. Я бы пожелала… — Голос ее осекся, она наклонила голову и промокнула глаза кончиком фартука.
      Оуэн взял ее холодные руки в свои и поцеловал.
      — Оуэн… — В глазах ее читалась только нежность, никакого гнева.
      Он обнял ее за плечи, притянул к себе и поцеловал. Ее губы были теплыми. Она ответила на поцелуй. Пылко, жадно. Потом оттолкнула его и посмотрела на свои руки, зардевшись.
      — Знай это, всегда знай, Люси Уилтон, — прошептал Оуэн, не доверяя своему голосу, — я сделаю для тебя все, что в моих силах. Иначе не могу. Я не стану навязываться, но если я тебе понадоблюсь, то выполню любую твою просьбу.
      — Тебе не следует говорить такие вещи. — Она по-прежнему избегала смотреть на него. — Ты нас не знаешь.
      — Я чувствую то, что есть.
      — Тебе пора уходить.
      Оуэн снова поцеловал ей руки и поспешно выбежал за дверь, в туман, чувствуя себя глупо, злясь на самого себя и в то же время испытывая облегчение. Она не вырвала своих рук. Она не рассердилась. Она поцеловала его так же пылко, как и он ее. Люси Уилтон не считала его, одноглазого, начавшего, как зеленый юнец, жизнь сначала, отвратительным. Он обнял ее, поцеловал и выговорил то, что давно хотел сказать, с тех самых пор, как впервые ее увидел. И она не оттолкнула его. Голова у него кружилась. Он ликовал.
      И в то же время презирал самого себя, ибо вопреки здравому смыслу полюбил женщину, которая могла оказаться убийцей. А он был связан словом чести и потому должен был раскрыть ее преступление. Ей хватило бы знаний, чтобы отравить Монтейна, она сама в этом призналась сегодня вечером. «Мы можем так же легко убить, как и вылечить». К тому же у нее мог быть мотив. Или мотив заставить мужа совершить грех, что было еще хуже, чем самой его совершить. Она потянет Николаса за собой в ад.
      А еще тот, второй, грех, о котором он думал. Мог ли Николас заболеть по ее вине? Оуэн думал и о том, и о другом, находясь у постели больного в душной комнате. Глядя, как Люси нежно ухаживала за мужем. Нет. Чтобы осуществить такой план, нужно иметь дьявольский ум. Он не мог поверить, что она на это способна. Не станет верить.
      Теперь насчет Ансельма. Какое он занимает место во всей этой истории? Чем ему помешало присутствие Оуэна в аптеке друга?
      Оуэн пытался сосредоточиться на этом вопросе, но его мысли все время возвращались к Люси. Сегодня он дважды приблизился к ней, ощущал ее тело; теперь даже узнал вкус ее губ. Как она красива, чувственна… Господи, пусть только она не окажется убийцей!

* * *

      Ансельм закрыл глаза и, взмахнув завязанной узлами плетью, хлестнул себя по обнаженной спине, потом еще раз и еще. Он умерщвлял плоть ради своего Спасителя в обмен на избавление Николаса от того зла, что его теперь окружало. Николас должен жить. Он должен прожить достаточно долго, чтобы признать свою главную ошибку в жизни и вернуться к Ансельму, своему защитнику. Он должен понять, Бог даровал Ансельму назначение. И почему только Николас не мог этого понять? Что стало с его другом? Ансельм избивал себя до тех пор, пока его тело не воспылало божественным светом. Теперь ему все удастся. Бог ему улыбался.

17
ОТЧЕТ

      Похороны, допрос, заверение в любви и никаких ответов. Оуэн понял, что в этой новой жизни отнюдь не преуспел. А ведь он сам выбрал легкий путь. Предпочти он службу в Италии, ему бы понадобилось гораздо больше шевелить мозгами. И солдатская выучка тоже пригодилась бы, как и тренированное тело. Возможно, эта миссия шпиона привела к тому, что он совершенно обленился. Но самое отвратительное, что он собирался унести к себе наверх кружку эля и притупить им свои мысли, чтобы уснуть. Потерял всякую совесть. Лучше бы ему в самом деле пойти в ученики к чете Уилтонов. Окунуться с головой в работу, целиком посвятить себя новой профессии. А сейчас сознание того, что это занятие временное, только мешало ему. Ему не хотелось, чтобы Люси Уилтон почувствовала себя зависимой от него, ведь совсем скоро она лишится своего ученика. Как только архиепископ поймет, что толку от него мало. Тогда Торсби отошлет его с поручением куда-нибудь, откуда он уже не вернется. С такими черными мыслями Оуэн вернулся в таверну Йорка.
      Бесс поджидала его в нетерпении.
      — Явился наконец.
      — Надеюсь, сегодня меня не ждут визитеры. Сил не осталось для бесед.
      Бесс оглядела его сверху донизу.
      — Да, вижу, огоньку в тебе поубавилось. Пока тебя не было, приходил секретарь архиепископа. Потребовал, чтобы ты явился в собор.
      — Уже поздно.
      — Он сказал, в любое время, как только вернешься.
      Может быть, это хороший знак. Вдруг архиепископ велит ему прекратить расследование. И вообще откажется от его услуг. И тогда Оуэн станет настоящим учеником у Люси Уилтон. А когда Николас умрет…
      Дверь открыл Йоханнес. Архиепископ уютно расположился возле огня. Оуэн не мог себе представить, чтобы Торсби в чем-нибудь сомневался: упорядоченная жизнь, ясные цели. Такие, как он, взлетевшие высоко, не волнуются за свою жизнь; у таких, как он, не отрывают жизнь кусок за куском — руку, ногу, глаз, — такие, как он, не получают рану в живот, не позволяющую потом даже поесть нормально. Только самые безрассудные из них попадают в рискованные ситуации. Правда, иногда их убивают, зато убийца всегда доводит дело до конца. Смерть, но легкая, без мучений. Разумеется, Торсби чувствовал себя уютно. Ему никогда не придется стоять вот так на ковре, гадая, решена его судьба или нет и что его ждет.
      — Что ж, Оуэн Арчер, пришла пора обсудить твои успехи.
      Вот так, без всякого предупреждения. Бросил его на произвол судьбы, мол, барахтайся, как знаешь, а потом вдруг требует отчета. Обычная прихоть. Хотя, с другой стороны, возможно, именно теперь он обретет свободу.
      — Ваша светлость, признаю, у меня нет точного ответа, каким образом умер Фицуильям. Есть только вопросы.
      Торсби знаком предложил Оуэну сесть напротив, незрячим глазом к огню. Какая чуткость с его стороны. Или, может быть, Йоханнес заранее расставил кресла.
      Секретарь архиепископа протянул Оуэну бокал вина, который тот поднял, поприветствовав Торсби.
      — Большое спасибо, ваша светлость. Это то, что нужно после такого неприятного дня, какой выдался сегодня. Началось все с похорон, а закончилось у постели умирающего хозяина. — Оуэн с наслаждением осушил кубок.
      Торсби улыбался. Это была далеко не та дружеская улыбка, которую желал бы видеть Оуэн. Должно быть, архиепископ что-то заподозрил, что-то услышал, и это ему не понравилось. Да, уклончивость тут не поможет.
      — Ты сказал, что у тебя появились новые вопросы? — медоточивым голосом поинтересовался Торсби, но его собеседник почуял опасность.
      Оуэн отставил кубок и подался вперед.
      — Вкратце, я потерял человека, который помогал мне в расследовании. Я говорю о судебном приставе Дигби. Он утонул. Думаю, не случайно.
      Архиепископ приподнял брови, но это не обмануло Оуэна. В глазах Торсби не было удивления.
      — Почему пристав? — спросил он. — С какой стати тебе полагаться на человека, которому мало кто в Йорке доверяет?
      — Он предложил мне услуги в обмен на сведения. У меня не было причин не доверять ему.
      — Большинству людей достаточно того, что он пристав.
      Оуэн пожал плечами.
      — Я валлиец. Я по своей природе всегда иду против течения.
      Торсби едва заметно улыбнулся.
      — Ну и что, Дигби был удовлетворен теми сведениями, которые ты ему сообщил?
      Разговор не получался.
      — Я не совсем так выразился, ваша светлость. Он тоже интересовался смертями в аббатстве. И хотел помочь. Я открыл ему имя умершего паломника. А он сумел мне рассказать, почему тот появился в Йорке.
      — И это оказалось для тебя полезным?
      — Думаю, эти факты мне еще пригодятся. — Оуэн снова взял в руки кубок, незаметно наполненный секретарем, и начал потягивать вино, пытаясь придумать, как ему повернуть разговор, чтобы защитить Люси Уилтон. Но взгляд Торсби побудил его сказать правду. — Дигби, видите ли, был в аббатстве в тот вечер, когда умер Монтейн.
      Теперь во взгляде Торсби действительно появилось удивление.
      — Он обнаружил Николаса Уилтона без сознания рядом с лазаретом. Уилтон только что доставил лекарство для Монтейна. — Оуэн помолчал. — Мне бы помогло, если бы вы сразу рассказали о связи Монтейна с покойной леди Д'Арби.
      Торсби холодно взирал на Оуэна.
      — Я счел, что это неважно для расследования смерти Фицуильяма.
      — А вот Дигби посчитал это важным. Он был уверен, что все взаимосвязано, только не знал, каким образом.
      — Любопытно, что Дигби заинтересовался этим делом.
      — Дигби сам был любопытен.
      — Если он так много тебе рассказал, то, вероятно, поведал и причину своего интереса, — заметил Торсби. — Видимо, он тебе доверял.
      Архиепископ пытливо вглядывался в лицо Оуэна, словно пытаясь прочесть на нем правду, которую тот пытался скрыть.
      «Как он спокоен, — подумал Оуэн. — Как уверенно он себя чувствует в своем мире».
      — Я не сомневаюсь, что вы сочтете это правдоподобным, — попытался уклониться он.
      — А ты все-таки попробуй рассказать.
      Оуэн набрал в грудь побольше воздуха.
      — Дигби подозревал архидиакона Ансельма в том, что тот покрывает Николаса Уилтона. Приставу не давала покоя мысль, что архидиакон мог быть замешан в этой истории.
      Торсби прикрыл глаза, а когда снова открыл их, то не посмотрел на Оуэна, а хмуро уставился в огонь.
      — Опять эта связь. Но что такого совершил Уилтон? Зачем Ансельму понадобилось его защищать?
      Оуэн пожалел, что не может подняться и походить по комнате. Отчасти он был сбит с толку. Архиепископ явно знал о близости Ансельма и Николаса. Хорошо бы иметь хоть какое-то представление о том, что еще известно архиепископу. Возможно, теперь уже все. Лучше бы это была дуэль на мечах. А еще лучше сразиться в рукопашном бою. А так Оуэн просто не знал, где находится.
      — Что совершил Уилтон? — тихо спросил Торсби.
      — Дигби думал, что он отравил Джеффри Монтейна. Любовника леди Д'Арби, приходившейся матерью его жене.
      Архиепископ секунду рассматривал пламя, потом со вздохом отставил кубок.
      — Итак, он думал, и, возможно, ты тоже так думаешь, что Уилтон отравил Монтейна ради жены, пожелавшей отомстить за поруганную честь семьи, а теперь чувство вины убивает аптекаря?
      — Думаю, миссис Уилтон не подозревает, кто был этот пилигрим.
      Торсби впился в него внимательным взглядом.
      — Тебе нравится жена Уилтона?
      У Оуэна внутри все перевернулось. Он почувствовал себя котенком, загнанным в угол, неспособным угадать намерения этого человека из другого мира, державшего в руках его судьбу.
      — Она моя хозяйка, ваша светлость.
      — Это так. Но она к тому же красива и скоро овдовеет.
      — Вы сомневаетесь в моей способности здраво рассуждать. Но выслушайте меня до конца. Тут есть еще одна дополнительная деталь. Ваш архидиакон. Когда-то давно Ансельм и Николас Уилтон были близки, но в течение последних лет Ансельм с ним не разговаривал. На следующее утро после того, как Николас слег, архидиакон явился в его дом, проявляя большое беспокойство о его здоровье. Теперь он регулярно наведывается к Николасу, даже несмотря на то что его визиты расстраивают больного — причем так сильно, что сегодня, например, Уилтон чуть не умер.
      Торсби молча воспринял сказанное. Потом поерзал немного в кресле.
      — Все это очень интригующе, Оуэн Арчер, но я нанял тебя затем, чтобы ты расследовал смерть моего подопечного Фицуильяма.
      — Обе эти смерти связаны, ваша светлость. Я уверен. И думаю, что смерть Фицуильяма была случайной, в отличие от смерти Монтейна.
      — Яд, приготовленный для Монтейна, дали Фицуильяму?
      Оуэн кивнул.
      — А Дигби это заподозрил?
      — И теперь мертв.
      — Николас Уилтон вряд ли мог убить Дигби.
      — Чего не скажешь об архидиаконе.
      Торсби долго смотрел на Оуэна мрачным взглядом.
      — Ты действительно в это веришь? — наконец спросил он.
      — Это убийство только подтверждает подозрение Дигби. Нельзя забывать и о неуклюжей попытке со стороны архидиакона избавиться от меня.
      — Вот как?
      Оуэн рассказал, что Ансельм якобы нашел для него место ученика в Дареме меньше чем за день.
      — Он надеялся, что я больше не вернусь.
      — Интересно. А что ты знаешь об Ансельме?
      — Очень мало. А мне нужно что-то знать?
      Торсби лишь улыбнулся.
      — Смелости тебе не занимать, валлиец. Старый герцог знал, как выбирать людей.
      Он подал знак Йоханнесу, и тот наполнил его кубок, долив вина и Оуэну. Торсби поигрывал своей цепью лорд-канцлера, и она поблескивала в свете пламени. Он кивнул сам себе, в ответ своим мыслям, взял в руки кубок, сделал глоток вина и еще раз кивнул.
      — Тебе известны обязанности архидиакона, Арчер?
      — Главным образом они связаны с финансами, не так ли?
      — Верно. В качестве архидиакона Йоркского Ансельм должен добывать деньги на строительство собора. Ты сам видишь, что собор еще не закончен. Это выражение преданности Господу со стороны жителей Йорка — длительный и дорогостоящий проект. Преданность Господу и королю. Хатфилдская часовня близка королевскому сердцу. — Он отхлебнул вина. — Таков парадокс этой должности. Архидиакон должен быть священником и в то же время мирянином — что для человека в сутане не всегда является добродетелью.
      Оуэн кивнул, хотя не совсем понял, куда клонит Торсби.
      Архиепископ хмыкнул.
      — Твой зрячий глаз довольно выразителен. Ты решил, что я отклонился в сторону. Наверное, чересчур увлекся вином. — Он отставил кубок. — И ты ошибаешься, мой друг, если так думаешь. Джон Торсби никогда не сворачивает с пути.
      — Я бы никогда не совершил подобной ошибки, подумав о вас такое, ваша светлость.
      — Я выбрал Ансельма — а время показало, что мой выбор правилен, — потому что он не проявлял большой набожности. Прилежный ученик, убедительный оратор, вполне подходящая внешность — измученное суровое лицо, — но он плохо подходил для жизни в аббатстве. Видишь ли, он питает слабость к юношам.
      — Я слышал, что они с Николасом были хорошие приятели, когда учились в школе при аббатстве.
      Торсби улыбнулся.
      — Ты узнал Николаса в конце жизни, на смертном одре. Но когда-то он был привлекательным молодым человеком — этаким изнеженным красавчиком, с великолепными голубыми глазами. И он умел слушать. — Торсби покачал головой. — Ансельм потерял из-за него покой. Произошел скандал. И вовсе не из-за того, что мальчишек нашли в одной постели. Такое в аббатских школах случается часто — да ты и сам, должно быть, привык к подобному в армии. Но вот беда, Ансельм был на особом счету у аббата Жерара. Тот готовил юношу для церковной службы на самых высоких постах. Жерар пришел в ярость. И гнев открыл ему глаза. Он увидел истинную природу Ансельма и понял, что вина целиком лежит на его протеже, что юный Николас просто был польщен вниманием старшего мальчика. А может быть, искал утешения, разделив постель с другим воспитанником. Ансельма сурово наказали. Он превратился чуть ли не в аскета. Но Жерар знал, что это всего лишь маска.