Наши звезды: звезда Полынь (журнальный вариант)

Вячеслав Рыбаков
 
Наши звезды: звезда Полынь (журнальный вариант)

Роман

* Журнальный вариант.

 

      Опубликовано в журнале:
      «Нева» 2007, №4
      ПРОЗА И ПОЭЗИЯ
      Вячеслав Рыбаков
      Наши звезды: звезда Полынь
      Роман
      * Журнальный вариант.

       Вячеслав Михайлович Рыбаковродился в 1954 году. Окончил восточный факультет ЛГУ, кандидат исторических наук. Печатается как прозаик с 1979 года. Автор книг “Очаг на башне” (1989), “Свое оружие” (1990), “Гравилет „Цесаревич“” (1994), “На чужом пиру” (2000), “Первый день спасения” (2001) и др. Автор идеи книжного проекта “Хольм ван Зайчик. „Плохих людей нет“” (тексты Х. ван Зайчика написаны В. Рыбаковым в соавторстве с И. Алимовым). Лауреат Государственной премии РСФСР им. братьев Васильевых за сценарий фильма “Письма мертвого человека” (1987), награжден премиями “Старт” (1991), “Великое Кольцо” (1993), “Бронзовая улитка” (1993, 1996, 2000), “Интерпресскон” (1994, 1998), “Меч в зеркале” (1995) и др. Живет в Санкт-Петербурге.
 

Наши звезды: звезда Полынь

Наши звезды: звезда Полынь

 

      Антону Первушину, ненароком давшему мне идею этой книги - с благодарностью
      Памяти Королева, Гагарина и многих, многих других настоящих - с благоговением

 
      Ибо религия в конечном счете есть действительно серьезное занятие человечества.
А. Дж. Тойнби

 

Часть первая. Ветхое небо
 
Другие: Далекие маяки

      А когда их голоса зазвучали отдельно от них самих, те двое и не вспомнили бы подробностей давнего разговора. Из их жизней спешащими на форсаже перехватчиками улетели (боевую задачу выполнили, но на базу не вернулся ни один) уже несколько лет, и каких лет! Если ныне и помнилось что-то, так уж не реплики, которыми они поначалу обменивались выжидательно и осторожно, будто подставные шары подкатывая один другому; запомнилось главное: по мере того, как они нащупывали друг в друге единомышленников, огромное яркое будущее, казалось, потерянное, распахивалось впереди, словно небо, когда прорываешь облака. Запомнилось пьянящее чувство наконец-то найденного понимания, а значит - свободы.
      Но теперь когда-то сказанные ими слова вдруг воскресли совсем в другом месте и совершенно для чужих ушей.
      Потом их разговор прервала очередная пауза.
      Скоро стало ясно, что это слишком уж долгая пауза. Нервно слущивались секунды. Упала минута. Лишь тогда один из слушателей остановил воспроизведение. И лишь тогда прозвучал вопрос:
      – Это все?
      – Это все.
      – А предыстория?
      – Предыстория довольно нелепа.
      – Нетрудно догадаться, если запись началась с полуслова и на полуслове оборвалась.
      – Носитель был поврежден.
      – Очаровательно. Самосвал наехал?
      – Не перебивайте. Носитель был поврежден. Курьер вообще погиб. Так и не удалось достоверно выяснить, несчастный случай это или хорошо подготовленное убийство. Это был не наш агент. Мы даже не знаем, чей это был агент. Мы не знаем, когда, и кого он записал, и где, и почему этот разговор показался ему достойным записи. Единственно, чем можем похвастаться мы, - это тем, что совершенно случайно оказались на месте гибели агента первыми и в числе прочих трофеев у нас оказалась флэшка с аудиофайлом. Файл был зашифрован, и весьма не по-любительски. Вы будете смеяться, но события произошли больше пяти лет назад. Вытянуть удалось лишь процентов двадцать семь информации, а потом ее еще крутили-вертели на расшифровке.
      – Я хочу послушать еще раз.
      – Нет ничего проще.
      И снова голоса.
      – …Ведь даже при Совдепе это понимали. Военно-промышленный комплекс волей-неволей развивает высокие технологии, дает наработки - а потом они помаленьку просачиваются в остальные отрасли. Другое дело, что страсть к секретности их подвела. Все, что рождала оборонка, было за такими семью печатями, что пытаться использовать новшества для обычной жизни оказалось немыслимо.
      – Ну, и денег не хватало катастрофически…
      Пауза.
      – Кто о чем, а шелудивый - про баньку.
      – Денежки счет любят, - по тону чувствовалось, что любитель денег улыбнулся.
      – На себя денег никогда не было. На поддержку братских людоедов, идущих некапиталистическим путем развития, - всегда было. А вот на развитие собственное - шиш. Хотя… Если б Горбачеву нынешние цены на нефть - все могло пойти иначе.
      – Да он при любых ценах развалил бы все, что только может развалиться. Катастрофическое неумение подбирать людей. Не было ни одного важного поста, куда он не посадил бы либо мечтательного пустозвона, либо врага…
      – Ну да, конечно. Вот мы - другое дело, мы в людях не ошибаемся…
      Пауза. Отчетливо было слышно, как трижды щелкнула зажигалка - кто-то из них надумал закурить. Но чувствовалось: пауза вызвана совсем не этим. Чувствовалось: банальности значат в их разговоре куда больше, чем когда их мусолят говоруны. Может быть, сейчас те двое с пытливой надеждой вглядывались один другому в глаза: у тебя та же боль? ты хочешь того же? мы можем заняться этим вместе?
      – Во всяком случае, сейчас даже этого нет.
      – Чего ни хватишься, того и нет.
      – Ах вы, Воланд наш… Я сражен. Я думал, на Руси, чтобы стать миллиардером, надо с детства не читать ничего уровнем выше “Каштанки”. А если не удержался и открыл, скажем, в школе “Войну и мир” или, паче того, Достоевского - все, пиши пропало. Деньги - грязь, промышленность - отупляющая погибель души, даешь слезинку ребенка…
      – Во мне крепкий кулацкий ген, вот книжки меня и не испортили. У нас в деревне говорили: сей в грязь - будешь князь. В грязь, заметьте. Заметьте - сей. Это задолго до того, как Уоррен глубокомысленно изрек: надо делать добро из зла, потому что его больше не из чего сделать… А дети плачут не потому, что кто-то худо строит мировую гармонию, а потому, что тятька вечно пьяный, шамать нечего и скучно жить.
      – Я о том же. Никакая мечта, никакая мировая гармония не устоят, если не способны прокормить поверивших людей. Но верно и обратное: прокормиться легче, когда работа спорится, а спорится она, когда цель работы по душе. Что проку искать какую-то там национальную идею? Вот если появится, ради чего РАБОТАТЬ…
      – Работают обычно ради денег.
      – Да. Да, конечно, но если принять, что работают ТОЛЬКО ради денег, тогда мы упремся в ту вонючую истину, которую нам навязывают: нет позорных работ, есть лишь позорные зарплаты. Киллер получает больше хлебороба или ученого? Долой хлеборобов и ученых, там позорно, айда все в киллеры…
      – Кажется, понимаю, что вы хотите сказать.
      – И это обязательно должна быть в высшей степени хайтековская задача. С одной стороны - достаточно масштабная, чтобы вовлечь не десятки людей, а хотя бы десятки тысяч. А с другой - предельно высокотехнологичная. Чтобы, ухватившись за это звенышко, и всю экономику помаленьку вытянуть. Можно, конечно, согнать миллионы людей рыть канавы, чтобы повернуть реки вспять. Но тогда через десяток лет мы окажемся вообще голыми и босыми, и даже с лопатами пойдут перебои, у китайцев придется покупать лопаты… Высокотехнологичная - и в перспективе очень-очень прибыльная. Чтобы покончить наконец с этим нефтегазовым позорищем!
      – И у вас уже, конечно, есть точный ответ, уважаемый Борис Ильич?
      – Да. Есть. Конечно, есть. Космос.
      – Отчего же именно космос?
      – Ответ простой и грустный. Колоссальные заделы, оставшиеся от Совдепа, здесь таковы, что при умелой реализации их хватит еще на один рывок. На следующий шаг. И его мы можем успеть сделать раньше всех. А это же и есть прибыль, в конце концов… Роль главных извозчиков в Солнечной системе - не так уж худо, а? Чем не идея? Ни в какой иной области у нас и в помине нет подобных заделов. Ни в вычислительной технике, ни в генетике, ни в биотехнологиях… да что ни возьми. Все упустили. Даже пресловутый мирный атом… хотя… термояд бы… Все равно, - голос дрогнул от волнения, - космос ослепительней, вы не находите?
      В ответ - беззлобный смешок.
      – Как в старом анекдоте. Во-первых, это красиво…
      – А вы не согласны?
      Молчание.
      – А разве нет? Разве не красиво?
      Молчание.
      – Господи, - голос неведомого Бориса Ильича, еще только что - сухой и напряженно сдержанный, вдруг ноюще раскис. - Ну неужели ни один человек из тех, что сейчас ворочают всей этой адовой бездной бабла, в детстве не сходил с ума от книжек про ракеты? Неужели ни у одного глаза не горели, неужели не хотелось на самом деле, в реальной будущей жизни сорвать ветку марсианского саксаула? Полететь к венерианскому озеру, возле которого притаился древний звездолет фаэтонцев? Какой скучный мир…
      Пауза.
      Медленно и задумчиво, даже чуть удивленно (ну-ка, мол, помню или нет? смотрите-ка, помню!) второй голос проговорил:
      – “Ту-ут, ту-ут, ту-ут”, - пели далекие маяки…
      Пауза.
      Похоже, это был какой-то пароль. Какой-то кодированный сигнал: “Я - свой…”. В ответ раздался лишь порывистый вздох; но, судя по тому, как зазвучал разговор дальше, именно с этого момента предварительные переговоры начали стремглав превращаться во встречу старых друзей.
      – Знаете, Борис Ильич… Когда в шестьдесят седьмом родители повезли меня в Крым, я прихватил с собой карту звездного неба. Там я впервые увидел не просто мутные бестолковые точечки - а всю эту пылающую роскошь. Млечный Путь впервые увидел. Туда затягивает, будто смерчем, и страшно сорваться вверх, в прорву. Такой простор… Ночами, когда родители засыпали, я вылезал во двор с картой и фонариком и разбирался в созвездиях, зубрил названия… Маяки, понимаете ли, вселенной! И ведь все помню до сих пор. Альфа Возничего - Капелла. Альфа Волопаса - Арктур. Альдебаран - альфа Тельца, красный гигант. Альбирео - бета Лебедя. Бенетнаш, Мицар, Алиот… проверяйте - все семь из Большой Медведицы слева направо… Мегрец, внизу - Фекда, правее внизу - Мерак, и снова наверх, самая яркая - Дубхе…. А чтобы увидеть Орион, надо было суметь проснуться часов в пять утра, в августе он же только под утро там восходит… Бетельгейзе, Ригель, Беллатрикс… Какие названия! Музыка, клавесинный концерт! А нынче спроси: что такое Беллатрикс? Крем для морд какой-то… Арктур? При Советах это был модный проигрыватель, а теперь и вообще, кажись, презики с бугорками в форме звездочек… Но я вставал и в четыре, и в пять, потому что от Ориона слева и чуть ниже - вообще Сириус, его ж нельзя не выучить, он же самый яркий на все небо, и вообще там Каллисто с каллистянами!
      Невеселые смешки в два голоса.
      – Зачем это было пацану? И зачем у меня в башке все это до сих пор киснет? Ответ один… один-единственный. Потому что красиво. - Пауза. - Продолжайте, Борис Ильич. Пожалуйста.
      Пауза.
      – Да, собственно, у меня практически все… Просто время уходит. Люди, кстати, тоже. Кто уезжает, кто пропадает… Еще десяток лет - и все эти заделы утратят актуальность. Либо успеем, либо - ставим крест. И на возможности вдохнуть в экономику настоящую жизнь. И на возможности стать чуть ли не монополистами в межпланетье. И, между прочим, на мечте многих, очень многих не самых плохих людей, которые все это придумывали и старались построить…
      Пауза. Наверное, самая долгая за весь разговор. Это был решительный момент.
      – Но ведь все время что-то запускают. То с Плесецка, то с Байконура… Вон к французам влезли, на Куру. Да еще морской старт… Вроде и так масса дел делается, нет?
      – Как бы вам попонятней… В свое время народ вполне тащился от монгольфьеров. Весь Париж сбегался глазеть, как покоряют небеса. Воздушные шары, ого-го! Мешки с песком, плетеные корзины… Передовая техника! Ветер дунул не туда - лети, куда он дунул. Дождь пошел, ткань намокла - читай отходную. Только когда появились принципиально иные аппараты, аппараты тяжелее воздуха - тогда и впрямь можно стало говорить о том, что человек научился летать, куда и как хочет.
      – Ну так что с того?
      – Мы до сих пор летаем в космос на воздушных шарах, вот что. У нас самые надежные воздушные шары в мире, согласен. Отладили за сорок лет. Но это воздушные шары. И мы даже не пытаемся делать что-то более современное. Махнули рукой. Даже мечты такой нет, не говоря уже о технических заданиях.
      Пауза.
      – Без государства тут все равно не обойтись, Борис Ильич. Ни по финансам, ни по индустриальным мощностям. Ни по безопасности, между прочим.
      Это была первая реплика о конкретном. Уже не о цели - о средствах. Значит, о цели - договорились?
      Пауза.
      Потом тот же голос - негромко и задумчиво, словно бы отвечая сам себе:
      – С другой стороны, государство большое… Столько ведомств… Разве все знают про всех, кто что делает? И кто чем зарабатывает?
      Смешок.
      – Насчет заработка, между прочим, может оказаться куда более радостно, чем вам по первости кажется….
      – Что вы имеете в виду?
      – То, что, во-первых, если собрать побольше нестандартно мыслящих людей, перспективных, окрыленных, дать им вдоволь денег для быта и работы - никогда не знаешь, сколько всего нужного они попутно сумеют придумать. Принципиально нового. Могут возникнуть оч-чень приятные неожиданности. Мозги надо собирать. А во-вторых, космос - это не данаидова бочка, куда деньги льются без пользы и без следа исчезают, а, наоборот, бочка с деньгами. Кто ее откупорит - тот и будет богатенький Буратино.
      Пауза.
      – Нет, без Кремля не обойтись. Мечты мечтами, горящие глаза в детстве - это прекрасно, конечно, всех колбасит и плющит, но тут такие риски, на какие не пойдет никакой частный капитал. Надо как-то мухлевать по-хитрому… и очень честно притом. От всей души. А в Кремле тоже люди разные. И похуже, и получше…
      – Вопрос, как отличить первых от вторых.
      – Ну, это всегда вопрос вопросов…
      Двойной грустный смех, усталый-усталый.
      Пауза.
      И все.
      Конец записи.
      Слушатели перевели дух.
      – Странный документ.
      – О да. Казалось бы, обычный интеллигентский скулеж. Очередной “Вишневый сад”. Два потерявших себя человека плачутся друг другу в жилетку. Одно удовольствие иметь таких противников. Но есть настораживающие моменты. Первое - сам факт того, что этот разговор был записан. Кому-то, кто во всяком случае не глупей нас, он показался настолько важным, что его решено было писать. А потом еще и с нарочным переправлять полную запись неким неизвестным нам хозяевам. Второе - несколько раз названное имя - Борис Ильич.
      – Что-то знакомое…
      – Вот-вот. Если провести одну прямую через две точки: первая - русские ракеты, вторая - Борис Ильич, то получим Бориса Ильича Алдошина, видного ракетчика еще советских времен. Ныне -научный руководитель смешанной государственно-частной корпорации. Она создана совсем недавно. То ли дочернее предприятие космического агентства, то ли будущий конкурент ему…
      – Даже не слышал. Хотя уж мне-то… Нешумное предприятие, судя по всему. Как называется корпорация?
      – “Полдень-22”.
      – Как-как?!
      – Вы удивлены?
      – Не то слово…
      – Весьма претенциозно, согласен. Ну, полдень - это, надо полагать, помпезная заявка на будущий расцвет России. А двадцать два… Интеллигенция советской закваски всегда была без ума от антиармейской литературы. Гашек, Хеллер… Видимо, кто-то из организаторов вовремя вспомнил “Уловку-22”. Полвека назад в вашей стране такое назвали бы низкопоклонством перед Западом. Теперь это можно расценить как успокоительный жест американским друзьям: мы, мол, о вас помним и с армией не работаем… Врут, скорее всего.
      – М-да. Ну… можно, наверное, и так… И чем эта корпорация занимается?
      – В том-то и дело, что ничем из ряда вон выходящим… Всего-то коммерческими геостационарами. Довольно конкурентоспособными, но не более того. И много их не нужно. Эпизодическая функция, можно сказать.
      – Больше настораживающих моментов нет?
      – Как сказать… Есть. Если бы речь шла о нормальной стране с приемлемым для Запада уровнем жизни, мы бы и внимания не обратили. Подумаешь, человек перешел с одного места работы на другое… Но это же Россия. За последний год трое очень видных русских ракетчиков без шума и рекламы вдруг отъехали из Штатов обратно на родину. Один был далеко не последним человеком в марсианской программе. Двое других занимались интереснейшими орбитальными экспериментами. Ни Марс им оказался не нужен, ничего не нужно… Я уж не говорю об уровне и качестве жизни. Все теперь в “Полудне”. Вот вопрос вам как русскому: чем можно сманить увлеченно работающего на переднем крае науки русского из его уютного собственного домика на берегу Чесапикского залива или в пригороде Хьюстона? Знаете?
      – Я предпочту выслушать начальство, не пытаясь предвосхитить его блистательных умозаключений.
      – Странно, что я должен объяснять это вам…
      – Бывает, что со стороны виднее. Да к тому же и по-русски вы говорите лучше, увы, иных русских.
      – Сесе… Так вот - ответ напрашивается. От интересной работы, от гарантированного достатка, от перспективы закончить дни свои в благоденствии в самой комфортабельной стране мира русского можно сманить только перспективой построения какого-нибудь очередного коммунизма. Уже далеко не на всех русских это действует. Но если действует, то только это. Ему говорят: ты нужен светлому будущему! И готово дело, человек сам не свой. Теряя портки, плюнув густой слюной на три “Крайслера” в гараже и на яхту на причале перед домом, бежит строить светлое будущее…
      – Вы поэт…
      – Сам председатель Мао писал стихи.
      – Да, наслышан. Какие выводы из всей этой поэзии следуют лично для меня?
      – Самые простые. Через три недели “Полдень” осуществляет запуск. Для европейского космического агентства… Вы известная акула пера. Неоднократно писали о проблемах российской науки. Вот и действуйте. Вам надо попасть на Байконур для освещения этого довольно заурядного, но все же события. И посмотреть. Во-первых, действительно ли именно геостационарными спутниками занимаются люди, которые нам особенно интересны. Список фамилий вы получите… Прежде они работали над очень перспективными сюжетами. Если эти люди вам встретятся, надо познакомиться и аккуратно поинтересоваться: а что они, собственно, творят? Неужели всего лишь спутники? Если эти люди вам не встретятся, надо аккуратно поинтересоваться: а где они, собственно? Мы, мол, так наслышаны об этих талантах… народ хочет знать… И во-вторых. Во-вторых… Не может ли так оказаться, что запуски геостационаров и вся эта достаточно банальная возня - лишь операция прикрытия, а на самом деле в “Полудне” трудятся над чем-то куда более дорогим и масштабным. Когда я буду знать, что вы действительно туда едете, мы обговорим некоторые существенные детали подробнее.
      – Вы обо мне очень высокого мнения. Задание проще, так сказать, пареной репы…
      – О нет. Понадобится приложить усилия.
      – Спасибо, что объяснили… Вы дадите мне копию файла? Надо вслушаться. Уловить характерные обороты, любимые словечки… Голосовые идентификации не проводились?
      – Борис Ильич - это действительно Алдошин. У нас была запись его выступления на последнем Дне космонавтики в центре Хруничева. Совершенно легальная, для ТВ. Второй голос сопоставлять не с чем. У нас же нет банка данных голосов всех русских миллионеров.
      – Пора бы иметь.
      – А если это не миллионер? Просто, скажем, работник спецслужбы, прикинувшийся миллионером?
      – Или миллионер, прикинувшийся работником спецслужбы.
      – Да так хорошо, что им стал.
      И они засмеялись - в первый раз за весь разговор.

Считая чужие деньги

      Чтобы хорошо считать чужие деньги, одного образования мало. То есть ремесленнику, может, и хватит - но на то он и ремесленник: ему на роду написано решать только рутинные, стандартные задачи. Для настоящей работы нужен талант - а он, надо сказать, лишь другое имя интуиции. Разве можно просто научиться, например, расставлять слова в правильном порядке? Разве мог бы ремесленник расставить слова так: “В белом плаще с кровавым подбоем, шаркающей кавалерийской походкой, ранним утром четырнадцатого числа весеннего месяца нисана…” Тот, кто запрограммирован на правильность, правильным счел бы вот что: “Ранним утром четырнадцатого числа весеннего месяца нисана прокуратор Иудеи Понтий Пилат вышел в крытую колоннаду дворца шаркающей кавалерийской походкой в белом плаще с кровавым подбоем”. Все, что сложней этого построения по росту - это уже не умение, а интуиция. Чутье. Нюх.
      Иногда, чтобы понять, куда делись деньги, чутья нужно не меньше. Все вроде правильно, и только интуиция, едва-едва встревоженная ей одной приметными странностями в бумагах, тебе говорит без обиняков: документы хоть на выставку, а денежки тю-тю.
      Нецелевое использование?
      Не удивишь нас этим, ох, не удивишь… Обидно только, что на сей раз корыстным паскудой оказался не какой-нибудь очередной “Влип-Инвест” или ООО “Му-му”, а благороднейшее заведение, занятое освоением космоса…
      Давно уж пора бы, кажется, хорошим пинком распроститься с благодушными идеалами юности, а особенно на такой работе, где идеалы не то что не живут, но быстро либо стервенеют, сатанеют даже и тянутся к огнестрельным мерам пресечения, либо хладнокровно делаются очень дорогим товаром, ненавязчиво выставляющим себя на торг среди тех самых ООО, на борьбу с нечестностью коих они, идеалы эти, так кавалерийски рвались…
      Давно бы пора - а все никак.
      Спутники они, поди ж ты, запускают… То есть иногда и запускают, конечно, - но не зря же те падают теперь через раз. Потому что, надо полагать, делают их по остаточному принципу - из колбасных обрезков.
      Корпорация-то смешанная! Государственно-частная!
      Ну, понятно, кто б сомневался… Из казны частникам бабки качают, а там - тонкими струйками в оффшоры. Держава дерет налоги с тех, кто работает, и, болбоча красивые слова, из-под полы отдает тем, кто зарабатывает. А те знай пилят. Чего ж не пилить, коли дают? Тебе, мне, ему, жене моей, евонному дядюшке… Что? Осталось чего-то? Ну, тогда давай и впрямь, что ли, спутник запустим…
      Все как у всех. Жулье. Везде жулье.
      Тщательнейшим образом Кармаданов готовил свой отчет, готовил не день и не два, подчиненных буквально загонял и все нервы им вымотал - и ждал справедливой и заслуженной если и не награды (не военные все ж таки), но хотя бы уж похвалы.
      Размечтался.
      – Вы понимаете, Семен Никитич, - бубнил, свесив щеки ниже подбородка, Сам, а Кармаданов, закипая, не мог отделаться от ощущения, что непосредственный начальник в растерянности и не знает, как себя вести со слишком дотошным работником, сунувшим, по всему видать, нос дальше и глубже, нежели по чину положено. - Вы поймите, Семен Никитич…
      Суть долгой путаной речи сводилась к тому, что род деятельности там у них в “Полудне” уж очень специфический, и не надо сразу предполагать худшее. В конце концов, если в процессе работы вдруг выясняется, что нечто запланированное оказалось не нужно, а нечто незапланированное - нужно, то в пределах определенных сумм можно и за необходимостью последовать, а не за буквой договоров и смет… Старая песня. Начальник трамвайного парка тоже может в процессе работы вдруг выяснить, что ему не пять новых вагонов нужны, а одна новая дача. Понять его, конечно, можно, но отнестись к этой ситуационной переброске средств с уважением - никак. Зачем тогда мы тут сидим, штаны протираем? Чтобы ворье чувствовало себя под заботливым крылышком другого ворья, уровнем выше?
      Ох, страна! Игла в яйце, яйцо в ларце, ларец в подлеце…
      А ведь Кармаданов был так в себе уверен, что даже перед женой похвастался утром. Кратенько, без занудных подробностей. Просто хотелось от нее услышать “молодца” и пожелание успеха. Жена у него была умница, красавица, на восемь годков моложе него и вдобавок учительница литературы в обычной школе. Что такое учительница литературы в обычной школе в Москве в начале двадцать первого века? Это - диагноз! А она ухитрялась ходить гордо, как фотомодель, как голливудская дива, и даже ее раздолбаи относились к ней соответственно. “Руфь Борисна, а на фига этот ваш Болконский торчал, как рекламный щит? Падать надо было, брюхо беречь! Салабон! Князь, а выучка как у голубого…” И она была счастлива: фамилию все ж таки запомнили, подобным прилежанием учеников не во всех школах могли похвастаться… А дочку держала так, что малышка, когда ее на дне рождения (пять годочков ей тогда исполнилось всего!) попросили прочесть стишок (один из взрослых гостей, перебрав, что ли, перепутал эпохи), отвесила тому по полной: только тряхнула косичками и, не задумываясь, почесала: “Или бунт на болту обналузив из-за пояса лвет пистолет…” У любителя сажать чужих детей в лужу только глаза на лоб полезли.
      Что Кармаданов теперь-то жене скажет?
      И, конечно, кончилось все просьбой оставить пока отчет и все прилагаемые к оному документы здесь, у Самого, для более глубокого и тщательного обдумывания и анализа, для осторожного наведения окольных справок (“У них же запуск на носу…”), и забыть о них впредь до особого распоряжения, уведомления, свистка…
      Скажут тебе “ату” - кусай, бухгалтер. Скажут “фу” - отползай, извинительно поджавши хвост и с надлежащей скромностью прискуливая: прощеньица просим-с, обознались… совсем не то-с имели в виду-с…
      Этого Кармаданов, конечно, вслух не произнес. Смысла не было. Закончил на “понятно” и, надув морду дисциплиной, с непроницаемо тупым видом откланялся.
      Никак он подобной зуботычины не ожидал. Здесь, в своей же крепости, в одном из последних оплотов… Тьфу, черт. Все, хватит быть дураком. Хватит.
      Но чтобы Сам - крышевал…
      Большому кораблю - большое плавание. Не кого-нибудь крышует, а освоение околоземного пространства. Земля - колыбель человечества, но нельзя же, в самом-то деле, вечно сидеть в колыбели, пора и на промысел, пора и о семье подумать…
      Интересно, каков откат?
      Мысль легко катила накатанной колеей…
      Стало быть, думал он, выходя под праздничные лучи весеннего, уже почти летнего солнца, можем расслабиться и получить удовольствие. Все впустую. Зато теперь - свобода. Имеем право даже пивка попить.
      Он походя взял бутылку якобы “Варштайнера” и по-простому употребил. Позорище. Гуляет средь бела дня, забыв машину на стоянке, взрослый, солидный работник и прилюдно дует из горла.
      И с виду позорище, и на вкус дрянь.
      Он взял еще одну и оприходовал еще торопливей. Захотелось чего-то большого и чистого. Что называется, приникнуть к корням. Кармаданов спустился в метро и доехал до остановки, которую про себя так и называл до сих пор “Площадью Ногина”. Странно - как старик. Он, мол, Сталина видел… Нет, конечно, не видел, Бог миловал. Но почему-то заклинило еще в ту пору, когда он ездил сюда чуть ли не каждый день по вечерам в течение нескольких месяцев - старательно умнел, работая в Исторической библиотеке. Три ха-ха. Думал науку двигать… А когда грянула демократия, Кармаданова после краткого восторга так перекосило от боли и жалости к тем, кто вкалывал-вкалывал, да и проснулся вдруг за бортом жизни, на свалке, никому не нужным приживалом в родной стране, и скороспелые хозяйчики в нос лишенцам кулачки суют, злорадно приговаривая: “Это ты просто жить не умеешь, совок!”, и с наработанным на трибунах комсомольских райкомов пафосом трясут коротенькими пальчиками перед телекамерами: “Я своими руками заработал пятьдесят миллионов!” - так перекосило… А что говорить, все тыщу раз говорено, языки в мозолях. Но в опера идти было и не по темпераменту, и не по физическим данным. Решил брать ворье единственным, что имел - умом…
      И вот чем все кончилось.
      Воздух был похож на вздувшийся пузырь расплавленного стекла. По Маросейке перли валы машин. Теснота сбила их в единую груду так плотно, что казалось, это, урча и вонюче газуя, ползет какой-то нескончаемый ящер с панцирной ячеистой спиной. Кармаданов взял еще пива. Давненько он так не заводился. А пиво было теплым и омерзительным, как жизнь. Теплая такая. Не холодная, не горячая… Никакая.
      Горькая.
      Третий ангел вострубил, и упала с неба большая звезда, и пала на источники вод. Имя сей звезде “полынь”; и третья часть вод сделалась полынью, и многие из людей умерли от вод, потому что они стали горьки…
      А ведь я не был тут с тех самых пор, сообразил Кармаданов и отхлебнул пива. Он свернул на Петроверигский переулок - двадцать лет назад тот был тоже Петроверигским, в этом наблюдалось постоянство.
      Петроверигский медленным извивом втек в Старосадский. Это название тоже было вечным. И вот напротив - библиотека. Государственная Публичная историческая… Сколько лишних слов.
      Как там пахло книгами…
      Как она облупилась, бедняга. Какая обшарпанная. Какие мутные окна. И заклеенные бумагой расколы стекол. Будто война, и фугаска взорвалась неподалеку, а никому и дела нет, все вымерли…
      Он так и не перешел Старосадского. Приблизиться к двери не осталось сил - он слишком хорошо помнил, как, пропуская именно в эту самую дверь юную, тоненькую, как камышинка, красавицу гимназической стати, познакомился с нею - с будущей своей женой. Которая пожелала ему нынче утром успеха, сказала: “Какой же ты молодца” - и чмокнула в щеку…
      И тут он понял, что не может так просто смириться. Если у вас, подонки, такая война, что библиотеки разваливаются сами собой, то - на войне как на войне.
      В голове уже шумело, и море было несколько по колено. Кармаданов аккуратно поставил пустую бутылку на заплеванный тротуар, аккуратно вытер губы тыльной стороной ладони - и достал мобильник.
      С Валькой Бабцевым они корефанили еще с восьмого класса. Одно время даже всерьез дружили. Восторженные юнцы, трепещущие от близкого торжества светлого будущего, съезжались день у Кармаданова, день у Бабцева, и вместе смотрели первый съезд горбачевского Верховного Совета, даже лекции мотали из-за этой бодяги - каждый свои. Где-то с середины девяностых несколько разошлись - уж больно неистово Валька клеймил зверства федералов в свободолюбивой, невинно поруганной Чечне. Он тогда сильно пошел в гору - золотое перо демократии… Но был все равно славный, честный, забронзовел совсем немножко; многие куда менее именитые надували щеки куда толще и только этим, по сути, и брали. Хотя, конечно, ругал все, что положено: свертывание реформ, насилие над бизнесом, тупость и лицемерие почвенников, мракобесие православия, государственную поддержку русского национализма, произвол спецслужб, нарушения прав человека… Стандартный набор “Собери сам”.