Дикий цветок

— Я понимаю. А что это за история с «Юстасом Даймондсом»? — спросил он тихо, захваченный очарованием минуты. Комната изнутри была освещена золотистыми языками пламени, а снаружи в нее проникали ослепительные закатные лучи солнца, прорывавшиеся сквозь грозовые облака. Но Шелби была еще ослепительнее.

— Откуда вы узнали, что Мэнипенни читает Троллопа? Вы что, вдвоем основали закрытый литературный клуб?

— Не совсем.

Она почувствовала, что ей все больше начинает нравиться Джеф. Его непринужденное остроумие, было под стать ее собственному острому уму и воображению и напоминало ей отца. Ей также нравилась его способность сохранять спокойствие чуть ли не при любых обстоятельствах, в отличие от дяди Бена и, уж конечно, от нее самой. И наконец, было что-то еще в карих глазах Джефа, что придавало смысл его холодному спокойствию. Он смотрел на нее с молчаливым пониманием, и оно внушало ей доверие к нему, несмотря на все ее старания воспротивиться этому. Расхрабрившись от выпитого хереса, Шелби выпалила: — Перси сказал мне о вашем сундуке, полном книг!

У него было такое лицо, будто она дала ему пощечину.

— Ради всего святого, не называйте его Перси! Уверяю вас, он не одобрит этого, когда поправится и придет в себя!

Шелби широко улыбнулась:

— А я-то, увидев ваше лицо, решила, что вы сердитесь из-за того, что я узнала вашу тайну.

— Тайну? Но это вовсе не тайна. Вы хотели бы посмотреть книги? Боюсь, сундук, слишком громоздкий, чтобы перетаскивать его, так что нам придется пройти в мою спальню. Совершенно невинно, разумеется! — сказал он легким, непринужденным тоном, промокнул губы салфеткой и отодвинул стул. — Но сначала я помогу вам вымыть посуду.

— Нет, давайте пока просто положим ее в раковину — пусть помокнет.

Она едва могла сдержать нетерпение.

— Я просто не могу дождаться! Ох, вы даже представить себе не можете, как я мечтала о вашем сундуке, полном книг, с тех пор как Мэнипенни упомянул о нем несколько дней назад. Он сидел на веранде и читал Троллопа, и я так завидовала ему! Когда он сказал мне, что у вас есть еще десятки книг, — признаюсь, я подумала о вас самое худшее…

Они шли в его спальню, и Джеф нес бутылку с хересом и обе рюмки.

— Шелби, дорогая моя, что вы хотите этим сказать?

— Я думала, что вы скупердяй, сидящий на своих книгах!

Ему ужасно захотелось привлечь ее в свои объятия, но он только ласково взглянул на нее.

— Клянусь вам, знай я о вашей страсти к литературе, я пригласил бы вас в свою спальню, в первую же ночь после моего приезда.

— И я бы, наверное, оказалась настолько бесстыжей, что согласилась.

Они стояли на пороге его спальни, глядя в глаза друг другу, и искра, казалось, вспыхнула между ними подобно вспышкам молнии, озарявшим ночное небо. Ни один из них не испытывал ничего подобного раньше, и оба они тотчас же отступили назад.

— Не знаю… — пробормотал он.

— Может быть, это не… — шепнула Шелби.

«Ты же культурный человек, — напомнил себе Джеф. — Чего ты боишься?»

«Не будь жеманной дурочкой!» — подумала она.

— После вас, мисс Мэттьюз, — он галантно распахнул перед ней дверь, пропуская ее вперед.

С бьющимся сердцем Шелби переступила порог спальни Джеффри Уэстона и услышала, как он вошел вслед за ней. В комнате стоял чудесный, присущий ему запах, и она не могла отвести взгляд от его белой железной кровати. Она была покрыта стареньким, потертым одеялом, расшитым простым узором, и одна из голубых рубашек Джефа висела перекинутая через ее спинку. На подушке виднелась вмятина от его головы.

Шелби внезапно стало очень жарко, несмотря на ненастный вечер.

Глава шестая

— Сундук…

Джеф встревожился, услышав, как хрипло прозвучал его голос. Это был совсем не тот самоуверенный молодой человек, каким он хотел казаться. Но с другой стороны… разве он не бежал от лондонского света в поисках именно такой встряски, напоминающей о том, что он жив?

«Возможно, я слишком поспешно отверг мое обычное холодное безразличие», — подумал он, указывая на кованый, покрытый холстом сундук. Он и в самом деле был смущен, чувствуя, как все сжимается у него внутри, когда Шелби заглядывала ему в глаза. Что в ней такого особенного? Почему он не ощущал ничего подобного в присутствии английских женщин?

— Он не заперт? — спросила она, опускаясь на колени перед сундуком, стоявшим в ногах его кровати. Лицо ее сияло. — Я просто вне себя от нетерпения!

Джеф налил себе еще одну рюмку хереса и проглотил ее залпом.

— Я тоже, — пробормотал он с усмешкой.

Она смотрела, как он опустился на корточки рядом с ней и откинул крышку, указав своей изящной рукой на содержимое сундука:

— Прошу вас.

— О! Ох, подумать только, какие чудесные книги!

Все они были в кожаных, тисненных золотом переплетах; о них, несомненно, заботились и хранили с любовью. Шелби пришло в голову, что это многое говорит о Джефе: ему так необходимы были книги, что он не побоялся повредить или испортить их, протащив с собой в такую даль. Когда она достала первую из них и посмотрела на название, она пришла в еще большее восхищение.

— «Айвенго»! Я обожаю этот роман. То место, когда он возвращается из крестового похода и принимает участие в рыцарском турнире, и никто не знает, кто это, пока он не поднимает забрало!..

Она вздохнула; у нее даже голова закружилась от восторга.

— О Джеф, тут даже бумага чудесная! Знаете, у моих родителей прекрасная библиотека, но я, по-моему, никогда еще не видела таких великолепно оформленных книг.

— Не спорю, они действительно великолепны.

Он смотрел, как она скинула сапоги и уселась на пол, скрестив ноги, в юбке-брюках и в носках. Пальцы его жгло от желания дотянуться и вынуть черепаховые шпильки из ее волос, позволив им свободно спадать ей на плечи.

— «Доктор Джекил и мистер Хайд»! О-о-о! — Шелби шутливо поежилась. — Осмелюсь ли я прочитать это? Я в восторге от «Острова сокровищ», но мои учителя считали, что такая литература не для девушек, а потом, в колледже, я просто забыла об этом.

Джеф присел напротив нее на коврике и склонился над открытым сундуком. Он тоже снял сапоги, пошевелил пальцами и, пожав плечами, заметил:

— Вещь эта, я бы сказал, скорее, тревожит, чем пугает, и, без сомнения, она доступна не каждому. Но вы, мне кажется, не робкого десятка и способны глубоко проникать в суть. Понимаете, это сказка, полная глубокого проникновения в человеческую природу и попыток уравновесить добро и зло.

— Тогда я непременно прочитаю ее.

Она отложила книгу в сторону и стала вытаскивать другие, издавая радостные восклицания — то потому, что она уже читала эту книгу, то оттого, что давно мечтала прочитать ее. «Моби Дик» был первым в списке книг, которые она хотела прочитать, Шерлока Холмса она открыла для себя прошлым летом, а Диккенс был любимым писателем ее детства.

— Меня всегда приводили в восторг имена его героев, и я плакала без конца, когда с ними случались какие-нибудь несчастья. Я прочитала «Большие надежды» в двенадцать лет, и эта книга произвела на меня громадное впечатление.

Джеф попытался вспомнить, когда его в последний раз что-нибудь приводило в восторг — вплоть до настоящей минуты, — и забыл ответить, пока она не спросила, почему он молчит.

— Я как раз думал, что вы не похожи ни на одну девушку, которую я знал до сих пор.

— Это хорошо?

— И даже очень.

Он улыбнулся ей так, что ее щеки покрылись румянцем.

— И вам нравятся мои книги, хотя среди них нет ни романов Джейн Остин, ни сестер Бронте…

— Я, пожалуй, еще выпью хересу, — сказала Шелби: она смотрела, как он потянулся за бутылкой и тяжелыми стеклянными рюмками. Когда рюмки их снова были наполнены, она предложила тост: — За общие обыкновенные интересы и за необыкновенную дружбу!

Они чокнулись, чувствуя себя весело и беззаботно. Шелби с наслаждением сделала первый большой глоток, потом произнесла задумчиво:

— Признаюсь, я даже представить себе не могла, чтобы мне мог понравиться такой человек, как вы. Я знаю, что мы договорились не вспоминать о вашей прошлой жизни в Англии, но меня мучит любопытство. Вы ведь не простой человек, не так ли? — Она укоризненно погрозила пальчиком. — Герцог?

— Нет, не герцог… но, в общем-то, да, у меня есть титул. По правде говоря, мне бы не хотелось…

— Хорошо, можете не говорить… но скажите мне вот что: что бы вы сейчас делали, если бы были в Лондоне?

Застигнутый врасплох, Джеф с минуту смотрел за окно. Дождь все так же барабанил по стеклам, будто набрасывая на дом полотнища из водяных струй. Комнату Джефа освещали старомодные керосиновые лампы, напоминавшие о тех днях, когда еще не существовало газового освещения, и воздух был довольно прохладный. Вытертый коврик, на котором они сидели, почти не защищал от жестких, нестроганых досок пола. И все же Джеф чувствовал себя счастливее в этой простой, деревенской обстановке, чем в своем собственном особняке на берегу Темзы, с его драгоценными персидскими коврами, хрустальными газовыми люстрами, современными мраморными ваннами, роскошными перинами, слугами, готовыми исполнить малейшую его прихоть, и автомобилями, стоявшими в недавно построенном гараже.

Шелби тронула его за руку:

— Вы не хотите отвечать?

— Если бы я был в Лондоне сегодня вечером… — начал он медленно, — я был бы в театре в Вест-Энде, или на концерте, или в опере. Или я мог бы обедать в каком-нибудь изысканном особняке у кого-нибудь из высшей знати, а за обедом последовал бы пышный, великолепный бал…

Глаза ее широко раскрылись, сверкая точно сапфиры.

— В самом деле? Но если так, зачем же вы приехали сюда? У нас тут нет даже граммофона, не говоря уж о развлечениях, к которым вы привыкли.

— Мне и правда не хотелось бы обсуждать эту…

— Быть может, вы были вынуждены удалиться в изгнание? — Обхватив рукою сундук, Шелби наклонилась вперед и прошептала ему на ухо: — Может быть, вам пришлось бежать в Америку, чтобы затаиться, пока скандал утихнет?

Уголки его губ дрогнули в насмешливой улыбке.

— Мне жаль разочаровывать вас, но нет, я приехал в Вайоминг по собственной воле. Не думаю, что вы поймете меня, но я нахожу все эти развлечения в Лондоне невыносимо скучными.

Она разглядывала его, пока он говорил, подмечая и его профиль, четко вырисовывающийся в мягком сиянии лампы, и острый ум, светившийся в его карих глазах. Он был до кончиков ногтей аристократ, благородный, изысканный; это чувствовалось с первого взгляда, даже если не слышать его правильного выговора и литературной речи. И все-таки в Джеффри Уэстоне появилось что-то грубоватое, мужественное. Отросшая золотистая щетина поблескивала у него на подбородке, а волосы, чуть взъерошенные, вились, спускаясь на воротник его зеленой клетчатой рубашки. Но хотя внешне он и становился похож на ковбоя — продолжал придерживаться определенных привычек, таких, например, как ванна, которую он принял перед ужином сегодня вечером.

Шелби почувствовала, что ее неудержимо тянет к этому человеку, который решил идти за своей собственной путеводной звездой и не видел причин, почему бы ему не оседлать сразу оба света — и Старый, и Новый, — расчистив себе место между ними.

— Почему же я не должна вам верить? — сказала она, наконец. — Я могу любить культуру, и иногда мне не хватает здесь книг, и картин, и музыки, и театра, но я терпеть не могу притворства, а именно в этом, судя по всему, и состоит ваша жизнь в Лондоне. Мне бы тоже до смерти надоела вся эта вычурность и мишура!

Джеф едва мог поверить своим ушам. Он, уже потянулся было к ней, но Шелби — живая, изменчивая в своей безыскусности — мгновенно допила свою крохотную порцию хереса и снова принялась перебирать книги. Находки сопровождались восклицаниями, книги откладывались. Они беседовали о литературе, обменивались мнениями, пока тени не сгустились вокруг них в маленькой комнатке, Шелби вздрогнула и потянулась за бутылкой хереса, наполняя свою рюмку.

— Я думаю, нам нужно еще раз зайти к мистеру Мэнипении, и вас, наверное, утомила моя болтовня…

— Напротив, — перебил ее Джеф, пальцами слегка приподнимая ее подбородок. Он заметил, как румянец медленно заливает ее щеки, и острое, мгновенное желание пронзило его насквозь.

— Прежде чем мы уложим все это обратно, — застенчиво сказала она, — у меня есть предложение, это нечто вроде игры — в колледже мы обычно играли так по вечерам с подругами.

— Игра?

— Не могли бы вы выбрать ваше любимое стихотворение и прочитать мне отрывок? Это многое говорит о человеке.

Джеф не колебался. Он взял тоненький томик из тех, что горкой высились рядом с ней на коврике, и перелистал его.

— Не то чтобы оно было единственным, просто оно отражает мое теперешнее настроение.

— Тем лучше, — сказала она, перебираясь к нему поближе, так, чтобы их руки соприкасались. Счастье волной поднималось из самой глубины ее души. Может ли такое быть, чтобы она провела эти последние часы с человеком, который находил удовольствие в тех же, непонятных для других, вещах, что и она? Разумеется, все это слишком хорошо, для того чтобы быть правдой, но пока Шелби собиралась насладиться минутой.

— Какой это поэт?

Голос ее дрожал от нетерпения.

— Теннисон.

— Потрясающе! Подождите, я попробую угадать… «Лок-

сли Холл»? «Едоки лотоса»?

— Тихо, тихо, не спешите!

Его длинные пальцы, нашли наконец нужную страницу, и он стал читать — медленно, отчетливо — отрывки из большой поэмы «Улисс»:

Любая остановка иль конец — скучны,

Ржаветь — а не сиять на пользу, — как это

грустно,

Будто жизнь дана, чтобы дышать, — когда

и много жизней

Все было б мало, тут же — лишь одна,

Да и от той немного остается; но каждая

минута на счету…

И бледный дух, тоскующий, стремится

За знаньем — ускользающей звездой,

Стремясь непостижимое постигнуть.

Шелби закрыла глаза и шевелила губами, повторяя слова, когда Джеф дошел до тех строф, которые она особенно любила:

Вперед, друзья, еще не слишком поздно

За новым устремляться…

И искать, прикладывать все силы, находить

И не сдаваться.

Тишина — глубокая, полная — царила, пока Шелби не открыла глаза и не увидела, что он смотрит на нее так, что ее бросило сначала в жар, потом в холод. Грудь ее затрепетала, в ней что-то заныло и в сердце тоже.

— Вы прочитали чудесно.

— Херес делает вас чувствительной, ласково подтрунил он.

— Да.

— Ну что ж, теперь ваша очередь.

Улыбаясь, Шелби раскрыла крохотный томик, в ожидании лежавший у нее на коленях.

— Я выбрала рубаи Омара Хайяма в переводе Фицджеральда, — объявила она.

— Невероятно! Признаюсь, мне нравится эта игра. Это действительно позволяет многое понять.

— Я прочитаю только некоторые. — И она начала, выразительно, с чувством произнося каждое слово:

Спросил у чаши я, прильнув устами к ней:

— Куда ведет меня чреда ночей и дней?

Не отрывая уст, ответила мне чаша:

—Ах, больше в этот мир ты не вернешься. Пей!

Перевод О. Румера

Из глины чаша. Влагой разволнуй —

Услышишь лепет губ, не только струй!

Чей это прах? Целую край… и вздрогнул:

Почудилось, мне отдан поцелуй.

Перевод И. Творжевского

Когда голос ее замер, Джеф сказал тихо:

— Вы думаете, это о винопитии и вине? В четверостишиях Омара Хайяма много говорится о вине.

Шелби наклонилась ближе, пока не ощутила аромат его волос и кожи — смесь нежного, душистого мыла и тонкий, еле уловимый запах степной пыли и лошадей. Это была пьянящая, возбуждающая смесь.

— Я так и думала, пока была еще совсем юной и глупенькой. Теперь мне кажется, что он говорит о жизни. «Пить» означает «жить».

— А «поцелуй»?

Джеф и сам пришел в ужас от своего вопроса. Что это, может, тут что-нибудь было в воздухе?

— Я думаю, это означает… вот что.

Шелби обвила руками его шею и прыгнула к нему на колени.

— Я никогда раньше не вела себя так дерзко, — призналась она, когда он крепко сжал ее в своих объятиях. — Пожалуйста, не подумайте ничего плохого.

— Ну конечно, — пробормотал он глухо, и рот его коснулся ее губ, с нетерпением стремясь отведать их сладость, мучительно желая насытиться. Казалось, он желал Шелби с той первой минуты, когда увидел ее в салуне Парселла. Каким-то образом, несмотря на ее нелепый маскарадный костюм, он был пленен.

И вот теперь, думала Шелби, она полностью отдала себя во власть человека, которому должна была бы мстить всю свою жизнь. Вероятно, у нее совсем больше, не осталось гордости — только это жадное стремление теснее прижаться к человеку, который выманил у нее половину ранчо «Саншайн».

Поцелуй был восхитителен; обладая неуемным любопытством, Шелби, кончено, не раз целовалась с мальчишками в Дэдвуде, но ни один из них не шел ни в какое сравнение с Джефом. Рот его был горячий и твердый, искусный и требовательный. Тело его было гибкое и крепкое, волосы мягко вились, когда она проводила по ним пальцами, и он ласкал ее руками столь изящными, что они казались изваянными самим Микеланджело.

Волна ощущений так опьянила Шелби, что она, ошеломленная, была не в силах пошевелиться. Ее внутренний голос приказывал: «Ты не лишишься сознания, как какая-нибудь кисейная барышня! Отвечай же на его поцелуй!» Ощущение его рук на плечах, сквозь блузку и сорочку, не только возбуждало своей лаской, но и было обещанием тех наслаждений, которые Шелби могла себе только вообразить.

Джеф тоже был ошеломлен силой внезапно охватившей его страсти. В течение многих лет он просто проходил сквозь череду движений и ощущений, которые — когда-то острые, — казалось, поблекли со временем. Теперь, целуя щедрые, влекущие губы Шелби, вдыхая ее аромат и держа ее в своих объятиях, Джеф вдруг подумал: он забыл, что такое настоящая страсть. А это чувство было еще жарче, сильнее.

Что с ним происходит? Джеф смутно сознавал, что его пленяет нечто гораздо большее, чем внешняя красота Шелби. Она точно светилась изнутри, зажигая в нем ответную искру… Ради всего святого, не будь, таким слащаво-сентиментальным! — оборвал он себя. Он давно уже оставил какие-либо надежды на истинную любовь, и слишком крепка была броня цинизма, в которую он заковал себя, чтобы так сразу попасться на эту удочку. И все же одного поцелуя Шелби было достаточно, чтобы он задумался, не было ли в стихах поэтов какой-либо доли истины, в конце концов…

Он жаждал расстегнуть ее блузку, коснуться груди, снять юбку, перенести ее на постель, но это было немыслимо. Шелби — девушка из хорошей семьи, неопытная, и Джеф понимал — выпитый херес был отчасти причиной того, что она оказалась в его объятиях.

Он, наконец с усилием откинулся назад и вновь обрел способность говорить.

— Наверное… нам нужно минутку передохнуть.

— Почему?

Шелби пылала, вся влажная от пота, волосы ее теперь вились еще сильнее.

— Зачем нам говорить о чем-то?

Видя, что она совсем потеряла голову, он тем не менее, повел себя так, как подобает джентльмену.

— Послушайте, мы не можем продолжать так без конца, без того чтобы… не пойти дальше, вы понимаете, а это, разумеется, невозможно ни в коем случае…

— Я уже взрослая, — выдохнула она. — Мне двадцать один год…

— Необыкновенно впечатляюще. Он поцеловал ее в лоб.

— Тем не менее, нам незачем так спешить. Вы наверняка пожалели бы об этом позже, не говоря уже о вашем дяде, который, без сомнения, застрелил бы меня сразу же по возвращении.

С решительной улыбкой Джеф снял ее со своих колен и поставил на ноги.

— Возможно, я и так уже зашел слишком далеко.

Она смотрела, как он провел пальцами по своим золотистым волосам, жаждала снова коснуться их, прижаться щекой к его жесткой, колючей щеке, почувствовать его рот, ощутить, как его сильное тело прижимается к ее нежной груди. Шелби, обманутая, в своих желаниях, насупилась:

— Вы слишком ограниченны в своих взглядах, я думаю. Лицо его потемнело.

— Моя дорогая девочка, если вы думаете, что я позволю вам вертеть нашими отношениями так же, как, очевидно, вы привыкли распоряжаться другими сторонами вашей жизни, вы глубоко заблуждаетесь. У меня есть мои собственные разум и воля, и я уверен, что они ничуть не уступают вашим.

Отдаленный кашель Мэнипенни заставил Джефа наклонить голову и прислушаться.

— Я схожу к нему, пока вы выберете книги, которые вам хотелось бы почитать. Я надеюсь, вы аккуратно уберете все остальные в сундук и закроете крышку, когда закончите.

Проводив его взглядом, Шелби посмотрела на бесценные книги, разбросанные в беспорядке на грубом коврике и неотесанном дощатом полу. Глаза ее жгли слезы. Неужели ее отвергли? Трудно было понять наверняка, но в сердце ее боролись противоречивые чувства: она, с одной стороны, чувствовала себя разочарованной и смущенной, даже возмущенной его решительным, властным отказом, а с другой — была просто на вершине блаженства. Каждый нерв, каждая клеточка в ее теле трепетали и пели от пробужденной страсти и пьянящей радости распускающейся любви.

Марш, Кэйл и Лусиус вернулись около полуночи, когда дождь прекратился. Заметив свет, горевший в окне кухни, Кэйл постучал в заднюю дверь — промокший до нитки, сжимая в руках свою мокрую ковбойскую шляпу.

На Шелби был длинный пеньюар, накинутый поверх тонкой ночной рубашки с гофрированным воротником, а волосы ее, заплетенные в густую, тяжелую косу, падали на спину. Она открыла дверь и широко улыбнулась при виде парня, с которого ручьями текла вода.

— Не смущайся, что я в таком виде, Кэйл, но мне пришлось дожидаться вас и хотелось чувствовать себя уютно. А где остальные? Вам всем нужно переодеться в сухое, а потом приходите сюда есть рагу и расскажите мне обо всем!

— Они все ушли в амбар, мэм.

Он кивнул Джефу, появившемуся за спиной Шелби. Англичанин тоже был уже в пижаме и в домашнем халате.

— Мы нашли пещеру в горах. Мы уже присмотрели ее раньше и переждали там бурю. Молнии так и сверкали, так что все равно невозможно было ничего делать. Я еще не сошел с ума!

— Ну конечно! Мы были уверены, что вы так и сделаете. А теперь иди-ка приведи ребят, и я накормлю вас рагу. Я целый вечер держу его на огне.

Воспаленные, усталые глаза Кэйла стали еще более измученными.

— Весьма благодарен вам, мэм, но все так устали, что…

— Шелби, — к ее удивлению, заговорил вдруг Джеф, — почему бы вам не разложить рагу по тарелкам, а Кэйл отнес бы его в амбар, чтобы они могли съесть его прямо в постели.

Ковбой, облизнувшись, согласился:

— Это и впрямь было бы замечательно! То есть, если вы, конечно, не против, мэм…

— Конечно, нет.

Она попросила его подождать и, направившись к плите, искоса взглянула на Джефа. Уложив в корзинку тарелки и вилки, Шелби отдала все это Кэйлу вместе с небольшой жаровней, снабженной выдвижной ручкой для переноски

— Это и правда чудесно пахнет, — заметил Кэйл, беря еду. — Спокойной ночи, мисс Шелби, Джеф…

Оставшись опять вдвоем с Джефом, Шелби прошла мимо него, чтобы вытереть потеки соуса с плиты.

— Я все еще не могу поверить, что он называет вас «Джеф»! Что бы сказали ваши подданные?

Он засмеялся:

— У меня нет подданных, и вы это прекрасно знаете. Думаю, вы просто раздражены, поскольку воображаете, что я хочу навести тут свои порядки. Вы привыкли все делать по-своему и отвергаете мое вмешательство, каким бы незначительным оно ни было.

Старательно оттирая никелированную поверхность плиты, Шелби бросила:

— Ну и что, разве вы можете винить меня в этом? В конце концов, это мой дом!

И тотчас же острая боль при мысли о том, как мало в эти дни она в действительности была властна над чем-либо, обожгла ее. Джеф распоряжался всем — даже ее любовными желаниями, похоже было, что он обращается с ней, как с капризным ребенком.

— Я очень устала. Могу ли я поступить по-своему на этот раз и удалиться к себе?

Он церемонно поклонился.

— Ваш покорный слуга, — ответил он с легкой иронией в голосе, которую ему не удалось до конца скрыть.

Джеф зашел к Мэнипенни, удостоверился, что тот мирно спит, потом прошел к себе и закрыл дверь. «Она слишком капризная и ветреная, — подумал он, — слишком живая». Он снял халат. «Осел! Должно быть, сегодня вечером я просто сошел с ума, но сейчас-то я снова пришел в себя!»

— Слава Богу, — пробормотал Джеф вслух, чтобы окончательно укрепиться в этой мысли. Он лег в постель, погасил свет и еще час пролежал с широко открытыми глазами, глядя в потолок.

Утром Шелби сыпала, помешивая, овсянку в кастрюлю с кипящей водой, когда заметила большие, кружевные хлопья снега, скользившие по оконному стеклу. Широко раскрыв глаза, она накрыла кастрюлю крышкой и сняла с огня, потом прошла к двери, чтобы рассмотреть получше.

Когда Джеф вышел из своей комнаты, первое, что он увидел, была Шелби, свежая и прелестная, стоявшая в дверном проеме в хороводе кружащихся снежных хлопьев. На ней были ее самые старые сапоги и юбка-брюки из потертой кожи, что говорило о том, что она собирается в этот день ехать с мужчинами. Выше талии, однако, она была настоящей женщиной в своей белоснежной английской блузке с высоким воротником. Ее чистые, только что вымытые волосы были уложены в высокую прическу и заколоты жемчужными шпильками. Услышав его шаги, Шелби обернулась; ее выразительное личико сияло от удовольствия.

— Смотрите, Джеф! Снег идет — в мае! Ну, можно ли в такое поверить?

Когда он подошел ближе, она потянулась и взяла его под руку — воплощение дружеского расположения. Джеф удивился: неужели она и в самом деле забыла все, что произошло вчера вечером, — их страсть и их разлад… или это снег стер воспоминания?

— Чудесно, — согласился он, глядя на Шелби.

— Мне бы хотелось, чтоб его нападало столько, чтобы можно было лепить снеговиков и кататься на санках.

Она на миг прислонилась щекой к его плечу; задняя дверь отворилась, и Кэйл, Лусиус и Марш, громко топая, вошли в кухню. Шелби ухватила Джефа за рукав, прежде чем он успел присоединиться к ним.

— Как Мэнипенни, хорошо спал? Я подумала, что лучше вам сначала самому его навестить, чтобы пощадить его достоинство и стыдливость.

— Терпимо, — ответил он, направляясь к плите, где в эмалированном кофейнике уже закипал крепкий кофе.

— Похоже, он почти все время спит, а потому избавлен от утомительных мыслей о своей болезни.

После обильного завтрака из овсянки со свежими сливками, горячих булочек с изюмом, яиц и ветчины они решили, что необходимо наверстать упущенное время и закончить ограждение. Когда, через несколько дней Бен с Тайтесом вернутся, пора будет начинать первый загон, и Бен наверняка надеется, что изгороди будут закончены. До тех пор пока на каждом принадлежащем им животном не будет проставлено клеймо или не будет закончено ограждение, все их заявления о собственности не более, чем пустые слова.

Никто не думал, что снег будет идти долго. Даже Лусиус, который прожил в Вайоминге всю свою жизнь и видел уже сильные весенние вьюги, только посмеивался, уверяя, что это так, пустяки.

Поначалу это казалось забавно, кутаться в теплую одежду и протаптывать тропинки в снегу. Шелби надела теплый нательный комбинезон и две пары носков, а сверху, как и прежде, натянула кожаную юбку-брюки и сапоги. Надев еще теплый свитер поверх блузки, она накинула непромокаемый плащ, который нашла среди вещей Тайтеса и, так как тот был маленького роста, он подошел ей.

К своему удивлению, Шелби, выйдя в гостиную, обнаружила, что Джеф накупил в Коди гораздо больше вещей, чем она думала. У него тоже был теплый нательный комбинезон — красный, насколько она могла заметить под его клетчатой фланелевой рубашкой.

Поверх обычных рабочих брюк он надел кожаные ковбойские штаны и последнее — но, быть может, самое главное, — он развернул свой новый непромокаемый плащ и протянул его Шелби, спрашивая ее мнения.

— Великолепно! — заверила она его. — Он гораздо красивее, чем этот, который я взяла у Тайтеса!

Джеф засмеялся и накинул плащ; она не сводила с него глаз. Казалось, этот длинный дождевик шили специально для него: его большой белый капюшон удивительно шел к его светлым волосам и темной, загорелой коже, а сам плащ — широкий, двубортный, с разрезом на спине, чтобы удобнее было ездить верхом, — смотрелся на нем прямо-таки щегольски. На голову он надел свою белую ковбойскую шляпу, а на руки — перчатки из воловьей кожи; все это время Шелби наблюдала за ним.

— А Мэнипенни ел кашу?

— Немножко.

Джеф распахнул перед нею дверь, и они вышли в метель.

— Признаюсь, все это радовало бы меня гораздо сильнее, если бы я чувствовала себя… в своей тарелке. — Она подняла на него глаза, добавив: — Мне кажется, я выпила вчера немножко больше хереса, чем это… позволяло благоразумие.

Так, значит, она хочет перечеркнуть все это, подумал Джеф, бросив на Шелби свой давний, пресыщенный взгляд. В нем была также и доля разочарования, но нужно было пристально вглядеться, чтобы заметить его.

— Ни слова больше. Я сам выпил вчера столько хересу, что даже не помню, видел ли я вас.

На душе у нее сразу стало легко, и она вприпрыжку побежала впереди него в сгущавшуюся завесу снежных хлопьев. Добежав до кораля, Шелби увидела, что ее пони уже оседлан и нетерпеливо взбрыкивает, не в силах устоять на месте.

Веселье продолжалось несколько часов, и все пятеро получили громадное удовольствие. Они столько всего съели за завтраком и так заняты были весь день, что никому не хотелось возвращаться на ранчо обедать. Мужчины усердно трудились над изгородями в дальнем конце их владений, а Шелби помогала им — раскручивала мотки колючей проволоки или придерживала столб, пока кто-нибудь из мужчин вбивал его в размокшую землю.