Грезы - Заблудший ангел

Энни и Дора переглянулись. Опять раздались возбужденные голоса. В любую минуту могла вспыхнуть драка. Теперь или никогда. Дора протянула руки к свертку с младенцем. Энни охотно отдала его.

– Ребенку нужна кормилица. Пойду приведу Деллу. Она как раз кормит своего.

Благодарная за то, что хоть кто-то проявил инициативу и тем самым немного облегчил груз ее обязанностей, Дора кивнула. Затем, с крошечным свертком на руках, собрав все свое мужество, тихонько выскользнула в коридор. Она даже не смела взглянуть на младенца. Она оберегала себя от возможности что-то такое почувствовать к маленькой, инстинктивно понимая, что младенца так легко полюбить. Не дай Бог просто причинить ему вред. Да, надо поскорее отсюда уезжать, прежде чем она привяжется к девочке.

Когда Дора вошла в гостиную, все трое, шатаясь, с трудом встали. Карниз над полукруглым окном с одной стороны покосился, и бархатные занавески провисли и пурпурными волнами затопили ковер. Из разбитой бутылки бурбона вытекла вся жидкость, промочив и драпри, и ковер. В воздухе стоял резкий запах виски. Разбитая лампа рассыпалась осколками стекла по навощенному деревянному полу в другом конце комнаты. Фотография в рамочке под стеклом упала с каминной полки. Разбитое стекло поблескивало в свете единственной свечки.

Дора обвела взглядом комнату и воззрилась на трех оробевших мужчин. Карлсон не очень пострадал, просто был сильно не в духе. Чарли, наверное, досталось больше всех. Под глазом у него чернело пятно, а одна щека была разбита и опухла.

У Пэйса на рассеченной губе запеклась кровь, ею же была закапана белая рубашка. Синий мундир куда-то подевался. Дора пыталась не глядеть на то место, где расстегнутый воротник обнажал шею, и не видеть, как кудрявятся волоски на обнаженных до локтя руках. Закусив губу, девушка протянула вперед сверток.

– Это девочка. Джози сказала, ее будут звать Эми.

– Ни один мой ребенок не будет…

Пэйс ткнул брата кулаком в бок, и Чарли замолчал.

– А как Джози?

– Спит.

Дора знала, что отвечает чрезмерно резким тоном, но ее хваленое спокойствие прошлой ночью изрядно пострадало, и она еще не сумела его восстановить.

– Она желает видеть свою мать, когда проснется, – напомнила Дора на всякий случай.

– Я не позволю этой старухе, сующей нос не в свое дело…

Дора положила сверток на руки Чарли:

– Эми Энндрьюс приходится младенцу бабушкой. Если ты не хочешь призвать собственную мать к исполнению долга бабушки, я бы посоветовала тебе по-хорошему попросить об этом тещу. Ребенку необходима бабушка.

Пэйс улыбнулся и еле слышно одобрительно проворчал что-то, заглядывая через руку брата в лицо попискивающего младенца.

– Берегись, Чарли. Скоро у тебя будет полон дом женщин, опомниться не успеешь. И не заблуждайся насчет этого кроткого лица. Дора тебе ухо откусит, если не будешь вести себя как положено.

Эта капля переполнила чашу ее терпения. Ее отвергали, не замечали, назвали некрасивой, а теперь еще и строптивой. Если добрый Бог припас еще немало таких дней, то лучше бы он позволил ей тогда утонуть. Подхватив юбки, она пошла к двери:

– Энни договаривается с кормилицей. Спокойной ночи.

– Подожди минутку! – вскричали все трое сразу, в разной степени чувствуя страх и беспокойство, передавая вопящего ребенка из рук в руки.

Дора, приподняв юбки, направилась к лестнице. Иногда не только Господь Бог насылает возмездие.

Глава 9

…и если дом разделится сам и себе,

не может устоять дом тот.

Евангелие от Марка

Май 1864 года

– Вы помните Томми Маккоя?

Дора сидела на крыльце своего фермерского дома и осторожно разрезала несколько последних штук семенного картофеля так, чтобы каждый кусочек имел хотя бы один глазок. Она рассеянно кивнула в ответ.

– В прошлом месяце его арестовал отряд федеральных войск по обвинению в помощи южанам. Еще одно несчастье свалилось на его бедную семью. Просто ума не приложу, почему бедняга Томми все время попадает в переделки. У нас здесь каждый сочувствует южанам.

Джексон при этом что-то, явно сомневаясь, проворчал, покачивая головой.

– Вы притворяетесь только, что ничего не знаете. Джо Митчелл и Чарли уже давно на ножах с Маккоями. Аккурат с тех пор, как папаша Томми обозвал их пьяными ослами и прогнал со своего надела, еще до войны это было. Они к тому же еще обхаживали сестру Томми. И все еще с тех пор пытаются.

Дора нетерпеливо посмотрела на Джексона:

– Ну и что?

Черное лицо словно разрезала пополам белоснежная улыбка. Джексона рассмешила резкость ее тона.

– Вы, честное слово, такая раздражительная стали. Видно, жизнь в Большом доме несладкая.

– У Эми режутся зубки. Опять сестра Харриет день и ночь жалуется, что ее грабят. Сбежали еще два работника, и с их женами нет никакого сладу, ничего не хотят делать. Говорят, что жены солдат тоже свободны, так что, наверное они тоже сбегут. Не знаю, правда ли, что они говорят, но им это все равно. Я пыталась уговорить Джози платить им за работу, но она посмотрела на меня так, словно я предлагаю поджечь дом. А брат Карлсон так все время злится с тех пор, как Чарли примкнул к мятежникам, что легче обойти его за милю, чем заговорить с ним.

Джексон вывалил корзину с картофелем в мешок, который приготовился нести в поле.

– Если хотите сюда приехать насовсем, скажите только слово. Я смогу жить в амбаре. Сам подумываю, как бы сбежать в армию, чтобы уж разорвать эти цепи раз и навсегда.

Дора метнула на него гневный взгляд:

– И думать об этом не смей! Что хорошего в свободе, если ты мерзнешь и голодаешь?

Лицо его приняло упрямое выражение.

– Но я смог бы жениться на Лизе, и если слухи верные, то она тоже будет свободна.

Дора вздохнула и кинула последний ломтик картофеля в корзину.

– Сначала убедись, что все правильно. Федералы так же способны врать, как все остальные люди. А к чему ты мне рассказал о Томми Маккое?

– Он мертв. Федералы его расстреляли.

Дора вздрогнула и тревожно посмотрела на негра:

– Но он же не солдат. Как это могло случиться?

– Прошлой ночью конфедераты-партизаны напали на склад зерна. Томми только-только отпустили под честное слово, что он больше не станет воевать. Но федералы его опять схватили, с ним еще несколько человек, и расстреляли на месте как изменников. Генерал уже сыт по горло этими играми «поймай меня, если сможешь», в которые играют проклятые мятежники. Мы же считаемся сторонниками Союза штатов, а не противниками. И он чертовски хорошо знает, что с глубокого Юга сюда мятежники не примчатся, чтобы ограбить склад.

Дора пошевелила затекшими пальцами и взглянула на кружевной бордюр цветущего кустарника, окаймлявшего двор. Небо такое синее, что больно смотреть. Теплое дыхание весны овевало ей шею. Она чувствовала, как земля возрождается к новой жизни. На кустах роз налились бутоны, вот-вот раскроются, ирисы устремляли свои стрелы в небесную высь, буйно зацветала жимолость. И вот в таком прекрасном Божьем мире люди поливают землю кровью таких же людей, как они сами.

К глазам почему-то подступили непрошеные слезы, и Дора затрясла головой, чтобы не расплакаться. Уныние одолевало ее последнюю неделю-две. Дора испытывала безотчетный страх, ее давило непонятное бремя. Нет, сердце у нее болит не только от детского плача и жалоб старухи Николлз. А болело оно, Бог знает, по какой глупой причине. Пэйс писал редко, нерегулярно и никогда – ей. И думать, что между ними существуют какие-то особенные узы, все равно, что верить в сказки об ангелах и феях. Наверное, надо поговорить с врачом и начать пить укрепляющий настой от весенней немочи. И, что вернее всего, надо бросить читать газеты. С первого мая борьба на обоих фронтах достигла небывалой жестокости. И у нее все холодело внутри при мысли, что так сражаются люди, которых она знает.

– Хотелось бы мне, чтобы все это кончилось, – прошептала она не то себе, не то Джексону.

– Я сам, случалось, этого хотел, – проворчал он. И, посмотрев на фигуру, шедшую через поле, добавил: – А вот этого парня я бы сейчас видеть никак не хотел.

Дора подняла взгляд и увидела долговязого тощего подростка Солли, топающего по вспаханным бороздам. Юноша улыбнулся, поняв, что они его заметили.

– Но он ведь еще мальчик, Джексон. Ты должен быть с ним потерпеливее, – сказала Дора примирительно.

Предполагалось, что Солли сегодня утром придет пораньше, чтобы помочь с картофелем.

Босоногий, в рваной муслиновой рубахе, он вышагивал, как капитан федеральных войск, в блестящем мундире и отдал им воинскую честь, остановившись.

– Я ухожу в армию, – объявил он. Пораженная Дора смотрела на него во все глаза. Джексон отвесил легкий подзатыльник.

– Уж не собираешься ли ты жениться к тому же? Солли недоуменно заморгал:

– Конечно, нет. Какого черта я должен жениться?

– Так, значит, ты хочешь, чтобы тебя убили за то, что белые не поладили меж собой. Что же такого хорошего сделали тебе синие мундиры, что ты хочешь за них умереть? А я-то думал, парень, что научил тебя уму-разуму.

Дора опустила взгляд, чтобы никто из мужчин не заметил, как ей смешно. Только десять минут назад Джексон горделиво возвестил о своем вероятном уходе в армию. А теперь он пытался удержать от опрометчивого шага мальчишку, который был еще слишком юн, чтобы отдавать себе отчет в своих поступках, мальчишку, которого он, по его словам, презирал, если не больше. Но прошло уже почти два года и, может быть, парень тоже научился как-то влиять на взрослого человека.

– Я освобожусь, если вступлю в армию, – сказал ворчливо Солли.

– Ты умрешь, если вступишь. Ты как думаешь, почему они так охотно берут негров? Да потому что ни один белый в здравом уме не собирается этого делать, вот почему. У северян много людей убито и ранено, под завязку, и они подумывают, а стоим ли мы того, чтобы нас освобождать? Черт возьми, да они сами не слишком свободны. Ну и пусть их воюют на своих войнах. А у нас полно работы.

И Джексон поднял стофунтовый мешок с картофелем на плечо, словно перышко. Дав еще один подзатыльник мальчишке, он направился в поле:

– Пойдем, надо все это посадить.

Дора про себя взмолилась, чтобы такое неустойчивое перемирие затянулось подольше. Война идет уже три года. Конечно, так не может продолжаться вечно. Скоро никого не останется в живых.

Такие мысли никак не облегчили ее душевное состояние. Надо все время быть чем-нибудь занятой. Дел полно, хватило бы рук. Но хорошо бы и ум чем-нибудь занять.

Мимо проскакал галопом Карлсон, не обращая внимания на тоненькую фигурку Доры, идущей по дерну подъездной дороги. Если бы кто поинтересовался ее мнением, то Дора сказала бы, что у него вид человека, готового убить. Однако в последнее время у отца Пэйса все время был такой вид. С тех пор как Чарли покинул свое доходное место офицера полиции и примкнул к конфедератам-южанам, Карлсон был на грани нервного срыва.

Дора знала, что Чарли и его так называемые отряды доставляли много неприятностей федералам под видом неуклонного следования закону, но вскоре игра перестала казаться забавной, когда офицер-янки потребовал предъявить серьезные обвинения людям, брошенным в тюрьмы. Вскоре Чарли оставил свою службу, а линкольновская Декларация об отмене рабства, объявленная год назад в январе, была последней каплей. Чарли с пеной у рта кричал и бесновался, проклиная акт, совсем так же, как его отец сейчас.

Положение дел отнюдь не улучшилось, когда янки узнали, что Чарли предал их. Джози, как жене сторонника Конфедерации Юга, даже угрожали тюрьмой, но Карлсон постоянно твердил о своей лояльности северянам и в подтверждение ссылался на то, что Пэйс воюет в федеральных войсках.

Дора замечала, что старик с каждым днем понемногу седеет, и почти сочувствовала бы ему, если была бы уверена, что его раздражительность – следствие тревоги за сыновей. Но у нее возникло подозрение, что он злится из-за необходимости постоянно иметь дело с упрямыми солдатами-янки.

Подойдя к Большому дому, Дора обнаружила, что там царит большая суматоха. Энни бегала вверх-вниз по лестнице с охапками нижних юбок и платьев. Делла так громко бранила крошку Эми, что возражения ребенка почти тонули в потоке этого словесного извержения. А в центре урагана активности стояла Джози и направляла его.

– Вот хорошо, Дора, что ты здесь! Ты не зайдешь на конюшню сказать, чтобы немедленно приготовили экипаж? Я не хочу задерживаться здесь ни на минуту. Мне надо присмотреть за укладкой сундуков, а то бы я сама пошла.

Доре было уже за двадцать. В стенах этого дома она прожила три тяжелых года и не привыкла бегом исполнять любое приказание. Семейство Николлз могло считать ее кем-то вроде даровой, незаметной служанки, но у Доры были свои представления о месте, занимаемом ею в этой семье. Она остановила одну из горничных, хлопотавшую с одеждой, и передала приказание. Девушка была рада предлогу ускользнуть из дома.

– Что-нибудь случилось? – спросила тихо Дора, с некоторым беспокойством взиравшая на кипучую деятельность окружающих. Эта неожиданная суетливая беготня лишь усугубила ощущение какого-то неминуемого несчастья.

– Этот человек велел мне убираться из дома. Он утверждает, что это по моей вине янки отказываются платить за рабов, которых принимают в армию. Можно подумать, что эти ужасные старые негры важнее, чем жена его сына и внучка. Меня в жизни никто еще так не оскорблял! Я уезжаю и никогда не вернусь. Они самые неблагодарные, глупые…

Словесный поток может изливаться, таким образом, весь остаток дня, подумала Дора. Кончив осуждать свекра, Джози стала бы бранить своего неблагодарного мужа и никчемную свекровь. За последние полтора года Дора не раз выслушивала подобные обвинения. По правде, говоря, Джози очень обрадовалась, когда Чарли уехал. С тех пор она могла разыгрывать из себя хозяйку дома. Приказ Карлсона означал, что ее унизили до прежнего положения незамужней и покорной дочери своей матери.

Дора стала подниматься по лестнице. Надо проведать Харриет Николлз и узнать, как она воспринимает последние бурные новости. Оттого что обоих сыновей нет дома, а муж вечно занят и носа к ней не казал, она явно стала чувствовать себя лучше. Известие, что Джози родила девочку, тоже в свое время подбодрило старую леди, и главным образом потому, что это так раздражало мужчин.

Крошка Эми, чтобы Делла ее больше не ругала, спряталась за креслом бабушки. Когда в комнату вошла Дора, Харриет подмигнула ей и сказала:

– А у нас здесь маленькая мышка. Смотри, будь осторожна, не наступи на нее.

Губы Доры слегка дрогнули в улыбке, так как малышка сжалась в комочек за оборкой чехла, чтобы стать еще незаметнее. Она изо всех сил старалась не привыкать к девочке, но каждый раз у нее трепетало сердце, когда та попадалась ей на глаза. Эми унаследовала темно-золотистые локоны отца и острый подбородок матери, но вообще-то выглядела как толстенький эльф. Делла оказалась не слишком умелой няней. Джози тоже не нашла подхода к девочке. Эми делала, что хотела при явном поощрении со стороны бабушки.

– Ладно, сейчас принесу из кухни кошку, чтобы она поймала мышку, – ответила беспечно Дора, – но, может быть, удастся уговорить мышку пойти со мной на кухню и что-нибудь погрызть?

Миссис Николлз серьезно кивнула головой в чепце. Годы были к ней немилосердны. Лицо обмякло и покрылось глубокими морщинами. Волосы стали редкими, седина отдавала желтизной. Но она могла уже сидеть в кресле, за последние несколько лет ее здоровье улучшилось. Харриет была не такой ширококостной, как ее муж. Пэйс унаследовал от нее более тонкое, чем у брата, сложение, но маленькой женщиной ее тоже нельзя было назвать, и она умела выглядеть внушительно, когда хотела.

– Вымани отсюда мышку. Подозреваю, что в этой суете ей не дали поесть вообще. В последнее время в доме стоят шум и гам, как в преисподней.

Дора могла с этим согласиться, но не вслух. Она поманила пальцем любопытную девчушку и на цыпочках вышла из комнаты. Эми засеменила за Дорой.

К тому времени как Дора втолкнула в кроху пюре из картофеля и весеннего зеленого горошка, Эми успела не только сама вымазаться, но и испачкать Дору, стащить с нее чепчик, растеребить липкими пальчиками волосы и насквозь промочить свои панталончики и юбку Доры. А когда Делла пришла за ней, чтобы отнести в экипаж, девочка почти спала.

Пригладив свои коротко остриженные локоны, Дора смотрела, как Джози и Эми покатили по подъездной аллее. Она должна бы привыкнуть к тому, что все ее покидают и никогда не возвращаются. Грызущая боль разлуки и чувство одиночества должны уже стать привычны, но каждый уход прорывал новую дыру в ткани ее существования. И, несмотря на все ее попытки держаться поодаль, ей будет не хватать этой маленькой златокудрой проказницы и пилящей всех постоянно Джози.

Когда повозка скрылась за деревьями, Дора поднялась наверх с таким чувством, словно осиротела. У нее не было цели жизни, никому она не нужна, никому и дела не будет, если она сию минуту растает, как невесомое облако в небе. С тем же результатом она вообще могла бы не существовать на свете, никто бы ее не хватился.

Она поднялась к себе в комнату, чтобы смыть с лица следы пюре, оставленные ручонками Эми, и переменить промокшее платье. Поймав свое отражение в маленьком зеркале над умывальником, она стала внимательно себя разглядывать. Без чепчика она сразу потеряла свой привычный вид. Лицо маленькое, глаза слишком большие, ресницы чересчур темные по сравнению с ее светлыми волосами. Лишь волосы свидетельствовали о ее бунтарских наклонностях. Они были очень тонкие, легкие и не хотели завиваться колечками, они не желали также укладываться в пучок. От огромного капора, который Дора надевала, выходя из дома, голова сильно потела. Вот поэтому-то она все время подстригала свою копну и позволяла волосам виться, как им заблагорассудится. Никто на это не обращал внимания, никто ничего не замечал. Вот и весь бунт.

Дора мимолетно полюбопытствовала, а как бы она выглядела в бледно-голубом шелковом платье с кружевной отделкой и, может быть, даже ленточкой в волосах, вместо того чтобы вечно пребывать в некрасивых серых платьях с круглым воротничком? Но к чему все это? Что бы это изменило? Никто бы внимания не обратил, спустись она по лестнице и совершенно голая. Дора усовершенствовала умение казаться невидимкой до степени высокого искусства, и теперь придется всегда жить с этим умением. А если бы девушка воплотилась в зримый образ, никто бы не задержался и на минуту, чтобы посмотреть.

В отличие от Пэйса Дэвид был ей верен и регулярно посылал вести о себе, но Дора сумела развить в себе эмоциональную невосприимчивость к его письмам. Он старался бодриться, но Дора хорошо научилась читать между строк. Дэвид ненавидел войну, насилие и бессмысленное разрушение. Ей хотелось сопереживать его боли, желать, чтобы он вернулся поскорее домой, плакать в разлуке с ним, но она не могла. Он ушел из ее жизни. Люди, которые ее покидали, уже никогда не возвращались. Это было в порядке вещей. И, может быть, самое лучшее, что она может сейчас сделать, это уехать отсюда. Если ее здесь не будет, тогда, может быть, Пэйс, и Чарли, и Дэвид вернутся живыми домой. Все так просто. И, наверное, ей надо подумать, куда же уехать навсегда.

Дора предполагала, что подобные мысли – следствие глупых предрассудков, но она никак не могла отделаться от ощущения, что на ней лежит проклятие – приносить несчастье. А может быть, ей следует добровольно, как Клара Бартон, отправиться во фронтовой госпиталь – ухаживать за ранеными? Конечно, и там ее роковое проклятие будет влиять на судьбы, но умрет ли пациент или выздоровеет и уедет домой, Дора так и так его больше никогда не увидит.

Она, конечно, не настолько далеко зашла в своих глупых предположениях, чтобы не понимать, как они смешны и абсурдны, но от этого понимания ей не становилось легче. И возможно, стать сестрой милосердия, санитаркой или няней в военном госпитале – самое лучшее, что она может придумать.

В чистом платье, с тщательно вымытым лицом Дора вошла в комнату больной посмотреть, как себя чувствует Харриет Николлз.

Ее подопечная лежала в постели и крепко спала. На одеяле Дора увидела сложенную газету и взяла ее в руки, чтобы та не упала на пол. Она еще не читала сегодняшний номер. Она боялась разворачивать страницы извещений. Наступление Гранта на Ричмонд, продвижение Шермана к Атланте и список пострадавших в боях солдат из Кентукки. Дора всегда читала списки, это был хороший способ заставить себя не слишком спокойно относиться к событиям.

Девушка не стала читать о последнем сражении. От репортажей стыла кровь в жилах. Она посмотрела прямо на список пострадавших, словно кто-то направил ее взгляд. Ей даже не понадобилось вчитываться, чтобы сразу узнать знакомое имя под заголовком «Убиты в бою»:

Дэвид.

Глава 10

Странолюбия не забывайте, ибо через него некоторые,

не зная, оказали гостеприимство Ангелам.

апостол Павел Послание к евреям.

Июнь 1864 года

Единственная слеза высохла на запылившейся щеке Доры, пока она ехала в повозке, сидя рядом с пожилым джентльменом в зимнем сюртуке. Широкие поля капора затеняли ее лицо, а сама она сидела вытянувшись в струну, словно тяжелое бремя печали не давило ей плечи. Ей надо было выйти замуж за Дэвида и заставить его не покидать дома. Тогда он был бы сегодня жив – в том случае, если бы она следовала наставлениям Старших Братьев, а не своим собственным представлениям о Внутреннем Свете.

– Ты должна знать, что мы охотно окажем тебе гостеприимство, сестра Дора, – сказал мягко джентльмен.

– Я знаю и благодарна вам. Если бы не ты и не другие братья и сестры, я бы сейчас чувствовала себя одинокой и бесприютной. Я должна думать о том, что лучше для меня. Может быть, останься я здесь, я бы могла спасти Дэвида. Возможно, отправляясь сейчас туда, я спасу другие жизни. Это не тщеславие – так думать?

Несмотря на то, что держалась она прямо, голос ее звучал еле слышно и дрожал. Проклятием ее жизни была нерешительность. Она никогда не чувствовала уверенности в том, что поступает правильно.

– Не тщеславие, нет, наверное, но самопожертвование, что тоже есть грех. В войне и насилии нет ничего романтического. Война – это безобразие и подлость, она делает людей безобразными и низкими. Я много наслышан о полевых госпиталях. Это не место для застенчивой, привыкшей к уединенной жизни женщины. Да и вообще молодой хорошенькой женщине нельзя находиться побли­зости от привыкших к насилию молодых людей, которых не сдерживают моральные заповеди, преподанные им в домашних условиях. Я восхищаюсь твоей потребностью помогать другим, но, разумеется, ее можно употребить в дело где-нибудь поближе к дому.

Она могла бы сказать Старшим Братьям, что всю жизнь живет невидимкой, что совсем не хорошенькая и мужчины не замечают ее и самого факта ее существования, но старый джентльмен ее бы не понял. Он жил в сообществе друзей-квакеров, которые мало заботились о внешнем, желая, чтобы воссияла их внутренняя сущность. Его и окружающих спокойная уверенность в себе не оставляли места для веры в невидимое. Они были убеждены в праведности своей жизни и служении Господу Богу. Дора же ни в чем не была уверена и думала, что, возможно, никогда не будет. До восьми лет она носила бархат, кружева, хорошенькие разноцветные платья. С тех пор она видела вокруг много кружев и приятных для взгляда платьев, однако сама жила в сумеречной тени и сделалась частью незаметного серого мира.

Дора очень устала, и мысли у нее путались. Целую неделю она не спала. Она не смогла уснуть от всеподавляющего ощущения боли и то и дело ворочалась с боку на бок от непроходящего беспокойства. Временами она думала, что не в своем уме. Временами задавала себе вопрос, а не лучше ли продать ферму, вернуться в Англию и вновь лицом к лицу оказаться с жизнью, от которой она бежала? Очень может быть, что там, в Англии, осталось нечто, часть ее жизни, которой ей не хватало и которую надо тоже прожить. Сама эта мысль ее ужасала, но она грызла ее постоянно, как идея работать в военном госпитале.

Уже смеркалось, когда она сошла с повозки и поблагодарила Старшего Брата, который предложил подвезти ее домой после собрания. Она вошла в пустой дом Николлзов, где звучало гулкое эхо, и удивилась, как это она могла прежде жаловаться, что в доме стоит шум: плач Эми, ворчливые жалобы Чарли, пронзительный крик Джози. Тогда в доме хотя бы чувствовалась жизнь. Теперь здесь обитало ничто.

Карлсон уехал в погоню за двумя молодыми рабами, сбежавшими прошлой ночью. Дора не ожидала его скорого возвращения. После отмены закона о беглых рабах Карлсон уже не мог обращаться к властям с просьбой о возвращении невольников, если им удалось переплыть на другой берег реки. По закону штата Кентукки они все еще считались беглыми, но Дора сильно сомневалась, что молодые рабы – дураки и остались на территории Кентукки.

Карлсону, чтобы поймать их, надо будет переправиться через реку и ловить их собственными силами. Он не мог также предложить за них выкуп, а ловцы беглых рабов были заинтересованы только в наживе. Дора не думала, что Карлсону самому удастся изловить беглецов, но он легко не сдастся, это она твердо знала.

Она пошла на кухню проверить, как дела с ужином, но увидела там только горшок с соусом, тихо кипящим на плите. Она не обвиняла слуг в желании ускользнуть из железной хватки дисциплины каждый раз, как им предоставлялся случай, но, сдается, они решили, что настанет время, когда они день-деньской палец о палец не ударят. Доре было, что сказать по этому поводу, им еще неизвестное. Никто и никогда не пользовался такой свободой. Во всяком случае, ничего не делать могут лишь богачи.

Она наполнила две миски и понесла их наверх. Может, ей удастся заинтересовать Харриет Николлз рассказом о домашних делах, когда так пал авторитет дисциплины и власти. Иногда справедливое негодование по поводу упадка нравственности помогает добиться многого.

Харриет уже спала. Несмотря на некоторое улучшение здоровья, она легко уставала. Дора, нахмурясь, поставила одну миску на прикроватный столик и, глядя в окно, стала ужинать сама. Она надеялась, по крайней мере, что удастся поесть в обществе.

Прошел час, а Харриет все еще спала. Дора отнесла миски вниз. Нет, еще никогда в доме не было так пусто. Положим, у Николлзов не было обширной родни, которая постоянно их навещала, как у их друзей и соседей, но все же в доме всегда было шумно, все время стояла суета. Странно, даже слуги не ходили взад-вперед, как обычно.

Из хижин рабов доносились звуки музыки. Этим благоуханным июньским вечером было еще не жарко, как, несомненно, будет через пару недель. Может, немного прогуляться? Вряд ли рабы будут против, если она немного послушает музыку. Доре казалось, что они ее принимают. Может быть, потому, что она их всегда лечила, когда они страдали от болезней и ран.

Дора уже спустилась вниз, чтобы зайти в свою комнату за капором, как услышала, что кто-то бежит по подъездной дорожке. Возможно, в обычное время она бы не услышала столь легкого шума, но нервы у нее были напряжены до крайности, и ухо чутко реагировало на малейший звук. С громко бьющимся сердцем она выглянула в окно, из которого была видна парадная дверь. В сумерках было трудно различить что-то определенное, кроме долговязой фигуры босоногого человека, бегущего по грязи, но она легко его узнала. Солли. А Солли никогда не бегал, если мог плестись нога за ногу, вразвалку, неспешно. Случилось что-то неладное.

Первое инстинктивное ее побуждение – взглянуть на вечернее небо и удостовериться, что табачный сарай не полыхает огнем. Она прекрасно знала, что Чарли и его бедовые дружки способны выжечь все ее владения, если увидят в ее земле недостающий им лакомый кусочек. Она не сомневалась, что прежние неполадки с фермой и плантацией их рук дело. Но Чарли сейчас был в отъезде, а другие недавно перестали ее донимать. Они могли найти себе развлечения поинтереснее, чем поджог крошечной фермы и разорение нескольких акров земли.

Нет, пламя не освещало ночное небо. Тогда что же случилось?

Дора вышла на порог, тем самым, перехватив Солли, устремившегося к черному ходу. Увидев ее, он побежал прямо через лужайку, крича:

– Возьмите свою лекарскую сумку, мисс Дора, и давайте быстро сюда!

Она хотела спросить, кто пострадал, и как, и почему, но все уже знала. Она догадалась по боли в сердце, от которой страдала все эти дни. Ей бы раньше догадаться, но столько всего произошло одновременно, что она не обращала внимания на болезненное стеснение в груди.

Она вбежала наверх, схватила саквояж и поспешила вниз, забыв о капоре и накидке. Ночь была теплая, а Дора очень спешила. Она не могла простить себе смерть Дэвида. Она никогда себе не простит, если Пэйс умрет потому, что слишком поздно подоспела ее помощь.

Пэйс сморщился от боли, земля словно вздрогнула под ним. Голова была легкая и как бы не на своем месте, но, попытавшись привести мысли в порядок, он подумал, что, возможно, лежит не на голой земле, а в постели. Мучительная боль в руке и плече стала частью всего существа, но, прежде чем сдаться на милость этой боли, он остро ощутил то, что лежит на постели. Покинув госпиталь, он вроде взял в собственные руки свою судьбу. Потом какие-то невидимки перенесли его из повозки в вагон поезда, потом положили на повозку снова и повезли туда, где он как раз сейчас и находился.

– Горячую воду, Джексон. Согрей побольше воды. Голос прошелестел у него в мозгу, словно его прошила невидимая нить, и он снова вернулся к осознанию себя. Да, он снова дал себе волю и куда-то поплыл. В последние несколько часов он проделывал это довольно регулярно уже несколько раз. Когда боль становилась невыносимой, он мог усилием воли как бы оторваться от самого себя и куда-то плыть, плыть. Но тихий голос снова и снова звал его и возвращал назад.

Нежные прохладные пальцы касались его лба. Он ощущал, что давно не брит, чувствовал зловоние своей грязной одежды. Ему хотелось заорать, чтобы женщина убралась прочь, но Пэйс не мог вспомнить, кто она и почему он должен ее гнать.