Судьбе вопреки

— Скучаешь по всем? — едва смог он выговорить.

— Да, — ответила она. — Ну, а конкретно — по одному человеку. По своей сестре.

«Хорошо, — заставил он себя подумать. — В этом больше смысла». Он откашлялся: она звонила ему как полицейскому.

— С ней что-то случилось? — спросил он.

— Ну, я бы так не сказала, — ответила она. — По крайней мере надеюсь, что нет. Она медсестра в международной организации и часто ездит по всему миру. Последние известия от нее были из Перу. Дело в том, что я пригласила ее на Фестиваль ирландской музыки, а…

— Подожди, подожди! Куда пригласила?

— На Фестиваль ирландской музыки.

— Вот это да! — воскликнул Патрик. — Не забывай — моя фамилия Мерфи. Слова «ирландская музыка» заставляют мое сердце биться чаще. Так ты говоришь, что пригласила сестру, а она не ответила?

— В принципе да.

— Не очень-то это похоже на поведение ангела. Даже падшего.

— Ты не забыл! — сказала Мариса, вспоминая, как поддержка Патрика, когда он был в Кейп-Хок, помогла ей вновь обрести желание играть на скрипке.

Слегка прищурившись, Патрик наблюдал за птицами, быстро кружащими над гладкой поверхностью воды.

— Разве может хороший ирландец забыть про такой ансамбль! Я все еще надеюсь как-нибудь услышать, как вы играете. Но не буду перебивать. Ты говоришь, твоя сестра не ответила на приглашение? А вы с ней были близки?

— Ну… — начала было Мариса и запнулась.

— Не очень?

— Раньше мы были очень близки. Но потом я вышла замуж за Теда…

— Эдвард Хантер опять наносит удар, — сказал Патрик. Он подумал о Лили и Мэйв, о годах, которые они провели в разлуке. Таких прекрасных женщин обманул этот подонок. — Что случилось? — спросил он.

Я сама себя об этом все время спрашиваю. Тут дело не в чем-то одном. Она просто не могла видеть, как я постепенно теряю себя. Она очень сильная женщина, я тоже раньше была такой. Мы стали медсестрами, потому что хотели помогать самым больным из всех больных и самым бедным из всех бедных… — Ее голос сорвался.

Патрик держал трубку и думал о том, как бы хотел ее сейчас утешить. Он уже видел этот ее затравленный взгляд в Кейп-Хок. Именно такой взгляд был раньше у других женщин.

— Жестокое обращение в семье может надломить человека, — сказал он. — Ты должна простить себя.

— А мне так хочется, чтобы Сэм простила меня, — тихо ответила она.

— Ты могла невольно оттолкнуть ее от себя, — предположил он. — Наверное, это и случилось.

— Да, наверное, — согласилась она. — И я от этого очень страдаю! И Джессика так любит Сэм. Чем дольше это продолжается, чем дольше у меня нет от нее вестей, тем больше мне кажется, что мы уже никогда не встретимся.

— Ты волнуешься за нее?

Когда она не ответила, он задал еще один вопрос:

— Ты сказала, что твоя сестра в Перу?

— Да. В горах. Ездит с отрядом врачей по бедным деревням.

— Ты знаешь, как называется этот отряд?

— Он базируется при клинике Джона Хопкинса в Балтиморе. Называется «Глобальная забота».

Патрик записал эти данные.

— Ты уверена, что она все еще в Перу?

— Уверена. Недавно она прислала по электронной почте письмо… правда, адресованное не только мне, но и всем ее друзьям… Так вот, в нем она пишет, что собирается поехать в еще один горный район.

— Как ее полное имя? По паспорту?

— Саманта Джоан Махун.

— ; Хочешь, я позвоню кое-кому из знакомых в международной полицейской организации? Они могли бы ее разыскать.

— Серьезно?

— Да.

Мариса долго не отвечала, борясь с собственным одиночеством, но в то же время изо всех сил стараясь понять, чего бы хотела сама Сэм.

— Не думаю, что ей это понравится, — наконец ответила она. — Я знаю, как трудно достать разрешение на посещение некоторых районов в тех странах, где она работает. Я бы не хотела создавать для них проблем. Думаю, мне лучше подождать, пока она сама объявится или напишет.

— Понимаю. А она раньше бывала в Кейп-Хок?

— Нет. Но я уверена, ей бы здесь очень понравилось. Особенно сейчас, когда начинается музыкальный фестиваль. Завтра Джессика устроит лимонадный буфет прямо рядом с беседкой на вершине холма. Могу себе представить, как обрадовалась бы Сэм! По крайней мере та Сэм, которую я знала раньше.

Патрик вдруг почувствовал непреодолимое желание увидеть Марису. Он слышал в ее голосе любовь и знал, что сделает все что угодно, чтобы ей помочь. Они были связаны друг с другом связью, которую сам Патрик не смог бы выразить словами.

Мариса нарушила молчание:

— Все равно, я хочу поблагодарить тебя за то, что предложил помощь.

— Не нужно меня благодарить.

— Я тебе сейчас кое-что сыграю. Нашу любимую песню, — сказала она. — Мою и Сэм.

Он услышал, как она, положив трубку на стол, провела смычком по струнам. А потом из его телефона полилась самая прекрасная мелодия, которую он когда-либо слышал.

Патрик Мерфи закрыл глаза, чувствуя, как под ногами колышется палуба катера. После развода его мир стал таким зыбким. Ему казалось, что Земля соскочила со своей оси и он вот-вот вообще улетит с ее поверхности. Но сейчас, в этот момент, даже несмотря на волны, поднятые проходящим мимо буксиром и заставившие его катер плавно качаться, он почувствовал, что обретает почву под ногами.

Музыка, лившаяся из-под смычка Марисы, завораживала его. Он хотел, чтобы она никогда не кончалась. Хотелось слушать ее всю ночь. Мариса играла чудесно, и мелодия напомнила ему и холмы, и утесы, и китов, и скалы Кейп-Хок. Слушая эту музыку, Патрик хотел запустить двигатели своего катера и отправиться на север, через канал Кейп-Код, прямо в Новую Шотландию.

Он сдержал свои чувства, сказав себе, что Мариса просто играет ему песню, а не приглашает приехать. Он слушал ее игру, а его напрягшиеся мускулы расслаблялись, по мере того как музыка заполняла тело и душу.

Он мог поклясться, что слышит, как она раскрывает ему свое сердце. Он не мог в это поверить, но почувствовал что-то вроде надежды. Надежды на что? Это не имело значения. Закрыв глаза, он просто слушал, как играет Мариса, зная, что сделает все возможное, чтобы вернуть ее сестру назад.

Глава 7

Хаббардз-Пойнт в летнюю ночь — самое близкое к раю место, какое могли бы найти на земле большинство людей. Волны плещутся о берег, сверчки поют в густых, перепутанных ветвях жимолости, а в соленом морском воздухе плывут пряные ароматы роз, дикого тимьяна и американского лавра. Над головой сияют звезды, а во дворах домов мелькают светлячки.

Лили сидела на задней террасе, завернувшись в одеяло и слушая шум волн. Ее нервы были как оголенные провода — при каждом шорохе она вздрагивала. Один за другим гасли огни в домах городка. Она слышала, как перекликались козодои на болоте. Сама природа казалась зловещей, будто опасность пряталась в каждой тени. Ей даже хотелось, чтобы Эдвард наконец появился, потому что она уже не выдерживала напряжения ожидания и размышлений о том, каков будет его первый шаг.

Сейчас, глядя на воду, она думала о дочери. Спит ли она уже? Несколько часов назад они разговаривали по телефону, и Роуз сказала, что Лайам прочитал ей на ночь сказку, но спать ей не хочется.

Лили тоже не хотелось спать. Она увидела, как метеор пронесся через ночное небо, и затаила дыхание. Она хотела обнять Роуз, обнять Лайама, но их не было рядом. Они были на Род-Айленде, и Лили не видела их уже три дня.

Как такое вообще могло произойти? Неужели жизнь похожа на метеор — сверкающий, внезапный и не поддающийся управлению? Или в том, что этой ночью она оказалась именно здесь, заключался какой-то особенный смысл? Все события, приведшие ее сюда, были предопределены? Казалось, все вращалось вокруг Эдварда… и она поймала себя на том, что вдруг вернулась назад во времени к воспоминаниям, которые старалась отбросить, к тому дню, когда она впервые встретила Эдварда, когда еще была Марой.

Что произошло бы, если бы она тогда была голодающей художницей, а не успешным молодым дизайнером? Никто бы не подумал, что дорогие магазины, торгующие вышивкой, будут платить хорошие деньги за разработку рисунков для холстов, но именно так и было. И Эдвард увидел свой шанс.

За две недели до Рождества 1993 года Мара Джеймсон вылетела в Вашингтон из аэропорта города Провиденс. Одни из ее лучших заказчиков — владельцы магазина в Джорджтауне, который назывался «Дельфиниум и плющ», — пригласили ее на чай, чтобы познакомить со своими клиентами и ее поклонниками. Из-за сильного снегопада, из-за приближающегося Рождества, из-за того, что все последние дни она работала допоздна, а ее бабушка посоветовала ей побаловать себя, она решила полететь бизнес-классом и даже заказала номер в гостинице «Хей-Адамс».

Во время полета самолет сильно трясло, но Мара не испугалась. Каждый раз при подобных тяжелых перелетах она вспоминала своего отца. Во время Второй мировой войны он был военным летчиком и героем, совершив на своем бомбардировщике двадцать пять боевых вылетов через Ла-Манш. Она думала о той непогоде, при которой ему приходилось летать, о всех тех налетах, в которых он выжил. После такого ужаса в воздухе он погиб во время совершенно мирного круиза — прогулки на пароме через пролив вместе с матерью Мары во время поездки в Ирландию, когда Маре было всего четыре года.

Она выросла с убеждением, что угадать свою судьбу невозможно — подкрадывающуюся смерть не увидишь. Нужно просто делать все, что можешь, оставаясь как можно более открытым к жизненным возможностям. Переживания по поводу тряски во время полета — пустая трата времени.

При подлете к аэропорту Вашингтона Мара вдруг обнаружила, что все остальные пассажиры в самолете затаили дыхание — все, кроме нее. Повернувшись к иллюминатору, она посмотрела наружу и почувствовала старую боль в груди — пустоту, которая звенела и повторялась эхом, будто ее тело было колоколом. Вибрации пробегали через ее тело, когда самолет бросало вверх-вниз из-за встречного ветра. Пассажир, сидевший рядом с ней, молился Богу.

Самолет тряхнуло так, что, казалось, он вот-вот развалится на части. Кто-то резко вскрикнул от страха. А Мара просто смотрела на снег, несущийся сплошным потоком за иллюминатором. Ее глаза наполнились слезами — ей хотелось бы испытывать страх смерти. Но его не было. Он пропал в тот самый день, когда погибли ее родители. Иногда она жалела, что ее не было с ними на том пароме, жалела, что вместо этого была со своей бабушкой в Коннектикуте.

Главным в ее жизни были бабушка, работа и вышивка. Ей был тридцать один год, и до сих пор она еще никого по-настоящему не любила. Зачем влюбляться, если все это может закончиться одним летним днем во время мирной прогулки на пароме по Ирландскому морю? Когда самолет наконец коснулся земли, сильно подпрыгнув на взлетной полосе, остальные пассажиры закричали: «Ура!» — а Мара лишь спокойно собрала свои вещи.

Пассажиров бизнес-класса выводили первыми. Мара обратила внимание на других людей. Какой-то молодой человек в твидовой куртке стоял в начале салона и смотрел на нее, когда она собирала свои вещи. Решив, что она всех задерживает, Мара слегка ему улыбнулась и поспешила выйти из самолета.

У выхода стояли стюардессы и капитан, явно утомленные таким сложным полетом. Проходя мимо, она поблагодарила их. «Надеюсь, вы полетите с нами снова», — сказал ей пилот. «Обязательно!» — ответила Мара. Ей было не по себе — она была потрясена не столько перелетом, сколько сумятицей, творившейся в душе. Может быть, ей стоит на этот Новый год дать себе зарок постараться больше открывать свое сердце?

Все еще переживая свое странное душевное состояние, она подошла к стоянке такси. Стоя в очереди на тротуаре, она заметила того молодого человека в твидовой куртке, тоже спешащего к такси. У него была крепко сбитая фигура, сильные плечи растягивали куртку. Шел снег, и она подумала, не холодно ли ему без пальто. Его дипломат выглядел немного поношенным, будто он носил его еще со времен школы. У него были каштановые вьющиеся, очень коротко остриженные волосы. Она заметила наклейку Гарвардского университета на его багаже, и это заставило ее тут же отвернуться: ей показалось, что слишком уж явно он выставлял напоказ то, что закончил престижное учебное заведение.

Подъехало такси, и Мара протянула руку, чтобы открыть дверцу машины, одновременно с этим молодым человеком. Его глаза казались темными, напряженными — и на мгновение ей показалось, что он собирается драться с ней из-за такси. Его напор и энергичность напугали ее, и она шагнула назад.

— Пожалуйста, машина ваша, — сказала она.

— Хотите, поедем вместе? — спросил он, быстро сменив тактику.

— Нет. Все в порядке.

— Ну же! Куда вам ехать?

Вдруг темнота в его взгляде сменилась на самую яркую улыбку, которую ей приходилось видеть. Он выглядел таким милым, очаровательным и беззаботным, будто предлагал ей отправиться в какое-нибудь забавное путешествие по столице. Несмотря на первоначальную антипатию, возникшую у Мары по отношению к этому человеку, сейчас ей показалось, что у него очень милая и привлекательная улыбка.

Но Мара лишь вежливо улыбнулась и подбежала к следующему такси, сказав водителю: «Хей-Адамс», пожалуйста», стараясь как можно быстрее сесть в машину, чтобы уехать от этого человека, стоявшего на тротуаре и смотревшего на нее зелеными с золотистыми искорками глазами и, — что самое прелестное! — с рукой на сердце!

Она приехала в прекрасный отель, расположенный через Лафайетт-парк напротив Белого дома. Давным-давно здесь останавливались ее бабушка с дедушкой, и Мара чувствовала благословение бабули, когда регистрировалась в шикарном холле, когда поднималась вверх в лифте, обшитом отполированным до блеска красным деревом, когда входила в прекрасную комнату с видом на заснеженный парк и Белый дом. Она успела только открыть чемодан, чтобы достать платье и последние эскизы вышивки, когда услышала стук в дверь.

Посмотрев через глазок, она увидела букет красных тюльпанов в чьей-то руке. «Наверное, их прислала бабуля!» — подумала она. Схватив сумочку, чтобы достать мелочь для портье, она открыла дверь.

— Это вы?! — удивленно воскликнула Мара, узнав молодого человека, с которым столкнулась на стоянке такси.

— Вам не хватало тюльпанов, — ответил он. — Идет снег, а вы так прекрасны, и единственная мысль, которая мне пришла в голову, — я должен преподнести этой девушке красные тюльпаны.

— Но откуда вы узнали, где меня найти?

— Меня вела судьба.

Она удивленно подняла брови. Дверь была наполовину открыта, она стояла внутри, а он — в коридоре. Ее сердце учащенно билось, во рту пересохло. Она была напугана и одновременно заинтригована. Мужчины не делают подобных вещей. Может, они поступают так в Париже, или Риме, или других невероятно романтических местах на другом конце света. Но мужчины, летающие из города Провиденс в столицу, так не поступают.

— Судьба не знала, где я остановлюсь, — сказала она.

— Самолет, снежная буря, тюльпаны, я и ты, — произнес он нараспев, как стихи, озорно улыбаясь.

— Гм, — пробормотала Мара.

Она выглянула в коридор. Он был совершенно пуст. «Если бы у него были дурные намерения, то он, наверное, уже бы ворвался ко мне в номер…» — подумалось ей. Как будто читая ее мысли, он сделал полшага назад, увеличив расстояние между ними.

— Независимо от того, каким образом нас свела судьба, я знаю одно: эти тюльпаны для вас. И только для вас. — Он опять улыбнулся. — А я отправляюсь в свой номер и буду мечтать о вас.

— Ваш номер? Вы остановились в этом же отеле?

Он кивнул:

— Теперь вы знаете мой секрет. Когда я подъехал к отелю и вошел в холл, то увидел, как вы заходите в лифт.

Я подумал: «Надо же! Нам действительно нужно было ехать в одном такси. Несколько совпадений подряд — один и тот же самолет, одно и то же такси, один и тот же отель. Это уже три!»

— И вы прыгнули в соседний лифт и угадали мой этаж?

— Нет, — в его зеленых глазах играли веселые огоньки, — я подкупил портье. Извините, я понимаю, с моей стороны это слишком бесцеремонно. Я побежал в цветочный магазин, выбрал самые красивые цветы, которые там были, и вернулся как можно быстрее. Честно говоря, я не хотел упускать ни мгновения без вас.

Она фыркнула от смеха. Он действительно был забавным. И очень симпатичным. У него были резкие черты лица, напомнившие ей Кэрри Гранта[1], блестящие глаза, волевой подбородок и эта обаятельная, веселая улыбка. Лили чувствовала, что непроизвольно улыбается ему в ответ — и это всего через пять минут знакомства. А все считали ее слишком серьезной, и она сама думала так.

— Разрешите пригласить вас на ужин, — произнес он.

— Мы даже незнакомы, — ответила она.

— Я Эдвард Хантер.

— А я Мара Джеймсон.

— Отлично — теперь мы знакомы!

Она рассмеялась. Он отдал ей тюльпаны, она поднесла их к лицу, чтобы почувствовать запах. «Тюльпаны в декабре — как экстравагантно», — подумала она.

— Ну, пожалуйста, Мара, — не унимался он. — Раз я уже здесь, не гоните меня, не позволив пригласить вас на ужин.

— Уже здесь?

Улыбка загорелась в его глазах, и он шагнул ближе. Она чувствовала его теплое дыхание на своем лбу. Мара прилетела в Вашингтон ради работы — она была очень целеустремленной и честолюбивой, пытаясь поднять свой бизнес на новую ступень. Она сомневалась, боясь сказать «да», но он улыбался ей так заманчиво.

— Не разбивайте мое сердце, Мара Джеймсон, — произнес он, коснувшись ладонью ее щеки.

Я недостаточно хорошо вас знаю, чтобы разбить вам сердце, — проговорила она вдруг севшим голосом, загипнотизированная его зелеными с золотистыми искрами глазами.

— Не будьте в этом так уверены, — ответил он. — Я еще никогда в своей жизни ни для кого не покупал красные тюльпаны в снежную ночь.

А потом он ее поцеловал.

Она целовалась с совершенно незнакомым человеком буквально через несколько минут после первой встречи! Она поверила его словам, его улыбке, его теплым глазам, цветам, которые он ей купил. Сколько могли стоить эти тюльпаны? Десять долларов? Пятнадцать? Сейчас, когда она вспоминала тот вечер, ей представилось, что она продала всю свою жизнь за цену этого единственного букета не соответствующих сезону цветов.

На самом деле у него был номер в том отеле или он просто проследил за ней? Она не знала и сомневалась, что когда-нибудь это узнает. Но она хорошо помнила, что в тот вечер на ней было элегантное черное кашемировое пальто, на шее толстая золотая цепочка от часов ее дедушки, в ушах — изумрудные серьги. Она считала, что такой наряд должны были оценить ее клиенты из Джорджтауна. Поэтому в тот вечер она выглядела как богатая девушка из Новой Англии. Она была уверена, что он слышал, как она назвала шоферу такси адрес одного из самых лучших отелей Вашингтона.

Сидя на крыльце Мэйв, Лили покрепче завернулась в одеяло. Она задумчиво смотрела через бухту на лунную дорожку на воде. Потом ее обычно такое осторожное сердце, так легко растаявшее под обаянием Эдварда, ожесточилось и будто превратилось в кусочек льда. Луна сияла серебром, отражаясь тысячами маленьких бликов в воде. После Эдварда Лили ушла в себя почти полностью. Больше не было скорых романов, и никто уже не мог ее увлечь так, чтобы она вновь потеряла голову.

Ее любовь к Лайаму росла медленно. С каждым годом жизни Роуз эта любовь становилась глубже и сильнее. Лили сознательно не позволяла себе чувствовать ее или верить в нее. Очень нежно он растопил ее сердце. Слишком быстрая оттепель могла просто разрушить ее — и Лайам не торопил ее, позволяя приходить в себя постепенно.

Три дня без него и Роуз — это слишком много. Было уже за полночь, но она отбросила одеяло и, скинув ночную рубашку, надела джинсы и легкий спортивный свитер. Она на ощупь прошла в комнату, нашла ключи от машины, заперла за собой дверь и почти бегом поднялась по каменным ступеням к дороге.

Городок был совершенно пуст. Все ее соседи давно легли спать. Ее защитницы — Бей и Тара — заходили к ней вечером, и никаких признаков появления Эдварда не было. Проверив, что она не забыла карту, нарисованную Лайамом, Лили поехала по Эйт-Майл-ривер, чтобы потом выбраться на шоссе.

Она опустила стекла в машине и включила радио. Пела Бонни Рейтт[2] , и Лили стала ей подпевать. Мили проносились одна за другой, а теплый воздух продувал машину. Лили глянула в зеркало заднего вида. Когда она выезжала из Хаббардз-Пойнт, то заметила, что какая-то машина выехала вслед за ней, и теперь эта машина все еще держалась сзади. У нее засосало под ложечкой: а вдруг она совершает ошибку, ведя какого-нибудь репортера или, что еще хуже, Эдварда прямо к Роуз?

К тому времени, когда она добралась до Нью-Лондона, машина, ехавшая сзади, пропала из виду. Мимо нее проехала колонна грузовиков. Лили достала мобильный телефон. Может, стоит позвонить Лайаму и сказать, что она едет к ним? Но было уже очень поздно. Пусть немного поспит — она и так уже скоро разбудит его.

Она так волновалась при мысли, что вскоре увидит своих любимых, что не заметила ту самую машину, которая по-прежнему следовала за ней, отстав примерно на полмили и держась за тремя или четырьмя автомобилями позади. Даже если бы она ее видела, то не знала бы, кто это — друг или враг.

Она не оставила своим защитникам свой предполагаемый маршрут.

А они тоже не сообщили ей, что именно будут предпринимать для ее защиты.

Лайам вот уже несколько часов не мог уснуть, ворочаясь в кровати. Вдруг он услышал шаги на крыльце. Приподнявшись на локте, посмотрел на дверь маленького домика для гостей, который семья Стэнли отвела для него и Роуз. Он еще вечером выключил свет на крыльце, но сейчас увидел на фоне лунного света, как кто-то прошел мимо окна, и он понял, даже не узнал, а именно почувствовал: Лили идет к нему.

Он открыл дверь: перед ним на маленьком, побеленном крыльце действительно стояла Лили, ее темные волосы развевались от прохладного ветерка. Без слов они потянулись друг к другу и крепко обнялись в темноте. Теперь, когда она была здесь, он почувствовал, что вот теперь он дома. И не важно, что они находились в доме, в котором раньше никогда не были. Его дом был там, где была Лили. Он почувствовал, как ее руки поднимаются по его спине, и поцеловал ее макушку.

Они совсем недавно стали настоящими любовниками. Лайам любил ее почти все те девять лет, которые они были знакомы, но они оба вели себя очень осторожно, учтиво, благопристойно и сдержанно. Все это закончилось в начале лета — по дороге в Бостон, где Роуз должны были сделать последнюю операцию, необходимую для спасения ее жизни. Лайам всегда знал, что требуется спасать не только жизнь девочки. Он и Лили не могли жить друг без друга. Он понимал это уже давно, но с каждым днем осознавал это все глубже.

— Не могу быть вдали от тебя и Роуз, — сказала она.

— А мы не можем быть без тебя, — ответил он.

Она откинула голову назад, чтобы он смог ее поцеловать. Ее поцелуй показался ему сладким и соленым. Когда он закрыл дверь, она отодвинула занавески и выглянула в темноту. В ее глазах он заметил беспокойство.

— Что случилось? — спросил он.

— Уверена, что я просто чрезмерно осторожна, но мне показалось, что за мной следовала какая-то машина, когда я ехала с побережья.

Пойду проверю, — сказал он, но она схватила его за запястье и снова поцеловала. Ему хотелось тут же подхватить ее на руки и отнести в свою кровать. Но, взглянув на нее, он улыбнулся и, взяв за руку, провел через небольшой дом в желтую спальню, где спала Роуз.

— Моя Рози! — улыбнулась Лили.

— Она скучает по тебе, но с ней все в порядке.

Он смотрел, как Лили сначала наклонилась, а потом опустилась на колени. Она поцеловала Роуз в щеку, внимательно осмотрела ее шрам, чтобы убедиться, что он хорошо заживает, нежно поправила левую руку дочери, которой она как будто защищала больное место возле ключицы. Роуз не проснулась во время всех этих проявлений любви Лили, лишь легонько вздохнула, как будто почувствовав во сне присутствие матери.

Они прошли в гостиную, и Лили, кажется, впитывала в себя атмосферу этой комнаты с ее старой плетеной мебелью с выцветшими ситцевыми подушками, с морскими картами бухты Наррагансетт и пролива Блок-Айленд, с медным телескопом и книжными полками, которые были заставлены справочниками и журналами по океанографии. Затем, будто вобрав в себя столько, сколько ей требовалось, чтобы знать все о месте, приютившем ее дочь, она бросилась Лайаму на грудь.

Он обнял ее и, целуя, почувствовал ее влажную кожу на своей. Она протянула руку и дотронулась до его лица, а он ощутил, как легко касаются ее пальцы его кожи. Он подумал, что она, вероятно, захочет поговорить, и потянулся, чтобы включить настольную лампу, но она остановила его, прижав палец к его губам.

Они прошли в спальню. Лайам очень заботился о Лили и хотел быть сильным, понимая, как тяжело ей приходится сейчас: болезнь бабушки, разлука с дочерью. Но сам просто дрожал от возбуждения. Находясь рядом с ней, он постоянно чувствовал себя семнадцатилетним.

Она прижалась к нему, ее дыхание обжигало его шею, бедра крепко прижались к его телу. Ее поцелуи стали настойчивее, будто она больше не могла ждать. Он чувствовал, как сильно бьется сердце у него в груди, и постарался сохранить хотя бы остатки спокойствия, чтобы не забывать дышать. Ее руки расстегнули пуговицы его рубашки, затем, проскользнув под нее, стали гладить его кожу.

Им так много нужно было сказать друг другу, и они сделали это при помощи тел. Никаких слов не хватило бы, чтобы выразить всю полноту его чувств к Лили. Они прожили вместе целую жизнь — жизнь Роуз. Их общей мечтой было сохранить ей жизнь, дать ей прекрасное будущее. Собственное сердце Лайама было переполнено любовью к Лили и Роуз — он мог и готов был сделать все, чтобы их защитить.

Именно это он хотел сказать Лили, и именно это он ей сказал: губами, языком, пальцами, каждой частичкой своего тела и своей души. Сегодня ночью они были вместе, и Лайам знал, что теперь они уже никогда надолго не разлучатся.

— Не хочу уезжать, — прошептала она, лежа под простынями рядом с ним, когда небо по мере приближения рассвета начало светлеть и превращаться из черного в темно-синее.

— И я не хочу, чтобы ты уезжала, — ответил он, целуя ее волосы.

— Он не звонил и не появлялся, — вдруг тревожно произнесла Лили. — Я была уверена, что он обязательно появится, как только новость о моем приезде разнесется по городу.

— Новостей было слишком много. Я не включаю телевизор, чтобы Роуз не видела. Но Джон рассказал мне, что о твоем возвращении было написано во всех газетах и сообщалось почти во всех передачах новостей. А ты уверена, что это был не он? В той машине?

— Не знаю. Может, я просто стала слишком осторожной, но я уверена, что он выжидает подходящего момента, поэтому мне кажется, что он может появиться из-за любого угла.

— Я понимаю, что нам следует держать Роуз подальше от него. Но, думаю, мне нужно быть рядом с тобой, чтобы охранять тебя.

— Забота о Роуз — самое лучшее, что ты для меня можешь сделать, — сказала Лили. — Как мне хочется, чтобы мы все вместе сейчас очутились дома в Кейп-Хок.

Может, нам и следует съездить домой на несколько дней, — предложил он. — Тебе, мне и Роуз. Мы могли бы послушать ирландскую музыку — нам бы это пошло на пользу.

— Ш-ш-ш, — прошептала она, крепко его целуя. — Не соблазняй меня! Мне же нужно позаботиться о бабуле.

— Это так, — согласился он.

Лайам взял Лили за руку и провел через комнату. Его стол был завален книгами и журналами из личной библиотеки Джона Стэнли, в которых он упорно искал объяснение феномену, наблюдаемому в водах побережья, — скоплению мелкой рыбы в таких необычно больших количествах.

Лили медленно прошла к открытой двери. Лайам вышел вслед за ней. В темно-синем небе ярко сияли звезды. Ночь, казалось, отражала океан, раскинувшись от скал вплоть до самого горизонта. Созвездия создавали шатер над головой, выдвигаясь крутой аркой прямо из моря. Они освещали соленые брызги, мелкие и яркие, как снег.

— Что это? — спросила Лили, показывая в море на странное сияние, бегущее по волнам.

— Биолюминесценция, — ответил Лайам. — Светящиеся морские животные.

— Похоже на северное сияние, только под водой, — сказала она.

— Оно на самом деле очень необычно.

— А может, это Нэнни? — взволнованно спросила Лили. — Вдруг она действительно приплыла за нами сюда из Новой Шотландии!

Глядя на белые полосы, Лайам понимал, почему Лили кажется, что это их любимая белуха, приплывшая из самого Кейп-Хок. И хотя Нэнни не появлялась на экране слежения его компьютера, он был почти уверен, что источником«этого света было какое-то морское млекопитающее или другое крупное морское животное.

По мере того как они подходили к берегу, рокот далеких волн становился все сильнее. Прибрежные воды были очень неспокойны, и в разбивающихся волнах мелькали прозрачные зонтики медуз и тени тысяч мелких серебряных рыбешек, плывущих параллельно берегу.

— Как шумно, — сказала Лили, глядя на воду.

— Это явление называется «Призрачные холмы», — ответил ей Лайам.

— Что это?

— Между берегом и островом Блок-Айленд есть риф. Обычно океанографическая активность здесь довольно предсказуемая. Я только что прочитал несколько статей в старых журналах. Там написано, что при определенных условиях — обычно в середине сезона ураганов, как сейчас, — ветры и приливы могут действовать сообща и посылать огромные волны, которые называются «Призрачные холмы», через этот риф.

— А по звуку больше похоже на несущихся галопом лошадей, — проговорила Лили, прислушиваясь к грохоту волн.

— Точно. Эти волны могут быть высотой до двадцати метров — волны-бродяги. Серферы их обожают — их буксируют к рифу на катерах или водных мотоциклах. Проблема только в том, что, когда появляются «Призрачные холмы», тогда же и приплывают акулы.